*
В апреле обстановка стала такой невыносимой, что Евгений перебрался в дом бабушки, который пустовал всё это время. Там ему было и удобнее музыкой заниматься, и просто жить спокойнее — подальше от Ирины, от её бесконечных истерик и ревности. По совету Марка он завёл собственный канал, где начал выкладывать музыкальные ролики — кавер-версии известных песен советской эстрады, оперные арии, а также народные и казацкие песни. Уже через месяц у него было четыре тысячи подписчиков: многие зрители Димы подписались и на него. Но даже живя отдельно, финансово он всё равно продолжал вкладываться в уход за бабушкой. Заехав однажды к нему без предупреждения, Оксана увидела там Надю: та готовила завтрак и варила кофе. Евгений, красный от макушки до шеи, поспешно натянул штаны, а Надя быстрее справилась со своим смущением и приветливо пригласила Оксану разделить с ними завтрак. Потом та со смехом рассказывала Анне: — Видела бы ты, как они испугались — как школьники, которых родители застукали! Но знаешь, я даже рада. Надя ему больше подходит. Она умница, красавица и вообще — золото. Я всегда удивлялась, почему такая женщина до сих пор одна... И она его поддерживает в плане музыки — вот что главное. Не зря тогда Надя смотрела на Евгения, как поклонница на Элвиса, ох, не зря... В тот субботний вечер он подвёз её домой; всю дорогу в машине они слушали Пресли, а Евгений даже перекрывал его голос своим. Тогда у них всё и началось. Надя уже двенадцать лет была в разводе. С ней жил семнадцатилетний сын Егор, уже вполне взрослый и самостоятельный парень, студент музыкального училища. С мужем, отцом Егора, Надя рассталась из-за его алкоголизма и приступов бешеной ревности, развившихся на фоне этого недуга. В этом плане Надя понимала Евгения, как никто другой. С Егором он поладил: у них были общие интересы и точки соприкосновения — музыка в целом и баян в частности. Кроме баяна Егор играл на фортепиано и синтезаторе и иногда участвовал в роликах на канале Евгения. Совесть Евгения мучила очень сильно, но и признаться Ирине он боялся, понимая, что её реакция будет ужасной. Ирина ненавидела не только его любовниц (до этого момента существовавших только в её воображении), но и музыку, считая, что она отнимает у неё мужа. Ненавидела настолько, что была готова уничтожить всё, что с ней связано. Она даже облила бензином баян, собираясь его поджечь, но не успела — Евгений спас инструмент, выхватив его у обезумевшей от злобы жены. После этого случая он и принял решение переехать в дом бабушки. Уж на что он был крепким и уравновешенным человеком, но его ещё два дня трясло после этой дикой выходки Ирины. Он купил пять бутылок водки, но выпил только одну: от вливания в себя остальных его отговорили Оксана и Надя. Они приехали в дом, куда он умчался сразу после скандала с женой. Он позвонил Наде, та по его голосу поняла, что дело плохо, сообщила Оксане, та вместе с Анной прыгнула в машину, и уже через сорок минут они встретились у Евгения. Выглядел тот... Краше в гроб кладут. Белый, как покойник, он трясущимися руками налил себе стопку водки и опрокинул в себя. — Ты как вообще доехал в таком состоянии? — вполголоса спросила Анна. — Сам не знаю, — глухо проронил тот. — Чудом, видно. Кроме початой бутылки, на столе стояли ещё четыре нераспечатанных. — Ты куда столько водяры нахватал? — тихо спросила Анна. — Да я вообще не помню, как сюда ехал. Всё как в тумане. В магазин зашёл... Схватил. И всё. — Евгений плеснул ещё стопку, выпил. Надя на дух не выносила алкоголь: хлебнула горя с мужем. Её лицо стало сосредоточенно-строгим, напряжённым. Присев рядом, она опустила свою миниатюрную ладошку на могучее, мускулистое предплечье Евгения. — Жень, а давай, ты не будешь всё это выпивать? — сказала она мягко, вкрадчиво. — Это очень много. Очень. Может, не надо? Евгений знал о причинах её резкой неприязни к выпивке. Прочитав всё в её глазах, он сказал устало: — Да вижу уж, что лишку схватил. В шоке был. Я не буду в хлам нажираться, Надь, ты не бойся. Я не запойный алкаш, ты же знаешь. Мне просто расслабиться надо сегодня. Ирина осталась под присмотром Татьяны Сергеевны, а Надя, Оксана и Анна всю ночь просидели с Евгением. Он выпил только одну бутылку из пяти, причём две стопки из неё достались Анне. Для такого крупного мужчины, как он, это была не очень большая доза, и пьяным он не выглядел — скорее, оглушённым и потрясённым. Он не курил больше, но сейчас на нервной почве ему хотелось что-то взять в рот, и он грыз сухарики. — Наверно, я виноват, — проговорил он глухо. — Не понял раньше, что это болезнь, не отвёл к врачу. Может, если бы раньше начали её лечить, всё не зашло бы так далеко... — Если человек не считает себя больным, силком его к врачу не отведёшь, — сказала Анна. — Если он не буйный, конечно. Сейчас, кстати, было самое время вызвать бригаду — попытка поджога, как-никак. Это уже серьёзно. Опасность для окружающих уже есть. Евгений с силой провёл рукой по лицу, словно желая стащить его с себя и скомкать, как маску. — Жалко мне её... До слёз жалко, — сдавленно, как сквозь ком в горле, проговорил он. — Но жить я с ней больше не могу. Не могу я так. Всё. У меня самого скоро крыша поедет. — Жень, ты только музыку не бросай больше, — сказала Надя, вставая и защитным, опекающим движением обнимая его, прижимая его голову к своей груди. — Она нужна тебе, как глоток воздуха, как отдушина. Ты — талант. Просто талантище. — Музыка не прощает, когда её предают... — Зажмурившись, Евгений уткнулся в Надю, прижал её обнимающую руку сверху своей. — Она не принимает назад отступников. — Господи, да с чего ты взял?! — Надя обняла его