Стук твоего сердца

      Гулким раскатом грома пронеслась ночная гроза, отдаваясь эхом, казалось, в самых потаённых закаулках души, и хлынул холодный осенний дождь, какой бывает только поздним октябрьским вечером. В такие вечера, как говорит пословица, хороший хозяин собаку из дома не выпустит, так что обычно и хозяева, и их собаки сидят себе по домам, смотрят в окно и благодарят небеса за то, что у них есть крыша над головой.       Хотя находятся отдельные личности, которым не повезло иметь необходимость добираться куда-то под проливным дождём.       — Чёрт, ну ты посмотри, мам, — окликнула свою мать Харукава. — Как назло!       Женщина быстро нарисовалась возле окна.       — Дождь, действительно… Сильный, да и в это время дожди долго идут — может статься, что кончится он нескоро…       Маки громко цокнула языком, вложив в этот звук максимум раздражения, что у неё было. Не очень-то хотелось тащиться домой под дождём. К тому же, Харукава переживала за слабое здоровье матери даже больше, чем за своё.       Непогода застала их в гостях у семьи Каэде. Родители Абсолютной Пианистки были весьма гостеприимными людьми, а в этот раз пригласили на ужин не только Маки, но и её мать. Встреча теперь уже сведённых судьбой семей удалась, но стоило только двум гостьям засобираться в обратную дорогу, как ливень забарабанил по внешнему подоконнику и оставил несколько длинных водяных полос на окнах, что совсем не входило в планы матери и дочери.       — Послушайте, — мама Акамацу тихо подошла к гостям и облокотилась плечом на стену, тоже устремив взгляд в окно. — Вы же не пойдёте под таким дождём домой.? Останьтесь у нас на ночь.       — Да что вы… — пробормотала Харукава-старшая. Она иначе, будто с некоторой надеждой посмотрела в окно, но дождь как назло ей только сильнее лил, кажется, намереваясь пробить стекло. Внезапный резкий порыв холодного ветра заставил даже плотно закрытую форточку жалобно завыть, а вид за окном окончательно размылся потоками воды, будто на него разом выплеснули целую цистерну.       Вид не очень обнадёживал.       — Оставайтесь, — с прежним дружелюбием повторила мать Каэде. — Места хватит всем, я вас уверяю. К тому же, мы с вами теперь совсем не чужие люди, — она лукаво улыбнулась.       Маки вопросительно посмотрела на свою мать и после нескольких секунд тишины, нарушаемой только беспрестанным шумом дождя, заключила:       — Мам, она права. Ладно ещё я — думаю, я не сильно пострадаю от того, что пробегусь под таким ливнем. А ты ходишь небыстро, и если ещё простудишься, не знаю, что выйдет. Ты и так уже однажды… — девушка нахмурилась. — Так что давай будем разумными.       — Ну… Ну ладно, — рассеянно согласилась та. — Надеюсь, мы не сильно вас потесним… — женщина обратила взгляд на хозяйку.       — Даже не говорите так, всё в порядке, — она полуобернулась в сторону дверного проёма, где темнел коридор, и окликнула дочерей. — Каэде! Сакура! Пойдите-ка сюда!       Сёстры влетели на кухню, скользя на мягких тапочках, почти одновременно.       — Наши дорогие гости останутся, потому что идти под таким дождём домой равносильно самоубийству.       Каэде очень незаметно переместилась за спину Маки, обняла её, положив голову ей на плечо, и с энтузиазмом объявила:       — Маки-чан может спать в моей комнате!       — Харукаву-сан можно разместить у меня в комнате, — предложила Сакура, кивнув в сторону матери Маки. — А я посплю на коврике в прихожей, — девушка ухмыльнулась.       Акамацу Сакура, родная сестра Каэде, внешне была похожа на неё, почти как одна капля воды на другую, зато темперамент имела гораздо более пылкий и разбитнóй. В её душе играла совсем другая музыка, нежели у Абсолютной Пианистки: Сакура была отъявленным рокером и огромным знатоком всей музыки этого жанра, даже сама играла понемногу на электрогитаре. Она относилась к той прослойке людей, которые, услышав буквально пару нот вступления, молниеносно и, что главное, очень точно назовут вам исполнителя (или же группу), альбом и название песни, а в продолжение звучания могут по вашему желанию перевести текст, рассказать историю написания песни и множество других, на первый взгляд, ненужных фактов. И несмотря на такое пристрастие к року, Сакура на самом деле была очень добродушным и щедрым человеком.       