Топь

Встреча с Нелли не принесла Изабелле ни капельки удовольствия, напротив, ей, казалось, что её гостья похожа на одну из тех актрис, которые говорят даже правильно запомненное невпопад. Нескладно у Нелли и выходило смягчать изуверские слова мистера Линтона о том, что между ним и его сестрой навсегда проложена пропасть. Лучше бы она вовсе не пришла. По непонятной причине Нелли впала в опалу, воспоминания о каждой её повадке вводили Изабеллу в странное оглохшее бешенство. Но Эдгар благородно принял весь удар свирепой досады, стоило ему появиться в мыслях сестры. Ханжа, слепец. Мог бы и черкнуть ей несколько утешительных строчек, она бы никогда не узнала, что кроме доставшейся ей записки, существует ещё ворох черновиков с упрёками и обвинениями, исписанных кривыми вздымающимися каракулями. Чувство долга и добродушие всегда помыкали Эдгаром, почему же для неё осталась только эта режущая вежливость? Хотя кое-что приятное всё-таки было: вытолканная из комнаты, она притаились в дверном проёме, предвкушая возможность насолить супругу, хотя и незаметно для него. Но действительность превзошла её ожидания. Как она ликовала, наблюдая почерневшего Хитклиффа, который ещё пытался ухватиться за тающее превосходство хозяина в разговоре со служанкой, но отчаянье уже превратило его в просителя. Каждое новое возражение гоняло его по комнате от стены к стене, в том же хаотичном движении находились и его глаза. А когда он отводил взгляд вбок и шумно выдыхал, растерянно выдумывая слова, которые могли бы достойно соперничать с добродетелью и здравостью Нелли, то какие злорадные гримасы появлялись на худом лице его супруги. Но перейдя к угрозам, Хитклифф переломил решимость миссис Дин и выторговал свидание с Кэтрин, правда, назначить срок могла только она сама. Увы, созерцание его страданий не заглушило её собственных. Кажется, на Мызе её вовсе не ждут. Может быть, Хитклифф прав: брат был только рад избавиться от неё. И если раньше за парком Линтонов начинался рай, в котором Изабелла могла бы забыть все невзгоды, то теперь ей стало горько, что Эдгар мог бы прогнать её, как архангел Михаил, покарав своим праведным гневом. Но кого он там оставит? Кэтрин, Кэтрин, не умеющую ни просить прощения, ни сожалеть о своих проступках? Тогда пусть пожалеет, пусть его прозрение будет так же мучительно, как было её! Но такая ярость была ей не под силу, вид терзающегося Эдгара навевал на неё тоску, тем более она знала, что это одно из самых горячих желаний её мужа. Подельничать Хитклиффу отчётами брату о её мытарствах в качестве замужней женщины ей тоже не хотелось, потому идея завязать переписку с Эдгаром, а его сестра была уверена, что она бы завязалась, прояви она терпение, потерпела крах. Изабелла снова не могла найти себе место в доме, одиночество ей вовсе опостыло. Любой шум стал ей приятен, тишина пугала её, в моменты, когда ни глазу, ни уху не во что было вцепиться, она возвращалась к пониманию, что это больше не временно, она тут навсегда. Хитклифф стал часто уезжать, но она больше не спешила во двор, на улицу она выходила только с остальными. По пятам за ней кралось чувство полной отрезанности от жизни, которое сохранялось и на улице, и в помещение. От нового дня не осталось чего ждать, видимо, она проведёт остаток жизни на Грозовом перевале. Нужно будет разбить то зеркальце, которое она взяла с собой прихорашиваться в дорогу, иначе она не удержится от того, чтобы следить за тем, как не станет всей юной и утонченной прелести в её лице, как вокруг глаз, которые будут всё время прикрыты, стремясь закрыться вовсе, пролягут бессменные затенённые круги. Какой она будет через десять лет? Ей всего-то