Zico – Being Left
Домой он возвращается лишь ближе к ночи, когда часовая стрелка замирает на двенадцати. Квартира встречает его мягкой тишиной, что говорит лишь об одном: Чонгук уже спит. Юнги стягивает пальто, убирает обувь на полку и, тихо ступая, направляется на кухню. Глупая, слепая надежда закрадывается в мысли, когда он подходит к холодильнику. Но тут же гаснет, срывая с губ усталый вздох, стоит ему открыть дверцу. Контейнеры с едой стоят нетронутыми. Чонгук снова не поел. Юнги старается сохранять спокойствие, тяжелым взглядом прожигая содержимое холодильника. Не позволяет себе волноваться слишком сильно по этому поводу. Он знает, что карточка младшего ежемесячно пополняется, знает, что питается тот если не дома, то в школе. Знает, что Чонгук его подачек, будь то обыкновенный обед или ужин, не примет, но все равно продолжает готовить порции на двоих, оставляя одну в холодильнике. Чтобы вечером, вернувшись, точно так же обнаружить ее нетронутой. Верно. Юнги старается не волноваться. Но черта с два у него это получается. Дверца холодильника хлопает, Юнги выходит на промерзший балкон. Распахивает окна, встречаясь с никогда не спящим городом. Даже в ночи Сеул переполнен красками мерцающих огней, громкими разговорами и привычной столичной духотой. Машины все продолжают рассекать по веренице мостов, куда-то спеша. Люди заполняют собой клубы и бары, не находя покоя. Воды Хангана тревожно колышутся под беспощадным ветром, пуская рябь по поверхности. Парень тянет из кармана пачку сигарет. Привычно цепляет пальцами одну, поднося к губам, но вдруг замирает. Ленивый взгляд падает на сверток табака в его руках. Своевольные мысли заполняют сознание. “Стоило мне отлучиться по работе на полмесяца, как ты уже пристрастился к сигаретам?” “Ты против?” “Нет. Только будет лучше, если ты будешь чистить зубы перед сексом. Не хочу спать с кем-то от кого пахнет сигаретами.” Хёрин ничего не сказала ему по этому поводу. Хотела, но не стала. То ли не желая переходить установленные границы, то ли понимая, что попытки ее не будут иметь никакого смысла. Юнги ей, если честно, благодарен за это. Ему вполне хватает Намджуна с его извечными лекциями о вреде курения. Странно на самом деле получается. Люди редко задумываются о причинах. Смотрят поверхностно, не пытаются вникнуть в суть. Задаются вопросами по типу: Зачем ты портишь свое здоровье? Зачем тратишь столько денег на это? Ты хоть знаешь, насколько это вредно для тебя и окружающих? Люди задаются вопросами. Но не задают самого главного. Почему? Почему это стало твоим единственным выходом? Почему ты так стремишься убежать от себя? От чего ты бежишь? Почему тебе так больно/страшно/одиноко? Почему ты тревожишься или злишься? Что вызывает в тебе такую жгучую бурю эмоций, что никотин/алкоголь/наркотики – единственное, что может ее заглушить? Верно. Люди редко думают о причинах. Люди думают, что все эти вредные привычки уже сами по себе являются одной большой проблемой. В то время, как они являются лишь ее губительными последствиями. Это даже забавно в какой-то степени. Забавно. Но ни черта не смешно. Люди не пытаются понять, им плевать на чужие причины. Люди смотрят лишь на то, что все эти вещи делают с тобой и без конца осуждают. Как будто все те юные мальчишки умирают от передозировки, потому что им просто было скучно. Как будто все те люди, что убивают себя алкоголем, делают это лишь потому что погода сегодня скверная. Господи, какой же бред. Хоть кто-нибудь спрашивал у них, почему они это делают? Кто-нибудь пытался узнать, что именно они так яро пытаются