Январь 2018 года Видарсхавн, Датский Лейфланд, Канада
Сегодня ночью Винс решает зависнуть на стыке причёсанного центра и вонючего китайского квартала. Самый красивый город на земле, блядь! Здесь от каждого дома, из каждого окна за километр разит неблагополучием и клопами. Куда ни глянь, везде одни и те же чёрные пятна убогих кирпичных зданий, нищета и пустые улицы. Зато брезгливые легавые редко суют сюда свой нос. На данный момент именно это идёт первым пунктом в списке его предпочтений. Винс пьян. Сильно. Сосчитать до десяти и обратно вряд ли выйдет. А он и не собирается тратить время на ерунду. Пора приступать к главному, пока ещё может и хочет шевелиться. Не церемонясь, перехватывает запястье шлюхи. Другой рукой проводит по её длинным светлым волосам, запускает в них пятерню. Тянет вниз, вынуждая запрокинуть голову, с ухмылкой разглядывает размалёванное лицо. Девице вряд ли приятно, но она вынуждена покориться, поэтому ёрничает ему назло. — Деньги вперёд, Фриис. Оба знают, что случится дальше. Винс уверен: девка его побаивается, хотя каждый раз соглашается приехать. Удивительно разумна и практична для никчёмной шлюхи. Жрать-то хочется, а он всегда оставляет неплохие «чаевые» и никаких извращений не требует. Винс рывком притягивает её к себе. Достаточно близко, чтобы почувствовать на лице горячее прерывистое дыхание и приторную вонь дешёвой косметики. Замечает в обкуренных глазах знакомое возмущение: ей хочется ласки. Но Винс Флинн не целует шлюх. Для их губ есть только одно предназначение. — Знаешь что, сосалка? — Почему-то даже проститутки ведут себя как обычные бабы. Подавай им нежности. — Для разнообразия я тебя сегодня просто трахну. Её согласие не нужно. В этом главный плюс их отношений. Винс платит и может делать с ней, что хочет. Она всегда подчиняется, старательно притворяясь, что в восторге от члена в своей раздолбанной заднице. Другого от потасканной девки было бы странно ждать. Она не Эва. Никто не Эва. Потревоженная память мстительно, по-сучьи напоминает о том, что Винс стирал в порошок годами. ...Вместо приветствия хозяин бара раздражённо показывает на дверь в подсобку: — Разбери ящики, урод. За что я тебе плачу, а? Второй день проход загораживают. Точно, ящики. Вчера Винс совершенно про них забыл. Он опускает зад на высокий стул, облокачивается на стойку. Лениво интересуется: — Что внутри? — Водка со склада. Смотри не перебей. Наверняка палёная. — Сделаю в лучшем виде. Но сначала пиво. И кофе. Покрепче. — Тяжёлая ночь? — Выполнять просьбу хозяин не спешит. Вместо этого методично расставляет на полке чистые стаканы. — Типа того. — Опять развлекался до рассвета, придурок? Он не успевает ответить. — Ты Винсент Фриис? — доносится за спиной девичий голос. Незнакомый. С сильным новгородским акцентом. — Допустим, — Винс оборачивается. Перед ним красуется высокая, почти с него ростом, симпотная деваха в облегающей ярко-розовой майке и едва прикрывающей зад узкой джинсовой юбке. Сразу видно — из пристроенных давалок. Таких в Бьёрнстаде не часто встретишь. Разве что под утро в сопровождении пьяного «папика». А сейчас полдень, девчонка трезвая, намарафеченная и благоухающая. Откуда она взялась? Они же ещё не открылись. Винс даже не слышал, как та вошла. — Ну так что? Уделишь мне внимание, красавчик? Ей хоть раз какой-нибудь идиот ответил отказом на такую заяву? Вряд ли. Винс не собирается становиться первым. Разворачивается к ней. Призывно улыбается, как кругломордый малец на банке детского питания: — Мы разве знакомы? — Типа того. — Девчонка демонстративно надувает пузырь из жвачки и с шумом лопает его, одновременно распуская собранные в хвост тёмно-рыжие волосы. Не слишком длинные, они падают ей на плечи, пряча массивные серьги-висюльки безобразно кислотного цвета. — Слышала о тебе всякое. Много