Чёрный алерион

1 Пыльная дорога извивалась грязной жёлтой змейкой, тянулась между идеально-правильных квадратов пашен. Чуть дальше, там, где обрывалась золотая рожь, сколько хватал глаз, стелились плоскогорье и холмистая долина, затянутые яркой сочной зеленью. Среди зелёного ковра проглядывали бело-чёрные и бурые пятнышки коров, с мычанием отгонявших слепней и щипающих траву. Однако стоило минуть долину и свернуть на тракт, как мирная картина разлетелась вдребезги. Лошади заблаговременно, почуяв запах крови, захрапели, застригли ушами. Да и медальон на шее рванул, запрыгал, завибрировал. Геральт чертыхнулся, придержал Плотву. Лютик позади вульгарно выругался, когда Пегас почти упёрся мордой в зад кобылы. Прежде чем поэт приправил ругань ещё парой красочных сравнений, Геральт спешился и вытянул притороченный к седлу меч. Поэт мгновенно обмер и, последовав примеру друга, соскочил с Пегаса. Прибавил ходу, поравнялся с ведьмаком. — Что ты учуял? — с тревогой глядя ему в глаза, пытливо протянул поэт. — Белки? Мародёры? Геральт покачал головой и всучил ему в руки повод Плотвы, настрого запретил следовать за собой, сам напряжённо двинулся вперёд. С каждым шагом дрожь ощерившейся морды медальона только нарастала. Не пройдя и полусотни футов, ведьмак нашёл причину: поваленная набок фура у обочины. Покрывающий её брезент был изорван и пестрел ярко-алыми брызгами. Геральт обошёл повозку, настороженный и сжавшийся, как пружина. Сразу было видно, что её оттеснили к краю мощным ударом: ось была разломана напополам, одно из колёс, не выдержав толчка, укатилось в рощицу. Об этом же свидетельствовала взборождённая двумя глубокими колеями земля. Впряжённых в фуру лошадей было не видать, зато под многопудовой повозкой ведьмак заметил склизкое окровавленное месиво и сапог с высоким голенищем. Скорее всего, расплющило возницу, который от удара слетел с козел. Геральт почесал затылок — это не могло быть нападением бандитов или скоя'таэлей. Во-первых, груз остался на своих местах, разве что укатилась пара бочек, во-вторых, вокруг не было ни стрел, ни зазубрин от мечей или следов поджога, указавших бы на белок. Ведьмак нахмурился и провёл рукой по волосам, серым от дорожной пыли, однако позади, вырывая из раздумий, раздались конское ржание и громкий тенор трубадура. Он почуял, как грудную клетку стиснуло тревогой, и очертя голову понёсся в обратном направлении. К Лютику. Поэт, мертвенно бледный, жался у обочины, опершись о ствол дерева. Плотва и Пегас мелькали среди редких ветвей рощицы. Даже спокойный жеребец поэта сейчас буйно гарцевал и заливался ржанием. — Лютик! — крикнул ведьмак, тряся его за плечи. — Лютик, я здесь! В первое мгновение тот одурело поднял глаза, но затем, скорее инстинктивно, чем осмысленно, кинулся к нему. Прижался. Геральт дёрнулся, ощущая, что рёбра сжали ещё крепче, но на этот раз совсем не от волнения. На его вопросы Лютик только указал рукой куда-то в сторону тракта. В подтверждение тому на дороге валялась половина лошади, зиявшая обглоданным хребтом и рёбрами, лишь местами облепленными кусками мяса. — Откуда это здесь? — ведьмак обернулся к другу. Тот уже оправился и вёл за собою их лошадей. — С неба свалилось. Геральт изогнул бровь, вперился в него глазами. — Я серьёзно, — фыркнул Лютик, обиженный подобным взглядом. — Стоял я, значит, ждал тебя. Подумывал уже помочиться у обочины, как над моей башкой громко, оглушительно так, будто по воздуху захлопало. Я поднял голову и… — он снова побледнел, собираясь с духом, облизал пересохшие губы. Ведьмак ненароком засмотрелся. — И увидел над собой огромную крылатую махину. Может, грифа или какую иную тварь, не разобрал, не до этого было. А скотина разжала лапы, и это, — он указал на половину лошади, — шлёпнулось в трёх футах от меня. Я думал, конец мне, но она сделала круг и понеслась к полям. — Туда, где работают