Попала

— Здравствуйте, профессор Снейп, — поздоровался какой-то первокурсник и выпучил глаза, увидев на бледном лице секундную улыбку, быстро спрятанную за суровую гримасу. — Добрый вечер. Кажется, вам пора спать, — по-Снейповски ответил Снейпи продолжил путь. Он остановился у двери в свою спальню, прошептал заклинание и скользнул внутрь. — Поттер какой-то не совсем Поттер, — сказал он, как только дверь захлопнулась. — С каких пор он умеет шутить, да еще на тему Лорда и смерти? — Ты позволил ему шутить? — встрепенулся Северус, сидящий в кресле. — Почему так быстро? — Ну, ты же сам попросил разговорить его, — пожал плечами лже-Снейп и, зажав нос, выпил бокал тягучего зелья. — Не-на-ви-жу. Черные волосы окрасились в светлый, вытянулись до лопаток, широкое лицо смягчилось, и через несколько секунд Малфой уселся напротив Северуса, передав тому волшебную палочку и получив обратно свою. — Если ты разрушил мой авторитет… — начал Снейп. — Поттер тебе в рот заглядывать будет, пока не поймет, что акт милосердия был одноразовый. На «милосердии» Снейпа перекосило, но он ничего не сказал. — Поттер продолжает видеть Лорда во снах, там он не может себя контролировать, но, как только просыпается, берет все в свои руки. Не зря ты его учил. — Я его не учил, — ответил Снейп. — Таким, как он, в жизни все на блюдечке преподносится. За все время смог проникнуть в его разум только первый раз. — У него, кстати, девушка появилась, — вспомнил Малфой. — Что?.. — скривился Снейп. — О чем вы вообще говорили?! Люциус улыбнулся, обнажив ровный ряд белых зубов. — Я — почти ни о чем. Даже вопросы не задавал. Стоило перестать давить на него всем, чем можно, и он сам все рассказал. Мы бы с ним дольше поболтали, но, боюсь, он мог что-то заподозрить. — Поэтому ты отпустил его с моей отработки? — хмуро спросил Снейп. — Быть тобой не так легко, как я предполагал, — Люциус оглянулся в поисках графина с вином. — Если бы мы пообщались еще час, то потом твоя репутация точно пошла бы наперекосяк. Хотя не то чтобы о тебе и так были хорошего мнения, — усмехнулся Малфой. — Как Поттер, держится? — прямолинейно перевел тему Снейп. — Более чем, — ответил Малфой. — Если Волдеморт узнает о ментальной связи… — пригрозил Северус. — То это буду не я, — приподнял руки Люциус. — Мне твоего мальчишку сдавать невыгодно. — Слушать, что ты обещаешь, — последнее, что может сделать человек в здравом уме. — У нас обоих выбор стороны весьма относительный, — подметил Малфой и взял в руки подлетевший графин с алой жидкостью. — Вернемся к Поттеру. *** — Гарри, Гарри! — тормошил меня Рон. — Проснись! Я вздрогнула, распахнула глаза, но потом прикрыла один, сонно щурясь. — Что такое, Рон. Ночь еще, имей с…. — Папа в Мунго! — отчаянным шепотом сказал друг. — Что? Что случилось?! Я вскочила, приняв вертикальное положение в кровати. По рукам от прохлады комнаты пробежались мурашки. — Папа… — с ужасом сказал Уизли. — На него напали Пожиратели. — Как он?! Жив?! — чувствуя, как сердце замерло в ожидании, спросила я. Рон поджал подбородок и мелко затрясся. На это было больно смотреть, потому что Рон мог смеяться, злиться, но никак не дрожать от страха и боли за близкого человека. Он выговорил сквозь слезы, покатившиеся по щекам: — Он в особом отделении. Надежды почти нет. Он умирает, Гарри. Уизли всхлипнул и вдруг уткнулся мне в плечо. Слезы полились рекой, он заревел громко, в голос, крепче меня обнимая. — Рон, Рон, все хорошо будет, — чувствуя, как наполняются влагой глаза из-за чужого состояния, сказала я. — Надежда умирает последней, его вылечат. Рон не слышал слов, он рыдал как ребенок, а за компанию начало сжиматься все внутри и у меня. Было страшно, что человек может получить травму или умереть в один момент. Неожиданно. Когда никто не ждал, когда все было хорошо, ничто не предвещало беды. Как умерла я. — Сова прилетела. Взъерошенная, уставшая. Я взял письмо, а