всякого. Разумеется, плохое, — она нагловато подмигивает. — И парочку деталей похуже. В них не поверила. Скажешь, зря? Винс довольно ухмыляется. А девчонка-то в курсе, что при желании он может уебать её прямо здесь. Во всех смыслах. Но всё равно держится нагло и уверенно. Не боится. Интересно почему? Снаружи «папик» или охрана? — Так я знаменитость? — он со смехом спрыгивает со стула. Кивает на пустые столики в зале, предлагая выбирать любой. — Э-э-эй! — вопит за спиной хозяин. — Между прочим, тебе тут не за разговоры платят! Ящики второй день стоят… — Захлопнись, а? — осаживает его девчонка. Борзая. Вытаскивает из заднего кармана несколько смятых двадцаток. Швыряет их на барную стойку: — Этого хватит, чтобы ты заткнулся? Или мало? Хозяин с открытым ртом переводит офигевший взгляд с неё на бабло и обратно. — То есть хватит? Ну отлично тогда. Идём, — последнее она адресует уже не ему, а Винсу. Вихляя бёдрами, топает к самому дальнему столику — в углу, напротив двери. С нарастающим любопытством Винс ползёт следом: красивых шмар, легко расстающихся с деньгами, не стоит заставлять ждать. — Кончай пялиться на мой зад, — бросает она через плечо, не оглядываясь. — Не хочу. Он мне нравится. Девчонка замедляет шаг, оценивающе смотрит на Винса: — А сдохнуть не боишься? Он не боится, но и не спешит. — Неужели папик не любит делиться? — Не особо, — ухмыляется она. — Скармливает таких, как ты, рыбам в порту. По частям. Цену набивает или предупреждает? На всякий случай Винс покорно поднимает руки: — Учту. Вдвоём они молча садятся за столик. — Ладно, к делу. — Девчонка вальяжно откидывается на спинку. Скрещивает ноги, закуривает. Сообщает, наклоняясь к Винсу и выдыхая сигаретный дым прямо в лицо: — Я от Ивара из «Асатру». В курсе, кто это? От волнения Винс забывает, как дышать. Ни хера ж себе! Неужели сам Ивар Эдварсон им заинтересовался? Тот самый?! Главарь исландского мафиозного клана, которому принадлежит весь Бьёрнстад и восточная часть Видарсхавна? — Вижу, что в курсе. Охуенно, — насмешливо хмыкает девчонка. — Тогда мы быстро договоримся... Винс вздрагивает со стальной уверенностью — его разбудил какой-то грохот. Первым делом валит на шлюху. Наверняка сучья тварь выносит всё дерьмо, которое блестит, пока он в отрубе. Собирается вскочить с постели, чтобы выставить дешёвку вон пинками. Но секундой позже вспоминает, что уже сделал это. Сразу, как кончил. Винс щурится, стараясь прогнать остатки сна и хоть что-нибудь разглядеть. Напрасно. Ни хера не видно: в комнате темно, мутная и грязная форточка под самым потолком не спасает. Хозяин гадюшника имел наглость называть её окном, а туда даже в ясный день не проникает свет. Сейчас за стеклом — ночь. Чернота вокруг усиливает слух. Среди прочих звуков Винс выделяет подозрительный шорох у двери — с обратной стороны. Мигом сосредотачивается на нём. Хочет выхватить припрятанный под подушкой для таких вот грёбаных нежданных визитов «Глок», чтобы накормить из него гостя, но не выходит. Винс матерится сильнее. Уверен, что вслух, но не слышит собственного голоса. Какого хера происходит?! Губы онемели, не двигаются. Даже пальцами шевельнуть никак: он будто прикован к постели. Ни ног, ни рук не чувствует, грудь напичкана свинцом. Как последний мудак лежит и таращится в чёрный потолок. Тупо и обречённо осознаёт: повернуть голову — тоже не вариант, он полностью парализован. К шороху добавляется чьё-то дыхание. Прерывистое, осторожное, угрожающее. Винс нутром чувствует исходящую от него опасность. Так дышит хищник перед прыжком, чтобы за секунду оторвать своей жертве башку и смачно чавкать, разрывая клыками на куски податливую плоть. Винс слышит его так же отчётливо, как биение собственного сердца, и ни хера не может сделать. Полнейший сюр. Внутри закипает от ярости, но толку больше не становится. Паршивое состояние. Не