заглушить в себе? Нет. Никому нет дела до чужих причин. Намджун всегда помогал ему бороться с этой дурной привычкой. Но он никогда не спрашивал, почему Юнги начал курить. Это не делает его плохим человеком, и тем более не делает плохим другом. Лишь подтверждает теорию о том, что люди редко задумываются о чужих причинах. Даже такие хорошие люди, как Намджун. Значит ли это, что до причин Юнги тоже никому нет дела? Значит ли это, что о его причинах никто и никогда даже не задумывался? Наверно, да… кроме… разве что… Юнги нравится курить. Но Чонгук всегда был против того, чтобы Юнги курил. Да, Юнги помнит. Юнги все помнит, и воспоминания эти его личный приговор и наказание, в суде где он и подсудимый, и судья, и обвиняющий. Прикрыть глаза, отдаться мыслям. Утонуть в этих беспощадных воспоминаниях, наглотаться горечью. Разбиться об дно, захлебываясь сожалением, убивая себя в тысячный раз. Лишь для того, чтобы на одну секунду, на одно мимолетное мгновение вновь ощутить такое родное, давно позабытое тепло. Ему тогда было всего лишь семнадцать. Нагрузка в старших классах, неопределенность будущего и бесконечные ссоры с отцом. Все это давило неимоверно. Копилось в нем душащим напряжением, стреляя в голову сильнейшей мигренью. Убивало его медленно, но верно, поминутно сжигая нервные клетки. Но вот, в один день, случайно предложенная кем-то сигарета вдруг стала выходом. Стала легким способом успокоить разум, отпустить все эти глупые мысли и, наконец-то, выдохнуть. До тех пор, пока… Это случилось одной майской ночью. Когда воздух пах звездами, а небо переливалось синевой. Когда мыслей было слишком много и слишком мало, чтобы за ними уследить. Горло болело. Сорванное в криках с отцом горло нещадно болело. Натянутые, словно струны, нервы нуждались в расслаблении, в забивающей легкие горечи дыма. Выйдя в ночи на задний двор их двухэтажного домика в Пусане, Юнги, не раздумывая, вытянул из кармана потрепанную сигарету, а вслед за ней и едва живую зажигалку. Сухие губы привычно обхватили фильтр, зажигалка щелкнула, лизнув огнем кончик сигареты. Время давно перевалило за три ночи, но голова лишь раскалывалась, раз за разом прокручивая одни и те же диалоги. Юнги, присел на корточки, опираясь спиной о стену. Явно не выдерживая всей этой тяжести на его плечах. Пустой, упершийся в землю взгляд. Медленно тлеющая в руках сигарета. Замкнувшиеся мысли. Тянущее сердце. Юнги сделал очередную затяжку. Не помогло. Свободной рукой зарылся в растрепанный волосы, опуская голову. Пытался успокоиться, пытался внушить себе, что брошенные отцом слова совсем не задевают. Пытался. Не получалось. Сделал очередную затяжку, скуривая фильтр. Во рту отдало привкусом гари, горло жгло адски. Но Юнги не останавливался, скуривая все до конца. Надеясь, что эта горечь выжжет и все чувства внутри него. Вдруг со стороны донесся скрип двери. Юнги тут же отбросил окурок, напряженно выдыхая. Нервно облизнул нижнюю губу, ощущая никотиновый привкус. Прикрыл глаза, давая себе пару секунд, прежде чем подняться на ноги и столкнуться с маленьким нарушителем его спокойствия. Чонгук стоял в паре метров от него. Слегка подросший и повзрослевший, стоял завернувшись в тонкий бежевый плед и сонно моргая. На голове гнездо, на ногах забавные плюшевые тапочки с зайчатами. Казалось бы, такой большой, почти тринадцать лет. Но для Юнги… для Юнги он казался все таким же маленьким на фоне этой бесконечной темной ночи. Чонгук слегка передернул плечами от гуляющего ветра и подошел ближе, поднимая на Юнги глубокий взгляд припухших глаз. А спустя секунду без раздумий