там мама, — нашел Уизли время для слов, потом припадочно вздохнул и продолжил: — Мама пишет. Папа при смерти, попался Пожирателям. Меня ведь сейчас даже из Хогвартса не отпустят, я ведь даже попрощаться с ним не смогу, если что… Рон не то что заплакал громче, он как-то жалобно взвыл. Ребята с соседних кроватей давно повставали, но не лезли, просто в школе наблюдая за происходящим. — «Если что» не будет, Рон, — дрожащим голосом сказала я, повторяя, словно мантру и поглаживая друга по голове: — Он выкарабкается. Все будет хорошо. Он выкарабкается… К нам подошел Невилл, присел на край кровати положил руку Рону на плечо, сочувствующе сказал: — Не переживай, все временно, боль уходит. — Ты только хуже делаешь, помолчи, — шикнул Симус и тоже неловко подошел ближе, не зная, что сказать. В этот момент кто-то настойчиво постучал в дверь, а потом открыл ее. — Мистер Уизли, собирайтесь, — с порога сказала Минерва, а потом, глянув на меня с круглыми влажными глазами, добавила: — И вы, мистер Поттер. Мы с Роном бросились к шкафам, наспех одеваясь, и сразу выбежали. В гостиной стояла красная от слез Джинни и близнецы, пытающиеся сдерживаться перед сестрой, чтобы немного успокоить ее. — Пойдемте, дорогие, — жалостливо глянув, сказала Минерва. Я плохо помню, как оказалась у камина. В голове стоял лишь образ веселого и доброго мистера Уизли, нападение на которого Гарри должен был увидеть, но я была ненастоящим Гарри, всего лишь Женей Козловой, только что окончившей школу и не знающей, куда податься. Что говорить про выбор стороны, смерть, войну. Я не знала мистера Уизли лично, но его плачущих детей и теплых воспоминаний Гарри, полных добра и шуток, наполняющих душу чем-то хорошим, было достаточно для того, чтобы бояться и переживать. Тем более, я не могла не думать о том, что семья Уизли была сейчас в таком же состоянии, в каком оказалась моя, когда им сообщили об аварии. Если, конечно, вся эта жизнь не была плодом больного воображения. В Мунго уже ожидали миссис Уизли и Перси. Они мало чем отличались от младших членов семьи, такие же ошеломленные, испуганные, нервные, хотя то и дело кто-то говорил о надежде, о профессиональных колдомедиках, и это помогало семье не утонуть в ужасе и страхе окончательно. Двери в комнату с Артуром были закрыты. Когда мы подошли, оттуда выбежала молоденькая девушка в халате с подносом красных бинтов. Молли цеплялась за нее и все спрашивала: «Как он? Как он?» Девушка пыталась отнять ее руки, повторяла: «Состояние тяжелое, мне нужно идти», — но миссис Уизли отошла, только когда Перси обнял ее со спины и медленно отступил назад. Мне стало плохо от этого вида. От еще довольно молодой женщины, которая выглядела теперь на десять лет старше. Ее переживания нельзя было описать просто и легко, не задумываясь, потому что эмоции были слишком сильными. Изогнутые брови, губы, мелко дрожащие, домашняя сорочка, неаккуратно сбившаяся, нервные руки, цепляющиеся за сына, а пальцы выгибались, кажется, неправильно, словно было поломаны. Ее волосы растрепались, лежали некрасиво, неаккуратно, морщины стали глубже, но страшнее всего было смотреть в глаза. В них было такое отчаяние, что сердце замирало. Они блестели от слез, и глубоко внутри было видна боль, было видно, что миссис Уизли знает то, чего не знают остальные, что она не верит в выздоровление мужа, поэтому рвется к нему так отчаянно. Так же наверняка выглядела моя мама. — Где тут туалет? — спросила я у той же медсестры, возвращающейся обратно, и она кивнула в сторону. Не помню, что сказала Рону, помню, что туалет был девственно чист и выглядел как произведение искусства, когда я упала на пол, оперевшись на дверцу кабинки спиной и расположив длинные ноги по обе стороны от унитаза. Перед глазами встали лица родителей и брата. Лица, которые я больше никогда не увижу. Я знала, что значит потерять кого-то, и хотела, чтобы другие люди узнали об этом