кметы, — глядя вдаль, мрачно отметил ведьмак. — У твоего чудовища там, видать, отличная кормёжка. Хотя это странно, что он полетел аж до полей, когда добыча была у него под боком... Лютик, всё ещё клацая зубами, поднял с земли фантазийную шапочку, отряхнул от пыли, разгладил эгрет. Лихо нахлобучил себе на голову, а затем вдруг расплылся в тонкой улыбочке. — Кое-какой плюс в этом всё же наблюдается, — хохотнул он, окончательно отряхнувшийся от страха. — Это какой же? Просвети меня. — Ты ведь искал работу, — ещё шире улыбнулся Лютик. — Кому-нибудь из местных эта зверюга наверняка докучает. Напомни мне, какие деревушки находятся поблизости? — Бахакар и Ополье, — ответил Геральт. — Выбирай любую, — хмыкнул Лютик. — Мне что Бахакар, что Ополье, всё едино — деревенские девки везде одинаковы... — Я понял, Лютик, — слишком резко бросил Геральт, тут же спохватился и добавил чуть спокойнее: — Давай в Бахакар, до него пара вёрст пути. — Ну наконец! Наконец-то мы разживёмся средствами. У меня в мешке как раз закончилось едова, а твои припасы мы сожрали на второй же день пути. Да и я в стороне не останусь, дам хорошенькое выступленьице в корчме. Если повезёт, нас накормят задаром. Геральт благодарно посмотрел на Лютика. Сам он последний месяц никак не мог сосредоточиться на чём-то, кроме трусившего рядом компаньона. Ведьмак глухо рыкнул, отгоняя лишние сейчас мысли. Принял из рук друга поводья, невзначай скользнул кончиками пальцев по его запястью и тотчас ощутил какой-то сумасшедший импульс. Отступил на шаг, почти отшатнулся и заскочил в седло. — Вопрос решённый, в путь, — он поддал пятками в бока кобылы и следом, зная, что поэт не видит его лица, досадливо заскрипел зубами. Сейчас он всей душой желал, чтобы гриф оказался проблемой для местных. Чтобы существо оказалось как можно злее и опаснее. Чтобы пустить в дело свой клинок. Заказы с переменным успехом, но уводили его мысли в иное русло, позволяли переключиться. Перевести дыхание и отдохнуть от ноющего чувства, намертво засевшего в груди. 2 Лютик с завидным проворством налегал на наваристую похлёбку, выуживая костяной ложкой шкварки. Геральт ел не столь охотно — он был голоден не меньше друга, но предпочёл внимательно приглядеться к окружающим их завсегдатаям. Местность, где стоял Бахакар, более трёх зим была под пятой у нильфов, когда же территорию со всеми её деревеньками и сёлами отбили, выстрадали, отстояли каждую пядь потом и кровью, то на оседлых чёрных отыгрались с особой жестокостью. И за пролитую кровь, и за потери, и за боль. В Бахакаре дело обстояло иначе: из трактира до сих пор доносилась речь нордлингов с нильфгаардским говорком, даже сам постоялый двор назывался "Чёрный алерион" — несомненно, в честь хоругви имперской дивизии. Однако никто не спешил разносить заведение на щепы, никто не спешил выдворить оседлых нильфгаардцев восвояси. Потому что именно благодаря последним на полях колосилась та самая золотая рожь, которую видали по дороге Лютик с Геральтом, по рецептам нильфов варили пиво в "Чёрном алерионе". Деревня процветала, это было видно сразу: ладные домики, ломящиеся от ржи амбары, скотина в загонах — здоровая и крупная. Впрочем, нынче дело шло не очень: то тут, то там раздавались шепотки, стенания и жалобы. Ещё на подъезде к деревне на росстани они заметили прибитую к дереву табличку с коряво выведенным углём безграмотным объявлением — сначала Лютик даже усомнился, что этот почерк мог принадлежать человеку. Солтыс Бахакара обещал солидную награду тому, кто принесёт ему голову "страховидла о двух крылах". Такие же объявления висели и в деревне, вытравленные на козловой коже, прибитой к деревянному лотку, и на стенах кметских хат. Геральт ощутил на своей руке прикосновение и, дёрнувшись, вырвался из размышлений. Опустил взгляд, тут же сталкиваясь с голубыми глазами поэта. Невольно одёрнул