Someone of My Kind

      У Патриции Таннис было много секретов. Её ближайшие доверенные лица знали о самой большой из них — об унаследованных силах сирены — но, между прочим, второй по величине секрет оставался им для всех, кроме одного человека.       Этот человек был предметом указанной тайны.       Патриция Таннис не была чуткой женщиной. Бедственное положение других людей редко мучило её, и она часто находила ошибки своих спутников более увлекательными, чем трагическими. Её интригует тот факт, что люди, несмотря на то, что они являются одним из самых интеллектуальных видов во Вселенной, всё ещё могут стать жертвой самых элементарных эмоциональных реакций; реакций, которые часто, в конечном счете, обрекают их.       Она никогда по-настоящему не понимала, каково это, когда другое существо протягивает руку и прикасается к своему сердцу, минуя весь интеллект и логику.       Но у Вселенной был странный способ заставить всех играть по своим бессмысленным правилам.       Она была на полпути к сэндвичу с акульим маслом и семенами остролиста, когда это случилось. Бутерброд был ничем не примечательным, и она забыла заранее размазать масло, оставив капающий слой между кусочками необжаренного хлеба. Раздражённая, она потянулась к грязной салфетке на другом конце стола.       — Доктор Таннис?       Голос был кристально чист в её голове. Вздрогнув, Патриция быстро взглянула на сэндвич, который держала в руках.       — О боже мой, — оставшуюся половину она уронила на старую тарелку со сколами, на которой ела. Рядом лежащий нож с запёкшимся маслом поблёскивал в ярком Пандорском солнечном свете — явная уловка, чтобы привлечь её внимание, — я понятия не имела, что у тебя тоже есть голос! Взгляни на меня, я оставила тебя в масле! — хватаясь за посуду, она потянулась за грязной салфеткой с другой стороны. — А как тебя зовут?       — Меня зовут Ангел.       — Ангел? Как забавно! Так звали моего питомца муравья-паука, когда я была ребенком. Погоди-… я не жила на Пандоре в детстве. Должно быть, я придумала это воспоминание, — она стёрла излишки масла с ножа, обнажив его ржавое лезвие. — Мне часто бывает трудно сопоставить реальные события прошлого с тем, что я выдумала, развлекая бандитов своими историями. — она прищуренно посмотрела на нож, — Не смотри на меня так! Трудно развлекать мертвецов, не приукрашивая немного правду!       — Доктор Таннис, — голос был мягким, гораздо мягче, чем должен быть голос ножа, — я знаю, кто Вы. Кем Вы были. Я просмотрела кучу Ваших старых TED-выступлений [1] на ЭХО-тубе. Вы были… Вы невероятная женщина.       — О, благодарю тебя! Ты и сам довольно впечатляющий, несмотря на ржавчину. — Она вытерла остатки масла с поверхности ножа своим пальто. Всё очищено и выглядит не так уж и плохо. — Должна сказать, я не уверена, что наши «отношения» будут работать с таким острым партнёром, как ты, но твоя лесть, безусловного, эффективна, и мне было очень одиноко с тех пор, как я потеряла Филиппа…       Внезапный холод начал распространяться по руке-… нет, по обеим рукам. В основном, только по левой. Мелкие волоски на предплечье встали дыбом.       — Хм, взгляни на это, Ангел! — воскликнула она с усмешкой. — У меня от тебя мурашки по коже!       — Я сожалею о том, что случилось с вами, доктор. — Извинения сопровождались тем, что было похоже на прикосновение к руке Патриции. — Надеюсь, когда-нибудь Вы простите меня. Я никогда не хотела причинить боль Вам или Вашим друзьям.       — Ангел, ты никогда не причинял мне боль! Если ты говоришь о том случае, когда я поранила тобой палец, пока резала помидоры, то могу заверить тебя, это далеко в прошлом. Наши отношения не будут хуже из-за этого простого…       Нож больше не отражал солнечный свет Пандоры. Теперь он отражал мягкое голубое свечение.       Она никогда раньше не видела синего солнечного ожога. Она также никогда не видела, чтобы что-то сплетало руку человека и сформировало замысловатые, похожие на татуировки, узоры.       В то время она понятия не имела, что её разговор с Ангел-ножом-для-масла станет последним моментом в её жизни в качестве приверженца законов науки.       Развитие способностей сирены было само по себе путешествием. Одно только это могло сделать на всю жизнь открытия, исследования и ЭХО-журналы, наполненные полу-связными наблюдениями. Но нет, Вселенная не намерена оставлять её одну для изучения древней инопланетной силы, очевидно, заключённой в ней.       Сила сопровождалась голосом. Он не «говорил», как мог бы ощутимый человек, но всякий раз, когда она прикасалась к определённым вещам, или пробовала определённые продукты, или пахла определёнными ароматами, голос в её голове давал о себе знать. Сначала она полагала, что это ещё одна галочка, чтобы проверить её список «падение в пучину сумасшествия», — затем она коснулась куска эридия, украденного из тайника Гипериона. Голос обрёл форму. Его слова были воспоминаниями — и они кричали в голове Таннис.       Страх, боль, страх, страдания, гнев и, в конечном счете, безразличие. Это были воспоминания, переданные ей по наследству от сирены. Ангел не была ножом для масла. Она была ребенком. Дитя того человека, который пытал Таннис, которому доставляло огромное удовольствие ранить её и уничтожать её любимые стулья.       Очевидно, что даже его собственная дочь не была избавлена от его жестокости.       