чувстве как можно позже. Говорят, со временем боль уходит, но, еще когда умерли дедушка с тетей, я поняла, что это не так. Мы просто привыкаем жить с ней, иногда даже перестаем замечать, и уже может казаться, что время залечило все раны, только если вновь вспомнить, прислушаться к себе, то поймешь, что они никуда не делись. Просто боль приелась, стала частью нас, но не исчезла. И никогда не исчезнет. И то, что уже начало прятаться в глубинах сознания, снова всколыхнулось. Мне хотелось, чтобы все было иначе. Мне хотелось, чтобы Гарри Поттер остался жив, остался со своими друзьями, а я наконец, обрела покой, больше ни с чем не сражалась, не боялась, не чувствовала боли. — Кто-нибудь, если ты меня слышишь, пожалуйста, помоги, пожалуйста… Я знала, что сила, перекинувшая меня в этот мир, не откликнется, она явно не из тех, кто вмешивается в дела смертных просто так, во всех ее поступках есть расчетливость и логика, но иногда хотелось просто верить, хотя до этого, в своем мире, я не то чтобы когда-либо верила. — Спаси его, пожалуйста. У него семеро детей, жена. Он не должен был умирать, Гарри Поттер должен был его спасти, но… — я втянула воздух с вязкой слюной и тихо, на грани слышимости, продолжила: — Я не Поттер. Мне сложно, с каждым днем сложнее, всегда я буду жить, вспоминая прошлое… Я взмахнула рукой, будто передо мной был человек. — Забери. Ее. Жизнь. Обратно. Только отправь меня к дедушке после смерти. Я хочу просто отдохнуть… Голос сорвался, когда я представила, что, возможно, когда-нибудь снова смогу увидеть родное лицо с глубокими морщинами и прикоснуться к большим мозолистым рукам, взять из них игрушку, одну из тех, которые дедушка вырезал мне в детстве, вдохнуть запах дерева, броситься на шею, будто мне снова пять. — Пожалуйста, если ты слы… В коридоре послышался дикий крик, я опустила мокрое лицо на колени и прошептала тонким сиплым голосом: — Почему ты не слышишь? Мне не хотелось выходить, видеть лица Уизли, не хотелось вставать. Наверняка так же, как миссис Уизли, кричала мама, возможно, не справившись с горем, снова запил завязавший вскоре после моего рождения отец, наверняка плакали бабушки и другой дедушка, мое тело видел бедный Трубодуров, мой брат, сказавший, когда я учила математику перед выходом на экзамен: «Перед смертью не надышишься, — чувствовал себя виноватым. Мне и правда дышать стало невозможно, будто легкие заклинило. Я еле сделала один короткий вдох, которого не хватило, чтобы обеспечить мозг кислородом. В животе зашевелились гусеницы. Я открыла крышку унитаза и сунула два пальца в рот, выблевав остатки скудного ужина. Началась тошнота, но ничего, кроме желчи, в желудке не было, и бесконечные позывы, сопровождавшиеся моим хрипением, приводили только к новым пустым позывам. Я отвлеклась, когда кто-то забарабанил в дверь, а потом магией открыл защелку. Немолодой врач быстро наклонился ко мне, что-то спрашивая, а потом, поняв, что я ничего не соображаю, пару раз взмахнул палочкой. Дышать стало легче, пропало желание выплюнуть кишки на каждом вдохе. Я хватала воздух, больше не боясь задохнуться. — Сэр, мистер, что с вами? — спрашивал доктор. — Мне вызвать помощь? Кто ваш врач? Я вас не видел раньше. — Все… в порядке, — тихо из-за перенапрягшегося горла и осипшего голоса ответила я и тяжело поднялась, держась за стену, вытирая лицо ладонью. Когда под пальцами почувствовалось что-то, что не хотелось даже пробовать идентифицировать, я метнулась к умывальнику, начав судорожно умываться. Руки тряслись, как у наркомана, сердце билось где-то в горле, желудок болел, я начала судорожно кашлять, пытаясь избавиться от вкуса желчи во рту. — Мистер, мистер! Хватит кашлять, мистер, иначе вам будет только хуже. Успокойтесь, дышите медленно. Я сделала свистящий вдох, а потом трясущийся выдох и потянулась за салфетками, чтобы высморкаться. — Я приведу вашего врача, — сказал