***
- Сол, пойди сюда. Сол. Сол. Солома, сюда быстро подошел! - я успеваю услышать только последнюю фразу, как в ушах повисает звон от подзатыльника, а я лечу в дорожную грязь и колеи от колес телег, до краев заполненные грязной водой. Жидкие брызги летят вверх. - Шевелиться надо, когда зовут! - Легест смотрит на меня сверху, - Встал и пошел помогать шатер ставить, бездельник. Сидит тут, ворон считает. Солома, - сплевывает он сквозь зубы презрительно. Голова все еще гудит, а от вида рябящих в глазах пятен поднимающегося купола цирка мутит. Ноги застревают в жиже, я весь в грязи. Нужно будет у акробатов мази выпросить — все руки ободрал об канаты.***
Я родился там же, где и прожил всю жизнь — в цирке. Маму я совсем не помню. Она разбилась, когда я был еще совсем ребенком. Отец говорил, что она была очень красивой. Я на нее совсем не похож.***
- Ах ты маленький гаденыш! Ублюдок! Тварь! Криворукий уродец! Я уже наглотался пыли, она забила мне горло и я уже старался только не задохнутся, пока отец охаживал меня палкой. - Ты специально это сделал, да? Ведь признайся, нарочно? - через несколько десятков ударов его силы стали иссякать, а вместе с ними и злость. Он склонился ко мне и поднял за волосы. Бока ныли так, что ноги не слушались и я повис в руке отца. - Что я тебе говорил? - Вы говорили «Что бы ни случилось, не снимай маску», мистер Дорн, - я старался говорить ровнее, хотя горло саднило от пыли. - А ты что сделал, м?! - Я… Я упал. - Упал? Ты что, хочешь чтобы кто-то увидел, какой ты отвратительный? Людей хотел напугать, уродец? - Нет, отец. Я не хотел. Я упа… - удар палки выбил весь воздух из легких. - Не хотел он! Я что говорил?! Что даже если тебя на куски резать будут, маска должна остаться на тебе! Ты меня понял?! - Д-да. - А чтобы тебе лучше запомнилось, сегодня обойдешься без ужина. Марш клетки чистить, засранец! - Да, отец, - я вцепляюсь в маску, прижимая её к лицу и, шатаясь, бреду к выходу из отцовского шатра. Я стараюсь сдерживать кашель, пока не отойду достаточно от его шатра. И только в зверинце можно наконец откашляться, прочистить горло от пыли. Лицо под маской жутко чешется от набившейся пыли. Звери рыкают в клетках, а меня ждет масса работы.***
Мой отец и создал наш цирк. Цирк «Куун Сатеед». Лучший цирк в этой части страны. Многие артисты хотели бы выступать в «Куун Сатеед». Кого у нас только не было… И дрессировщики, и силачи, и даже укротители зверей. Были и чудныЕ люди в нашем цирке. Я тоже выступал. Акробатом.***
Руки дрожат от напряжения, а ног я не чувствую практически с самого начала тренировки. Кажется, что еще чуть-чуть — и хребет просто лопнет от попыток согнуться еще сильнее. - Ниже! Еще ниже я сказал! - отец поднимает трость. Я изо всех сил стараюсь согнуться еще сильнее, но тело будто бы уперлось в невидимую преграду и я не могу сдвинутся ни на дюйм. На и без того ноющую спину обрушиваются один за одним удары палки отца. - Ты согнешь даже если для этого придется переломать тебе все кости! Ниже!***
- Ну что, Олма? Есть какой в этом уродце толк? - Я бы сказала, что у него талант. Сверху, с каната, отец кажется злобной подплывшей кляксой, по сравнению со стройной гимнасткой. - Так уж талант? - хмыкает тот, - Эй, там… Уберите солому из-под каната. - Мистер Дорн это опа… - Замолчи. Если у него такой талант, как ты говоришь, то упасть не должен, верно? От испуга перехватывает дыхание. Канат натянут высоко, пусть и не под самым куполом, но все равно очень страшно. - А ну пошел, - командует отец снизу. Меня начинает мелко колотить от страха. Ничего не поменялось, только ведь солому убрали. Я ведь неплохо держался, но сейчас, когда нет никакой страховки, меня охватывает страх. Ноги дрожат и начинают соскальзывать с каната. - А ну пошел! - отец начинает злиться. Дыхание перехватило. Я делаю шаг. Непослушная нога соскальзывает и я лечу вниз. Буквально чудом успеваю схватиться за канат, но руки