руку. С недавних пор он странно реагировал на его прикосновения. Каждое из них было сравнимо со светопреставлением, грозило потерей контроля. Потому ведьмак решил проблему, как умел — предпочёл упрямо, по-ведьмачьи отмалчиваться. — Всё ещё дуешься на меня? — прокомментировал его поведение поэт. Само собой, он видел, не мог не видеть, но трактовал по-своему: — Из-за того, что братья той чернулечки выставили нас за стены города? Было-то четыре дня назад, пора бы и забыть уже. — Это была дочь городского советника, — хмуро напомнил Геральт. Хмурился он не по той причине, что их гнали до границы крепости, подгоняя в спину остриём гвизарм и глевий. И, пожалуй, предпочёл бы хмуриться из-за обиды вместо того, чтобы подыхать от жгучей ревности. — С тех пор, как вы расстались, ты стал совсем невыносим, — покачал головой Лютик. Хрустнул пережаренной гренкой, в которую до этого старательно втирал зубчик чеснока, а затем залил в себя холодной водки. "Ну и глуп же ты, Лютик", — подумал Геральт, исподлобья наблюдая, как струйка жидкости, пробежав по подбородку, стекла по кадыку. Только силой воли удержался от того, чтобы потянуться к его открытой шее. — "Из-за кого, по-твоему, мы расстались?". Он прикрыл глаза. Подумал, что устал, что хватит с него этого выматывающего безумного марафона, постоянной гонки за любимыми и бегства от любимых. На мгновение страстно захотелось прямо сейчас оказаться перед хищным грифом. Отдаться на волю рефлексам и рубить, рубить, рубить... — Геральт! Ты меня слушаешь? — встревоженно спросил поэт. — Ты последние дни сам на себя не походишь. Думаю, тебе нужно сбросить напряжение. Посмотри, какие вокруг девицы. Он игриво ущипнул за попку юную разносчицу. Та вскрикнула и вспыхнула румянцем. — Глуп ты, Лютик, — ведьмак позволил себе произнести это вслух. — Это почему же? — Мы сюда пришли не трахаться, а заработать. — Одно другому не мешает, — Лютик звонко рассмеялся и подмигнул всё той же девушке. — Пошли, — поднимаясь с места, бросил Геральт. — Поговорим с солтысом. Впрочем, в глубине души он был согласен с Лютиком. Ему необходимо было расслабиться, позволить себе отвлечься. "Может, он и прав", — подумал ведьмак, поглядывая на крутившуюся неподалёку распутницу. Однако взор упрямо переметнулся к трубадуру и замер на его фигуре, словно намагниченный. 3 — Вас, милсдарь ведьмак, нам никак Боги послали! — Миежко, солтыс Бахакара, неверяще низал глазами спутников, не переставая тараторить, размахивать и молотить руками по столу. При упоминании богов мужчины одновременно фыркнули. — Скотина энта сволочная нам покою не даёт, мочи нету никакой! — Расскажите подробнее, — оперев о руки подбородок, коротко попросил ведьмак. — Да чегось тута глаголить-то? — выдохнул Миежко. — На поля без страху не сунешься, потому што сразу налетит энта курва неощипанная и сцапает кого-нить, а не сунуться никак нельзя: мы, милсдарь, без урожаю никуды. Склады да сараи пустеют, уже были неприятности с сеньором. Когды мы отдали зерна меньше, чем положено, ох и разорался он — кричал, што разделается с нами. Купцы и путники тапереча нас не особа жалуют, стороной объезжают. Соседушки из Ополья глаголют, мол, энто кара нам за то, што нильфов у себя пригрели. — Вздор, — подал голос трубадур, уже было прикорнувший на лавке рядом с печью. — Действительно вздор, — согласился Геральт. — Им, должно быть, грифон тоже докучает. — В том-то и суть, — понизил голос солтыс, — што не докучает. Стороной их облетает, никого не трогает. Токмо нашинских ребят мордует. — Интересно, я бы даже сказал необычно. — Не верите? — нахмурился Миежко. — Грифон — существо хищное и исключительно безжалостное, — ровно ответил ведьмак. — Если бы не убедился лично, может быть, и не поверил бы. Лютик побледнел, икнул от страха, вспомнив, как едва не пошёл на корм. Спасло его тогда какое-то малообъяснимое чудо. — Подмогёте нам, сталбыть? А, мислдарь? Мы-то уж не поскупимся, заплатим, сколько обещано. — Посмотрю, что можно сделать, — буркнул ведьмак, ощущая, что заказ не ограничится одним убийством. Однако, к своей радости, осознал, что смог отвлечься от проклятых треволнений. 