получается пошевелиться, даже вздохнуть выходит с трудом. Зато воображение подкидывает всякую хрень: перед глазами, как в психоделическом угаре, пляшут разноцветные картинки. Они такие же больные, иррациональные, как происходящее сейчас. Незаметно и пассивно Винс теряет последнюю связь с реальностью. Теперь он почему-то уверен, что за дверью — дикая кошка, бесшумно крадущаяся по холодному кафелю. Настоящая, а не вся эта зелёная поебень для спецэффектов на съёмочных площадках. Или нет. Там волк — чёрный, огромный, с горящими пурпуром глазами. В них — голод, холодный расчёт и ни капли сострадания. В них — смерть. Винс замирает, потому что не просто способен представить этот страшный взгляд — он видит его перед собой и на самом краю сознания успевает изумиться. Бля, да вы издеваетесь! Так не бывает. Не может! Обшарпанная дверь по-прежнему закрыта, никто в неё не входил! Не мог войти, он бы услышал. И всё же зверь здесь, мать его! Винс различает уже не только дыхание, но и стук сердца. Слишком громкий, нечастый. Человеческое так не бьётся. Не должно по определению. Винс зажмуривается, чтобы не видеть две алеющие точки. Наверное, похож сейчас на перепуганного до усрачки ребёнка. Как в детстве хочется натянуть одеяло, укрыться им с головой, заткнуть уши, чтобы не слышать опостылевших до тошноты криков. Но они возвращаются. За стенкой, как много лет назад, повизгивая, истошно вопит мать. Она всегда так делает, не важно, трахает её отчим или лупит по морде. Ей плевать, что Винс не может больше это слушать. И однажды не станет, навсегда заткнув ей рот. Кровать исчезает. Он безвольной тушей проваливается в бездну. Тонет, захлёбываясь собственной памятью, как блевотой. В голове по-прежнему водоворот из картинок вперемешку с чужими голосами. Теми, которые он когда-то уже слышал, и совсем незнакомыми. Потом появляются запахи. Самый явный — серы. Винс знает, почему. Говорят, так воняет в аду. Он верит. Его персональный ад на Земле пахнет именно так: тротилом, потом и кровью. Алые светящиеся в ночи глаза тоже там, с ним, среди хаоса из обрывков памяти с острыми, рваными краями. Они постепенно меняют цвет. Сначала тускнеют, теряя пурпурный оттенок, затем желтеют, пока не становятся похожими на мелассу. Такие же тёмно-бурые, как запёкшаяся кровь на губах, если обмазать их мёдом. Глаза пристально смотрят, выжигая в груди дыру — в том самом месте, где у нормальных людей душа. У Винса её нет — продал дьяволу в обмен на забвение. Но лживая рогатая сволочь обманула, потому что он так и не смог забыть. Винс чувствует горячее дыхание на своей щеке и от липкого, удушающего страха съёживается в клубок. Омерзительным шелестом, будто гадюка ползёт по опавшим мокрым листьям в осеннем лесу, на него обрушивается память. — Мы убьём его вместе, Винс, — жарко шепчет в ухо женский голос, похожий на Эвин. — Ты ведь помнишь? Я люблю тебя больше, чем до луны и обратно. Он помнит. Конечно, помнит. Помнит, хотя старался забыть изо всех сил. Пытается кивнуть, не соображая, что всё ещё не может шевелиться. Башка раскалывается. Вместо шёпота со всех сторон доносится оглушительный грохот. Винс догадывается раньше, чем успевает узнать — это взрыв. Тот самый, который гремел в ушах шестнадцать лет назад. И снова тело ощущает удар. Снова раскалённый воздух, ставший смертельным оружием, расходится взрывной волной, сметая и круша всё на своём пути: бетонные стены, потолок, витрины... Винса подбрасывает, швыряет в воспоминания дальше. Он не хочет туда. Боится, отказывается возвращаться в прошлое. Не желает помнить. Отчаянно сопротивляется, борясь непонятно с кем. Похоже на игру в бильярд: чем яростней ударяешь кием, тем стремительней возвращается биток. Удар, ещё один. Ещё. Винс в который раз пытается всё забыть. Эву, себя. Кем был с ней когда-то. Очень-очень давно, ещё