мокрые от пота и в тот же момент начинают скользить. Этой крохотной задержки хватает, чтобы мне под ноги успели бросить охапку соломы. Влажная ладонь соскальзывает с каната и я бесконечно долго лечу вниз. Я уже замер, ожидая ударов палки, а тело успевает сгруппироваться и я падаю в солому на бок. Удар вышибает воздух из груди и я слышу какой-то неприятный хруст внутри. Ко мне подбегает Олма. - Сол, ты цел? Я вижу, что ко мне уже подходит отец, занося палку, зажмуриваюсь изо всех сил и пытаюсь закрыть голову. - Дорн, ты совсем уже рехнулся?! - откуда здесь взялась Катерина? Отец хмурится и опускает палку. - Олма, я бы хотел обсудить новые номера. Идем. - Но… - Никаких но. Очухается, не сахарный. Постепенно начинает болеть бок. Олма уходит, оглянувшись на меня у выхода из шатра, но отец окликает её, она отворачивается и уходит. Купол цирка перед глазами плывет. - Звоночек, встать можешь? - я пытаюсь сфокусировать на лице силачки, склонившейся надо мной. - Да, Катерина, - я с трудом встаю на колени. От боли в боку текут слезы. - Давай помогу. И пойдем потихоньку. - Спасибо, Катерина. Не нужно, я сам дойду, - не могу нормально даже вдохнуть, каждое слово дается мне с трудом. - Дойдешь-дойдешь. Силачка провожает меня за кулисы и устраивает пока на ворохе тюков. - Обожди меня тут, я сейчас вернусь. И не вставай. - Х-хорошо, - боль становится только сильнее. Дышать становится ещё сложнее. Я попытался было встать, но бок пронзило такой болью, что я тут же повалился обратно, стараясь сдержать слезы. Вернулась и Катерина с какой-то сумкой. - Ну, Звоночек… Надо до моей палатки дойти. Я б тебя донесла, но так под ребра брать придется. А они у тебя по всему видать сломаны. Потерпишь? Я знал, что отец меня за это убьет, но сил сопротивляться и спорить не было. Катерина дотащила меня до палатки и осмотрела. От боли я почти ничего не соображал, иначе бы точно сгорел со стыда в тот самый момент. После перевязки дышать стало полегче. - Об маску-то лицо не разбил? Я отрицательно покачал головой. - Да вижу же, что разбил. Вон кровь уже по шее течет. Осмотреть не дашь ведь? - я вцепился в маску так, что побелели пальцы. - Ладно-ладно, я поняла. Отлежись тут, потом уже к отцу пойдешь, понял? Вот и славно, - Катерина улыбнулась мне и ушла. Больше я её не видел. Никогда. К вечеру я добрался до отцовской палатки. К счастью, его там не было. Я забился в свой угол и заснул.***
Я тогда долго болел. Точно не знаю, сколько. Почти ничего не помню. На телеге трясло и из-за боли в боку я почти ничего не соображал. Или и вовсе был без сознания. Не помню. Катерину я больше не видел. Потом только от других циркачей я услышал, что она ушла в другой цирк. До сих пор не знаю, в какой. Может быть я её когда-нибудь ещё увижу. Вскоре отец купил мне цитру. Это сейчас она потемнела от времени и дорог, а тогда дерево было почти белое.***
Удар. Еще удар. И снова. И снова. Ошибка равна удару. Я уже почти не чувствую боли, только точек вперед от палки. Руки ноют и задеревенели. Пальцы ободраны до мяса о металлические струны. Отец сказал, что отпустит меня только вечером. А пока я буду учится играть, раз уж акробат из меня отвратительный. И учится я буду каждый день. - Со следующей недели начнешь еще учится петь. - Но как же… Вы ведь запрещали мне даже рот открывать без повода… Отец рассвирепел. - Ах! Ты! Маленькая! Тварь! Вздумал! Мне! Тут! Перечить! Я! Тебя! Сгною! В! Зверинце! Если! Умничать! Будешь! - каждое слово сопровождалась ударом. Слова быстро закончились, а удары — нет. Отец перестал меня лупить только когда о мою спину сломалась его трость. Тогда, раскрасневшийся и тяжело сопящий, он швырнул обломки мне в лицо. Трость со стуком ударилась о маску и упала на землю. - Убирайся с глаз моих. И чтобы до завтра я тебя не видел. В ту ночь я спал на телегах. На следующий день было больно даже дышать, а бока и спина почернели от отметин отцовской палки.***