Имитация

      Расстояние до следующего здания было чуть больше чем между этим и предыдущим, но решительность парня никак не убавилась. Бегущий следом незнакомец не отставал ни на секунду. И тем самым неимоверно раздражал. Что ему было нужно, кто он такой, зачем гнался — не имело смысла. Раздражала не неизвестность, а то, что он догонял. В прошлый раз их компании удалось скрыться из-за быстро севшего солнца и удачно подвернувшейся знакомой окрестности. Хотя в голове и возникали подозрения, что преследователь намеренно отступил.       Перелет, мягкое приземление. Луч утреннего солнца, выстреливающего в сгустившийся по округе туман, создает блики. Глаза слепит, парень щурится и мысленно решает, что нужно разделиться с ребятами, поэтому уходит правее. Снова нарастающая скорость, впереди парапет примерно на уровне пояса. Он прикидывает в голове и на подлете изящно совершает реверс[1]. Дальше сложенные в совсем маленькое возвышение старые, красные кирпичи, которые также после быстро и легко проделанного манки[2] остаются позади. Близок конец здания. До следующей многоэтажки целая пропасть. Не перелететь. Зато есть две соединительный трубы. Отступать ни в коем случае нельзя. Ведь тот, кто преследует их уже который день, теперь преследует исключительно его. Юноша немного притормаживает у края. Черт, высота совсем нешуточная, внутри что-то узлом стягивает. Предвкушение. Спешка ни к чему. Бледно-желтый свет из-под окраины города бежит по крышам ближе к черным кроссовкам с белыми шнурками. Он вспрыгивает на железную трубу, вскидывает голову, собранные в маленький хвост волосы растрепались, пришлось откинуть их взмахом головы. Сосредоточиться на балансе, на каждой клетке тела, каждом изгибе, каждой конечности. Сбросить тяжелые вздохи и ритмичные скачки сердца — успокоиться. Сделать шаг точно так, будто прогуливаешься ранним утром в лесу по упавшему бревну. Оно тонкое, представляешь — клён. Рядом бегающую собаку, которая создает колебание воздуха и соседских ребят, которые играют в прятки, ищут, громко окрикивая тебя. Но перед тобой постаревшее бревно, на котором ты балансируешь. Нет высоты — нет страха. Не опускать голову. Не смотреть точно под ноги. Взгляд вперед. Труба проскрипела, кроссовок чуть проехался боком, но парень рассек ладонью воздух, восстанавливая равновесие. Взгляд вперед, но, не забегая дальше положенного, иначе расслабляешь тело. Шаги неспешные, слух нацелен только на себя. Прыжок на крышу. Родная опора! Выдох, короткий взор назад. Только незнакомца нет. Исчез. Чонгук оборачивается, натыкаясь на внимательный прищур внимательных глаз, и сам не понимает, как оказывается вновь на трубе. Он делает в спешке шаг в обратную сторону, вдруг левая нога резко проваливается вниз. Чонгук протягивает ладонь вверх, надеясь зацепиться за трубу, но та от утреннего тумана вся мокрая. Рука соскальзывает, парень пытается сообразить, как приземлиться с минимальными потерями.       Но Чонгук почему-то не летит, а слышит сквозь вакуум бешено бьющего сердца, что незнакомец что-то кричит:       — Забирайся резче, ты не пушинка.       Чон, осознав ситуацию, послушно помогает себя вытащить из пропасти. Парень еще сам не осознает, но неимоверно сильно бесится. Он нервно отряхивает запыленные футболку и штаны и выплевывает вместо благодарности:       — Тебе чего надо?       Незнакомец молчит, открыто рассматривая парня, у которого в глазах острая горсть злости.       — Ты в курсе какое расстояние только что прошел?       Чонгук в непонимании щурит глаза. Чувак сейчас серьезно?       — Это чертовых двадцать семь метров на высоте девяти этажей, — у того поблескивающий взгляд и восторг в голосе. — Я — Йозеф, — тот в нетерпении протягивает ладонь для знакомства.       — Ты больной? — не выбирая выражений, всё еще бесится Чонгук на собственное безрассудство, которое чуть было не лишило его жизни. Хотя всему виной лишь страх, в котором он себе не признается. — Судя потому, что мы оба здесь, ты и сам прошел столько же, — указывает на более чем очевидное Чон.       — Но я профессионал, — хмыкает тот, подмечая что-то настолько же очевидное на его взгляд. И Чонгук невольно осматривает скромнягу: простоватая толстовка, местами затертые и застиранные штаны, беспорядочно разбросанные коричневые, цвета поджаренного миндаля волосы, взгляд всезнайки и недельная щетина запившего холостяка. Чонгук задирает нос и громко фыркает. — Ты не видел себя со стороны, — надо бы чудаку сказать о том же. Но незнакомец продолжает говорить напыщенным тоном, пытаясь явно в чем-то парня убедить: — Ты — артист.       Чонгук откровенно потешается над собеседником и громко гогочет.       — Я — трейсер.       Представленный Йозеф отчего-то тоже смеется так, будто услышал самую огромную несусветную чушь.       — Так тебе чего? — Чонгук резко обрывает начавшуюся комедию. — Тащишься за нами уже несколько дней. Выкладывай, чего вынюхиваешь?       — А вы кто? — мужчина щурится.       — Не понял.       — Твои ребята побросали тебя, как только возможность представилась. Видимо в отличие от тебя им хватило мозгов понять, что тащусь я не за вами, а за тобой. Так, где здесь «вы»? Хотел сказать «я»?       — Чего? — Чонгук недобро скалится. У него с командой договоренность не встревать в коллективные потасовки и в случае чего полагаться на себя. Но на очевидную провокацию Йозефа парень предпочитает не реагировать. — Чего тебе от меня надо?       — Мне нужен эквилибрист в цирк.       — Ты больной? — Чонгук уже не зол. У него мурашки от этого типа.       — Нет, — Йозеф улыбается, — шпрехшталмейстер [3].       — Чего? — Чонгук откровенно не понимает. Диагноз что ль такой?       — Инспектор манежа.       — Ааа, — изображает понимание парень, запрыгивая ногами на парапет и кидая взор вниз. Реально девять этажей. — Но я не клоун. Так что, извиняй.       — В цирке хоть раз бывал? — интересуется снисходительно Йозеф, снова сканируя Чонгука взором.       — В детстве. Терпеть не могу клоунов, — морщится, словно наяву ощущая подступающую тошноту от вида размалеванного лица.       — Чем они тебе не угодили? — смеется мужчина, повторяя действие Чона и опускаясь ногами на край многоэтажки. Его осанка Чонгука удивляет: прямая, как у бывалого аристократа. И линия челюсти какая-та надменная. Город, любимый Монреаль, для него словно послушная собака, прилегшая у ног.       — Они дотошно позитивные и жутко приставучие, — признается Чонгук, мол, всё обосновано.       — Тогда мои ребята тебе точно понравятся, — произносит Йозеф и громко смеется чему-то своему. — Хорошо, давай приходи посмотреть на представление, — он протягивает ему билет, с отрывающимся краем. Чонгук, пробежавшись по надписям, решает взять, но никогда никуда не ходить. Решает, только чтобы этот «профессионал» больше не приставал, и потягивается за бумажкой, но чудак вдруг запихивает её в карман и говорит: — По глазам видно, что не придешь. А заработать хочешь? — вдруг другое предложение, кажется, в несколько раз интереснее для Чонгука. — Отлично, — снова что-то для себя углядев, ориентирует мужчина, — приходи в четверг к шести вечера. Я заплачу тебе сто долларов [4]. Представления не будет, но покажу тебе, что такое настоящий цирк.       Чонгук думает, что худшего обнадеживания он еще не слышал.       — Я просто приду, и ты мне заплатишь? — Чон ни сколько не чувствует себя продажным. Дуракам деньги ни к чему, а ему они нужны.       — Да, — говорит Йозеф и хлопает глазами, мол «а что такого». Такой простой и наивный вид, словно чудак каждый божий день ловит ребят по крышам девятиэтажек, каждый день бросается словами, билетами и деньгами.       — И ты оставляешь мою команду в покое? — Чонгук поднимает серьезный взор на мужчину, ставя свои условия. И такой же простой верит в легкие деньги.       — Только о какой команде речь? — тот лукаво улыбается, а Чонгук мысленно его уже душит.       — Ты согласен или нет? — цедит парень, снова закипая.       — Называешь мне свое имя и по рукам? — пожимает плечами мужчина, без какого-либо страха заглядывая вниз и через минуту протягивая трейсеру ладонь.       — Чон Чонгук, — произносит парень и скрепляет рукопожатием договор с инспектором манежа.