Её родители совершенно не возражали против музыкальных вкусов дочери, даже поддерживали её на пути выражения своей индивидуальности путём изменения внешности. Оттого к семнадцати годам у Сакуры была проколота бровь, уши обрамляли серьги-шипы, а некоторые пряди волос были выкрашены в синий и розовый цвета — точь-в-точь как у одной из наиболее почитаемой ею исполнительницы Миоды Ибуки.       Маки с Сакурой познакомила Каэде, и те легко поладили. Харукава некоторое время размышляла об этом: даже с тем, что сёстры Акамацу похожи, Каэде отличалась чем-то незримым, что приковывало взгляд и одновременно стягивало узлом грудную клетку так, что спирало дыхание. Маки уже даже не пыталась отрицать, что потонула в этом омуте со страшным названием «любовь», которого так опасалась. И тем не менее, Сакура сразу производила впечатление человека, способного стать надёжным другом, и впоследствии его оправдывала, так что Абсолютный Ассасин — что очень, казалось бы, неожиданно для неё — была совершенно не против такого знакомства.       — Я согласна со всем, кроме последней части, — подытожила мать семейства Акамацу. — Маки-чан пусть расположится в твоей комнате, — женщина кинула взгляд на Каэде, и та покивала в ответ. — В твоей комнате, Сакура, пусть спит Харукава-сан, а сама ты возьмёшь в шкафу раскладушку и переедешь к нам в комнату.       — Так ведь и на коврике сгодится… — пробубнила Сакура, но под взглядом матери, удивлённо выгнувшей одну бровь, тут же сдалась. — Да пошутила я, пошутила. Пойду за раскладушкой, — она развернулась и зашуршала тапками, направляясь в комнату родителей.       Все обитатели квартиры ненадолго оставили своих гостей на кухне, занявшись приготовлением постелей.       — Всё же мне немного неудобно перед ними, — задумчиво произнесла мать Маки. — Я понимаю, что ничего такого в сущности в этом нет, да я и сама бы предложила гостям остаться, если бы их у меня застал такой ливень… Но мне всё равно кажется, что я буду мешать…       — Вы это зря, Харукава-сан! — раздался откуда-то из глубины квартиры голос Каэде. — Чувствуйте себя как дома!       Харукава-старшая на пару мгновений так и застыла на месте.       — Я же говорила достаточно тихо, как ты услышала?       — У неё абсолютный слух, мам, — Маки беззвучно хихикнула в ладонь. — Абсолютный во всех смыслах.       Из коридора раздался смех Каэде, а вскоре его источник и сам возник на кухне.       — Маки-чан, я постелила тебе у себя, — сообщила девушка, не прекращая попыток подавить смех и улыбку. — Если хочешь, пойдём.       — Маки, солнышко, иди, — легонько подтолкнула Харукаву-младшую мать. — Не надо тут со мной сидеть, в конце концов, у тебя есть предначертанная.       Маки полуобернулась, чтобы поцеловать женщину в щёку на ночь, и встретилась с ней взглядом: в этих глазах тёмно-кофейного цвета с добрыми морщинками вокруг читалось некое благословение, будто она без слов говорила, что всё хорошо. И сердце Маки отчего-то наполнилось таким туманным, но одновременно простым и понятным чувством невероятной нежности к матери, воспитавшей её и принимавшей её любой, какой бы страшной ни оказывалась правда; к Каэде, которая, казалось бы, совершенно не должна была проявлять столько доброты, но почему-то открыла ей свою душу и не побоялась встретить с распростёртыми объятиями даже Абсолютного Ассасина; наконец, к целому свету: Маки сейчас слишком хорошо понимала, что значит любить весь мир.       Удивительно, но любить оказалось гораздо проще, чем убивать.       Маки невесомо дотронулась губами до щеки матери и шепнула, удовлетворённо кивая:       — Спокойной ночи, мам.       — Спокойной ночи, солнышко моё, — эхом прозвучал ответ.       