Любовь всему верит, всего надеется и никогда не перестает

Встреча сейчас, когда всё уже должно было быть стёрто и позабыто за давностью лет, казалась не самой лучшей идеей. Так думал Глеб, пока ждал Артёма — он вышел на него с предложением встретиться через третьих лиц, без особой надежды, в последний раз после череды категорических отказов. И, получив неожиданное согласие, растерялся — он столько раз представлял этот разговор в голове, что, казалось, сказал уже всё, что хотел, всё, что мог бы сказать Артёму реальному. Сейчас Глеб очень сильно волновался — пока ехал сюда, думал, что не будет, но, когда он сел за столик, к нему пришло четкое осознание реальности происходящего. Да, сейчас сюда зайдет и сядет перед ним Артём — любовь всей его жизни, которую он должен был забыть сто раз уже в череде случайных лиц. Глеб чувствует, как его сердце колотится, ладони потеют, нога отстукивает под столом нервный ритм. Он хочет казаться отстраненным, но уже и сам понимает — вряд ли у него это получится. Эта встреча — очередной шаг в процессе терапии: Глеб должен попросить прощения у всех, кого когда-то обидел, вот только тут непонятно, кто из них кого обидел сильнее. Ведь с любимого спрос во сто крат возрастает — каждое неосторожное слово ранит больше, чем хейт и оскорбления со стороны толпы. Итог один — нахуевертили оба, и о чём им теперь говорить? Разбирать каждую ситуацию по косточкам? Бессмысленно. Возможно, встречаться им вовсе необязательно, да психолог и не настаивал, но Глеб сам хотел — подвести какую-то черту над своим прошлым. Разобраться в нём, наверное, уже не получится, тогда хотя бы просто закрыть для себя этот вопрос для того, чтобы можно было начать с чистой страницы свою жизнь. Но вот Глеб слышит шаги, и сердце подскакивает и замирает где-то в горле. Он в вип-зале дорогого ресторана, занял единственный столик у витражного, разноцветного окна, на котором лежат плотные, дорогие скатерти, края которой он в волнении обмусолил. Открывается дверь, и официант пропускает вперед себя Артёма — на нём чёрный худак, длинный, до середины бедра, на голове капюшон. Пустым, будто невидящим взглядом скользнул по Глебу и отвел — начал с интересом рассматривать внутреннее убранство зала. Там действительно было на что посмотреть — какие-то люстры, канделябры, портреты, закос под Эрмитаж, вычурный петербургский шик. Красивый вид — и главное, что не на Исаакиевский. Глеба от этого вида уже тошнит, слишком много новых, совсем не приятных ассоциаций. Депо подошёл к столику уверенной походкой, руки в карманы, вид собранный, лицо непроницаемое. Дизайнерские шмотки, модная стрижка — сильно он изменился с тех пор, когда они начинали вместе и у них не всегда были деньги даже на сигареты. Глеб встал из-за стола, громыхнув стулом, и, прежде чем их глаза встретились, он успел порадоваться тому, что Артём сегодня не в привычных черных очках. Глаза у него в мягком электрическом свете особенно яркие, ярко-голубые. Он смотрит прямо и немного улыбается, совсем чуть-чуть — это загадочная кривая полуухмылка такое знакомое и такое родное, что от неё мурашки сразу забегали. Официант перед ним отодвинул стул, но он не спешит садиться, ждёт специального приглашения что ли. А Глеб тоже стоит молча, они оглядывают друг друга, подмечая как сильно изменился каждый из них. Прошло не так много времени, но сейчас кажется, что между ними пролегли миллионы световых лет. Легким кивком Глеб просит официанта уйти. — Привет, — Артём пришёл в себя первым, голос у него спокойный и твёрдый — он демонстрирует чудеса самообладания, в то время как Глеб окончательно потерялся. Они жмут друг