мужчина. — Нет, нет, — возразила я, — я не пациент! У меня… умер… Я умерла. И мистер Уизли. — О-о, — понял доктор, — я очень соболезную. Но это не значит, что вы тоже должны умирать, нужно лечиться. — Это, — я вздохнула, пытаясь успокоиться, махнула руками, чтобы воздух освежил лицо, — это лишнее. Это все нервы. Просто нервы. — Тогда вам стоит подлечить нервы, — мягко сказал врач, — мистер?.. — Просто мистер. Уйдите, — дрожащим голосом попросила я. — Пожалуйста. Мне нужно умыться и идти к друзьям. Мужчина глянул на меня, что-то просчитывая, и медленно вышел. Я сразу намочила пылающее опухшее лицо ледяной водой. Стало немного стыдно. Я даже не видела труп и не слышала известие о смерти. Возможно, это кто-то другой кричал, не Молли. А я просто убежала, накрутила себя, истерила больше семейства Уизли, причем даже не столько из-за смерти Артура, сколько из-за собственных переживаний и чувства вины, ведь Гарри мог проникать в голову Волдеморта в отличие от меня. Было страшно выходить из туалета, показывая заплаканное лицо. Вдруг это был крик счастья. Я открыла дверь, чуть не разбив нос прислушивающемуся доктору. — Извините, я не мог вас просто так оставить. — Да, — сиплым голосом сказала я, прокашлялась и добавила чуть громче: — Спасибо. По голосам было слышно, где находятся Уизли. Точнее, голосами это было назвать сложно, это был крик, вой, плач, что-то непохожее на человеческий язык. С каждым шагом я чувствовала все больший стыд за то, что боялась выйти. Лучше бы мое красное лицо засмеяли сто раз и выставили на первую полосу газеты. Лучше бы я ошибалась. Но я не ошиблась. — Папы нет, — еле разлепляя губы, сказал Рон, когда я подошла ближе. Все раннее утро и день смешались в одну серую кучу мыслей и ощущений. С уроков нас отпустили, мы сидели в Норе, и я чувствовала, что из-за этого Уизли еще больнее. Даже мне Нора напоминала об Артуре, что уж говорить о других. Для них каждый уголок был наполнен воспоминаниями об отце и муже. К девяти прибыл Чарли. Пока все обнимали его и говорили, говорили, говорили, Молли растворилась в комнате мужа и никто не смог вытащить ее оттуда до вечера. Она перебирала вещи и разговаривала с ними так, будто ее Артур был жив. Заставить ее выйти было невозможно, но смотреть на это тоже никто не мог. В итоге все, голодные, блеклые, уставшие, сели за стол на кухне. Я была тут чужой. В конце концов, я даже не знала мистера Уизли, он был просто воспоминанием, которое пробудило недавно забытое чувство потери. Но душа рвалась и плакала, и я тихо сидела на крыльце, наблюдая за поднимающимся солнцем, медленно поливая майку редкими солеными слезами. В них смешалось все: и смерть Артура, и моя смерть, и воспоминания о родителях, и мысли о будущем, и о моей никчемности и гадком характере. На самом деле, когда дул ветер, шевелил траву и деревья, я чувствовала себя свободной, живой, слезы текли, будто освобождая от боли, я старалась дышать глубоко, наполняя легкие запахом утренней росы и зелени. Холод щекотал кожу, но он делал ощущение жизни острее, значимее. Я встала, сначала вслушалась в разговоры в доме, а потом в пение птиц. Они манили своими сладостными мелодиями, будто звали домой. Я глянула на ноги в кроссовках, а потом направо, где за полем и редкими яблонями на холме начинался лес. Точно такой же, как когда-то был у нас на даче. Тот, в который я ходила босиком через поле, собирая чудесный букет цветов, а потом обувала резиновые сапоги и искала лисички. Кроссовки остались у порога. Я бежала и бежала, иногда оборачиваясь, будто боясь потерять хорошо видимую Нору из виду, хваталась руками за высокие цветы, оставляющие своими стеблями зеленые полосы на руках. Несколько раз в ноги впивались камни и ветки, стопы пекло, дыхание сбивалось, будто и не было утренних пробежек в Хогвартсе. Наконец, я вбежала в тенистый старый лес, набрала в легкие воздуха и закричала, распугивая птиц. А потом заплакала.