Чёрный алерион

1 У ворот в частоколе Геральт, к своему изумлению, встретил тех самых кметов с поля. Бабы, нервно терзая подолы платьев, жались к спинам мужчин, а загорелые рабочие детины переминались с ноги на ногу. Завидев ведьмака, они приободрились, шумно загалдели. Ведьмак неторопливо поравнялся с поджидавшими, ломая голову над тем, для чего собралась кметская процессия. Недоумение развеяли сами бахакарцы: из столпотворения к нему навстречу выступил широкоплечий боров со слезящимися глазами, жующий стебелёк какого-то странного растения. — А мы, милсдарь ведьмак, вас дожидаемся, — причмокивая и хрустя стеблем, протянул мужик. — Я заметил, — прищурившись, хмыкнул ведьмак. — Вы энто, не подумайте чаго, — уловив его взгляд, поспешил добавить кмет. — Мы вас поблагодарить хочим. Потому што ежели б не вы, нас бы энта шельма пернатая сожрала уже. — Не за что благодарить пока, — устало отмахнулся ведьмак. — Тварь до сих пор жива. Приберегите благодарности и деньги до той поры, пока я её не прикончу. — Не скромничайте, милсдарь, — наконец-то выплюнув растение, заявил мужик. — Для нашинских жён то, што все воротились живыми-невредимыми, ой-ёй-ёй как много значится! Геральт покачал головой, хотел сказать, что дело совсем не в скромности, но в разговор вмешалась тучная бабёнка с увесистым туеском в руках. Когда та подошла вплотную, он различил чуть выдающийся живот. — Ой, милостивец, ежели бы не вы, Лешек мой… Голос женщины просел, а на глазах выступили слёзы. Изнурённое крестьянским бытом лицо съёжилось в гримасу, покраснело, отчего она сделалась ещё дурнее. Боров с соломинкой — видимо, тот самый Лешек, — прижал её к себе и что-то прошептал. — Вот, примите, милостивец, — наконец, найдя в себе силы, сказала кметка и всучила ведьмаку туесок. — Мы здеся все устали от напасти нашенской. Никогда не знаешь, хто с полей проклятых не воротится. Так и живём со страхом. Геральт ничего не сказал, только коротко кивнул. Он не привык делать каких-то громких заявлений, за него прекрасно говорил лязг стали. 2 — Ого, — приподнимаясь на локте, оторвался от подушки Лютик. Поглядел на ведьмака, который завалился на порог, гремя жбанами, шурша котомками, мешочками и торбой. — У нас что, какой-то праздник? Или, может, ты разделался с великой и ужасной бахакарской тварью? — Ни то и ни другое, — сухо отозвался Геральт, искоса поглядывая на поэта. — Просто местные приняли меня за своего спасителя и решили завалить подношениями. Оставим это. Кстати, а ты чего так рано? Как же визит в Ополье? — В гробу я видал Ополье, — вновь откинувшись на койку, прошипел поэт. Геральт ожидал от друга длинной тирады, но тот сконфуженно замолк и принялся водить глазами по тёмному усеянному кружевом паутины потолку. — Вижу, опольские девицы не оказали тёплого приёма? — Рад, что ты такой проницательный, — осклабился поэт, поджал губы, а затем спросил. — А алкоголь среди подношений присутствует? — А как же, — кивнул Геральт, ставя перед ним жбаны с солодовым напитком и сосуд с какой-то мутной брагой. — Очень кстати, — ободрился Лютик и, потирая руки, потянулся к выпивке. — Теперь расскажешь, в чём дело? Чем тебе не угодило Ополье? Лютик сплюнул, непечатно выругался и залил в себя обжигающую влагу. — У, крепка зараза, чтоб её! — трубадур вытер проступившие в уголках глаз слёзы. Геральт терпеливо ждал. Знал друга и понимал: рано или поздно тот и сам растреплет о своих неудачных похождениях. — Чёрт бы побрал эту суку! — словно подыграв его желанию, протянул трубадур. — Ведьма запаршивевшая. — Ведьма? — удивлённо переспросил Геральт. — Ну да, ведьма. Знаю же, что не стоит с ними связываться. У меня под боком ходит живое подтверждение