в прошлой жизни. Тот Винс исчез, появился новый. Их луны тоже нет, осталась половина. Он знает: это не выход, самообман, но только так может смириться, заново принять смерть Эвы и жить дальше. Отчаянно отторгает каждый миг, каждую минуту своего прошлого. Снова. Снова. Снова. Башка кружится, перед глазами хороводами проплывают лица. Скольких из них Винс встретил за сорок четыре года? Сколько мертвы по его вине? Плевать. Сожалений нет. В нём скопилось чересчур много ненависти. Белый шар откатывается в сторону, замирает. Бьёт озноб. К горлу подступает тошнота. Винс задыхается, широко распахивает глаза. Садится на кровати. Жадно хватает пересохшим ртом гнилой воздух — так пахнет в склепе: сыростью, тленом и забвением. Плевать. Винс искренне рад, что всё ещё жив. Хотя бы это. Он кое-как встаёт, с трудом ощущая, как к телу возвращается чувствительность. Придирчиво осматривает комнату: голые стены, каменный пол, обшарпанные двери. Единственная мебель — узкая металлическая койка с тонким бежевым матрасом и плоской подушкой. Одеяла нет, смятые простыня и наволочка кажутся чистыми. Во всяком случае, так предпочтительней думать. В крошечном сортире на грязной плитке прямо над краном висит жалкое подобие зеркала — старое, в трещинах, по краям ржавчина. Винс смотрит в него, снова видит, как... …Эва загадочно улыбается. Надо быстрее убираться из мотеля, ещё лучше — из города. Она это знает. Но хватает Винса за запястье, ведёт за собой обратно в уборную. Там, прямо на полу, лицом вниз в луже собственной крови валяется Ивар Эдварсон. Старый мудак несколько минут назад недвусмысленно размахивал заряженной пушкой, посчитав, что у него эксклюзивные права на Эву. И сильно ошибся. Даже не понял, что произошло. Стоял и изумлённо таращился, пока острое лезвие в руках двоюродной племянницы умело ласкало ему глотку. Эва отпускает ладонь Винса, приседает на корточки у распластанного тела. Макает в густую кровь пальцы в перчатке, переступает через труп, подходит к раковине. Бурые мазки на дешёвом в трещинках стекле ладно складываются в заглавные «МПЛ». — Моя половина луны. Ты. Навсегда, — она бросает короткий взгляд на Ивара. Шепчет Винсу в губы, обдавая ароматом клубничной жвачки: — Трахни меня. — Прямо здесь? — Слабо? Вот же шальная! Руки сами тянутся к её заднице, уверенно скользят по голым ногам вверх, задирая подол. — Ты знаешь, что нет. — Винс расстёгивает ширинку, пристраивает стояк между её ягодиц. Эва подставляется, прогибаясь. Винс ласкает ей грудь, прижимает к себе другой рукой за живот. — Не отворачивайся, — Эва смотрит в отражение, исписанное кровью. У неё улыбка с прищуром, взгляд бедовый. Глаза — цвета неба, но хитрые, пронзительные, совсем не ангельские. В зрачках — дюжина ухмыляющихся чертей, а, может, сам дьявол смотрит на него, искушая. Когда-то Крэддок учил, что настоящая месть должна быть как меласса — тёмной, густой. Обязательно сладкой, но с горчинкой. Только теперь Винс понимает, что тот имел в виду. Он толкается в Эву, дурея от похоти. Внутри горячо, влажно. Охереть, как хорошо! — Сильнее, — стонет она. Раздвигает ноги шире, насаживается на него — резко, глубоко. Дыхание перехватывает. Винс готов кончить, не успев начать. Замедляется, придерживая Эву за ляжки. — Полегче, лапуль. — Ещё, — требует она. Нереальная. Обалденная. — Пусть даже в Хельхейме нас слышит, паскуда... Винс стискивает зубы. Облокачивается двумя руками на края раковины. Хмуро разглядывает шрамы на груди и животе: их не так уж много, но каждый — часть того, кто он есть и кем был. Встречается глазами со своим отражением. Тусклая жёлтая лампочка странно преломляет свет: сейчас радужки кажутся темнее. Свинцовыми, как пули. И такими же холодными. Цель оправдывает средства, пусть у дозволенного всегда есть границы. Главный вопрос, который решает всё — кто их и зачем устанавливает.***