4 Геральт продолжал наматывать круги по комнатушке постоялого двора, которую любезно оплатил солтыс: в основном раздумывая над сложившейся ситуацией, но во многом оттого, что на широком топчане вальяжно развалился захмелевший Лютик. Кафтанчик вместе с шапочкой были небрежно закинуты на спинку, сам музыкант остался в тоненькой батистовой расстёгнутой до самых ключиц рубахе. Чадящий огонёк каганца отбрасывал причудливые блики на постель. Несмотря на сочившийся сквозь щёлки сквознячок, Геральт ощутил расползавшийся по телу жар и невыносимую духоту. — Геральт, душенька, перестань мельтешить перед глазами, — простонал поэт, приподнимаясь на локте. Ткань его рубахи интимно сдвинулась, и ведьмак скрипнул зубами, сгорая от желания вцепиться в эти острые ключицы. — Не то я заблюю нашу лежанку. — Блюй сколько пожелаешь, — пробубнил под нос ведьмак, но остановился и примостился на краю топчана. — Всё равно постелю себе на полу. — Это ещё зачем? — недовольным тоном прогундосил трубадур. — Кровать большая, мы поместимся вдвоём. — Обойдусь, — уклончиво ответил Геральт, вложив в голос больше раздражения, чем рассчитывал. — Не можешь же ты вечно дуться? — Лютик с удивительным проворством ухватил его за руку, не позволяя отстраниться. — Ей-богу, ты напоминаешь мне обиженное дитятко. Не дури, ночи холодные, если мы не ляжем спина к спине, к утру я околею, а может, того хуже, посажу свой дивный голос. Геральт усмехнулся: для поэта это просто — просто лечь спиной друг к дружке, просто провести ночь на одной постели. У Лютика вообще всё было незатейливо и просто. Он вздохнул, но покорился — раньше таковую власть над ним имела только чародейка — скинул с плеч потрёпанную куртку, стянул запакощенные дорожной грязью сапоги и опустился на топчан. Друг был тёплым, разморённым от усталости и алкоголя, от тёмно-русых хаотично рассыпанных по подушке прядок и одежды пахло дорожной пылью, потом и чем-то пряным. Геральт самозабвенно потянул ноздрями, тотчас глухо рыкнул, отстранился, поворачиваясь на бок. Однако через пять минут упорной, но заведомо проигранной борьбы капитулировал, тихо повернулся к сопящему поэту, притянул его к себе, крепко обхватил, сомкнув руки чуть повыше живота, и уткнулся носом в мягкие закрывающие уши волосы. 5 Когда поэт, потирая виски, с трудом оторвался от подушки, в ставенки уже пробивались первые лучи, а фитилёк в каганце прогорел до основания. Лютик уселся на краю постели, окинул комнатушку мутным взглядом — ведьмака поблизости не наблюдалось, что ввиду деятельности друга было совершенно ожидаемо, если не сказать закономерно. С этим музыкант уже давно смирился. Он с кряхтением поднялся с топчана, разгладил кружева манжет, откинул локоны, картинно рассыпая по плечам, потёр сапог о сапог, приводя обувку в потребный вид. И, довершая всё щеголеватой шапочкой да лютней за плечом, спустился вниз. Впрочем, первым же, кого он встретил в помещении таверны, оказался именно ведьмак. Музыкант остановился в стороне, под лестницей, ожидая, пока друг закончит разговор. Тот о чём-то расспрашивал трактирщика — хмурого детину в сальном фартуке — и дюжих покрытых бронзовым загаром работяг, кои, пусть и косились на его клинок с опаской, отвечали охотно: напасть всегда развязывала языки, оттесняла все предубеждения на задний план. “А потом, когда беда минует”, — досадливо подумал музыкант из своего угла, — “в ход опять пойдут плевки и брань. Эх, люди по-другому не умеют”. Геральт между тем выложил на стойку несколько монет и указал трактирщику на столик у окна. Обернувшись, выхватил из темени васильковые глаза и, как показалось