этому правилу, — он покосился на Геральта. Тот лишь недовольно поморщился. — Эх, чтоб её черти драли, стервозную прошмандовку. — Да что, мать твою, случилось? Не пойму твой пьяный бред. Ты говоришь, что встретил ведьму? В Ополье? Лютик надул щёки и кивнул, а затем опять припал к кувшину с брагой. — На кой ляд ты полез к чародейке? — А откуда ж мне было знать, что это чародейка? У меня, в отличие от тебя, нет побрякушек, которые меня предостерегают, — голосом страдальца ответил музыкант. — Вижу, на отшибе ладная девчушечка наклонилась над землёй и копает гряду. Я натура творческая, не привык проходить мимо прекрасного. А у этой, как назло, фигурка гибкая, как лоза, а какая попочка… — Давай без подробностей, — буркнул ведьмак, но тут же вздрогнул, ощутив тяжесть привалившегося к нему тела. Закусил губу и призвал на помощь всю свою выдержку. — Сразу видно, что в тебе ну ни капельки тяги к прекрасному. — Зато в тебе её с перебором. Ближе к сути — что случилось дальше? — Говорю же, я — натура творческая, не привык проходить мимо прекрасного. Ну, я и не прошёл… А стерва эта зашипела, взбеленилась и швырнулась в меня своей сраной магией. Полюбуйся, — он отвернул манжет, демонстрируя фиолетовый магический ожог. — До сих пор рука горит… Геральт насупился ещё сильнее: след и правда источал магическую ауру. Значит, Лютик не ошибся, и в Ополье обитает чародейка. Это многое бы объяснило. Оставалось только убедиться лично. Он поднялся, мягко надавил на плечи другу, уложил на койку. Сам принялся рыться в торбе в поисках целебных мазей. Небольшая баночка хитро спряталась между ведьмачьих снадобий, декоктов и отваров. Геральт повертел её в руках, как будто нерешительно помялся перед трубадуром, а затем потянулся к тонкому изящному запястью. Обхватил его бережно — даже слишком бережно — и принялся втирать горошину вонючей жирной мази с календулой и вкраплением серебра. Лютик потянул ноздрями и поморщился, что-то сонно пробубнил, явно пребывая в полудрёме. Для ведьмака его сонливость стала чуть ли не спасением: находиться под прицелом васильковых глаз этим вечером оказалось неимоверно тяжело. Близость Лютика сносила голову, распаляла, а сам он слишком вымотался и устал, чтобы противиться желаниям. И это была единственная мысль, в которой Геральт отдавал себе отчёт. Бард тихо зашипел и дёрнулся — Геральт виновато разжал пальцы, перестал натирать чужую кожу. Отпустил трубадура, но наперекор здравому смыслу с топчана не поднялся. Вздохнул и сдался, окончательно теряя контроль и пускаясь во все тяжкие: потрепал Лютика по волосам, провёл костяшками по скуле, задержался возле краешка рта, прошёлся кончиками пальцев по губе. Лютик что-то буркнул, поджимая губы. А затем поелозил по матрасу и повернулся на постели, привалился щекой к бедру ведьмака и замер, шумно засопел. Геральт мигом вспомнил, как они лежали прошлой ночью. Вобрал побольше воздуха и снова потянулся к барду, запоздало поймал себя на мысли, что это входит у него в привычку. Однако тут же отмахнулся от любых сомнений и сгрёб его в охапку, жадно прижал к себе. И всё же следом, остужая голову, раздались громкие, размашистые удары по двери. Геральт выругался и насилу оторвался от тёплого, разморенного алкоголем тела. Рывком поднялся на ноги, оправил одежду и проверил кинжал за голенищем. После подхватил с прикроватной тумбы каганец и, прикрывая огонёк ладонью, двинулся к двери. Стук за это время лишь усилился — к ним буквально ломились. Ведьмак мельком глянул на трубадура, которого грохот тоже постепенно вырвал из объятий дрёмы. Тот уже уселся на краю кровати и потерянно моргал глазами. Геральт разочарованно скрипнул зубами, а затем — ключом в замочной скважине. На порог почти ввалился Миежко. Неестественно бледный, взъерошенный, с глазами на выкате. От него за версту несло паникой и страхом. Геральт сходу понял, что стряслось. — Где? — спросил он. — Над деревенькой кружит, блядюга! Ярека, бортничьего сына, на глазах у матушки распотрошил! Помочь нужна, милсдарь ведьмак! Помочь! Самострелы не берут скотину. — А они и не должны, — прошипел ведьмак и рванул за мечом. Он рывком опустился на колени у кровати и, стараясь не встречаться взглядом с Лютиком, вытянул из-под неё продолговатый плотно укутанный овечьими шкурами и обвязанный ремнём свёрток. Развязал, откинул ткань, открывая чёрные блестящие ножны, выхватил сверкающий, словно лезвие, серебряный клинок. На плечо опустилась ладонь поэта. Ведьмак наступил на горло слабости и поднял голову, тут же сталкиваясь с ним глазами. Лютик без утайки выплеснул на него тревогу. — Геральт, — почти умоляюще шепнул поэт, призывая друга не рисковать собой. Ведьмак вздохнул, второй раз наступил себе на горло, перехватил его ладонь, слегка пожал, а затем отступил от Лютика, напоследок бросив хриплое: — Не высовывайся во двор, ни при каких условиях. Ты понял? Поймав его кивок, он наконец-то отвернулся и кинулся из постоялого двора. Навстречу бестии. 3 Когда он вырвался наружу, вокруг царила настоящая неразбериха. Часть частокола была вывернута из земли, ворота снесены с петель. По двору, выбравшись из загона, носилась старая кляча, сновали квочки и разжиревшие хряки. По земле тянулись широкие полоски крови, следы отвратной жижи и расплющенного месива из органов да розоватые завитки кишок. В грязи валялись коромысла, бадьи для стирки и исподнее вперемешку с выпотрошенными, обезображенными трупами. Уцелевшие, из тех, кто не успел добежать до дома, прятались теперь как приходилось — забившись под крыльцо, зажавшись в угол хаты, у амбара или схоронившись среди дров в поленнице. А алерион кружил над хатами, задевая кровлю орлиными лапищами, и кричал. Надрывался, раздирая глотку, так, что в жилах холодела кровь. Временами он пикировал на землю, настигая кого-нибудь из затаившихся, и, намотав нутро несчастного на когти, вновь взмывал в небеса. Всклокоченный, с вымазанным кровью клювом, чёрный, как сажа. Ведьмак перехватил его, когда последний нацелился на деревенскую девчушку. Босоногая, в изорванном абрикосовом платьице со спутанной копной белых волос, она на долю секунды напомнила ему о Цири. Геральт выругался и перемахнул через перила, вытянул вперёд ладонь, быстро складывая пальцы в сложном жесте. Окатил алериона жгучей лентой Игни. Пламя перекинулось на оперение. Бестия раскатисто и мерзко запищала, захлопала крыльями, тяжело подымаясь в воздух. Геральт мимоходом поднял с земли девчушку, подтолкнул её к крыльцу. Та явно была не в себе, не пройдя и двух шагов упала, впала в приступ глубочайшей истерии. К счастью, дверь открылась, и её перехватил трактирщик. Впрочем, этого ведьмак уже не видел, полностью сосредоточенный на битве. Замер, не спуская взора с чудища и водя по воздуху остриём меча. Медальон на шее до сих пор вибрировал, словно сумасшедший, да и Геральт ощущал, что от бестии исходит странная аура. Алерион парил, круг за кругом теряя высоту, подбирался к ведьмаку. Вскоре он завис прямо у него над головой, а затем растопырил когти и с истошным рёвом рванулся на него. Ведьмак съёжился, собрался в пируэте, ускользая от цепких лап, в движении широко секанул бестию по крылу и животу. Она же с прытью, коей сложно было ожидать от такой махины, хлестнула ведьмака по лицу. В ушах загудело и зашумело. Геральт отскочил, запоздало среагировал на выпад клюва. Парировал удар