другу руки, но продолжают так стоять, ладонь в ладони, и тогда Глеб решается — притягивает его ближе к себе и обнимает, склонившись вперёд. Чёртов стол мешает, но всё-таки они на время, явно дольше положенного, застывают так. Потом Глеб положил голову Артёму на плечо. Они стоят и почти не дышат. Глебу в этих объятиях так хорошо, что он мог бы стоять так вечность, а у Артёма начинает кружиться голова от запаха тела и волос парня — он всё тот же, что и три года назад, неизменный, и только один он взрывает сейф с воспоминания, хранящимися в голове. — Давно не виделись, — пытается улыбнуться Глеб, после того, как Депо всё-таки разорвал объятия, — присядешь? Они одновременно садятся, и на лице Артёма уже не видно улыбки, он задумчив и сосредоточен, закрыт. Глеб начинает нервно ерошить прическу. — Выпьешь что-нибудь? — предлагает Глеб и тут же опережает: — Я заказал твоего любимого пива. Ему и в голову не пришло, что за три года вкусы у Депо могли сильно поменяться, и тот не считает нужным его этим расстраивать, поэтому просто кивает. — А ты? — Себе взял кофе. Я теперь ничего такого не пью. Совсем. Сто восемьдесят четыре дня в полной завязке. Полгода абсолютно чист. — Круто, молодец. Я вот себе не отказываю в удовольствии. — Нет, ты можешь, — уверяет Глеб, — это у меня зависимость, а ты это всё как-то на контроле держишь. Не позволяешь себе голову терять. Артём усмехается, думая про себя, что единственный наркотик, от которого он напрочь терял голову, сидит сейчас перед ним — серьёзный, повзрослевший, осунувшийся. Они снова замолкают, осторожно друг друга разглядывая, не смотря в глаза. Глеб замечает, что Шатохин почти не изменился — кажется, и три, и четыре года назад он был таким же — уставшим, милым, немного грустным, в самом себе замкнутым. Привычные тёмные круги, которые с ним, наверно, со школы, морщинки в уголках глаз — те, которые появляются от улыбки. На тонких, изящных пальцах пара новых дорогих колец. — У тебя всё хорошо? — спрашивает невпопад Глеб. — Да. А у тебя? Всё нормально? — в тон ему отвечает Артём. Глеб кивнул. Они замолкают надолго, так, словно им больше не о чем говорить, хотя существует целая пропасть слов, которую им бы хотелось сказать друг другу. — Новая причёска, — тихо произнёс Артём, и Глеб тут же начал по привычке свои волосы ворошить — коротко обстриженные, они стоят торчком, делая его похожим на ёжика. — Хотел выглядеть старше, — вдруг признаётся он, — мужественнее. Хотел, чтобы меня воспринимали всерьез. — Получилось не очень. Не очень старше, я имею ввиду, — поправил себя Артём, — ты всё такой же — только с короткими волосами. Но тебе идёт. А стать старше ты еще успеешь. Поверь, ничего в этом нет хорошего. Заходит официант, ставит перед Шатохиным пиво, перед Глебом чашку латте, и удаляется. Глеб зависает, глядя на то, как Артём пальцами обхватывает и поглаживает запотевший от ледяного пива высокий стакан. — А как там твой новый альбом и… вообще, — Глеб снова пытается завязать разговор, отхлёбывая обжигающий кофе. — Нормально. — Расскажи. — Ну, его неплохо приняли. Даже неожиданно хорошо приняли, если честно. Не думал, что так выйдет, и… Вся эта шумиха утомляет, если честно. Но ты всё это и без меня хорошо знаешь. — Я читал то, что о тебе пишут, форумы там всякие, комментарии. Тебя все хвалят. Поклонников прибавилось. Видел, как тебе признания в любви на концерте кричат. — Да, — Шатохин улыбается, делает глоток пива, — маленькие девочки. — Всякие. — Ну, да, еще немного и лифчики начнут на сцену кидать. — Ты же всегда этого хотел, верно? — спрашивает вдруг Глеб, и улыбка Депо тает, он снова делает глоток, потом