раскинул руки в сторону и, держась пальчиками за концы пледа, заключил брата в крепкие объятия, укрывая от кусачего холода. Нежность патокой разлилась в груди старшего, согревая. Напряжение медленно сошло на нет, уступая тишине. Глупые мысли отступили, спрятались на задворках сознания, обещая вернуться. По привычке зарывшись одной рукой в мягкие локоны младшего, другой – Юнги обхватил хрупкие плечи, обнимая в ответ. Чонгук прильнул щекой к его животу, прижимаясь ближе. – Не спится? – участливо спросил старший, заглядывая в сонное личико. Чонгук ничего не ответил и, лишь прикрыв от удовольствия глаза, мерно выдохнул. Они стояли так посреди этой темной промозглой ночи. Стояли, потеряв счет времени. Юнги продолжал приглаживать непослушные локоны, находя в этом определенное чувство покоя. Чонгук иногда жался ближе, желая то ли согреться, то ли согреть. Спустя несколько минут, когда младший вновь передернул плечами от холода, Юнги нарушил тишину нежным: – Пойдем. Я уложу тебя спать. Но Чонгук лишь вновь прижался к нему сильнее, спрятав лицо в его футболке. Пальчики с силой вцепились в ткань на чужой спине, выдавая тревожащие разум мысли. – Чонгук, что такое? – спросил Юнги с едва затаенным беспокойством. – Хён… могу я задать тебе вопрос, – раздался его приглушенный голос. – Да, конечно. Чонгук сглотнул, набираясь храбрости, а затем произнес: – Почему ты куришь? Широкая ладонь замерла на макушке. Сердце замерло в груди. – Что? – переспросил Юнги, уверяя себя, что ему послышалось. Чонгук же замешкался, прежде чем повторить: – Почему ты куришь? – Чонгук, это… Такие нужные сейчас слова потерялись в безмолвном сознании. Старший до боли прикусил язык, не зная, что ответить. – Это все ерунда, Гук, – сказал ровно. – Просто детская забава. Тебе не стоит волноваться о подобном, – попытался заверить младшего Юнги, вновь проводя ладонью по мягким волосам. Но Чонгук вдруг отстранился, выбираясь из объятий, уклоняясь от чужих рук. Продолжил, все так же не поднимая глаз: – Я прочитал, что люди курят при сильном стрессе или напряжении. Что это помогает им расслабиться… ненадолго, – Чонгук замолк, поджимая губы. – Что-то… что-то беспокоит тебя? Юнги тяжело выдохнул, ощущая тревогу младшего. Необходимо было срочно успокоить его, убедить, что волноваться не о чем. Что все это и правда просто ерунда, юношеский протест или же попытка показаться взрослым, не более. Не хватало еще, чтобы Чонгук не спал ночами, переживая за своего глупого брата. Младший и так слишком чувствителен ко всему. – Чонгук, это… Но тот прервал его тихим и вдруг режущим: – Это из-за папы? Юнги застыл, тут же напрягаясь. Внутри что-то отчаянно сжалось, но вместо того, чтобы прислушаться к своим чувствам, он сцепил зубы, отводя взгляд в сторону. Позабытое напряжение, вернулось к нему в виде злости и непонимания. В виде затаенной обиды. Первым же желанием было вернуться в дом, продолжить бессмысленную ссору и может даже пару раз от души пройтись по этому ненавистному лицу. Вторым же стала мысль, как можно скорее закурить, чтобы забыть о первом. Юнги скрипнул зубами. В тот момент не мог сделать ничего из этого. И говорить об этом совершенно не хотел. – Чонгук, послушай… – начал он твердо. – Нет, это ты послушай, – с отчаянием произнес младший, и правда желая быть услышанным. – Вы стали все чаще ругаться. И ты… ты думаешь, что я ничего не вижу, не замечаю, но это не так, – хрупкие плечи то поднимались, то опускались от интенсивности речи. Зажмуренный взгляд был спрятан опущенной головой. – Вы постоянно кричите и оскорбляете друг друга. Постоянно