будет двадцать восемь, а она уже будет выжившей из ума развалиной, либо молящейся каждый присест хором с Джозефом, а он уж точно будет ещё живым и вряд ли сильно поменяется, либо настолько одичавшей, что жёны фермеров станут ей пугать своих детей. Впрочем, состав жителей Перевала может немного перемениться, возможно, и в этом году, но Изабелла не понимала, что она должна об этом думать. Несколько дней подряд Хитклифф являлся поздно вечером в самом скверном расположении духа, плетясь в свою берлогу. Когда Изабелла слышала, что муж уже приехал, то вскакивала с кресла и бежала на кухню, напоминая всполошенную птицу, согнанную со своего насеста. Такие нехитрые действия избавили чету Хитклифф от встреч друг с другом на целых два дня. Но вскоре выяснилось, что супруги были разлучены скорее безразличием мужа, чем уловками жены. Доказательством тому служило поведение Хитклиффа, когда он искал её по дому, браня весь род Линтонов. Он нашёл Изабеллу в её комнате, когда стал проверять дом по второму кругу, так как она успела убежать туда с кухни, разминувшись с ним. Причиной обострившейся неприязни к Линтонам оказался её брат, который не ушёл сегодня из дома, несмотря на изначальное намеренье нанести визит мистеру Кеннету. Воспользовавшись отсутствием хозяина Скворцов, Нелли могла бы выполнить своё обещание, но Эдгар ненароком поломал планы заговорщикам. ― Всё ваше отродье существует мне на горе! Каждый ваш вздох, словно издёвка надо мною! Но, постой-ка, ты станешь ненавидеть его так же, ― обещал ей Хитклифф. ― Знай, что всё, что с тобой происходит, происходит по его милости. Наутро Изабелла, проснувшись, обнаружила, что Хитклифф покинул свою комнату и молодую супругу, а может быть, и дом. Густые облака упустили луч солнца, в котором танцевала хороводом пыль. Она встала на ноги, чтобы открыть окно. Затхлость комнаты растворилась в ветре, резвящемся по двору. Как ей всё это надоело. Это второй этаж, к тому же окна выходили со стороны пригорка, который удваивал высоту. Она не первый раз об этом думала, надеясь лишить таким образом мужа власти над ней и отказать в любых претензиях на имение её семьи. Но ей не хватало духа. Ей хотелось, чтобы кто-то знал, на краю чего она стоит, в какое отчаянье повержена, и чтобы её остановили. Она представляла, как на похоронах Эдгар будет убиваться и посыпать голову пеплом, прося сестру о прощении, как будет качать головой Эллен, утыкаясь носом в платок, как тоскливо будет рассматривать Хиндли кресло рядом с собой, в котором, бывало, она сидела. А главное, какое отвращение к Хитклиффу она внушит Кэтрин своим поступком, да, она знала о его жестоком нраве и даже предупреждала о нём Изабеллу, но такой результат этих наклонностей ужаснул бы даже её. Но никто из них не пришёл, предчувствуя беду, а ей стало страшно, что её фантазии беспочвенны, и она останется никем не оплаканной. Она отшатнулась от окна, испугавшись, что пропасть окажется сильнее и утащит её вниз. Изабелла выскочила из комнаты, все ещё боясь, что если она останется на втором этаже, то вопреки себе спрыгнет. Было ещё рано, но Хиндли уже сидел в доме, но отнюдь не потому, что изменил своим привычкам, он уснул здесь вечером и не проснулся до сих пор. Рядом с горящим камином валялся Удав, который по-охотничьи поднял голову, услышав, как идёт Изабелла. Правда, когда она уселась в кресло, то собака потеряла к ней всякий интерес, но девушке захотелось это исправить. ― Удав, Удав, ― звала она громким шелестом, ― иди сюда, ну иди же. Животное быстро отозвалось на приглашение и подошло к ней. Изабелла стала расхваливать на все лады собаку, теребя её морду, на что та отвечала громким ворчанием