***

      И многого ли стоит просто прийти и поглядеть, что ему там покажут? Чонгук так просто согласился на предложение мало знакомого ему Йозефа и всерьез обдумывал вероятность того, что его могли одурачить. Может, это всё своего рода ловушка, в которую недоброжелатели хотят его затянуть? А потом Чонгук здраво смотрит на мир, где у него нет недоброжелателей, потому что его фигура столь маленькая и незначительная, что никому в Монреале и в голову не придет придумывать столь абсурдный способ его куда-либо затащить. Он невидимка, по сути вовсе не существует. Товарищи, с которыми он рассекает крыши и ловит взором закаты и рассветы, просто товарищи. Не больше. Ребята-трейсеры, которым нравится немного балагурить и перемещаться в любой среде, как у себя в квартире. У них есть свои правила, у них есть свои принципы и цели, среди которых маячит желание быть против системы. Но команда они действительно посредственная, кроме любви к свободе и спорту их больше ничего не объединяет. Каждый сам за себя.       Поэтому Чонгук, ковыряя носком кроссовка камни в асфальте перед дверями цирка и воровато оглядываясь по сторонам, ожидал прихода чудака, у которого теперь были его деньги. Он не то, что бы совсем беспринципный и за хорошую сумму продаст родную маму, но зарплата баристы, кое-какие деньги с деятельности промоутера, мытья окон, посуды еле хватает, чтобы оплачивать свою разваливающуюся квартирку. А часть заработанных бумажек в коробке из-под обуви покоится среди прочего хлама и пылится на выцветшей поверхности шкафа, хозяйка которого — семидесятилетняя ворчливая старушка, утверждающая, что это дерево высшего класса. По чуть-чуть Чонгук старается откладывать на свою учебу, но маленькая стопка помятых купюр порой заставляет тяжеловато вздохнуть.       — Отлично, думал, что не придешь, — ладонь Йозефа припечатывает к белой футболке Чона деньги, и трейсер сдерживает себя, чтобы не завыть от счастья, прилипшего к его груди, — я опоздал? — Он весело смотрит на циферблат металлических массивных часов на своем запястье и широко улыбается. — Нет, пришел, как всегда вовремя. Пойдем, покажу тебе свой дом.       Чонгук бережно кладет деньги в карман спортивных штанов, осматривает собеседника и с каким-то смешком замечает, что тот, кажется, не переодевался. Одежда его значительно помялась, волосы еще больше растрепались. Весь он выглядел весьма неопрятно, но, тем не менее, лицо Йозефа сияло как цент какого-нибудь Эбенезера Скруджа[5].       — Ты живешь с циркачами? — к чему-то снова ехидничает Чонгук, послушно следуя внутрь здания, которое на первых парах похоже на какие-то катакомбы или же обычные коридоры завода или не очень богатого офиса.       — Запомни, мой друг, — снова своим невообразимо возвышенным тоном бодро произносит Йозеф, не переставая широко шагать, — не циркачи, а цирковые.       — Позволь узнать, в чем разница? — хмыкнул Чон.       — Позволяю, — тот поворачивается и щурит всезнающие глазки, — в отношении.       Чонгук сдерживает смешок от накатывающего пафоса и кивает, словно принимает сказанное за сносный ответ.       — Так, значит, живешь тут? — пытается до последнего поддержать беседу Чонгук, оглядываясь с интересом и пока не замечая ничего, что могло бы ему сказать, что он в цирке.       — Можно сказать и так, — они огибают один коридор и натыкаются на еще один выход, двери которого распахнуты. Там стоят двое мужчин и курят в абсолютной тишине. Один из них низенький и слегка в теле с бритой головой и с узким вырезом глаз, другой с пышными пшеничными волосами в прическе гитлерюгенд. Второй вдруг заговаривает:       — О, шталмейстер[6], салют! — и снова затягивается, позволяя никотину проникнуть в организм. — Что это за сивка-бурка[7] с тобой? — оглядывает мужчина Чонгука.       — Это же очередная пародия на Бурака [8], — произносит первый, довольный кажется своими словами.       — Не знал бы кто вы, подумал бы жонглеры [9], — хмыкает Йозеф, бросив предварительно взгляд на Чона, который старательно делал вид, что задумчиво осматривает окружение, а не усиленно пытается понять, о чем речь. Он слушает, запоминает.       — Дани и Пьер, — говорит Йозеф, ставя руки на бока, — почему вы не на манеже? Разве не ваше время сейчас?       — Жасмин снова буянит, — пожимает тот, что повыше, видимо, — Пьер.       — От неё уже голова болит, — цедит Дани и злобно выдыхает сигаретный дым, — разберитесь, шталмейстер.       — Ты забыл шпех, — дружелюбно взмахивает ладонью Йозеф, продолжая свой путь, а в след слышит насмешливое:       — Шайзе[10].       Чонгук думает, что оба парня какие-то холодные и угрюмые. Колючие. От них во время разговора веет каким-то раздражением или усталостью. Это не плохо, отчасти Чонгук и сам такой. Он даже думает, что в чем-то их понимает. Но Йозеф, кажется, совсем на них не обижается.       — Как тебе ребята? — вдруг становясь наравне с трейсером, интересуется мужчина.       — Славные, — скупо и сдержанно отвечает Чонгук и ни сколько не врет.       — Да. Это твои нелюбимые клоуны.       — Серьезно? — не скрывая удивления, восклицает Чон, выпучив глаза. — Эти угрюмые быдланы?       Йозеф тихо смеется.       — Им бы понравилось твое выражение. Ты назвал их славными.       Чонгук что-то невнятно бурчит, всё еще не в состоянии отойти от шока. Это те самые люди, веселящие толпу и брызгающие водой, расхаживающие в разноцветных башмаках и красочном комбинезоне? Бред больного, находящегося в агонии. И коридоры продолжают бесконечно тянуться. Странным открытием становится для Чонгука отсутствие запаха животных. В его детских воспоминаниях в цирке какофония приятных и не очень приятных ароматов, среди которых подогретая карамель в попкорне, запах сиропа, сахара и лошадиного навоза, и сена. А сейчас нет никакого характерного запаха. Обычное помещение. Слишком обычное для того представления, которое есть в голове у трейсера. Коридор, по которому им приходится идти, в один момент становится шире, Чонгук с любопытством заглядывает в одну из комнат, заполненную вешалками с одеждой и с зеркалами вдоль стены. Это всё, что он успевает углядеть, а когда поворачивается, встречается с невероятно мускулистым мужчиной. Такие наверняка тягают гири или же поднимают лошадей с людьми. И Чонгук с осторожностью думает, что стоит помолчать и придержать в себе колкости. Врагов у Чона нет, но таких бы заиметь не хотелось.       — Сантино, рад видеть тебя снова с нами! — восклицает Йозеф и раскрывает объятия для дружеского приветствия. А Чонгук думает, что имя у мужчины более чем подходящее[11].       — Здравствуй, Йозеф, — у того оказывается совершенно мягкий и приятный, даже успокаивающий голос. А манера речи очень мерная и неторопливая, словно мужчина взвешивает каждое сказанное слово, — ты не поверишь, насколько рад я.       — Но ты пришел раньше. Твое время вроде после Дани и Пьера? — интересуется вежливо Йозеф, хотя, кажется, прекрасно знает ответ.       — Если бы я знал, что синьора Жасмин вновь…— тот будто запинается и мямлит, подбирая правильное выражение. Чонгук не верит своим глазам, потому что не может человек такой наружности быть столь мягок и деликатен, а еще подмечает, что слышит имя женщины уже во второй раз. — Не в настроение, пришел бы даже позже.       — О, я понимаю тебя, Сантино. Я непременно разберусь, — сердечно заверил инспектор манежа и кивком головы призвал Чона следовать за ним. И парень не смог чуть позже сдержать ироничного комментария:       — Только не говори, что и он клоун?       — Санни — атлет. Не называй его никак, кроме как Сантино, — Йозеф довольно смеется. — Ты можешь тем самым его обидеть. Он мягкосердечный итальянский душка по своей природе.       