крепче, положила подбородок на его макушку, как бы пытаясь своим хрупким миниатюрным телом окутать его, огромного медведя, и со стороны это смотрелось трогательно и забавно. — Шоу-бизнес и музыка — это разные вещи. Музыка — это дар божий, свет в человеке. Если он в тебе не угас, его можно разжечь и поддерживать. И радовать им людей. Евгений забылся сном только под утро, а Надя с Оксаной и Анной не ложились вообще. В пять утра Надя сделала кофе и бутерброды с сыром, и они позавтракали втроём, Евгения будить не стали. Анна с Оксаной уехали, а Надя осталась. Десятого мая бабушка тихо скончалась во сне. Накануне вечером она вдруг пришла в ясное сознание, всех узнала, сказала: — Намучились вы со мной... Простите уж меня, старую... Всё уж теперь, кончилась ваша маета. Яшенька за мной пришёл. И задремала безмятежно под чтение вслух. Оксана в этот вечер задержалась позже обычного — не хотела уезжать, несмотря на присутствие матери. Впрочем, Ирина вела себя тихо: слова бабушки подействовали и на неё. В десять вечера Татьяна Сергеевна всё-таки отправила Оксану к Анне, пообещав, что всю ночь будет дежурить и сразу же позвонит, если что. — Езжай, голубушка, вздремни хоть чуть-чуть. Тут тебе и прилечь-то негде... Анна увезла Оксану к себе и уложила в постель, но толком уснуть они обе не смогли. Лишь под утро Анну накрыла болезненная, томительная дрёма, из которой её вырвал звонок телефона. Оксана схватила аппарат и приложила к уху. — Да... Понятно... Спасибо, Татьяна Сергеевна. Мы сейчас приедем. По её голосу Анна слышала, что та не дремала ни минуты. Оксана не заплакала, просто обхватила колени руками, сидя на кровати. Анна ни о чём не спрашивала, и так всё было ясно. Часы показывали полпятого утра. Анна встала и начала одеваться. На время похоронных хлопот Евгений перебрался домой. Марк и Дима участвовали и помогали, Татьяна Сергеевна — тоже, хотя надобность в её услугах отпала. Проводить бабушку в последний путь она пришла и по приглашению Ирины, и по собственному желанию. Народу было совсем немного — всего человек десять, считая Ирину, Евгения, Оксану, Диму, Марка, Анну и Татьяну Сергеевну. Гроб стоял в комнате на двух табуретках. Когда Марк достал гитару из чехла, незнакомые Анне родственники посмотрели на него с удивлением. Он обвёл задумчивым взглядом комнату, глядя преимущественно в сторону потолка, поверх голов всех присутствующих. — Нина Степановна, — проговорил он, — хоть я и не ваш Яша, но всё-таки спою вашу любимую песню. Надеюсь, вам будет приятно. Прозвучало это жутковато. Тишина настала такая, что тиканье часов казалось оглушительным. Марк тронул струны, и они прозвенели чисто, светло и печально, а к их звону присоединился его голос, по-особенному мягкий, ласковый и сердечный. Едва он пропел: «Целую ночь соловей нам насвистывал, город молчал и молчали дома», — как по щекам Оксаны хлынули слёзы. До этого момента она не плакала. Зажав рыдание ладонью, она уткнулась в плечо Анны. К Марку негромко присоединился Дима, а потом и Евгений. Пел он не в полную силу, будто исполняя колыбельную, но его голос струился легко и нежно, без усилий, чаруя мужественным бархатом тембра и теплотой звука. Едва он запел, Ирина вскинула на него пристально-жгучий взгляд. Всю песню она сверлила его глазами, но он смотрел не на неё, а куда-то вдаль. Когда возвращались с кладбища, Оксана шла по аллее между Анной и Марком, держа обоих под руки. Евгений шёл следом, и Ирина тоже взяла его под руку. Точнее, схватила — резким, нервным, собственническим движением. Он не противился, но вид у него был сдержанно-отстранённый. Вскоре после похорон выяснилось, что дом бабушка отписала одной Оксане, не упомянув в завещании ни Ирину, ни кого-либо ещё. Бабушка была единственной собственницей, а не пополам с дедом. Оксана давно знала об этом: бабушка сказала ей, но велела матери не говорить. Ирина пришла в бешенство. Она заявила, что обратится к юристу, чтобы оспорить завещание и доказать, что бабушка была не в своём уме, когда его составляла. — Ира, успокойся уже, — сказал Евгений. — Я тебе и без юриста скажу: посмотри на дату составления завещания — это было десять лет назад. Твоей матери тогда ещё не поставили диагноз «деменция», она была ещё вполне бодрая. Так что ничего ты оспорить не сможешь. Только зря время и деньги потеряешь. Но Ирина не собиралась сдаваться. На консультацию к юристу она всё-таки пошла, но там ей сказали, что дело с большой вероятностью проигрышное и доказать, что бабушка на момент составления завещания не была в ясном состоянии ума, скорее всего, не удастся. Диагноз был поставлен спустя пять лет, а до этого момента не было никаких документально подтверждённых свидетельств того, что у Нины Степановны уже тогда наблюдались признаки старческого слабоумия. Само собой, недуг этот возникает не вдруг, а развивается годами, постепенно; можно, конечно, опросить свидетелей (соседей, например), казалась ли им на тот момент бабушка адекватной, но на основании одних только свидетельских показаний людей без медицинского образования, не специалистов и не психиатров, крайне сложно делать однозначные выводы. Да и дело-то было десять лет назад, свидетели могли и не вспомнить. Гораздо большую значимость для суда могли представлять медицинские документы, в которых было бы чёрным по белому написано, что в период подписания завещания состояние рассудка Нины Степановны не позволяло ей понимать значение своих действий. Но таких документов не было, не наблюдалась на тот момент бабушка у врача по поводу «старческих проблем с головой». В общем, труднодоказуемо это. Скорее всего, психиатрическая экспертиза скажет, что заключение