и в итоге улеглась подле неё, предпочтя более ласковую хозяйку. Но такое шумное проявление обоюдной симпатии разбудило Эрншо, который вначале ещё пытался снова погрузиться в дремоту, но потом перестал бороться за ещё несколько часов сна и был вынужден продрать глаза. Он повернул голову, чтобы посмотреть на тех, кто его разбудил своими сантиментами. Но его хмурый и возмущённый взгляд был встречен очень приветливо: ― Мистер Эрншо, вы уже проснулись? ― спросила Изабелла, оторвавшись от собаки. ― Пойдёмте с вами завтракать. ― Я не хочу,― ответил он, жалея, что не притворился спящим. Теперь-то она от него не отстанет. ― Да, тогда я принесу сюда еду, ― она на секунду растерялась, но потом вернулась с миской каши. На её лице появилось выражение, которое возникает у болтуна, когда он собирается надолго открыть рот. Она ещё толком не знала, о чём будет говорить, но думала, что её вот-вот осенит. Пока она в упор смотрела на Хиндли и старательно улыбалась. Но он вовремя уловил её намеренья, как понимают, что сейчас тебя окатит подбирающаяся волна, набирающая полноту. И он успел отскочить. ― Мисс Изабелла, в комнате Кэтрин есть книги, посмотрите, ― сказал он, немного жалея, что она может обидеться, ведь у неё и так много поводов грустить, и заталкивать её в уныние ещё глубже ему не хотелось, но нечего лезть к нему. Изабеллу его сообщение скорее обрадовало, хотя черствость, которая нагло притаилась в этом предложении, невозможно было не заметить. Будет чему вытеснить мрак из её мыслей, она никогда раньше не была такой дотошной, она никогда не считала паркетные доски, не пыталась понять, какого оттенка плед, не барабанила пальцами какие-то умалишённые мелодии― всё ради того, чтобы не осознавать каждую секунду, в какой западне ей приходится жить. Поток слов, даже самый скучный, справится с этой задачей лучше. В конце коридора она нашла дверь, на удивление, открытую. Странно, ей всегда казалось, что это какой-то чулан. Кэтрин её сюда не водила и, открыв ветхую дверь, она поняла почему. Состояние её было столь плохо, что нельзя было его списать на годичное отсутствие хозяйки, даже в лучшие годы, когда за ней ухаживали, нельзя было её даже сравнивать со спальней Изабеллы, обставленной, словно при участи ангелов, натянувших сюда воздушных и хрупких вещиц из рая. Где было искать убежища тщеславию Кэтрин в этой лачуге? Убрана она была очень бедно, на комоде стояла одна потрескавшаяся голландская ваза из приданного старой миссис Эрншо, на шатком стуле лежала небольшая подушка с кривой вышивкой, которую сделала хозяйка по инициативе Фрэнсис. Одну стену замещали огромные дубовые створки, видимо, закрывающие окна, погружая комнату во тьму. Изабелла раздвинула их с истошным скрипом, в голове мялось навязчивое сравнение с дверями гробницы, она попыталась прогнать его, но оно с ещё большим остервенением закружило её. Внутри оказались небольшая кровать и широкий подоконник, которые, как будто, перепутали свои размеры. На подоконнике в абсолютном беспорядке, похоже, что его специально наводили, валялись обещанные книги, укутанные пылью. Она поставила колени на кровать, чтобы рассмотреть поближе названия. Изабелла сразу схватилась за «Новую Элоизу», подаренную ею Кэтрин на Рождество четыре года назад. Но ей захотелось посмотреть и остальные. Были сборник баллад, античных легенд, кое-какие романы и ворох религиозных книг, каждую она задумчиво пролистала, водя глазами как маятником от страницы к странице, пока не наткнулась на внезапную пропись между строчками. Она быстро поняла, кто автор этих записей, имя её мужа встречалось практически в каждом предложении, описывающей день Кэтрин. Интересно, почему