размашистым движением, выцепив атаку едва ли не в последнюю секунду. Снова отступил на шаг и снова размахнулся, метя в хищный ало-жёлтый глаз. Алерион извернулся и с невероятной скоростью оттеснил его когтистой лапой. Рёбра гулко хрустнули, проминаясь под ударом. Крыши домиков перед глазами заплясали, полоса горизонта поднялась на дыбы. Ведьмак яростно рыкнул, безуспешно попытался защититься Знаком Гелиотроп. Пальцы не желали слушаться. Он завалился набок, подымая над собою клубы пыли. Тело прошила острая резь. Не выпустить из помертвевшей руки меч удалось с величайшим трудом. О себе опять напомнил гулкий крик. Геральт, забыв о боли, перевернулся на спину и подскочил на ноги. Крепче сжал в руках клинок. О Знаках и не помышлял, он исчерпал себя, а на большее без зелий можно было не рассчитывать. Алерион, разведя крылья, подбирался ближе, разворачивая дёрн и щебень тяжестью когтистых лап. Только теперь Геральт заметил, что на земле за ним тянется тоненькая струйка алого, а одно крыло слегка рассечено: значит, выпад всё-таки пришёлся в цель. Он собрался с духом и прикрыл глаза, почему-то думая сейчас о трубадуре, мимолётно вспомнил лёгкие прикосновения к горячей нежной коже, глупую хмельную мину, стойкий запах пота и дорог. Закусил губу и бросился вперёд. Размахнулся, описал короткую дугу прямо перед мордой алериона. Птица юрко изогнула шею, а затем со всего размаху вонзила в землю клюв. Однако Геральт с кошачьей грацией отстранился ловким кульбитом. И, не оставляя ей времени разогнуться, со всей дури кинулся вперёд. Оттолкнулся, вытянул руку и до середины вогнал клинок ей в глаз. Алерион передёрнулся в бешеной конвульсии и замотал головой с такой силой, что казалось — ещё чуть-чуть и свернёт себе шею. И всё же ведьмак не позволил опрокинуть себя на землю, со всей мочи вцепился в оперение на шее и прижался телом к морде, продолжая надавливать на рукоять. По ручке, стекая за раструб перчатки, бежала кровь вперемешку с мутной склерой. Алерион не прекращал надрываться угрожающими трелями и вихлять во все стороны, но ведьмак вцепился намертво. Когда он ощутил, что бестия начала изматываться, наконец, с усилием вытянул клинок. Подтянулся и, сгруппировавшись, заскочил ей на макушку. Бестия, словно догадавшись, что её ожидает, рывком прижалась к земле. Ведьмак попытался сбалансировать, но глаза уже застлала плёнка. Он вновь рухнул вниз, осыпая бестию градом отвратительных ругательств. В падении успел рассечь ей шею, а затем на голову приземлилось что-то твёрдое, и он увяз в тошнотворном алом тумане. Где-то над ухом раздался нечеловеческий хрип. Чернокрылая птица пошатнулась и навалилась сверху. Геральт уже в полубреду, больше на рефлексах выставил остриё клинка. Алерион грузно насадился на него всем боком и притих. Геральт ощутил, как на него хлынуло что-то тёплое. Сообразив, наконец, отпустил рукоять и попытался выползти из-под птичьей туши. Быстро оставил это гиблое дело. Отвернулся вбок, вжимаясь щекой в холодную почву. Перед взором стояла странная нечёткая мозаика, однако до того, как провалиться в забытьё, он увидел над собой девичью фигуру. Она смерила его свинцово-серыми глазами. Медальон рванулся, запрыгал на цепочке. От неё исходила такая же аура, что и от проклятой бестии. 