дать не представляется возможным. — Ира, судиться с дочерью — это, по-моему, за гранью уже, — сказал Евгений. — Это не дочь, это тварь проклятая! — рявкнула Ирина хрипло, с одержимым блеском в глазах. — Вы с ней уже планы, небось, строите, как продадите дом и денежки поделите? Да чёрта лысого вы получите! Она обратилась к другому юристу, но тот, оценив шансы, тоже пришёл к выводу, что доказать неадекватность бабушки на момент подписания завещания вряд ли возможно. Когда диагноз уже поставлен и есть заключение от психиатра — тогда, безусловно, вывод однозначен. Но признать, что человек был неадекватен десять лет назад, на основании только свидетельских показаний и при отсутствии медицинских документов, подтверждающих это — очень и очень сомнительно, что суд посчитает достаточными такие доказательства для вынесения решения о недействительности завещания. Этот юрист побеседовал с Евгением, и тот честно ответил: — Мои отношения с тёщей сложились не очень хорошо, но только на основании этого я не могу сказать, что она была не в своём уме уже тогда. Я не помню никаких странностей в её поведении, никаких признаков болезни в тот период. Да, они с тестем не одобряли брак Ирины со мной, её первый муж был им гораздо больше по душе, но, по их мнению, Ирина сама разрушила отношения с ним. Но если мои отношения со стариками не сложились, это не значит, что я должен считать их, грубо говоря, выжившими из ума. Я мог бы тут наговорить всякого про них, конечно, но это было бы необъективно и несправедливо. Это просто эмоции. Речь-то конкретно про симптомы деменции, так? Да, я в курсе, что начинается это не вдруг, появляются сначала какие-то первые звоночки, но я не специалист, не врач, поэтому могу судить только как обыватель, как человек. Я могу сказать только то, что откровенного неадеквата десять лет назад я за тёщей не замечал. А когда именно у неё это на самом деле началось — это уже такие тонкости, о которых никто сейчас точно сказать не сможет. Конкретно чудить она начала года за полтора до постановки диагноза, тогда уже стало явно видно, что с ней что-то не так. У неё начались проблемы с памятью: она могла пойти куда-то и заблудиться, забыть свой адрес, имя своего мужа, и всё тому подобное. То есть, шесть с половиной лет назад началось то, о чём даже простой человек, не психиатр, может судить как о ненормальном поведении. Шесть с половиной, но не десять. То же самое, думаю, скажут и соседи. О том, что ненормальное поведение демонстрирует как раз его жена, Евгений в разговоре с адвокатом упоминать не стал. Зачем делиться этими проблемами с посторонним человеком? Ирина и к третьему адвокату пошла бы, если бы не происшествие, которое выбило её из колеи окончательно. Нагрянув неожиданно в дом бабушки в поисках каких-то документов (видимо, тех самых, медицинских — несуществующих), она застала там Евгения с Надей. Вспышку ярости и агрессии Евгений принял на себя, просто скрутив жену и придавив её собой к дивану, иначе она пробила бы Наде голову кочергой. Когда к Ирине вернулась способность слушать и слышать, он сказал ей, что намерен подавать на развод. — Ир, прости, я больше не могу так жить. Это не жизнь, это существование. Это ад и кошмар, которому нет конца. И становится только хуже и хуже. В тебе не осталось ничего от того человека, которого я любил когда-то. И я не знаю, не уверен, можно ли это исправить... Скорее всего, нет, потому что ты не видишь, не понимаешь этого. Если ты думаешь, что мне легко далось это решение, то ты ошибаешься — это не так. Мне жаль... Жаль всё то хорошее, что было между нами когда-то. Но оно ушло, оно похоронено под толстым слоем этого ада, этого кошмара. Ради тебя, Ира, я изменил свою жизнь, я отказался от того, что считал своим призванием, своей стезёй... Но теперь понимаю, что жертва была напрасной. Я потерял себя. И, боюсь, я уже не смогу вернуть упущенное. Моя жизнь не состоялась... Теперь я могу только доживать отпущенный мне срок, сожалея о том, что могло бы быть, но уже никогда не будет. Но тебя я не виню — я сам принял это решение. Это был мой выбор. Я понимаю, что бесполезно повторять тебе, что мои якобы отношения с Оксаной всегда существовали только у тебя в голове, но я всё-таки ещё раз скажу: у меня не было ничего ни с ней, ни с кем-то ещё... до Нади. Я был тебе верен. А сейчас... Я просто не выдержал в этом кошмаре. Я хочу его закончить. Агрессия сменилась слезами. Размазывая их по лицу, Ирина выкрикивала: — Какой же ты козёл! Какая мразь... Чего у тебя там не состоялось? Жизнь? Она и не могла состояться, потому что ты всегда был неудачником и бездарностью! Что ты там упустил, я тебя умоляю! Какая такая стезя, о чём ты? Колодцы рыть — вот твоя стезя, вот твой потолок! — Не смейте так говорить, — не выдержала Надя. — У Жени талант от Бога, а он его практически похоронил, слушая таких, как вы! — А ты рот свой закрой, подстилка! — заорала Ирина, остервенело сверкая глазами. — Что, Женечка, нашёл себе кукушку, которая тебя нахваливает, а не правду говорит? Что ж, слушай, слушай её лесть, это же приятнее! Пусть она тебя облизывает и сопельки тебе вытирает, вот только всё равно ты от этого неудачником быть не перестанешь! Да пошли вы!.. Пошли вы к чёрту оба!.. И Ирина, забыв о документах, которые собиралась здесь искать, выскочила из дома и пошла прочь — в сторону автобусной остановки. А в одиннадцать вечера того же дня она позвонила Евгению и, рыдая в трубку, заявила, что собирается умереть. — Отлично, — сказал он. — Наконец-то будет повод познакомить тебя с психиатром. Реальный повод, после которого ты вполне можешь загреметь в психушку. И твоего мнения