ещё один. Ничего не отвечает. — Я слушал твои треки, — говорит Глеб. Он крутит в руках чашку кофе, улыбается смущенно, и Артём ловит себя на том, что залипает на его улыбку, как в добрые-старые времена. — Ты вроде экспериментируешь, пробуешь новое, но при этом всегда остаёшься самим собой, что-то всегда неизменно. Наверное, это ты сам, твой внутренний стержень. Мне очень понравился твой последний альбом. Я бы купил у тебя пару текстов. — Я не продаю. — Я мог бы заплатить натурой. — Смешная шутка. Они снова молчат. — А у тебя как? Всё нормально? Готовишь что-нибудь новенькое? — Артём всё это время исподлобья разглядывал Глеба, и от его внимания не укрылась пустота в его грустных глазах, залёгшие под ними круги, нездоровая худоба, и общая какая-то растерянность, но спрашивать что-то он боится, ведь разговор пока что между ними идёт в исключительно полуофициальном русле. — Да. Я работаю над новым материалом, но пока что нет ничего, чем я готов был бы поделиться, — Глеб говорит торопливо и нервно, словно опасаясь, что вновь повиснет неловкая пауза. — Больше делаю для себя, не жду, что меня оценят, признают, похвалят. Пишу что-то в своё удовольствие, ищу себя, отдыхаю. Пытаюсь понять, что мне действительно хочется делать. Взял паузу, но она… как-то затянулась. Вдохновения, знаешь, почему-то нет… — Ну, ты много работал, теперь имеешь права отдохнуть. Ведь этого ты хотел, когда давал по тридцать концертов в месяц? — Да, наверное, этого я и хотел. Разобраться в себе, что-то понять в этой жизни. Я много читаю, много думаю. Работаю на студии. Времени на глупости почти не остаётся. Иногда выбираюсь куда-то, но на тусовках без допинга уже не так интересно. Одни и те же пустые разговоры ни о чём, так что я просто возвращаюсь домой или иду гулять ночью, катаюсь по Москве. — Один? — Один. Я теперь почти всё время один. — У тебя никого нет? — Депо первый переступает эту черту и начинает говорить о личном. — Нет. Ну, что-то бывает иногда. Ну, знаешь, какие-то недоотношения. Недолго. Мне не удаётся влюбиться. Хочется вновь что-то почувствовать… Как тогда, знаешь… Но ничего не выходит. — Понимаю, — качает головой Артём, — это непросто. А с возрастом, когда уже не так легко отключается голова, ещё сложнее. Глеб отодвигает остывший кофе, опускает глаза — пальцы его безостановочно теребят края тканевый салфетки, выдавая его волнения. — А ты? Всё еще с ней? С той девушкой? Артём тоже отводит глаза — ему меньше всего хочется обсуждать с Глебом свою личную жизнь, но раз тот рассказал про свою, то теперь его черед. — Да… она хорошая и… — Ты счастлив с ней? — Не знаю. Я не знаю, что такое счастье, так что… — Да, я помню, — перебил его Глеб. — Смотрел это твоё интервью. То есть ты это серьезно? — Вполне. — То есть, когда мы… — Глеб, не начинай, пожалуйста. — Ладно. Но она… она, наверное, заботится о тебе? — Она хорошо ладит с моей семьей. — Тебе хорошо с ней? — Глеб впервые смотрит ему в глаза, напряженно, испытывающе. — Тебе было когда-нибудь с кем-то так, как было со мной? — Зачем спрашиваешь? — Спрашиваю, потому что мне — не было. А у тебя было? — Не знаю, Глеб, я не знаю, — и Артёму сейчас бы соврать, кому сейчас нужна эта честность, но изворачиваться не хочется, потому что перед Глебом он это делать не привык. Когда они оставались наедине, с него всегда слетала маска. — Всё неплохо, мне не на что жаловаться, но… — Скучно? Скучно, да? — Не знаю, — он замкнулся в себе, и Глеб показалось, что он не произнесёт больше ни слова. — Та ситуация… с фотографиями… — начинает он самую болезненную тему, — не я их тебе присылал. Так вышло, что мой телефон… — Не