На подземной парковке «Стерн Центр» противно до безобразия: сыро, холодно, сквозняк. Снаружи ещё хуже. Ночью над Видарсхавном разверзлись небеса, за считанные часы центр города превратился в апокалипсис. Снег здесь — огромная редкость. Он, конечно, идёт пару раз в году, но к утру обязательно сменяется привычным дождём. Всё, что успело насыпать за ночь, мгновенно тает и смывается водой в канализацию. Не сегодня. К холодному ветру и падающим за шиворот снежинкам добавились все тридцать три удовольствия зимней бури: неработающие светофоры, перекрытые улицы, толпы копов и невъебенные пробки с бесконечными авариями. Видарсхавнцы беспомощны как младенцы на занесённых снегом дорогах. В итоге, чтобы добраться сюда из Бьёрнстада, у него заняло в три раза больше времени, чем обычно. Винс не любит приезжать в центр и последние шестнадцать лет без лишней необходимости не высовывает нос из пригородов. Но он на мели, а новая наводка слишком шикарна, чтобы отказаться от неё из-за ебучей непогоды. «Клиент» наотрез отказался тащить свои яйца в Бьёрнстад, и стрелку забили в Видарсхавне — в пяти минутах ходьбы от метро и Гавани. Но хотя бы не зря ехал в такую даль. Поговорили с толком. Если правильно лягут карты, через недельку можно со спокойным сердцем шуршать банкнотами, запивая блядей качественным аквавитом. Винс доволен, вовсю строит планы будущего кутежа. Первым делом надо отблагодарить за наводку. — Привет. — Хуй знает откуда взявшаяся смазливая деваха с сильным новгородским акцентом мгновенно переключает внимание на себя. Кутается в меховой воротник, призывно лыбится. Тычет в Винса указательным пальчиком с тёмным овальным ноготком: — Винсент Фриис, правильно? Он подбирается, бросает по сторонам настороженные взгляды. Тут вам не западный Бьёрнстад, где его знает каждая собака. Внимательно изучает дамочку: она стоит перед ним в коричневом кожаном пальто и таких же по цвету зимних ботинках на рифлёной подошве. На стройных ножках — серые обтягивающие джинсы, из рукавов торчат собранные гармошкой манжеты белого свитера. Одета опрятно, чистенько, дорого. На обычную шмару не похожа. На румяном ухоженном личике — косметика и дружелюбная улыбка. Светлые пушистые волосы распущены, в глазах — блядство. Оно ей идёт, девица выглядит вкусно. Пахнет тоже — стылый воздух на парковке наполняется сладким цветочным ароматом с кислинкой ментола. Винс расслабляется, улыбаясь в ответ: — Чем могу быть полезен, фрёкен?.. — Зови меня Сиф. Ни к чему формальности. Все свои. — Она кокетливо проводит ладошкой по намарафеченной щёчке, смахивая несуществующую прядь. Нежно воркует, кивая на безобразный бетонный потолок: — Наверху есть неплохая кафешка. Поднимемся? Я угощаю. Пару секунд Винс размышляет. — У меня встречное предложение. В здании напротив делают отличный чёрный кофе, там можно курить. И народу меньше. — А ещё прямо у двери на входе — лестница в метро. При необходимости съебаться, затерявшись в толпе, будет в разы проще, чем на неповоротливых эскалаторах торгового центра. — Но угощаешь всё равно ты. Ровно через девять минут они уже пьют кофе, через час — разбавляют его галльским коньяком, через три — мчатся, пьяные, на такси в мотель. Сиф говорит, что видела его в стрип-клубе. Заинтересовалась. А теперь вот так совершенно случайно встретила на парковке и решилась подойти. Винс ей не верит, но причин отказывать себе в удачном трахе не видит. А в том, что трах будет удачным, не сомневается. И не ошибается.***