при этом спрашивать не будут. Он прекратил разговор, но не беспокоиться не мог. — Женя, ты прекрасно понимаешь, что это просто манипуляции, — сказала Надя. — А если она правда что-нибудь с собой сделает? — тревожился Евгений. — Как мне жить потом? Как нам жить? Он всё-таки поехал домой и застал там Ирину с одним неглубоким и пустяковым порезом на руке. Прорезана была только кожа, вены не задеты — царапина, не более. Причинить себе больший вред она оказалась не способна. Не было повода даже вызвать скорую. На полу валялся нож, а Ирина сидела в пустой ванне, рыдая и прикладываясь к бутылке мартини, уже наполовину выпитой. — И это всё? — поморщившись, спросил Евгений. Ирина только всхлипнула, икнула и сделала очередной глоток. Испустив долгий усталый вздох, Евгений нашёл бинт и перевязал ей руку. — И хватит бухать, — сказал он, забирая у неё мартини. — Отдай, козёл! — закричала Ирина. В попытке вернуть себе бутылку она полезла из ванны, но потеряла равновесие, упала и вывихнула большой палец ноги. Скорую вызвать всё-таки пришлось — на вывих, а не на попытку суицида. Назвать это жалкое зрелище попыткой язык не поворачивался. Пока ждали приезда бригады, Ирина плакала, громко и тягуче завывая и покачиваясь из стороны в сторону. Евгений протянул ей мясо из морозилки: — Льда не нашлось. На, приложи. Хоть отёк меньше будет. — Да пошёл ты, — проскулила она, но мясо взяла и прижала к больному месту. Приехавшая скорая забрала Ирину в больницу: нужно было сделать рентген для исключения перелома или трещины. Евгений поехал следом и дождался окончания всех процедур. Кости оказались целы, но связки немного надорваны. Вывих успешно вправили и наложили фиксирующую повязку, обездвиживающую сустав. Ирина провела на больничном пять дней, а потом, прихрамывая и глотая обезболивающее, вышла на работу. Больше попыток причинить себе вред она не предпринимала — боялась психушки. Таскаться по адвокатским конторам с травмой было не слишком-то удобно, да и не до завещания стало: на горизонте замаячила перспектива развода. До этого случая Евгения терзали муки совести и жалость к жене, ему было не по себе оттого, что он бросает больного человека, вместо того чтобы бороться за его душевное здоровье, но после злобных, уничижительных слов Ирины малейшие сожаления как рукой сняло. Пришло горькое, холодное и трезвое осознание: ни любви, ни уважения у Ирины к нему не было уже давно, она болезненно цеплялась за него, как за собственность. Десять лет назад он сам просунул голову в хомут этой тирании, но тогда он был ослеплён чувствами. Тогда он любил Ирину... Или думал, что любит. Но сейчас уже не осталось ничего, даже тени сочувствия — после того, как он прочёл всю глубину презрения в её безумных, ненавидящих глазах. Десять потерянных, разрушительных лет... Потерянных для музыки, для счастья. Для самой жизни, потому что это была не жизнь, а медленное угасание, деградация. На развод Ирина не соглашалась — просто упёрлась, и всё. Квартира принадлежала ей до брака, а Евгений ездил на старой машине, также купленной до свадьбы. Делить им было, по сути, нечего. Евгений подал иск в суд. Оксана без колебаний разрешила ему жить в завещанном ей доме, согласилась и прописать его там. Их отношения в последнее время сильно улучшились, чувства девушки к отчиму изменились — от равнодушия и раздражения до сочувствия и симпатии. Ни разу за десять лет она не слышала, как он поёт, а когда услышала, была потрясена до глубины души. Факт того, что он, по сути, похоронил свой талант, злил её до слёз. По вопросу развода она встала на его сторону. На первом заседании суда дали три месяца на примирение. Евгений в этом смысла не видел: мириться с Ириной он не собирался, был настроен на расставание, а она упиралась исключительно из вредности. Развод был неизбежен, это лишь затягивало процесс. Ни к психотерапевту, ни к психиатру Ирина не пошла, а убедить или заставить её было невозможно. Как заставить человека, который не считает себя нездоровым и у которого совершенно отсутствует критика к своему состоянию? Застав Евгения не с Оксаной, а с Надей, Ирина ничуть не разуверилась в своих ревнивых идеях. Они получили не совсем то подтверждение, которого она ожидала, но всё-таки получили. Теперь пропадала всякая надежда переубедить её в чём-либо. Но был ли смысл переубеждать? Любовью и уважением в их с Евгением отношениях и не пахло, спасать было нечего, не за что бороться. А лечить её просто для того, чтобы она стала здоровым человеком... С её собственной точки зрения, она и так не болела, не нуждалась в помощи. Но и счастливой не была, это факт. Однако проблему она видела не в себе, а в мужиках-бабниках, которые якобы попались ей в качестве мужей. Однажды вечером Ирине стало плохо: она начала задыхаться, давление подскочило до двухсот двадцати, закололо сердце. Её охватил ужас. Схватив телефон, она позвонила не в скорую, а Татьяне Сергеевне. Та велела ей немедленно набирать «03», но Ирина стала умолять её приехать. Тогда Татьяна Сергеевна вызвала врачей сама, а сразу после звонка выехала к Ирине. Прибыла она одновременно со скорой. Дверь в квартиру была открыта, Ирина лежала на полу и ловила ртом воздух. Глаз у Татьяны Сергеевны был намётанный, а опыт — огромный. Она заподозрила, что это не сердечный приступ, не инсульт, а, вероятно, мощная паническая атака. Ирину привели в чувство и забрали в больницу. — Танечка Сергеевна, не бросайте меня одну, у меня нет никого, кроме вас, — рыдала Ирина. — Не брошу, голубушка моя, но только если вы пообещаете мне серьёзно взяться за себя, — сказала та. — Лечиться вам надо. Дальше тянуть уже некуда. — Я