Когда просвет становится совсем широким, то Чонгук начинает различать впереди очертания яркого малинового манежа и много разных голос. Получается, что любой вход ведет к центру цирка — туда, где бьется его сердце. На подходе они сталкиваются с высокой стройной и поразительной красоты женщиной. Рядом с ней, облокотившись о стену, стоял совсем молодой и приятной наружности парень. У первой угрюмый вид, сведенный к переносице брови, высветленные до блонда прямые волосы и голубые глаза. И слова её точно гвозди в крышку чьего-то гроба. Высказывания меткие и хлесткие, а также весьма нелицеприятные.       — Когда хоть кто-нибудь найдет управу на своенравную суку? Жасмин ведет себя по-скотски.       Чонгук уже рисует в голове женщину, которой здесь не доволен, кажется, каждый первый: истеричная дама в возрасте, которая никого ни во что не ставит. В воображении трейсера у неё нарисованные брови, заостренное лицо хищницы и сильные руки.       — Остынь, Лулу, — смеется юноша, перетасовывая в руках колоду карт, — Алена ты и словом обошла.       — Его вины здесь нет. И ты, Базиль, это знаешь. Все это знают, — разводит она руками вокруг, а собеседник не успевает возразить.       Позади возникают те самые «дружелюбные» ребята. От них веет табаком, Чонгук немного отводит голову в сторону.       — Жасмин нужен ловитор[12], — подмечает Пьер, вступая в разговор, — тогда и успокоится.       — Мужик ей нужен, — смеётся Дани и отбивает пять Базилю, который полностью с ним солидарен.       — Алена считать кандидатом на обе вакансии? — ерничает последний, поглядывая на красавицу Лулу, что готова испепелить его взором. — Йозеф, кого ты снова привел? — юноша смеется. — Снова артиста? — и Чонгук тоже пытается сдержать смех, становясь эпицентром всеобщего внимания. — Эй, привет, я Базиль, — тот мурчит, произнося собственное имя, и заговорщицки протягивает колоду, — тяни карту, я погадаю.       — Вытянешь карту, Чонгук, останешься без часов, — хмыкает дружелюбно Йозеф. Чон не успевает ответить, как Базиль невинно произносит:       — У него нет часов, только мобильник и ключи в кармане.       Чонгук крепче стискивает в кармане ладонью телефон, пытаясь осознать, снится ему всё это или же реально происходит. Он готовится задать пару насущных вопросов инспектору манежа, как громкое и переливчатое восклицание отвлекает всех от разговора:       — Еще раз.       — Дрянная, — не успевает злобно договорить красивая женщина, как её прерывает Йозеф:       — Следи за выражениями, Лулу, — и проходит на манеж.       Чтобы не оставаться с незнакомцами наедине, Чонгук идёт вслед за чудаком и наконец-то доходит до центра. Если представить, что манеж — сердце цирка, то все остальные сектора — вены, гоняющие необходимый приток крови и кислорода. И Чонгук понимает, что заставляют работать это сердце — люди. Именно они необходимое для жизни и существования вещества.       На манеже разгар тренировки. На трапеции мужчина с женщиной. Всё на приличной высоте, нет даже возможности разглядеть детально их лица. Чонгук с интересом наблюдает за исполняемыми трюками. Вот девушка со всем изяществом делает кувырок вокруг этой перекладины. А её партнер цепляется ногами за трапецию и висит вниз головой. Чонгук замирает, понимая, что наступает один из самых опасных моментов номера. Она буквально сползает по партнеру вниз, цепляется ногами за его плечи. Взгляд ищет, за что зацепиться. Но нет троса. Нет страховки. Как же так? Чонгук в недоумении косится на купол. Где же трос? Или чем они там пользуются? Но он не в состоянии отвести взора от происходящего. Это цепляет, в этом есть какая-та притягивающая сила. Потом женщина раскачивается, отцепляет ноги и вытягивает ладони, чтобы партнер перехватил её за руки. Но что-то идет не по плану, женщина срывается и летит вниз. Чонгук резко втягивает через нос воздух и закрывает глаза, пытаясь уловить только звук падения. Однако вопреки ожиданиям звучит решительное и явно расстроенное:       — Давай по новой.       