ссоритесь по поводу и без. И…, – Чонгук сделал глубокий судорожный вдох, заметив, что совсем не дышал до этого, – и мне… мне неважно, как отец справляется со всем этим. Но я не могу смотреть на то, как со всем этим справляешься ты, – младший замолк на мгновение, переводя дыхание. А после произнес надломлено, – не могу смотреть на то, как больно тебе. Юнги, замерев лишь на мгновение, задохнувшись своими и чужими эмоциями, подобрался, порываясь ответить, убедить то ли Чонгука, то ли себя, что все с ним нормально, что ему плевать и на отца, и на их бесконечные ссоры. Но стоило лишь младшему поднять голову, как Юнги тут же заткнулся, споткнувшись об переполненный слезами взгляд. Глаза напротив, его прекрасные огромные глаза, блестели от чужой невысказанной боли. Обычно отражающие мерцание звезд, в тот день они были беспокойным не пролившимся морем. И так много чувств было спрятано на их глубине. Страх, волнение, тревога. Тоска, сочувствие, решимость. Любовь, любовь, любовь… Юнги выдохнул пораженно. Он всегда был безоружен перед этим взглядом. Всегда был безоружен перед ним. Чонгук подошел ближе. Отпустил концы пледа, поймал двумя своими небольшими ладошками ладонь Юнги. Не отрывая от него печального взгляда, тихо произнес: – Я знаю, что все это очень тяжело для тебя, хён. Знаю, что все это очень больно. И вновь желание возразить, воспротивиться чужим словам жжением отдалось в груди. Но эти глаза… глядя в эти глаза, Юнги понял. Хватит. Хватит, правда. Что-то не так. Эти глаза здесь и сейчас говорят ему что что-что не так. Как он может не верить им? Юнги напряженно вдохнул, стиснув зубы. Так же напряженно выдохнул. Со страхом и сомнением прислушался к себе. К всему тому урагану, что бушевал внутри. Среди смешанных чувств и мыслей, наконец, заметил, как что-то с отчаяньем скребет в груди. Царапает ребра, забивается в горле терновым комом, не давая дышать. И с изумлением понял. Ему было больно. Ему было больно, и в ту ночь он эту боль, кажется впервые осознал. Юнги гулко сглотнул, предательская дрожь пробила пальцы. Смешно даже. Он так долго выдыхал эту боль с горечью дыма, стряхивал ее со срывающимся пеплом. Выжигал никотиновым привкусом на языке, растворял в поддернутом дымкой сознании. Думал, что так избавлялся от нее. Думал, что так она и правда исчезнет. Она же, эта боль, все продолжала цвести внутри него, лишь на время заглушаемая сигаретами. Терновым венком оплетала внутренности, шипами резала нежные ткани. А Юнги и не знал. Дымка спала. Сознание прояснилось. Юнги, наконец, заметил. – Я все понимаю, правда, – и вновь тонкий голос рассек тишину, вытаскивая его из океана чувств, не позволяя в нем утонуть. – Я все понимаю, хён. Но ты… тебе не обязательно справляться со всем этим так, – Чонгук замолк на мгновение, после тихо выдыхая, – Юнги-хён… ты… ты не должен бороться со всем этим в одиночку. Младший вдруг опустил взгляд в нерешительности. Боялся, что слова его, еще маленького и глупого мальчишки, не будут восприняты всерьез. Боялся, что все это покажется старшему не больше, чем детским лепетом. Но руки чужой не отпускал, наоборот лишь сжимая крепче. Он не привык сдаваться, ему лишь нужно немного смелости. Немного уверенности в том, что его и правда услышат. Что его захотят услышать. Вдруг широкая ладонь вновь коснулась головы, нежно огладив. Юнги все еще был здесь. Юнги его слышал. Юнги его слушал. Чонгук, мысленно поблагодарив брата за поддержку, спокойно выдохнул и продолжил. – Если тебе грустно или одиноко, – начал, не спеша, – если ты зол или обижен. Если что-то слишком сильно