буду, буду! — бормотала Ирина. — Я всё сделаю, как вы скажете, только не бросайте... Вы мне вместо мамы... Я совсем, совсем одна... Татьяна Сергеевна не стала пускаться в объяснения, какая причина привела Ирину к этому одиночеству: чтобы осознать это, требовалось время и усилия. И работа с хорошим специалистом. А прямо сейчас Ирине требовалось милосердие. И оно у Татьяны Сергеевны было, иначе она не проработала бы столько лет в «доме скорби». Татьяна Сергеевна позвонила Евгению и Оксане, сообщив о госпитализации Ирины. — Навещать её я буду сама, — сказала она. — Сейчас вам лучше не приходить, это может только разволновать её и ухудшить состояние. Лечить её будет Валентин Абрамович Шварц. Это превосходный специалист, я его уже много лет знаю, работала с ним. Я его Ирине уже рекомендовала, но тогда она не сочла нужным обращаться... Ну а сейчас, как говорится, припёрло. — Татьяна Сергеевна, низкий вам поклон, — сказал Евгений. — Нам невероятно повезло, что мы вас встретили. Спасибо Марку и Дмитрию за то, что нашли вас. Вы — просто золото.*
Прохлада сменилась тридцатиградусной жарой. Анна под навесом делала резные столбы для крыльца, а мама с Оксаной собирали вишню. Из портативной колонки, подключенной к телефону, доносилось: Но, волной набегая, Тронул вальс берега, А вокруг голубая, Голубая тайга... Могло показаться, что этот великолепный, легко струящийся, тёплый баритон принадлежал какому-то советскому певцу из шестидесятых-семидесятых, но это пел Евгений. Вне всяких сомнений, не подходил его голос для современной эстрады, он был словно из прошлого. Валентина Фёдоровна, бросив в рот сразу три вишенки, выплюнула косточки. Она отпустила ветку, которую только что обобрала, и принялась пританцовывать. Оксана, глянув вниз со стремянки, засмеялась. — Эх, какие раньше песни были! — вздохнула Валентина Фёдоровна. — Нет сейчас таких, к сожалению... «Голубую тайгу» сменила «Усталая подлодка», а за ней последовал «Севастопольский вальс». Временами музыку перекрывал шум дисковой пилы, электрорубанка, лобзика и фрезы: Анна вдохновенно трудилась над столбом. А потом телефон зазвонил, и Валентина Фёдоровна подала его Оксане. — Привет, дядь Жень... У Ани на даче вишню собираю, а что? Хах, тоже собираете? Ну, молодцы... Какая же у бабули с дедом вишня классная! Вы мне немножко оставьте, ладно? Ой, а это у вас там Марк поёт? А давно стрим идёт? Ё-моё, мне вишню собирать надо... А-а, блин, я хочу посмотреть! Ладно, попробую через часик присоединиться... Взревела пила, и Оксана сморщилась, пережидая громкий звук. — Да это Аня плотничает... Крыльцо для мамы. Знаешь, какую она офигенную резьбу умеет делать?! Это просто вообще... Я сфоткаю и тебе сброшу. Да, руки из правильного места! — По саду солнечными зайчиками запрыгал звонкий смех Оксаны. — А жимолость вы собрали? Я весной видела — на ней много завязей было... Какая Надя молодец!.. А можно мне баночку? Хорошо, спасибо... Это моё любимое варенье с детства... Ладно, спасибо, что позвонил... А ты будешь петь? Ну, я тогда прямо сейчас через колонку включу, буду вас просто слушать и вишню собирать. Ага... Ну всё, давай... Включаю... Оксана слезла со стремянки и бросилась под навес, к Анне. — Ань, может, перерыв сделаешь? У Димы стрим идёт! Пойдём, посмотрим! Анна окинула улыбающимся взглядом точёную фигуру Оксаны в купальнике. — Ты не обгоришь, красавица? Солнышко-то уже печёт. — Не-а, я кремом намазалась, — весело ответила та. Не обнять её было невозможно. Ладони Анны заскользили по её пояснице, касаясь чуть влажной от пота кожи, а руки Оксаны обвили её ответным жарким кольцом. Перед тем как нагнуться за поцелуем, девушка покосилась через плечо: Валентина Фёдоровна была занята сбором вишни. Их губы крепко и страстно соединились, пальцы Оксаны скользнули на затылок Анны, приминая короткий ёжик. Анна решила, что, пожалуй, можно и отдохнуть. Она работала с семи часов, начав пораньше, ещё по утренней прохладе, а сейчас время близилось к одиннадцати, накал жары нарастал. Пот с неё струился ручьями. Всё-таки не зря подстриглась — вискам и затылку всё же попрохладнее. Она достала из колодца бутылку кваса, взяла стул и устроилась в тени вишни с телефоном, а Оксана снова вскарабкалась на стремянку. Вид Анне снизу открывался весьма приятный и соблазнительный: длинные ноги, круглая попка, изящная узкая спина с завязками купальника между лопатками. На голове у Оксаны красовалась соломенная шляпа с широкими полями. Дима вёл стрим из бабушкиного сада. Марк, из-за жары подстриженный короче обычного, пел за столом в тени яблони, Надя в шортах и майке на тонких бретельках собирала вишню со стремянки, а Евгений с Егором жарили шашлык. Стол украшало большое блюдо с очень крупной, тёмно-бордовой, почти чёрной вишней. Ещё был салат из помидоров, огурцов и зелени, кабачковые оладьи со сметаной, блинчики с начинкой из свежей малины со взбитыми сливками. Из напитков — квас, минеральная вода и газировка «Байкал». «Привет всем! — отправила Анна сообщение в чат. — Это Аня с аккаунта Оксаны)) Надюша, классный ракурс снизу)) Оксана сейчас в точно такой же позе тоже вишню собирает))» Дима засмеялся. — Ань, привет! Оксане тоже привет. Много у вас вишни? Оксана со стремянки отозвалась: — Вишни море... Ань, напиши ему там! Анна передала её ответ. А зрителям между тем уже не терпелось услышать Евгения. — Сейчас, только шашлык дожарим, — отозвался тот. Неподалёку от стола стоял синтезатор. Когда порция шашлыка была готова, Егор сел за него, а Евгений взял баян. — Так, ну что вам спеть-то? Валентина Фёдоровна, одним глазом поглядывая на экран смартфона, сразу оживилась. — Ой, а можно «Севастопольский