Лютику, нахмурился и выругался себе под нос. Трубадур рассчитывал, что это следствие беседы с кметами, но чувствовал, что дело далеко не в них. “Наверняка бесится из-за разрыва с Йен”, — закатил глаза поэт. — ”Проходили, знаем. И эти вздохи, и эту мину. Как покончим с бестией, надо бы проследить, чтоб он как следует расслабился. Нет ещё такой проблемы, с которой бы не справилась хорошая интрижка”. Ведьмак вгляделся в франтоватое лицо, мрачно усмехнулся — он знал поэта как облупленного. Для этого не нужно было обладать способностью читать чужие мысли: ужимок музыканта, мимики и жестов с лихвой хватало, чтобы угадать, о чём тот думает. Конечно, осознание того, что тот заботится о нём, немного грело душу, но крепкая досада всё же перевешивала чувство благодарности. Хотя откуда музыканту было знать, что эта ночь вылилась для ведьмака в испытание на прочность, что он едва сдержался, когда, уткнувшись носом в шею друга, жадно втягивал аромат чужого тела, когда, забравшись под его рубаху, шарил по холёному изнеженному телу. Пожалуй, злиться стоит только на себя. За то, что потерял контроль, а после, когда опало умопомрачение, за то, что он трусливо убежал. За то, что до сих пор с трудом смотрел в глаза поэту. Он протяжно выдохнул и, переборов дрожь в поджилках, поднял глаза на друга. Нет, как ни посмотри, ведьмак был рад его неведению. — О чём вы говорили? — когда они уселись за столом, пытливо поинтересовался Лютик. — О грифе? — Нет, вели душещипательные беседы, — осклабился ведьмак. Он ощутил, что выгорел вконец и сейчас внутри осталась только желчная досада. — Трактирщик рассказал мне о своих детишках, а кметы посвятили в тонкости осенней жатвы. — Что ни говори, а общение со мной пошло тебе на пользу, — ответил тот, ни капельки не уязвлённый выпадами друга. — Твой сарказм стал намного тоньше. Того гляди, стихи слагать начнёшь. Он захохотал отрывисто и звонко, а следом растянул губы в обезоруживающей улыбке. Ведьмак хмуро глянул исподлобья и вздохнул который раз за утро — подолгу злиться на поэта было попросту невозможно. — Так что там с грифом? — настойчиво добавил Лютик и охотно потянулся к выставленной перед ним посудине с пережаренной яичницей. — Выяснил чего? — А как же. Только сдаётся мне, никакой это не грифон. То, что описали местные, не имеет никакого отношения к грифонам. — В таком случае что это за зверюга? — протянул поэт, костяной вилкой превращая в месиво желток. — Я тогда, по правде говоря, так испугался, что совсем её не разглядел. — Как раз это я и собирался выяснить. Местные сказали, что бестия терроризирует только их деревню. Мол, Ополье эта тварь облетает стороной, да и в жертвах у неё одни бахакарцы. — Больше похоже на плохую байку, — фыркнул Лютик. — Я бы тоже не поверил, если бы там, на тракте... Он осёкся, а поэт едва не опрокинул чарку кваса и стал белее покрывающей столешницу скатёрки. — Если это правда, — продолжил ведьмак, — бестия покажется во время вспашки. — Я, положа руку на сердце, не горю желанием опять столкнуться с этим существом. — Тебя никто и не просит, — пожал плечами Геральт, но жест вышел каким-то нервным. — Оставайся здесь, развлекайся с девками на сеновале, или чем ты там хотел заняться... — У меня есть мысль получше — наведаюсь в Ополье, попробую разговорить деревенских. Может, выясню чего толкового. А девки никуда не убегут. Ведьмак едва не поперхнулся от такого заявления и вылупился на поэта. — Ну и, — с хитрой миной добавил последний, — мне тут нашептали, что в Ополье девицы — одна краше другой. Но здесь как с грифом — нужно убедиться лично. Геральт поморщился, а затем опустил руку другу на плечо, при этом словно невзначай коснулся шеи. Помолчал, смерил его долгим взглядом и, наконец, сказал: — Будь осторожен. Не нравится мне вся эта история. 