беспокоит тебя или причиняет много боли, тебе… тебе не обязательно браться за сигареты. Он замолчал, набираясь смелости для следующих слов. – Ведь… ведь вместо этого ты можешь просто взять меня за руку, – Чонгук, держащий его ладонь в своих, вдруг с нежностью переплел их пальцы, одним этим жестом вызывая в груди старшего необъятный трепет. – Можешь рассказать мне о вещах, которые тебя беспокоят, – пальчиками второй руки замер на чужом запястье. – Или не рассказывать, если не хочешь, – тонкий бархатный голос забирался под кожу, достигал самого сердца, обволакивая то знакомым теплом. – Мы можем просто помолчать вдвоем, если тебе так комфортнее, – вдруг прижал их сцепленные руки к своей щеке, простым касанием обжигая кожу. – Я готов сделать для тебя что угодно, хён, – наконец поднял на него волнительный, переполненный любовью взгляд. – Только не нужно… не оставляй себя наедине с этой болью. Не обрекай себя… на эти страдания. А затем произнес слова, что Юнги навечно заклеймил в своей памяти. – Я здесь для тебя, хён. Я всегда буду здесь для тебя. Не забывай об этом.“Я” – моя душа, плоть и кровь. Все мое существо. “Здесь” – в этом мире, в этой жизни. До конца времен. “Для тебя” – самого ценного и важного. Всем сердцем любимого и любящего.
Мир вновь застыл где-то там, на периферии. Ночная тишина звоном резонировала в сознании. Холодный ветер, до этого не дававший покоя, вдруг тоже исчез. Пораженный произнесенными словами, Юнги застыл на несколько долгих мгновений. Застыл, не в силах оторвать взгляда от его выразительных глаз, что ласково и понимающе смотрели в ответ. Старший осторожно выпустил свою ладонь из чужой лишь для того, чтобы, спустя секунду, сократив расстояние между ними, сжать Чонгука в крепких и нежных объятиях. С любовью держа его в своих руках, он лишь выдыхал тихое и искреннее: – Спасибо. Спасибо, что ты рядом. Спасибо, что ты есть у меня. Спасибо, что ты не позволяешь мне забыть о том, что я не один. Иногда Юнги и сам не знал о том, как велика боль внутри него. По привычке подавляя в себе чувства, не замечал, как после каждой ссоры с отцом на "восстановление" нервов уходило все больше и больше сигарет. Но замечал Чонгук. Все сигареты были без сожалений выброшены в тот же день. И для этого младшему не нужно было читать ему лекции о вреде курения, высказывать свое недовольство или устраивать скандалы. Чонгуку было достаточно просто взять его за руку. Было достаточно просто быть рядом. Потому что такие вещи никогда не бывают причинами. Потому что они всегда являются лишь последствиями. Юнги открывает глаза, неохотно возвращаясь в реальность. Хотел ли он этого? Хотел ли, чтобы их отношения сложились именно так? Эта натянутая тишина, эти отведенные взгляды, эта затерянная где-то правда? Убитая и погребенная на заднем дворике его сознания. Выдыхает, опуская тяжелый взгляд. Да. Хотел. Именно этого на самом деле и добивался с того самого момента, как Чонгук переступил порог его квартиры. Отталкивал его бесчисленное множество раз. Отталкивал в надежде, что младший прекратит свои попытки. Поймет, смирится, продолжит двигаться дальше. Без него. Но Чонгук мальчик упрямый, а потому и не думал оставлять своих надежд. Ему была нужна правда. И Юнги дал ему свою “правду”. “Правду”, в которую он бы поверил. “Правду”, против которой Чонгук не стал бы идти. Потому что это причиняло бы ему слишком много боли. Юнги не хотел. Но по-другому уже просто не мог. Юнги оттолкнул его. Оттолкнул, задел, обидел. Причинил так много боли лишь для того, чтобы не причинить еще больше. Наплел какую-то чушь про навязанные обязанности и потерянную свободу. Про усталость от дрянной семьи и желанную независимость. Бред полнейший. Но он знал, что Чонгук поверит. И он поверил. Цель достигнута. Все прекрасно, разве нет?Перед глазами всплывает искаженное болью лицо брата.