вальс»? Как я люблю эту песню! Анна написала в чате: «Мама просит 'Севастопольский вальс'. Мы тут, кстати, недавно его слушали в Женином исполнении, но хочется на бис — вживую))» Дима оперативно передал Евгению эту просьбу. Тот кивнул. — С удовольствием. Для Аниной мамы! — объявил он. И спросил: — Как её, кстати, по имени-отчеству? — Валентина Фёдоровна, — подсказал Дима. — Валентина Фёдоровна, моё почтение, — слегка поклонился Евгений. Едва песня зазвучала под аккомпанемент баяна и синтезатора, мама бросила собирать вишню и пустилась пританцовывать в ритме вальса с задумчиво-ласково-мечтательным выражением на лице. Анна не могла позволить ей танцевать одной — положив телефон на столик, встала и торжественно-церемонно произнесла: — Разрешите вас пригласить, Валентина Фёдоровна... — О! — с улыбкой воскликнула та, кокетливо стрельнув глазами и вкладывая в протянутую руку Анны свою. — С удовольствием! Они принялись вальсировать под песню на мини-лужайке перед вишнями, а Оксана, временно прервав ради этого занятного зрелища сбор урожая, смотрела на них со стремянки и посмеивалась. Места было не очень много, покрытый подстриженной травой пятачок земли ограничивали грядки с луком и петрушкой, поэтому вальс тоже получился в формате «мини». — А что это за мальчик на клавишах? — полюбопытствовала Валентина Фёдоровна, снова заглядывая на экран. — Как хорошо играет! — Это Егор, сын Нади, — пояснила Анна. — Вот этой рыженькой девушки в шортах? — удивилась мама. — Надо же, а я думала, она моложе... А парень, поди, на музыканта учится? Анна кивнула. А Евгений с Егором тем временем заиграли дуэтом на баянах «Дунайские волны». Евгений исполнял главную партию, а Егор её будто бы ажурным кружевом оплетал, вился вокруг неё гирляндами стремительных нот. За этим последовал «Каприс N24» Паганини и «Гроза» из цикла «Времена года» Вивальди. Потом Евгений сделал перерыв на шашлык, а Егор продолжил щеголять классикой. В его исполнении прозвучала «Токката и фуга ре минор» Баха. Далее пять или шесть песен исполнили Дима и Марк. Надя, набрав ведёрко вишни, отнесла его в дом, вернулась и под аккомпанемент Егора на синтезаторе спела «Скажи, о чём в тени ветвей», «Утро туманное» и «На заре ты её не буди». У неё было зрелое, ласково и душевно льющееся, густое, как тягучий мёд, меццо-сопрано. — Какая у вас музыкальная компания, однако, подобралась! — заметила Валентина Фёдоровна, тоже присаживаясь в тени, чтобы сделать передышку и выпить кружку кваса: жара всё прибывала и прибывала. — А ты думала, мы только на квадроциклах гоняем? — усмехнулась Анна. — Если честно, да, думала. — Отпив глоток, Валентина Фёдоровна поморщилась: — Квас уже тёплый... Обожди-ка, в морозилке, кажется, ледяные кубики были. Она ушла в дом, а Анна, воспользовавшись моментом, встала и скользнула ладонью вверх по длинной гладкой ноге Оксаны. Та от неожиданности ойкнула и пошатнулась. — Ань, нельзя же так пугать-то! — Я такая страшная, что ли? — засмеялась Анна, продолжая наслаждаться красотой и совершенством этих линий и изгибов. — Да я просто вся в себя ушла, стрим слушаю, вишню собираю, и вдруг кто-то за ногу меня — хвать! Испугаешься тут! — Оксана, сменив гнев на милость, тоже не удержалась от смешка. — Ну, прости. — Анна легонько и нежно поцеловала её сзади под коленом. — Ай! — пискнула девушка. — Ань, я свалюсь, если ты будешь меня щекотать! Я тут в такой позе... неустойчивой... — И очень красивой, — томно мурлыкнула Анна, вскидывая взгляд вверх. — Особенно с нижнего ракурса... — Шухер, мама идёт! — прошипела Оксана. Ей сверху было лучше видно крыльцо. Валентина Фёдоровна возвращалась с кубиками льда на тарелке. Бросив в свою кружку несколько штук, она позвала: — Оксан, слезай! Попей хоть. Жаришься там, наверху... — Угу, — отозвалась та. — Сейчас. Тут, на верхушках, такая вишня вкусная! Слаще, чем внизу. — И пропела вместе с Евгением: — «Самая высокая мечта — высота, высота!» Она слезла и пересыпала собранную вишню в ведёрко, утёрла тыльной стороной кисти пот со лба. Её пальцы были перемазаны соком. — Надо отсыпать немножко и поставить в холодильник, — предложила Анна. — Охлаждённую есть приятнее. — Хорошая мысль, — согласилась Оксана. С полчаса они сидели, пили квас со льдом и смотрели стрим. Солнце, пробиваясь сквозь вишнёвые кроны, брызгало жаркими игольчатыми лучами, а ветер даже в тени не приносил облегчения. Зачерпнув из бочки ведро воды, Оксана вылила его на себя, чтоб хоть немного охладиться, а Анна намочила майку, отжала и надела снова. — Ох, а ещё ведь компот закручивать, — тяжко вздохнула Валентина Фёдоровна. — В такую-то жару — ещё у плиты раскалённой стоять... — А может, ну его нафиг, этот компот? — Анна бросила в рот несколько вишенок. — В морозилку сложить, да и всё. Зачем себя мучить? И впрямь плохо может стать. Вот будет попрохладнее немножко — тогда ещё ладно. — Нет, хоть несколько банок закрыть надо, — сказала мама. — Оксанушка, поможешь? — Да, Валентина Фёдоровна, конечно, — ответила та. Она унесла телефон со стримом в дом, чтобы продолжать смотреть во время варки компота, а Анна вернулась к работе. Она доделывала уже второй столб, и выложенная плиткой площадка под навесом была вся усыпана стружками, опилками, щепками. Зато из толстого и тяжёлого бруса квадратного сечения выходила очень изящная опора. Анна просто убирала всё лишнее, как скульптор. Закончив работать электроинструментом, она брала в руки резак, стамеску, наждачную бумагу и последними штрихами придавала столбу законченный вид. — Аня! Какая красота! — услышала она. Это Оксана вышла из кухонной парилки, чтобы глотнуть воздуха. Скользя рукой по рельефной