Трейсер испуганно открывает глаза и шарит по арене. Только там страховочная сетка и масса людей, отвечающих за безопасность исполнителей трюков. С сетки девушка уже поднялась и готова была вновь забраться на трапецию, но её остановил Йозеф:       — Достаточно, Жасмин.       Чонгук еще с большим интересом смотрит на спину той самой женщины, которая всем чем-то не угодила, и отмечает, что на счет сильных рук — угадал. Её фигуру нельзя было назвать очень стройной, но смотрелась все в общей картине гармонично. Она была атлетично сложена: жилистые руки и мощные ноги. В ней чувствовалась здоровая сила. Если мужчина оценивает глазами, то у этой Жасмин было на что посмотреть, за что зацепиться. Хотя Чонгук себя и оттряхнул, пытаясь сбросить эти странные мысли.       — Но мне мало того времени, что ты мне даешь, — произнесла девушка и развернулась, чтобы бросить всё следующее в лицо инспектору с невероятно убежденным видом, — Йозеф, мне нужно больше практиковаться.       А у Чонгука перехватило дыхание. К счастью или же к сожалению, остальные догадки парня так и не оправдались. Дюны, освещенные солнцем, может при везении, могли приблизиться к цвету больших глаз. У Жасмин черные непослушные кудри, которые выпрыгивают из хвоста на затылке; у Жасмин заостренный нос, за которым лисья хитрость; у Жасмин персиковые губы, недовольно поджатые в полоску, но, наверняка, толкнувшие в пропасть страсти ни одного мужчину. Чонгук успевает осознать всё это за долю секунды. Очень привлекательна, хотя с красотой недавно увиденной Лулу и рядом не стоит. У Жасмин горячее сердце и нрав, в ней (по одному взгляду понятно) плещется сама жизнь. Она та кровь, которая протекает по аорте.       — Всем нужно практиковаться, — строго произносит Йозеф в ответ и указывает женщине за спину, — но Ален не ловит тебя. Не ловит, поэтому ты возвращаешься на корд де волан[13], — словно ребенку поясняет он.       — Ооо, нет, Йозеф, — восклицает Жасмин, подходя ближе и складывая ладони в молитве, — ты не можешь со мной так поступить? От одного вида корд де волана у меня кружится голова! Пожалуйста, еще один шанс? — Она хлопает глазами. И это тоже трюк. Не цирковой, — женский.       — Жасмин, когда ты так смотришь, ни один мужчина не сможет тебе отказать, — восклицает удрученно Йозеф, — хорошо, но освободи манеж.       — Привет! — она смотрит на Чонгука, последний соглашается с Йозефом полностью и здоровается в ответ. Такому взору грех отказать. — Кого ты привел? — вновь переводит все внимание на инспектора манежа.       — Эквилибриста, — кивает довольный собой Йозеф.       — Что? — изумляется женщина. — Ты же отдал канат мне!       — На время, — поправляет он.       — Ты отдал!       — Нет!       — Да!       Йозеф тяжело вздыхает и раздельно произносит:       — Жасмин, пожалуйста, освободи манеж.       — Как скажите, господин шпрехшталмейстер, — Жасмин капризно и шутливо кланяется, — скажи хотя бы, где ты его достал? — Чонгук в который раз отмечает, что тут каждый дружелюбнее предыдущего и тактичнее некуда. О нем говорят как о вещи, что наводит его на интересные мысли. — В последний раз ты привел торговца чаем и сказал, что он артист.       — Ооо, нет, Жасмин, — в той же манере отвечает Йозеф, — пожалуйста, избавь меня от своих претензий и недовольств. Я сам решу, что мне делать.       — Однажды он привел в цирк карманника, — кричит в рупор из ладоней позади стоящий Базиль.       — И тот стал отличным иллюзионистом, — кивает Йозеф, прищелкивая пальцами в сторону девушки.       