Прекрасно без сомнений. Вот только на душе отчего-то до одури паршиво. Измятая на нервах сигарета. Пропавшее желание курить. Юнги возвращается в дом, выбрасывая сверток в мусорку. Разум твердит поскорее прилечь, чтобы хоть немного отдохнуть после долгого дня. Но ноги сами ведут по коридору и направо, останавливаясь у двери не его комнаты. Тяжесть взгляда и секундные сомнения. То ли желание, то ли необходимость увидеть. Взглянуть. Убедиться. Что младший спит спокойно, срывая с губ лишь мерное дыхание. Что кошмары не терзают его юное сознание. Что Чонгук в порядке. Хотя бы во сне. Юнги приходит к нему каждую ночь. Но младшему об этом знать не обязательно. Холод дверной ручки обжигает кожу. Юнги, прикрыв глаза, размышляя лишь пару мгновений, тихо приоткрывает дверь. В комнате, укрытой полумраком, висит мягкая тишина. Теплый свет настольной лампы освещает темноту пространства. Воздух заполнен запахом свежести и едва уловимыми нотками сладких фруктов. Взгляд кошачьих глаз тут же цепляет в темноте фигуру на кровати. Чонгук мерно спит, свернувшись клубочком. Грудная клетка приподнимается от редких вдохов. В руках учебник. На столе тетради. Опять учился допоздна. Юнги замечает сбитое к ногам одеяло. Хмурит брови лишь на мгновение. Температура в комнате слишком низкая. Чонгуку нельзя спать в холоде. Ему вообще нельзя мерзнуть. Теряясь в секундных сомнениях, взвешивая все за и против, старший переступает порог его комнаты. Тихой, неспешной поступью подходит ближе. Не позволяя себе украдкой брошенных взглядов, осторожно вынимает из тонких рук учебник, оставляя тот на столе. Тянется к краям одеяла, аккуратно натягивает, укрывая им младшего. По старой, давно забытой привычке, бережно подтыкает его со всех сторон. И замирает на месте, когда Чонгук, почувствовав желанное тепло, зарывается в одеяло сильнее, прижимая колени к самой груди и глубоко вздыхая. Юнги тихо выпрямляется, бросая взгляд на младшего. Желает убедиться, что не нарушил его хрупкий покой. Сам не замечая, как совершает ошибку. Мягкие каштановые волосы разметались по подушке. Длинные ресницы слегка трепещут, бросая тени. В теплом свете лампы можно разглядеть его впалые щеки, аккуратные брови и забавный округлый нос. Его губы, налитые спелой клубникой, то поджимаются, то мило причмокивают во сне. Чонгук… Чонгук очарователен в своей безмятежности. Юнги смотрит на него непозволительно долго. Смотрит, давая волю тоске внутри него. Тоске, что без конца лишь заполняет, тянет, ноет. Растет непомерно, выходя за края, за рамки, за границы. Растет, грозясь в один день потопить его с головой. И с губ лишь желает сорваться все такое же тихое и искреннее: “Я тоже, Чонгук. Я тоже здесь для тебя. Я всегда буду здесь для тебя”. Но Юнги молчит, лишь до боли прикусывая язык. Он просто не может. Не может позволить себе слабости, когда зашел так далеко. Не может позволить себе такую наглую ложь. Он отрывает взгляд от чужого лица, делает шаг назад. Выключает свет, идет к двери, замирая лишь на пороге. Едва оборачивается с тихим: – Спокойной ночи, Чонгук. Больше себе разрешить не может, потому что… Чонгук уверен, что их мир разрушился в тот момент, когда Юнги оттолкнул его. Но известная Юнги истина намного страшней. Их мир падет прахом в тот момент, когда он позволит расстоянию между ними сократиться.