поверхности столба, она окидывала его восхищённым взглядом. — Слушай, у меня идея! — воскликнула девушка с огоньками энтузиазма в глазах. — А давай снимем процесс изготовления крыльца! Такая красота получается! Люди должны это увидеть! Если под контент на Димином канале это не совсем подойдёт, заведёшь свой канал. Анна долго отмахивалась и отнекивалась, но под напором Оксаны сдалась. Столбы она уже почти закончила, поэтому просто рассказала, как делала их, какие инструменты использовала. Утомлённая компотом мама вышла и с любопытством наблюдала за процессом съёмки. Когда Оксана навела на неё объектив, она смущённо замахала руками: — Ой, меня не надо снимать, я в фартуке, потная, красная... — И юркнула в дом. Они пообедали окрошкой и жареным кабачком со сметаной и зеленью. Мама легла вздремнуть, а Анна с Оксаной сидели под навесом и ели охлаждённую вишню, время от времени целуясь. Погружаясь в губы девушки, как в вишнёвый десерт, Анна ощущала сладкое напряжение страсти, но... слишком уж жарко было для секса. Да и работу закончить надо. Она снова взялась за инструменты, а Оксана, неутомимый оператор, ловила каждое её движение камерой смартфона. Анна терпеливо отвечала на все её бесконечные «а это что?», «а для чего это?», понимая, что та старается для будущих зрителей — чтобы им тоже было понятно, что к чему. Сама не заметив, Анна начала мурлыкать «Голубую тайгу». — Правильно, работать надо с песней! — весело прокомментировала Оксана. Вечером они опустили остывший компот в погреб, и Анна отвезла маму домой. Сама она собиралась остаться ночевать на даче, чтобы утром как можно раньше взяться за дело — пока не жарко. Встать она планировала часиков в шесть. Когда она вернулась, Оксана в закатных лучах рвала и ела вишню прямо с веток. Залюбовавшись её точёной фигурой, озарённой вечерним солнцем, Анна медленно подошла и поцеловала её сзади в плечо. Та обернулась с золотыми искорками улыбки в ласковом прищуре ресниц. Анна с наслаждением впилась в её перемазанный вишнёвым соком рот. — Пошли на речку, окунёмся, — шепнула она хрипловато. — Там сейчас хорошо... Вечерняя река обнимала тёплой водой, окутывала поникшими гривами ив. Это была долгая чувственная прелюдия, дразнившая Анну и разжигавшая внутри пульсирующий комочек желания. Оксана изящно рассекала раскалённую медь водной глади, русалочьим плеском тревожа тишину, потом она речной нимфой вышла на поросший травой берег и села обсыхать, бросая на Анну томно-шаловливые взгляды. Неподалёку разместилось на отдых семейство с двумя детьми, и Анна не решилась у них на глазах приставать к Оксане, хотя безумно хотелось обвить жаркими объятиями эту тонкую талию с плоским животом, эти хрупкие рёбра, погрузить губы в тёплую, пахнущую речной водой ложбинку на груди. Они вернулись на дачу. Готовые столбы стояли, прислонённые к стене, и Оксана, дурачась, начала изображать что-то вроде эротического танца около них. — Обожди! Я музон врублю соответствующий, — посмеиваясь, сказала Анна. Она включила «You Can Leave Your Hat On» — прямо в точку, потому что на Оксане как раз была соломенная шляпа. Сексуально покачивая бёдрами и извиваясь, Оксана медленно развязала верх купальника и бросила в Анну, а той подумалось: хорошо, что забор высокий. Следующими девушка сбросила сабо и осталась босиком, а потом, повернувшись к Анне спиной и двигая попкой с задорным бесстыдством, начала миллиметр за миллиметром спускать трусики. Те сползли к её ступням, она вышагнула из них, подобрала в глубоком наклоне и также швырнула Анне. Всё это она проделывала с потрясающим озорством — Анну и смех щекотал, и горячий властный пульс желания, которому не было сил противиться больше ни секунды. Обе её ладони жадно легли на эту дразнящую попку, уже не прикрытую кусочком ткани — во всей её восхитительно доступной наготе. Бёдра Оксаны качались, ягодицы будоражаще скользили и касались ширинки шорт Анны, а руки той переместились вперёд — на живот, а потом вверх, накрывая и приминая грудь. У Оксаны вырвался чувственный вздох, а почти угасший закат остался лишь тлеющими искорками в глубине её зовущих зрачков. Быстрый поворот — и её руки цепко обвились вокруг Анны, губы обдавали вишнёвым хмелем дыхания. Анна жадно пила его поцелуем — сладкое, горячее, ласково обволакивающее. Её руки подхватили девушку и понесли в дом, чтобы владеть ею безраздельно, тем самым увенчав вишенкой наслаждения этот длинный жаркий день. Проснулась Анна раньше, чем планировала — в пять. Наружный термометр показывал двадцать два градуса; хотелось более бодрящих восемнадцати, но по сравнению с тридцатью двумя и они казались живительной прохладой. Лёгкие прозрачные облака сияли розовым румянцем в утренних лучах, проснувшиеся птицы роняли в тишину хрустальные капли своих нот, и Анна, вдохнув полной грудью свежесть воздуха, улыбнулась наступающему дню. Хотелось улыбаться просто так, без особой причины. Пройдясь по саду и бросив в рот несколько вишен, она пошла делать кофе: его только и не хватало для полного счастья. А всё остальное: лето, отпуск, Оксана, послушное золотистое дерево под инструментом — у неё уже было. Чтобы не будить девушку в такую рань, Анна взялась за тихую работу — разметку карандашом будущих деревянных узоров. Дел предстояло много. А часов в восемь — ехать за мамой, потому что урожай ещё собирать и собирать. Послышался долгий, душевный зевок: это проснувшаяся Оксана вышла из дома всё в том же купальнике, на ходу заплетая косу. — Доброе утро, Ань... Анна чмокнула её в тёплую щёку. — Привет, солнышко. — Я что-то голодная... У нас на завтрак что-нибудь есть? — плеснув себе пригоршню воды в лицо, озаботилась