Будучи человеком науки, доктор Таннис не оставляла загадок неразгаданными. Ей рассказали о существовании сирены под контролем Джека и о том, как эта сирена была убита примерно в то же день, в то же время, когда она ела тот тусклый сэндвич с акульим маслом и разговаривала со своим похотливым ножом.       Возможно, ей следовало больше слушать, когда Лилит хлопала губами о том, что случилось, а Таннис смотрела в её ярко-жёлтые глаза и гадала, родилась ли она с ними или это было побочным эффектом её способностей сирены. Теперь у неё не было ни ответов на вопросы о сирене, ни ответов на вопросы о глазах.       Она постепенно обнаружила, что её технопатия позволяет ей разговаривать с машинами так, чтобы это не было результатом психоза, вызванного травмой. С этой новообретенной способностью, а также способностью взлома-и-проникновения в здания Гипериона и убегать, разговаривая с охранными роботами компании, она узнала об Ангел по отпечаткам пальцев, которые девушка оставила на технологии вокруг себя. Её мир был маленьким, а отец сделал его ещё меньше. Она жила жизнью светлячка, пойманного в герметичную банку. Всё, что она знала о внешнем мире, она узнавала через ЭХО-сеть, ужасно искажённую линзу, через которую она наблюдала за человечеством. У неё не было собственных друзей, но она представляла себя в компании подростков, которых видела в смешных вирусных видеороликах. Она представляла, каково это — ходить на вечеринки и на свидания, быть нормальной семнадцатилетней девочкой — и всё это в то время, когда она заперта в подземной камере, построенной её отцом-ублюдком.       Немногие избранные знали о силах сирены Таннис, но никто не знал о воспоминаниях, с которыми они пришли. Лилит никогда не произносила вслух ничего, что указывало бы на то, то она хранит воспоминания о своём предшественнике, кем бы ни был предыдущий Огненный Ястреб. Возможно, Майя что-то знала, но таинственная Афинская сирена редко говорила о своих способностях. Во всяком случае, Патриция не поднимала эту тему ни с кем из них. Они, вероятно, подумали бы, что она сошла с ума.       Вместо этого, она почти все ночи напролет лежала не сомкнув глаз в своей койке в Убежище, страдая от грызущей боли в животе, которую она никогда не чувствовала раньше. Это был не голод. Это было не расстройство желудка. Это не был, вопреки всякому логическому предположению, какой-то патоген, переносимый водой из пропитанной грязью сточной воды Убежища с надписью «питьевая вода».       Это был просто удар судьбы, когда Ангел унаследовала эти силы. Они навели на девушку короткую жизнь, полную боли и страданий. Неужели Ангел пытается передать это страдание ей? Она сказала, что Таннис была удивительной женщиной. Возможно, она пыталась искупить свою вину, давая Таннис единственное, что та могла ей предложить.       Но почему именно я? Это правда, что она могла косвенно относиться к борьбе Ангела; ей самой всегда казалось, что она тоже наблюдает за другими людьми через искажённое стекло. У неё тоже не было «нормального» детства, хотя она редко мечтала о том, чтобы ходить по магазинам или посещать школьные танцы. Подобные низкосортные мероприятия лучше оставлять болванам, которые проводили свой обеденный перерыв, стряхивая с неё кусочки отвратительной, пропитанной жиром школьной еды, радуясь тому, как она отпрянула от запаха и текстуры.       Возможно, это потому, что отец девочки тоже пытал Таннис. Ангел, должно быть, сыграла в этом какую-то роль, желая того или нет.       Исключив все остальные переменные, она пришла к выводу, что грызущие внутренности должно быть чувством вины. Она не была причастна ни к смерти Ангел, ни к её положению до этого. Тогда почему она чувствовала себя виноватой? Или… это было сочувствие? Неужели она чувствовала, через что прошла эта бедная девочка, как будто бы это случилось с ней? Было ли это то, что чувствовали нейротипичные люди всё время? Это было абсолютно утомительно, если не сказать больше.       Ангел не заслуживала смерти. Она не заслужила, чтобы её жизнь, даже за много лет до смерти, была отнята у неё ужасным отцом. Для Таннис это не должно было иметь никакого значения, но имело.       Патриция Таннис была не из тех женщин, которые думают о пустяках. Её разум был как медвежий капкан, или как клейкая бумага… нет, словно венерина мухоловка. Как только мысль оказалась там, она захлопнула её, переваривая её тщательно, не в состоянии впустить или выпустить какие-либо другие идеи, пока эта не будет пережевана до кашицы.       Ангел не заслуживала смерти. Ей даже никогда не позволяли жить.       С её силами сирены, должно быть, Таннис могла что-то сделать. Наука обладала способностью восстанавливать плоть, а она обладала знаниями и памятью (и украденными медицинскими записями Гипериона), чтобы построить мозг…       Сможет ли она это сделать? Возможно. Должна ли она это сделать? Ну, она могла бы, и это было самое главное, не так ли? В конце концов, наука была направлена на то, чтобы расширять возможности и ставить под сомнение границы, и всегда ли в этом шкафчике всегда было три полки? Она могла бы поклясться, что их было четыре. О чем она думала? О, да. Воскрешение мёртвых. А именно, мёртвого отродья её самого ненавистного врага.       Она спрыгнула с кровати, и из-под одеяла выпал заляпанный каталог мебели. Часы над кроватью показывали 3: 27 утра.       — Ах, час колдовства, — пробормотала она, ни к кому не обращаясь, — идеальное время для технонекромантии!       Схватив свой ЭХО-коммуникатор, она поспешила мимо шкафчиков с запасом материалов в свою импровизированную лабораторию.