Из сна вышвыривает заунывный вой, сменяющийся орущим рэп алеутом. Винс подскакивает на кровати. Ошарашенно крутит башкой, в первую секунду даже не понимая, где находится. Во вторую узнаёт нору, куда недавно перебрался, и стоящую перед ним шлюху с мобильником в руке. За окном сумерки, но света хватает, чтобы разглядеть детали. Откуда она здесь?.. Как блядь вообще?.. Пока Винс пытается этот факт осмыслить, музыка смолкает. — При-и-и-ивет, со-о-олнышко-о, сюрприз! — ехидно произносит блядская Златовласка. Как там её зовут? Кажется, Сиф. Да. Точно Сиф. Дурацкое имя, такое не забудешь. — Ну ты и соня. Ни её синее трико под расстёгнутой дублёнкой, ни натянутые на ладошки кожаные перчатки не обещают подарков и шариков, только проблемы. Винс, стараясь не делать резких движений, осторожно лезет под подушку за «Глоком». На всякий ебучий случай. Напрасно — ствол, так некстати появившийся в правой руке Златовласки, теперь недвусмысленно тычется Винсу в физиономию. — Что-то потерял, любимый? — Довольная улыбка с каждой уносящейся прочь секундой становится нахальней. Винс тупо таращится в дуло. Пора начинать соображать, но тяжёлая с похмелья башка раскалывается и отказывается шевелить две с половиной воскресшие извилины. Единственная здравая мысль, на какую он сейчас способен: шлюха не стала бы будить, если бы собиралась его замочить. Отстрелила бы яйца к чертям собачьим, пока он сопит в две дырки и пускает пьяные слюни. Значит, явилась не за этим. И всё-таки им обоим будет гораздо уютней, если «Глок» вернётся к хозяину. Винс отклоняется всем корпусом в сторону, уходя с траектории выстрела — вдруг нервишки не выдержат, и Златовласка успеет нажать на спусковой крючок раньше, чем озвучит, зачем вообще припёрлась. Рывком бросается на неё, удерживая пистолет: сверху и за тыльную часть. Выпрямляет обе руки, отводя ствол от себя и направляя его в потолок. Её мобильник с грохотом падает на пол, завывая по новой. Продырявить шлюху не то чтобы идеальный расклад, с которого хотелось начать новый день. Винс собирается заломить ей кисть, чтобы вырвать «Глок», одновременно лягнув в голень и лишив точки опоры. Но она каким-то хером предугадывает его движение. Первой выкручивает ему запястье, вынуждая разжать пальцы. Резво отскакивает, меняя позу. Толкает Винса ладонью под дых, выбивая из лёгких воздух. В глазах темнеет. Его нога пинает пустоту. Потеряв равновесие, Винс неуклюже валится на спину. Правый кулак Златовласки с зажатым в нём пистолетом подныривает под локоть Винса. Не напрягаясь, сучка умудряется за один грёбаный миг нихуёво выкрутить ему предплечье — до острой, пронзающей боли в суставе — и уткнуть мордой в подушку. Винс пытается вырваться, но сдаётся, когда разноцветный фейерверк под закрытыми веками становится по-особенному ярким и оглушительным. Бессильно мычит, кусая наволочку. Когда шлюха научилась так качественно пиздить? Или умела всегда? Она отпускает его руку, дёргает за резинку на боксерах, заставляя снова перевернуться на спину и приподняться. Отходит на несколько шагов. Винс побеждённо садится. Ухмыляясь, потирает ноющее плечо. Молча гипнотизирует чернеющее дуло. Златовласка приседает, нащупывает на полу орущий сотовый и наконец-то вырубает чёртову музыку. Медленно выпрямляется, продолжая целиться в лобешник. — Нихрена ж себе манеры, Винсе-е-ент. У меня теперь синяк будет. — Подорожник приложи, говорят, помогает. А лучше назначай свиданку заранее. — Не любишь сюрпризы? — Иди на хуй. — Будешь хамить, прострелю чихалку, — беззлобно обещает она, возвращая на рожу лучезарную лыбу тупой блондинки. В угрозу охотно верится. Если блядский палец дрогнет, наступит настоящий пиздец. — Продолжим беседу? Вышибать ему мозги Златовласка вряд ли хочет. Тогда что? — Если у тебя нет других планов… — хмыкает Винс. Косится на окно: стёкла не выбиты, рама целая и закрыта. Значит, дверь. Её с кровати не видно. — Абсолютно никаких планов. У тебя? — Въебать тебе. — Въебать или выебать? — с очаровательным апломбом элитной проститутки уточняет она. — Можем совместить. Златовласка выразительно оглядывает его с ног до головы, брезгливо морщится: — Ты сейчас настолько