4 В себя привёл торопливый звук: что-то тихо бряцало и звякало, будто бы стекло ударялось о стекло. Геральт замычал и разлепил глаза — вокруг стояла непроглядная плотная темень, в которой с трудом угадывались очертания тесной комнатушки. Свечной огарок не справлялся, только заливал одну из стен едва заметным мерцанием. Снующие там тени походили на пугающие порождения лихорадки — сюрреалистичные и нереальные, среди них промелькнул размытый женский силуэт. Медальон слегка заколыхался. Ведьмак с трудом расширил зрачки и попытался приподнять голову. В мозгу мгновенно отозвались сотни игл. Он глухо простонал и откинулся обратно на подушку. — Не шевелись, — размеренным, но властным тоном бросил силуэт. Что-то снова забряцало, а затем по комнатке поползли приглушённые шаги. — Резкие движения в твоём состоянии критичны. — К…то… — промычал Геральт, упрямо пытаясь подняться. Струп на губе расползся в стороны, и рот наполнил неприятный привкус железа. — К..кто ты? Она промолчала. Приблизилась к лежанке с ворохом флакончиков и фарфоровых баночек в руках. Сложила их на соломенном тюфяке, сама опустилась на треногий табурет в изголовье. Ведьмак скользил глазами по бесформенной накидке, по острому подбородку и узким губам, выглядывающим из-под капюшона — своего лица показывать она явно не желала. В её руках быстро оказалась одна из баночек. Незнакомка откинула тяжёлое кожаное покрывало — только теперь Геральт заметил, что рёбра перехвачены тугой повязкой — ловким движением расслабила мотки бинтов и принялась втирать ему холодную успокаивающую мазь. Помещение заполнил резкий запах камфары. — На твоём месте, — внезапно нарушая тишину, снова сказала не то девушка, не то женщина, по голосу не разобрать, — я бы больше беспокоилась о ранах. У тебя был разодран весь левый бок, сломаны четыре ребра, разбита голова. О сосудах я вообще молчу, если бы не ритм сердцебиения, четырёхкратно замедленный в сравнении со стандартным человеческим, ты бы не выкарабкался. — Благодарю за лекцию, — поморщился ведьмак. — Но мне и без неё известно о свойствах моего организма. Лучше ответь, — он сделал паузу и сглотнул, смачивая горло. — Зачем ты создала эту тварь? Тонкие губы искривились и расползлись в кривую досадливую ухмылку, она неторопливо стянула с себя капюшон, и он столкнулся с колкими свинцовыми глазами. С теми, которые увидел, пребывая на краю беспамятства. — Как ты узнал? — Несложно было догадаться. Алерион — существо сугубо мифическое, встречающееся в рыцарских байках и геральдике. Сначала меня обманул внешний вид, но во время боя я убедился, что у твоей зверюшки повадки самого обычного грифа. — Занятный вывод, — за спокойным голосом угадывалось змеиное шипение. — Прошу, продолжай. — А чего тут продолжать? Ты подчинила себе грифона, магией придала ему облик мифической птицы и принялась насылать на местных, стращая их и оборачивая это в грозный символ. Этакое знамение. Одного только не пойму — какой тебе в том прок? — И не поймёшь, не старайся, — Геральт ощутил в её голосе нарастающее раздражение. — Ты ведь из Нильфгаарда, — спокойно заметил ведьмак, в подтверждение его слов собеседница едва заметно передёрнулась. — Ловко маскируешь акцент, но у меня острое ухо. — И снова в точку, — не сразу отозвалась она. — Я бежала из Империи. Ты ведь знаешь, какую роль там отводят магикам? У меня были амбиции. Гораздо больше, чем Эмгыр мог допустить. Я бежала до того, как меня закрыли в Цитадели. Скрывалась, останавливалась в деревнях и сёлах, называясь лекаркой и мудрой. Потом осела в Ополье, а через пару лет началась вся эта история с нильфгаардцами из Бахакара. — И ты решила извести своих бывших соотечественников за то, что они подставили тебя под угрозу? Превосходное решение. Тем удивительнее то, что ты мне помогаешь. Она прокашлялась, как показалось ведьмаку, немного покраснела. — У меня, считай, должок перед твоим приятелем. — Перед Лютиком? Не ты ли день назад запустила в него магией? — Только потому, что не хотела, чтобы он меня узнал. — Так вы знакомы… — ведьмак невольно заскрежетал зубами, а затем сорвался