6 Геральт, подложив под шею плащ, растянулся на земле во ржи. Яркие лучи играли на узорчатом эфесе ведьмачьего меча, расцвечивали навершие и рукоять латунными бликами. Воздух спёртый, влажный от духа сорняков, полыни, примулы и эфирных масел отдавался в голове приятной тяжестью. Где-то на краю сознания проскакивали разговоры кметов, крики перелётных птиц да шелест колосков. Уже в который раз ведьмак поймал себя на том, что едва не провалился в сон. Зычный хохот бахакарских баб, перебранки кметов, звон серпов и шорох трав только нарастали, становились всё увереннее, вскоре зазвучали многоголосые крестьянские напевы: Убран хлеб, и тише стало, Жарко дышат закрома, Поле спит, оно устало, Приближается зима. Нам Святая Мелитэле В нашей жатве помогла. Эквинокций и Ламмас Станут добрыми для нас… Кметы, раньше то и дело обращавшие глаза на небо и шарахавшиеся от любого подозрительного шороха, осмелели, пообвыкли — сказывалась близость ведьмака. Последний потянулся, изменяя положение, размял шею и ленно обвёл глазами небольшой клочок лазури, обрамлённый спелыми колосьями. По небу проплывало огромное пушистое облако, как показалось ведьмаку, похожее не то на квочку, не то на куролиска. Определиться Геральт так и не успел, потому что уловил размеренные хлопки крыльев. Звук постепенно нарастал. Геральт подхватил с земли оружие и подскочил на ноги. Задрал голову, по-кошачьи сузил зрачки, доводя до состояния вертикальных чёрточек, и вгляделся в небесную гладь. Взгляд безошибочно нашёл чёрное пятно, с поразительной скоростью несущееся к полю. Выписывая в небе воздушные фигуры, нечто быстро обретало очертания — походило на огромного орла с острыми чёрными, как сажа, перьями. Каждое крыло в размахе составляло почти две косые сажени. Ведьмак застыл на месте: он никогда не видел ничего похожего даже на гравюрах бестиариев и многочисленных фолиантов из архивов Каэр Морхена. Как только осознал, что медальон на шее дёргается, рвётся, словно сумасшедший, ощутил исходящую от бестии магическую ауру. Следом, опомнившись, встрепенулся и во всю силу лёгких крикнул кметам убегать. Начались возня и кутерьма: бабы, подбирая юбки, засеменили по высокой траве, мужики побросали серпы и мотыги, подхватили баб на руки. Пихаясь, падая и сталкиваясь, понеслись к деревне. Следом, заглушая людской гомон, поле облетел оглушительный птичий крик, перетекающий в звериное рычание. Бестия, выгнув шею, грациозно спикировала к земле, взмахнула мощными крылами, да так, что колосья пригнуло к земле. Зависла низко, почти над головой у Геральта, заслоняя солнце. Он вспомнил вывеску “Чёрного Алериона” и понял, на кого похожа бестия. Он подался в сторону, сосредоточенно наблюдая. Остриё меча описало в воздухе короткую дугу и застыло, направленное на неё. Снова раздался вибрирующий писк, переходящий в рёв. Хищная птица захлопала крыльями, срываясь в полёт. Пронеслась над самым полем, касаясь колосьев когтистыми лапами. Геральт отскочил и рубанул с плеча. Над пшеницей разлетелся ворох чёрных перьев. Бестия щёлкнула клювом прямо у его груди. Геральт вывернул в ловком полупируэте, стиснул рукоять, готовый к битве. Однако, к изумлению ведьмака, тварь опять набрала высоту, окинула его пристальным взглядом красно-жёлтых глаз, а затем рванула к горизонту. Геральт замер, провожая её взором до тех пор, пока не стихли хлопки широких крыльев, а силуэт алериона не превратился в крошечную точку. Опомнившись, опустил клинок и побрёл в сторону деревни. Ведьмак насупился: дело стремительно обрастало новыми деталями и становилось всё мудрёней и запутанней. Прилетевшая из ниоткуда птица, судя по дрожанию амулета, ещё и магическая, деревня, где пригрели нильфов, вывеска постоялого двора, демонстрирующая всё ту же бестию в миниатюре. И Лютик, сейчас наверняка забавляющийся с бабами из Ополья. Геральт сорвался на хриплый придушенный вздох — всё окончательно запуталось. И речь шла вовсе не о его заказе.