Чонгук откашливается и тихо вносит ясность, вздергивая брови:       — Я не эквилибрист.       — Пока нет, — поправляет его упрямо Йозеф.       — Меня это не интересует, — пожимает парень плечами, абсолютно спокойно продолжая отбиваться.       — А что интересует? Бегать по крышам? — у того вновь насмешливо-раздраженный тон. Растерянный из-за вопроса Чонгук выдерживает взгляд и задумывается, почему всё еще не ушел или не вспылил. Что интересует? Может, он и сам не знает ответа. Йозеф отчего-то смягчается и произносит: — Ты можешь попробовать. Поработаешь с профессионалами, наберешься опыта.       — Выступать перед публикой не мое.       — А что твое? Бегать по крышам? — ерничает подошедший ближе Базиль, встряхивая иссиня-черными волосами. Он просто веселится, находя ситуацию забавной.       — Ты не пробовал, — продолжает Йозеф.       — В некоторых случаях стоит слушать сердце, — отбивает Чон.       — В некоторых может, но не в этом. Оно иногда ужасно слепое, поэтому есть мозг, который способен разобраться там, где сердце просто пляшет, — разъясняет позицию Йозеф и усмехается. — Я буду платить тебе за каждую тренировку.       — Ого, а мне так можно? — встрепенувшись и разгоревшись от блеснувшей наживы, выдает иллюзионист.       — Базиль, ты не помогаешь, — шикает мужчина, осадив подопечного коротким, суровым взглядом, и вновь перевел свое внимание на трейсера. — Ну, так что, Чонгук?       — Я, конечно, продажный, — просто и честно подытоживает Чон, греясь мыслями о деньгах припрятанных в кармане, — но продаюсь тогда, когда способен выполнить услугу. Я не цирковой, — немного с грустью говорит он, хотя замечает это только сам, — и этим всё сказано. Спасибо за экскурсию, было намного лучше, чем я ожидал. Примечания: [1] Реверс (англ. Reverse vault) — это опорный прыжок с вращением на 360 градусов, когда над препятствием первой проходит спина, а после тело в вертикальном положении. [2] Манки — это опорный прыжок с постановкой рук на препятствие и проносом ног между ними. [3] Шпрехшталме́йстер (нем. Sprechstallmeister) — это работник цирка, который ведет циркового представления, проводит репетиции, следит за техникой безопасности и т.д. Также эта должность обозначается как инспектор манежа. [4] Сто долларов. Имеется в виду канадская валюта, в переводе на рубли что-то около шести тысяч. [5] Эбенезер Скрудж — персонаж повести Чарльза Диккенса "Рождественская песнь в прозе". Очень скупой человек, большой скряга. [6] Шталмейстер (с нем.) — буквально означает "начальник конюшни". Явная самоирония Дани и немного подкола в адрес Йозефа и его должности. Что-то вроде: "Мы лошади. Тебе только лошадей смотреть." [7] Сивка-бурка — русская народная сказка. Пьер имеет в виду, что Чонгук является очередной лошадкой в конюшне. И да Пьер=Петр, то бишь русский персонаж. [8] Бурак — в исламе внеземное существо, на котором пророк совершил ночное переселение из Мекки в Иерусалим. Дани очевидно знает о намерениях Йозефа и том, какие возлагаются на Чонгука надежды. Иронизирует над тем, что Чон может им подойти. [9] Жонглеры — Йозеф указывает на то, что ребята слишком умело играют со словами. [10] Шайзе (нем. Scheiße) — "блин" [11] отсылка к старшему сыну дона Корлеона — Сантино, который отличался огромным ростом и взрывным характером. [12] Ловитор — это гимнаст или акробат, который ловит летящих партнеров в воздушном цирковом трюке. [13] Корд де волан (французское corde de volant, от corde - верёвка, шнур, канат и volant - летающий) — воздушно-гимнастический снаряд, подвешиваемый обоими концами каната в виде свободно раскачивающейся дуги, на которой артисты демонстрируют различные трюковые комбинации. Ну или же цирковой номер, исполняемый на корд де волане. В Канаде, провинции Квебек, городе Монреале, жители, как правило, свободно изъясняются на английском и французском.