на тяжёлый вздох. — Теперь всё окончательно встало на свои места. Они вновь погрузились в молчание. Лекарка зубами откупорила бутылку, смочила тряпку чем-то жидким с терпким запахом зверобоя и вербены. Сдвинула повязку у него на лбу, обработала глубокую вмятину и перемотала. Он неотрывно следил за отточенными, уверенными движениями. — И что теперь? — наконец, спросил ведьмак. — Ты добилась своего. Останешься в Ополье? — А это, ведьмак, — она накрыла ладонью его глаза, — не твои заботы. Спи… Он ощутил мощный, ломающий волю импульс. Руки и ноги сковало какой-то тяжестью, а по телу поползло тепло. И он покорно погрузился в дрёму. 5 Второе пробуждение оказалось более приятным. Хотя бы по той причине, что его окружали стены знакомой клетушки, а под боком крутился трубадур. — Геееральт! Очнулся! — как только тот распахнул веки, проголосил поэт и подлетел к топчану, стискивая руку друга. — Прошу тебя, тише, — поморщившись от звучного тенора, прохрипел ведьмак. Затем всё же улыбнулся и мягко сжал его ладонь. Хотелось просто помолчать и насладиться теплом чужой руки. Однако ведьмак отряхнулся от этого чувства и спросил: — Как я здесь оказался? В прошлый раз, когда я приходил в себя, был совсем в другом месте. — Просто, — Лютик на секунду замялся, его голос дрогнул, — когда ты убил эту тварь, на тебе не было живого места. Даже вспомнить страшно: одежда, лицо, волосы, всё в крови. В Бахакаре не нашлось того, кто мог бы подсобить с такими ранами. Пришлось тащить тебя в Ополье. Как раз к той самой ведьме. Местные её и так и эдак уламывали, а она ни в какую. Потом вмешался я. Знаешь ведь, перед моим природным очарованием сложно устоять. — Знаю, Лютик, — Геральт улыбнулся, улыбка получилась вымученной. — Знаю. 6 Когда через два дня с первыми лучами они покидали постоялый двор, Геральт заметил, что трактирщик прилаживает над входом новую вывеску. — А что случилось со старой? — останавливаясь рядом, поинтересовался Лютик. — Как што? — вскинув на него изумлённый взор, протянул трактирщик. — Вывеска энта самая прилетела побратиму вашенскому. Прямиком по башке. Геральт поморщился и тихо выругался. Вспомнил тошнотворную тяжесть чуть повыше лба. Лютик покосился на него и глупо хихикнул, ведьмак только отмахнулся. — Хто знает, могёт быть, оно и к лучшому, што старая вывеска того. Худое энто было имячко для постоялого двора. — Думаете, новое будет лучше? — со скепсисом заметил Геральт. — Сами полюбуйтесь, — проверив, как вывеска держится на цепях, бросил трактирщик. — “Мёртвый алерион”? — вслух прочитал ведьмак. — Остроумно. Хоть и сомневаюсь, много ли проку в смене названия. Впрочем, это уже не важно. Бывай, добрый человек. — Бывайте, милсдарь. Да хранит вас Святая Мелитэле! Геральт махнул Лютику в сторону конюшни. Тот кивнул и подбежал к другу, подставил плечо: ведьмак до сих пор хромал и пошатывался. Двинулись неторопливо, прошли мимо окон, затянутых рыбьими пузырями. Мимо серого дворового котяры, который тут же изогнул спину и принялся шипеть. Лошади стояли полностью оседланные. Геральт приторочил к седельной сумке меч и взял Плотву за повод. — Уверен, что не нужно было отлежаться ещё пару дней? — снова протянул поэт, с тревогой наблюдая за его вялыми движениями. — Ещё одного дня я бы просто не выдержал, — отрезал ведьмак, умалчивая, что не выдержал бы он хлопот и заботы Лютика, его прикосновений, когда поэт менял бинты, его поддержки и ободряющих, немного даже нежных слов. — Куда теперь? — потрепав по боку Пегаса, спросил трубадур. — Да какая разница, — пожал плечами Геральт, подходя к нему вплотную. Не устоял, обхватил за плечи, резко развернул и прижал к себе. — Главное, что ты будешь рядом.