Оксана. Вся утренняя трапеза Анны состояла из нескольких вишен и кружки кофе, а в холодильник она даже не заглядывала. Там нашлась только сметана, пара яиц, концентрированное молоко для кофе и чая, а в шкафчике — сода, мука и подсолнечное масло. Через пять минут Оксана тёрла на тёрке только что снятый с грядки кабачок, а вскоре запахло оладьями. — Ань, пойдём кушать! — Угу, — откликнулась Анна, вычерчивая карандашные линии по трафарету. Что-то тёплое и пушистое коснулось ноги: соседская кошка, тёмно-серая, с бледно-бирюзовыми глазами, тёрлась об Анну. Видно, выпрашивала вкусненькое, а угостить-то её особо и нечем было. Кроме сметаны, пожалуй, но, насколько Анна знала, слишком много и слишком жирную кошкам нельзя. Разве только капельку? Склонившись, она почесала пушистую гостью за ушком. Солнце уже горело на верхушках самых высоких вишен, и снова хотелось беспричинно улыбаться.Эпилог
— Народ, заткните уши, сейчас будет шумно! — сказала Анна и включила дисковую пилу. Они с Димой делали для мамы колодезный домик, Оксана вела стрим со смартфона, а Марк ел вишню и время от времени звенел струнами гитары. Прошлым летом Анна за отпуск успела сделать крыльцо, а отснятого материала получилось часов на двадцать. Оксана смонтировала из этого пять видеороликов продолжительностью от пятидесяти минут до полутора часов и выложила на канале Анны, посвящённом её увлечению плотницким делом. Ну, и маминому саду, конечно. Евгений был занят — записывал альбом русских романсов. Ролики, которые он выкладывал на своём канале, не пропали втуне: через них его нашёл друг и бывший коллега по фолк-группе, в которой Евгений когда-то выступал. Этот друг после распада их коллектива сделал неплохую карьеру музыкального продюсера и композитора. Он предложил Евгению сотрудничество. Конечно, в современную эстраду Евгений не вписался бы: формат не тот. Песен, достойных его голоса, сейчас уже никто не писал, они остались в прошлом, поэтому ему оставались романсы, народные песни и, возможно, арии из опер. Впрочем, друг обещал попробовать написать что-то специально под Евгения — что-нибудь эстрадное, дабы его ниша и, следовательно, целевая аудитория не была узкой, потому что на одних только кавер-версиях хитов советской эпохи далеко не уедешь. У Евгения уже состоялось несколько успешных выступлений на сборных концертах, его сравнивали с Юрием Гуляевым, Георгом Отсом и Магомаевым, и это были весьма лестные сравнения, но чтобы заработать собственное имя, ему предстояло много потрудиться. После оформления развода с Ириной Евгений с Надей поженились. Церемония была очень скромная: регистрация в загсе, а потом домашние посиделки со стримом, так что гостями стали зрители. Песен спето на этой трансляции было очень много — получился целый концерт онлайн. Ирина после первой госпитализации, во время которой ей сняли острое состояние, продолжила лечение амбулаторно. Татьяна Сергеевна оказывала ей дружескую помощь и нередко составляла ей компанию вечерами, которые после развала семьи стали одинокими и пустыми. Общалась эта интересная и, безусловно, замечательная женщина также с Оксаной и Анной, с Марком и Димой. На новогоднем стриме она даже исполнила «Романс тапёрши» — своим низким, грудным голосом, напоминавшим голос Фаины Раневской. Воистину, Марк мог заставить петь кого угодно! Отношения Ирины с Оксаной стали спокойнее, хотя и не исправились до конца. Тепла в них не было, но не было уже и той маниакальной тирании со стороны Ирины. Сблизиться с матерью Оксана не стремилась, хотя и испытывала к ней что-то вроде жалости. Сама она работала в ветклинике и по-прежнему сотрудничала с приютом, а на видео появлялась на трёх каналах: у Веры, у Димы и у Анны. Зрительские аудитории у них отчасти совпадали, и подписчики шутили, что иногда путают, где чей канал: компания-то везде одна и та же, одни лица. Вот и сейчас Анна, присев отдохнуть в тени, не сразу сообразила, на каком канале идёт трансляция — то ли у Димы, то ли у неё... Потому что оператором Оксана бывала и там, и там. Марк налил всем охлаждённый квас, а сам усиленно вытирал бумажными салфетками руки. — Жесть просто... Ребят, простите, мне сегодня тяжеловато играть. Жара, пальцы мокрые от пота. Дима попробовал сыграть и пожал плечами: — Не знаю, у меня не потеют... — Ну, вот ты тогда и отдувайся сегодня за нас двоих, — засмеялся Марк. — А я лучше буду вишню есть, вот. — Так нам колодец делать надо, — возразил Дима. — Вот стрим кончится — будете делать, — рассыпала звонкие бубенцы смеха Оксана. — А пока зрители хотят песен! — Я вообще забыл, на чьём я канале, — фыркнул Марк. — Ань, мы же процесс постройки колодезного домика снимаем, да? — Ну, так-то да, — кивнула Анна. — Но и спеть тоже можно, почему бы нет? Раз уж вы сегодня у меня в гостях. Она запланировала украсить фронтоны крыши над колодцем сложной и красивой резьбой, вдохновившись фотографиями из интернета, но узор разработала сама. Нижнюю часть домика она оформляла наподобие плетёной корзинки. От проекта мама была в восторге. Крыльцом она тоже осталась очень довольна, а в съёмку своих садово-огородных достижений втянулась, даже сама начала снимать видеоролики, которые Анна или Оксана обрабатывали и выкладывали на канале. А на безымянном пальце у Оксаны поблёскивало обручальное колечко — уже не из цветка, а настоящее. Анна носила точно такое же. Самый прекрасный на свете, волшебный и заразительный смех любимой звучал теперь часто, и Анна молила жизнь только об одном: чтобы она подбрасывала как можно больше поводов для него. Пока он раздавался, рассыпаясь сверкающими кристаллами, её сердце жило и радовалось. 29 июня — 28 июля 2020 г