надо, Глеб, ты не должен передо мной оправдываться. Ты мне ничего не должен. — Но тебе… было больно. — Всё прошло уже. Забудь. — Но ты должен знать, что это не я. — Я знаю. Я потом подумал, успокоился, и понял, что ты бы не мог… Никогда бы не мог так поступить… Вот и всё. — Я так скучал по тебе, Тём, — Глеб тянется рукой к его руке. — И сейчас скучаю. По твоим рукам, губам, голосу… по твоему дыханию, по биению твоего сердца под моей ладонью. По запаху твоих волос. По твоему члену. Отцепляет его холодные пальцы от стакана и прячет в своих ладонях. — Я хочу тебя. Всё время. Только тебя одного. Тебя и никого больше, — и притягивает руку ближе к себе. Артём застыл как статуя, не отрывая взгляда от их сцепленных пальцев. Этот неожиданный напор выбил его из колеи, он растерян и не знает как реагировать. Ему одновременно так хорошо, и так больно, и духу не хватает это прервать. И Глеб чувствует это, пользуется моментом, знает, что у него не так много времени, что этот гипноз может в любой момент пропасть. Он торопиться высказаться, спешит затянуть в свой омут. — Я очень скучаю. Я просто обязан был тебе это сказать. Глеб прижимает его руку к губам, водит по своему лицу, целует. — Стой, — Артём плавится под этим огнём, пытается руку убрать, но сам понимает, что просто ломается для вида, тогда как сам еле сдерживает себя, чтобы Глеба тут же на стол не завалить. Он тяжело дышит и даже боится глаза поднять, потому что они сейчас способны высечь искру. И для Глеба его состояние очевидно, поэтому он начинает быстро шептать: — Ты же тоже хочешь, я же вижу. Ты тоже скучаешь… Дотронься до меня. Кладёт его руку к себе на бедро, ведёт выше, туда, где распирает джинсы. Депо снова пытается её убрать, но Глеб цепко держит и ещё сильнее прижимает. Тянет на себя так сильно, что стол с грохотом отъезжает куда-то в сторону, наклоняется вперед и целует, одной рукой продолжая удерживать руку Артёма у себя на члене, а вторую кладёт ему на ширинку, которая тоже напряжена. Они целуются как сумасшедшие, забыв о том, кто они, и для чего они сюда пришли. Артём уже сам гладит его бедра, сжимает ладонь на бугорке, тяжело и быстро дышит, ловит стоны с губ Глеба. А тот торопливо ощупывает его тело сквозь мягкую ткань толстовки, срывает капюшон с головы, обнажая шею и отросшие, чуть волнистые волосы. Ощутив его тёплые пальцы на своей коже, Депо глухо стонет в поцелуй, касается его лица, волос, языком проникает в рот, торопливо и жадно, стараясь урвать у судьбы эти мгновения абсолютной, безрассудной, бездумной страсти. Безумие — такое и правда было у него только с одним человеком. Всё остальное — скука, как Глеб и сказал, налипшая в зуба остывшая манная каша. Только рядом с Глебом он чувствует себя живым — огонь мигом побежал по жилам, разгоняя кровь. И именно поэтому его надо остановить. — Прекрати, — Артём оторвался от его губ и с силой оттолкнул. Прикрыл глаза ладонью, откинулся на спинку стула, отстранился. — Прости. Я не знаю… не знаю… — Глеб вываливает кучу салфеток на расплескавшееся кофе, вытирает дрожащими руками, прикусывает губу. Артём ничего не отвечает — сидит, опираясь локтями на стол, спрятав пылающее лицо в ладонях. — Прости, — повторяет Глеб уже тише, — я не знаю, что на меня нашло. Это… выше моих сил. Он касается пальцами волос Артёма, проводит по ним, гладит, затем обнимает его плечи, и они сидят так, соприкоснувшись лбами. Глеб видит, как у Артёма из глаз скатывается слеза и ловит её губами. Депо тут же отстраняется, вытирает набежавшие слёзы, снова прикрывает ладонью глаза. — Я не могу, — обреченно выговаривает он и отворачивается. — Прости. — Ничего. — Ты… не