Million Reasons

***

Когда он впервые увидел её полные жизни карие глаза, он вновь ощутил себя живым. Если бы его сердце могло биться, оно определенно совершило бы кульбит, разыграло бы маленькую акробатическую сценку и с счастливо склоненной головой выскочило прямо ей в руки, в первый же момент близости, когда её ладонь легла в его руку во время танца. Он точно помнил, какое платье на ней тогда было — пышное, с переливом сирени, — что послужило украшением для волос, какой запах сопровождал её фигуру тонким шлейфом. И как она смотрела на него в ответ. С пытливым любопытством и затаившимися смешинками в уголках глаз. И она была прекрасна, Боги, как она была прекрасна. Карлайл сочувствовал её горю, как своему собственному. Остаться вдовой в 17 лет — тяжкий груз для юной леди. Но ещё более тяжко она сносила теперь новые знакомства; зачерствевшее сердце не открывается, подобно парадным дверям, каждому встречному. К нему обязательно нужно отыскать ключ. И леди Свон не давала такой возможности, если не знала человека достаточно хорошо и близко. «Я слышал, что у вас дочь. Наверно, она такая же умная, как и её мать.» Он не привык льстить; ему легче было смолчать, если в сознании возникали неприятные мысли относительно чьей-то персоны. Врачебная привычка обязывала Карлайла безукоризненно говорить правду — и он был рад, когда она оказывалась не горестной. И то, что он имел возможность делиться с леди Свон не подверженными социальному очищению мыслями, закрепляло за ней статус друга в его глазах. «Моя дочь умнее большей половины людей в этом зале. Так что да, с головой ей повезло. В отличие от леди Невиллы, пытающейся привлечь внимание мистера Маршала разговорами о геополитике.» Карлайл помнил, что Изабель была остра на язык, и что она терпеть не могла человеческую глупость. Временами это касалось и его — странные действия, сопровождавшие всё время их общения, вызывали бурю смятения в её душе, и иногда она называла его не иначе как «дураком», но ласково, без желания поддеть или обидеть, как называют юные девицы своих возлюбленных. С трепетно дрожащими темными ресницами, обрамлявшими её глаза, это не могло не производить должного впечатления. И он чувствовал, как в его сердце, изнеможденном в вынужденном одиночестве, просыпались от встречи к встрече самозабвенная нежность и непреодолимая тяга к ней. Возжелать обыкновенного человеческого счастья — грешно ли это? Этим вопросом Карлайл задавался всякий раз, когда малышка Мэри сковывала его в объятиях, тепло опаляла поцелуями щеку и смотрела так по-доброму тоскливо, будто он был её отцом, вернувшимся наконец-то с войны. Разве он мог причинить ей тогда боль? Разве он мог лишить её и Изабель возможности спокойно дожить свой век и умереть в старости, чего давным-давно был лишен он сам? Несмотря на клокочущее внутри его души чувство, нет. Он не мог себе этого позволить. Лучше было забыть, бросить, разорвать все связи, если он отыщет хотя бы малейший отклик в её взглядах, в её осторожных изучающих прикосновениях. «Я не люблю вас» — он лгал, бессовестно лгал ей, и чувствовал, как её сердечный ритм сбивался, как карие глаза, теплые, словно кора дубового дерева, наполнялись слезами. И как в его душе происходил раскол. «Вы врете. Только не могу понять, почему… Вас напугали слухи из Лондона? Что это я подослала убийц за Айрисом, чтобы разжиться наследством?» Она трепетно сжимала его руки в своих, и её слезы, горячие, живые, опаляли его давно опостылевшую кожу, словно языки пламени. Но он всё равно не мог выпустить, не мог…отпустить. Пытался заморозить время и ухватить ускользающую красоту момента за хвост, подобно красоте осенних листьев, помещенных меж ветхих, пропитавшихся запахом формалина страниц. «Я не поверил бы этому, даже если бы не знал вас настолько, насколько знаю сейчас. Ведь человек с такими глазами не может возжелать смерти близкому…» И её удивление — искреннее, яркое, — обижает и расстраивает его. Неужели леди Свон так слепа и не замечает собственной красоты? Да будь он хоть триста раз слепым, но даже тогда бы красота её души не смогла укрыться от него. И её душу он хотел спасти, сам того не понимая, что поступал не менее жестоко, чем его отец когда-то. «Тогда почему?» Карлайл не уверен, что это была любовь. Возможно, минутный порыв, не приведший бы ни к чему плохому, позволь он ему случиться раньше. Быть может, секундное влечение, пустившее корни глубоко в его мысли. Но это чувство зрело, крепло и болезненно расцветало в нём при каждом упоминании леди Свон, даже если он её не видел. «Я не хочу причинять вам боль.» Но когда её губы, горячие, обдающие жаром выпитого вина, крадут у него поцелуй, несмотря на озвученный отказ, он понимает, что уже не способен её отпустить.