её не поселили тут? Комната пустовала и не отличалась от остальных помещений красотой или опрятностью, она могла бы жить здесь, условия здесь не лучше. Джозеф её сразу невзлюбил, но селить её рядом со своим любимым маленьким господином он бы не стал, значит, ему приказали. Хиндли плевать на то, что творится в доме, если это не происходит возле него, отвлекая от погружения в дурман. Ах, вот оно что! Хитклифф оставил себе эту комнату в качестве святилища Кэтрин, он, верно, ходит сюда каждый день, стеная, что божество покинуло свою обитель. Изабелла взяла Евангелие, опиравшееся на окно, и заметила нацарапанное сердце, внутри которого было вырезано имя Кэти. Она, будто не доверяя своему зрению, обвела рисунок двумя пальцам. Нет, она всё сразу истолковала правильно, это было сердечко. Несколько мгновений она смотрела на свою находку как на что-что невероятное и чудное, и хотя этот символ был предельно прост, она изучала его с неожиданной сосредоточенностью. Зачем-то она подняла со дна своих мыслей песок, замутнив прозрачную воду ненужными догадками. Но песок оседал, возвращая ясность. Тут Изабеллу пронял смех, самый обычный смех, которым она всегда смущённо отзывалась на какую-нибудь шутку, он мелко сотрясал её, раскачивая туда-сюда. Она попыталась победить его в себе, зажав рот рукой, но тут внезапному веселью на помощь пришла картина того, как Хитклифф сидит на этом самом месте, положив голову на подоконник, и кручинится над незамысловатым знаком. Какая глупая, постыдная слабость! Чувствительность, подходящая молоденькой барышне. Она и раньше знала о его любви к Кэтрин, но теперь она не могла перестать хохотать, думая об этом. Пальцы тыкали в надпись не то для того, чтобы ещё раз обратить на неё внимание хозяйки, не то от злости, будто весь гнев, вымещенный на этом незамысловатом творении, передастся и его создателю, обернувшись в мучения. С «Новой Элоизой» он мог и не видеть Кэтрин, а вот эта затёртая Библия точно отзовётся роем вспыхивающих воспоминаний. Так она взяла их обе. Вникать в любовные перипетии знакомого произведения ей не удалось по самой душещипательной причине, а именно томительного ожидания мужа. Вечер лениво брёл, приведя за собой раздосадованного очередной неудачей Хитклиффа. Его жена не прочитала и дюжины страниц, отвлекаясь на каждый шорох с нетерпением, бодрившим и изматывающим её одновременно. Заслышав, что он уже во дворе спешивается с коня, она схватила Евангелие, исписанное поношениями Джозефа и саркастичными замечаниями. Изабелла приняла гордый и невинный вид, какой бывает у детей, которых зовут выступать перед гостями, якобы углубившись в чтение, хотя глаза её застыли на одном месте. Она почти ослепла, так пристально она следила за звуками, колющими пространство вокруг. Он подымается по крыльцу, открывает дверь, пересекает комнату, проходя мимо неё, теперь он уже на лестнице. Ступенька, ступенька, ступенька, тишина. Он остановился? Да, замер и глядит прямо на неё, она не видела этого, но судила по ощущению, родному с тем, которое появляется, когда в полной темноте кто-то трогает спину, сея быстро разрастающуюся тревогу. Она, как будто боясь повредить шею, подняла голову. Хитклифф впялился в её руки, держащие старое Евангелие, но, кажется, ему не хотелось растерзать их, по крайней мере, это было не главное его желание, может быть, он хотел отнять книгу, но и это уже ничего не изменит, Изабелла уже всё видела, всё знала, и этим всезнанием оскорбляла его тайну. Он продолжил свой путь, не предав значения даже насмешливой ухмылке, появившейся на лице его супруги. На следующее утро она снова хотела пойти в комнату Кэтрин, но она была заперта.