И Маки последовала за Каэде в её комнату. Помещение это было уже знакомо Харукаве, но оставаться в нём надолго ей ещё не приходилось. Пожалуй, комната Каэде в основе своей не отличалась от её собственной, но во всём здесь присутствовала какая-то лёгкость, как в искусно приготовленном безе. Почётное место занимало пианино, но оно было не чёрным «гробом на колёсах», каким его часто мыслят, а молочно-белым монументом, и в глянцевой поверхности корпуса размыто отражалось всё, что находилось рядом. Помимо величественного инструмента, внимание входящего обращал на себя ненавязчивый и очень приятный цветочный аромат, равномерно рассеянный по всей комнате: его источник обнаруживался на стеллаже в углу — то была изящная стеклянная колбочка с благовониями, кажется, весьма дорогими, и несколькими торчащими из неё деревянными палочками.       Кровать Каэде имела, как казалось Маки, весьма внушительные размеры для одного человека — Харукава умела засыпать в сколь угодно неудобном месте, если того требовала ситуация, и поэтому большая постель казалась ей излишеством. Тем не менее, сейчас это совершенно точно пригодится: Маки не придётся спать на полу, хотя она не стала бы возражать.       — Та-ак, — протянула Акамацу, по-хозяйски уперев руки в бока. — Тебе ведь не в чем спать, да? Я сейчас дам тебе свою сорочку, — она пересекла комнату, присела возле комода и начала быстро перебирать вещи в нижнем ящике. — Чистую, естественно, не переживай за это.       — Да не надо так беспокоиться, я могу и без одежды поспа… — Маки осеклась, осознав, как странно это прозвучало.       Но от всеслышащих ушей Каэде эта фраза не укрылась, и девушка звонко рассмеялась:       — Я даже не знаю, что лучше ответить на такое смелое заявление, — она состроила очень хитрое выражение лица, в улыбке закусив губу. — Не рановато нам, как думаешь?       — Я случайно… — промямлила Харукава, медленно проводя руками по лицу в качестве жеста признания собственной ошибки. — Я… Не это имела в виду…       — Я знаю.       Каэде легко поднялась с колен, одновременно ногой задвинув ящик комода. И эта её простая фраза — «Я знаю» — была сказана таким непринуждённым тоном, что сомневаться в правдивости не приходилось. Акамацу умела так вот просто выходить из странных или неприятных ситуаций, если её и угораздивало в них попадать.       И что самое главное, находиться рядом с ней никогда не было неловко. Даже сейчас, когда Харукава выдала, казалось бы, такую двусмысленную фразу, Каэде одной репликой остановила распростанение по комнате самых разных негативных эмоций, которые могли бы возникнуть в связи с произошедшим.       А то, что Акамацу по-доброму посмеялась, — это пустяки, ведь у неё такой красивый смех.       — Вот, держи, — Каэде протянула своей предначертанной сложенную сорочку. — Она должна тебе подойти. Я пойду почищу зубы, а ты можешь пока переодеться.       Чёрт, что за святой человек. Могла бы ещё поиронизировать над оплошностью Харукавы, но ведь не стала этого делать…       — Спасибо… — рассеянно поблагодарила Маки и проводила Каэде взглядом до двери.       Та покивала ей и, держа под мышкой свёрток своих вещей, скрылась за дверью в комнату, чтобы не мешать.       Маки облачилась в выданную одежду — белую сорочку длиной ниже колена с нежно-розовой лентой, пунктиром обозначившей ворот и завязанной бантиком посередине, — и рывком стянула резинку, собиравшиую волосы в хвост на затылке. Харукава не видела себя со стороны, а лезть за зеркалом в шкаф Каэде без её на то разрешения Маки не очень хотела, но почему-то ей казалось, что ей идёт. И точно, когда в комнату с вежливым стуком снова зашла Акамацу, тоже перевоплотившаяся в одежду для сна, она оценивающе оглядела девушку и удовлетворённо покивала.       — Сможешь в этом поспать одну ночь? — поинтересовалась Акамацу. — Ничего страшного?       — Да, конечно.       Каэде начала было пояснять, какое одеяло чьё, но девушки не успели толком расположиться ко сну. Раздался более настойчивый стук в дверь, она отворилась, и щёлочку протиснулась голова Сакуры.       — Пс-ст, голубки, — заговорщически прошептала она. — Думаю, я пока не мешаю вам ворковать, так что… — Сакура просунула руку с колодой карт с яркими рубашками. — Не хотите в «Уно»?       — Я не умею, — быстро отозвалась Харукава и развела руками.       — Не кипишуй, научим, — усмехнулась Сакура, целиком переместившись в комнату и плотно прикрыв за собой дверь. — Там всё просто.       Игра действительно оказалась несложной, зато весёлой и шумной. Харукава думала, что так, наверное, должны выглядеть девичники, но она не была ни на одном, так что сравнивать не приходилось.       Посиделки затянулись. К моменту, когда в комнату зашла мать Каэде и Сакуры, девушки уже просто беседовали о самом разном, отложив колоду карт в сторону.       Акамацу-старшая позвала по имени Сакуру и, когда та обернулась, указала на часы в комнате Каэде.       Стрелки холодно сообщали, что время близится к половине первого ночи.       — Я всё понимаю, но давайте расходиться по комнатам, — спокойно предложила женщина. — Потом ещё пообщаетесь.       Сакура, кажется, была не очень довольна этим и даже собиралась поспорить, но возражения так и остались невысказанными, поэтому она покорно изрекла: «Ну ла-адно», пожелала Каэде и Маки спокойной ночи, не забыв подмигнуть им напоследок, и ушла вслед за матерью.       — Ну что, спать? — тихо спросила Каэде, когда за её родственниками затворилась дверь.       Харукава молча кивнула, и встала с кровати, чтобы дать Акамацу забраться под своё одеяло, но та сначала пулей слетала до выключателя: в комнате стало темно. Глаза Маки быстро привыкли к отсутствию света, но она продолжала стоять на месте, пока Каэде не вернулась в постель и не завернулась в своё одеяло. Только тогда, аккуратно потянув своё, Маки умостилась с краю кровати, стараясь занимать собой как можно меньше места.       Некоторое время она просто лежала, разглядывая неясные отсветы на потолке. За окном по-прежнему шёл дождь, но Харукава обратила на это внимание только сейчас, когда воцарилась тишина.       К слову, судя по дыханию Каэде, она тоже ещё не спала.       — Слушай, Маки-чан, — Акамацу сама подтвердила эти мысли. — Ты же не собираешься так и лежать на самом краю?       Харукава намеревалась было ответить, что собирается, потому что не хочет мешать Каэде спать так, как ей удобно, но последняя нащупала в темноте её руку и продолжила:       — Давай не надо, а. Двигайся ближе, я не кусаюсь, — в эту секунду добрую улыбку Акамацу можно было услышать в её голосе.       И Маки послушалась.       Она робко придвинулась ближе, потом ещё немного… И тут Каэде бережно накрыла её своей рукой, обнимая и прижимая к себе, а немного погодя, подавшись вперёд, мягко поцеловала Харукаву в щёку.       Маки не сдержалась — издала звук, похожий на мурчание.       — Чш-ш… — Каэде провела рукой по спине своей предначертанной, словно хотела убаюкать её этим действием. — Спи, всё хорошо…       Харукава закрыла глаза. Дождь стучался в оконное стекло, но не мог достать её: здесь, возле Каэде, было так уютно и хорошо, что никакие невзгоды не смогли бы сломать её, пока Акамацу рядом. Когда Каэде говорила, что всё хорошо, Маки верила, потому что точно знала, что это не может быть ложью.       Ведь больше всего на свете она хочет верить Каэде.       Тепло. Её рука, её тело, её дыхание — Акамацу сама по себе излучает тепло, но это не просто температура — Каэде своим присутствием вселяет удивительное спокойствие, такое, что уголки губ сами ползут вверх. Харукава прекрасно отдаёт себе отчёт в том, что сейчас она улыбается просто потому, что ей хорошо. А ещё потому, что она счастлива.       Счастлива?       Это слово такое непривычное, но такое невероятно подходящее. Харукава никогда раньше не думала, счастлива ли она на самом деле, она просто делала то, что должна была. А теперь слово «счастье» пришло к ней само: ей не нужно было искать его, оно просто возникло из ничего, взошло, как солнце выплывает из-за горизонта в ясное утро, и девушка точно знала, что именно оно, это простое слово, описывает её состояние лучше всего.       Маки засыпает с твёрдой уверенностью в том, что она самый счастливый человек на Земле.