хочешь меня видеть? — Дело не в этом. — Тогда посмотри на меня. Но Депо качает головой. — Ты меня… так и не простил? За тот случай с фотками? И… за всё остальное? — Простил. Я давно простил тебя, Глеб. — Ты… больше меня не любишь? — внезапная догадка ослепляет Глеба, как вспышка камеры. И, убрав ладонь с лица, глазами, полными слёз, Артём смотрит на некогда самого дорогого человека в своей жизни и медленно качает головой — нет, мол, не люблю. И улыбается сквозь слёзы — с теплотой и бесконечной нежностью, с жалостью — к нему и к самому себе, ко всей их нескладной, сумасшедшей, дурацкой жизни. Потрясенный Глеб не может вымолвить ни слова. Он ожидал какой угодно реакции — гнева, ненависти, бури, презрения, вороха обид и претензий, но не этого убийственного признания. — Ты… точно уверен в этом? — стараясь, чтобы голос не выдал его отчаянной надежды, говорит Глеб. — Абсолютно точно нет никакой… — Да, — твёрдо ответил Артём, — я теперь с другим человеком, ты же знаешь. Звучит как приговор. И Депо, желая как-то расстроенного Глеба успокоить, говорит: — Но я всегда, слышишь, всегда буду помнить о тебе. Ты навсегда останешься для меня первым… первой моей любовью. Я буду вспоминать тебя и думать о тебе с нежностью. Всю свою оставшуюся жизнь. У Глеба невольно вырывается смешок — это было последнее, что он хотел от Депо услышать, от такого утешения даже хуже, и безысходность вдруг накатывается на него с новой силой. Он еле сдерживает слёзы и закрывает лицо, зарываясь пальцами в волосы. Пытается успокоиться, пытается глоток кофе отхлебнуть, но едва не давиться. Поставил чашку на стол, выдохнул, отвернулся. — Уходи, Тём. Хочу, чтобы ты ушёл сейчас. Я серьёзно. Иди. — Ну зачем ты так… Они ещё немного посидели молча, не глядя друг на друга, потом Депо, осознав, что больше никакого разговора не будет, медленно встал, поправил худак, снова нацепил капюшон, скрыл лицо. Глеб встал тоже, они обнялись, теперь холодно и спокойно, как и положено старым приятелям, и на этот раз Голубин первый разорвал объятия. — Уходи уже. Иди. Артём покачал головой, вытащил из кармана штанов бумажник, кинул пару купюр, но Глеб уже это не увидит — он сидит, закрыв глаза ладонями. То, каким взглядом на него Депо посмотрел прежде, чем отвернуться и уйти, он тоже не увидел. Для него всё уже было кончено — и ему не нужно было выглядывать жалкие крупицы надежды. Артём всё перечеркнул. Он только слышит удаляющиеся шаги, хлопок закрывшейся двери и всё — тишина, которая так ужасно по мозгам долбит. Оставшись один, Глеб какое-то время сидит в тупом оцепенении. Ему ужасно хочется заказать выпивку, у него буквально под кожей всё зудит, так сильно ему нужно сейчас — выпить, въебаться, вмазаться, убиться. Забыть этот разговор, свою унизительную надежду, свою разрушенную до основания одним словом Артёма жизнь. Глеб не хотел признаваться себе, но, как оказалось, он всё это время подсознательно ждал, что однажды они снова будут вместе, жил этой мечтой, менялся ради этого, а теперь оказалось, что всё было тщетно. Такое сокрушительное фиаско на трезвую голову трудно было вынести, но он знал, что должен держаться — теперь уже не ради кого-то, а ради самого себя. Собрал всю волю в кулак, выдохнул, встал. Заметил смятые купюры на столе, покачал головой, накинул куртку и вышел вон. Артём стоял там — на улице, прямо напротив ресторана, опираясь на перила моста. Курил и не сводил взгляда с дверей, откуда вышел Фараон — боялся пропустить. Он ждал — в этом не было никакого сомнения, и Глеб, увидев его, запнулся, застыл последи улицы, бурлящей праздным народом. Центр Питера, вечер, осень тёплая — как поздняя весна. По бульвару снуёт народ — и между ними с Депо людской поток, время от времени скрывающий их друг от друга. Люди пихаются плечами, толкаются — а Глеб не может взгляд оторвать, потому что тоже боится — что это ему кажется, что образ Артёма сейчас исчезнет, растворится в толпе, как было уже не раз. Но он теперь трезвый, не вмазанный, а Депо перед ним настоящий, никакая не фальшивая подделка. Такой одинокий в толпе этих людей, такой уязвимый и такой родной. Глеб тоже натягивает капюшон — боится, что его узнают, но всем вокруг, кажется, всё равно. Он оглядывается по сторонам, чтобы убедиться в этом, достаёт пачку, закуривает, подходит к Артёму. — Меня ждёшь? — выпускает дым в его сторону. — А кого же? — отвечает Депо. Пытается казаться безучастным, безразличным, но его едва ли не трясёт — пожар от тех искр, что взметнулись между ними там, за столом, разгорелся так, что держать себя в руках с каждой минутой всё сложнее. Он и правда хотел уйти, но быстро понял, что не сможет — оказавшись на улице, он закурил, и курил так одну за одной, пока Глеб не вышел. Много чего надумал себе в эти минуты, многое перебрал в своей голове, но все рассуждения бессмысленны, когда дела касается любви, которая за давностью лет не стерлась, не смылась, не потускнела. Глеб был прав — никогда ему не было так хорошо, как с ним, наверное, это его крест, его карма. И если это действительно так — надо найти в себе мужество нести это до конца. Хватит бегать от самого себя. Хватит прятаться. — Одна ночь… — Чтобы понять, что это себя изжило? — оборвал его Глеб. — Нет, спасибо, я в этом не участвую. Это как игра в русскую рулетку с шестью патронами. — Я не играю… — И мне не нужно милостыни. — Я не об этом… Глеб вроде как развернулся, чтобы уйти, но Артём крепко его за локоть ухватил. — Ты сказал, что не любишь… Твои слова? — Глеб обернулся через плечо. — Я могу говорить что угодно, Глеб, — Артём выбросил сигарету в канал и посмотрел прямо в глаза, — но проблема в том, что даже когда я говорю, что не люблю, я всё равно люблю тебя. И это не изменить. — Потому что… любовь никогда не перестаёт, верно? — Что? — Неважно. Мне не нужна одна ночь. Мне нужен ты навечно, на всю жизнь, целиком и полностью, я не смогу делить тебя с кем-то. На другие условиях я не согласен. Они сверлят друг друга глазами, затаив дыхание, эта дуэль без выигравших — они оба потерпевшие на этой войне, пока Артём не сдаётся первым: — Пойдём? — Пойдём, — сразу соглашается Глеб, — к тебе или в отель? — В отель… лучше. — Жаль, а я соскучился по той комнате, — они начинают идти рядом, и Глебу ужасно хочется обнять его за плечи — чтобы не потерять в этой толпе своё сокровище, чтобы защитить от всего на свете. — Твоя комната… с высокими потолками, большими окнами, оранжевым абажуром… комната, в которой всё время холодно, как в вытрезвителе, — Глеб продолжает говорить, тараторит, как и всегда, когда нервничает, — знаешь, она мне так часто снилась. То время, что мы провели в ней. А ты меня даже пригласить не хочешь. — Потом, всё потом, — Артём кивает в сторону здания на противоположной стороне моста, берёт Глеба за руку возле локтя и ведёт, — у меня теперь собака. Будет мешать. — У меня, кстати, тоже. Надо будет их познакомить. Прижались губами сразу же, как только двери лифта за ними закрылись. Знакомое чувство дома, чувство тепла — это то, что не изменишь и не сотрёшь годами разлуки, обидами, другими людьми. Так странно — пройти через столько имён, через столько чужих, равнодушных рук, чтобы вновь вернуться к самому дорогому для себя имени. Странно, и при этом так правильно и так хорошо.