жалок, что даже трахать за деньги противно. Хотя бы пасть сполоснул. — В следующий раз подмоюсь. Что тебе нужно? Она не спешит прояснять ситуацию. Изучает обшарпанные стены с видом, словно под штукатуркой спрятан как минимум огнемёт. Убирает мобильник во внутренний карман на дублёнке и, хвала дьяволу, всё-таки опускает руку с пистолетом. Деловито суёт его за пояс на пояснице. Винс с сожалением провожает взглядом исчезающий под одеждой «Глок». — Для протокола — это моя любимая игрушка, лапуль. — Неужели? — Прикинь. Без неё не засыпаю. Вернёшь? — Сначала умойся. Вонь, как будто тебя бомжи заблевали. Я пока сделаю кофе. — Златовласка направляется в сторону кухни. — Тебе как всегда? Крепкий с ибупрофеном? Винс, нахмурившись, таращится ей в спину. Смотрит, как Златовласка снимает дублёнку, небрежно кидает её на стул, но остаётся в перчатках. Боится наследить пальчиками? Ещё полсекунды, пока она топает к холодильнику, Винс размышляет, что будет, если он запустит ей в башку табуреткой. А потом всё-таки решает послушаться её совета. Вчера он вернулся поздно и до рассвета обнимался с унитазом. Не самая отстойная вечеринка. На его памяти точно бывали хуже — все, с тех пор, как Эвы не стало. Так что он бы с удовольствием провёл в душе больше времени, но внезапное как инсульт и такое же пугающее появление Златовласки в его норе вынуждает шевелить булками шустрее. И сейчас благоухающий, как розарий в ботаническом саду, Винс торопливо упаковывается в чистые шмотки прямо у шкафа. По комнате плывёт запах вкусной жратвы: свежего кофе, гренок и бекона. — Другое дело, — Златовласка, по-прежнему в идиотских перчатках, смотрит на Винса с блядским прищуром. Кивает на дымящиеся чашки и тарелку с яичницей, рядом аппетитной горсткой сложены поджаренные кусочки белого хлеба. — Садись. Винс не спорит. Садится за стол, намазывает горячую гренку сливочным маслом. Девица умеет быстро и вкусно готовить. Она вообще дохуя всего умеет походу, сучья табакерка с сюрпризами. Например, проникать в чужие дома. Или невозмутимо закуривать сигарету прямо в перчатках. — Вкушна, — с набитым ртом бормочет Винс. — Шпашиба. Не то чтобы пятнадцать минут, проведённые под холодными струями, в корне изменили его состояние, но соображалка работает в разы быстрее. И всё же догадок, зачем к нему влезла Златовласка — по-прежнему ноль. Чуйка прихуела и молчит. — Не жарко? — он кивает на перчатки. Ответа не ждёт, отпивает кофе. Осторожно возвращает чашку на стол. — Как ты меня нашла? Она насмешливо вскидывает брови. — Интрига, скажи? Златовласка заразительно гогочет, но ему не до смеха. — Не еби мозги. Выследила? — Ну а как ещё? Да не дёргайся ты, — она глубоко затягивается сигаретой. Неторопливо выдыхает к потолку дым. — Это дружеский визит. — Нахера? — О, — довольное сучье личико становится до смешного важным. — Это уже сложнее. Скажем так, — она усмехается, накрывает ладонью его кулак. — Я твоя последняя надежда. — Надежда на что? — Нихуёво подняться и остаться на свободе. — Но сначала прокатиться в Новую Данию? — Ага, — она отвечает буднично. И это настораживает сильнее. — Почему я? — он кладёт свою руку сверху, стискивает её пальцы. — Ты мне понравился. Винс щурится, наклоняя голову набок. Предложение, озвученное ему неделю назад: собрать команду упырей и в лучшем виде оформить алмазный Фонд, вынеся с выставки брюлики, всё ещё звучит, как подстава. — Продолжаешь хитрожопить? — хмыкает он. — Мне снова отсосать, чтобы ты проникся? — Ну пиздец! Аж набухло от перспективы. — Не веришь? — Ни секунды. — Держи. — Златовласка вытаскивает из-за пояса его «Глок». Опускает перед ним, снова откидывается назад. — Так убедительнее? — Допустим. — Винс мельком бросает на него взгляд. Снова смотрит на неё. — Ты же понимаешь, что этого мне мало? — Понимаю. Поэтому я здесь. Обсудим детали?