— Я собираюсь отказаться от контракта с Академией Пика Надежды.
Мужчина, среди тёмно-лиловых волос которого уже проглядывались серебристо-седые, нахмурился.
— Это в каком смысле?
— В прямом. Я больше не ассасин, поэтому, полагаю, не достойна титула Абсолютного Ассасина.
Маки говорила ровно и убийственно спокойно.
— Я покончила со своей двойной жизнью, — продолжила она. — Покончила навсегда. Как Вы считаете, сенсей, может ли тот, кто не является ассасином носить титул Абсолютного? Мне кажется, нет.
Киригири Джин смерил её мрачным взглядом.
— Мне понятна Ваша логика, Харукава-сан… — медленно проговорил он. По взгляду было видно, что он ещё раздумывал над тем, что сказать дальше. — Но поймите и Вы меня. Вы являетесь очень ценным кадром, как и любой ученик Академии.
— Возможно, но сам факт того, что я Абсолютный Ассасин… Я не смогу в будущем принести пользу обществу. Всё, что я могу, это по-тихому убивать тех, кого прикажут. Была бы я кем-то другим…
— Любой талант важен, — вежливо возразил Джин. — И даже Ваш талант может пригодиться… М-м… Скажем, в борьбе с преступностью, Вы не думали об этом? Как бы печально это ни было, обществу всегда нужны те, кто могут убивать.
На секунду Харукава опешила. Голос директора не выражал никаких эмоций — он просто озвучивал это как данность, как общеизвестный факт — как «дважды два — четыре».
— Вас это удивляет? — сухо осведомился Киригири, заметив её растерянный вид. — Но так и есть. Ваш талант убийцы ещё может Вам пригодиться, если это единственное, что Вас беспокоит.
— Но я же больше не убийца… — пробормотала Маки, невольно сделав шаг назад.
Однако Джин услышал эту фразу.
— Не имеет значения, кто Вы, — торжественно произнёс он, поднимаясь со своего места за директорским столом. — Титул «Абсолютный» — это не должность и не награда, которой можно лишиться. «Абсолютный» — это как Ваша личная характеристика. Невозможно перестать быть Абсолютным, так же как невозможно разучиться плавать или ездить на велосипеде, однажды научившись этому, — директор Академии Пика Надежды держал руки перед собой, сведя пальцы вместе, и мерил кабинет неторопливыми шагами. — Вы Абсолютный Ассасин, и этого звания у Вас никто не в состоянии отнять. Конечно, Вы можете уйти из Академии добровольно, но титул Вы от этого не потеряете. Есть ли у Вас другие причины уходить?
Харукава задумалась. В последнее время она мало контролировала свою жизнь. Сюда она шла с чёткой уверенностью, что выйдет из здания Академии обычной девушкой, а после махнёт с матерью в другой город — и дело с концом. Конечно, была ещё Каэде, которая, к слову, пришла вместе с ней и осталась ждать на улице, — она говорила, что всё точно будет хорошо. «А теперь вот чёрт знает, что будет,» — подумала Маки, в который раз переводя взгляд с директора на паркет, устилавший пол его кабинета, и обратно.
Мысли увели её так далеко, что она и не заметила, как Джин оказался рядом с ней.
— Покажите Ваше запястье, — он прищурился без тени улыбки, однако морщинки под глазами выдавали некоторую лукавость. — Хочу кое-что посмотреть.
Похоже, теперь у всех против неё будет один аргумент — надпись на левом запястье и девушка, ожидавшая её сейчас во дворе Академии Пика Надежды.
Заранее предупреждая насильственную проверку на соулмейта, какую с ней проворачивал Стив, Маки сама засучила рукав и провела пальцами правой руки по запястью левой, вызывая уже известную надпись.
Лицо директора медленно вытянулось — впрочем, ненадолго.
— Акамацу Каэде? Уж не Абсолютная Пианистка ли?
— Она самая. Что здесь Вас интересует, Киригири-сенсей? — Харукава изящно выгнула бровь, демонстрируя своё отношение к тому, что, кажется, собирался сказать Джин.
— Почему-то мне кажется, что если я сейчас приподниму жалюзи и осмотрю школьный двор, — мужчина махнул в сторону окна. — Я увижу Акамацу-сан, которая, очевидно, сопроводила Вас до Академии, чтобы поддержать Вас, в случае чего. Вы ведь с ней недавно установили связь?
«А в проницательности директору не занимать…» — мелькнула мысль в голове у Маки. Но прежде, чем она успела хоть что-то ответить, Киригири удовлетворённо кивнул, верно расценив её замешательство.
— Вы поступаете безрассудно, — продолжал он. — Ваша жизнь и Ваша судьба — здесь, и бежать от неё глупо. Вот увидите, всё наладится.
— А ничего, что я…
— Я же Вам объяснил, Вы уже Абсолютная, и этого звания у Вас не отнять. Если Вы всё ещё хотите уйти из школы самостоятельно, я не вправе Вам мешать, но исключать Вас за то, что Вы прекратили деятельность наёмника, я тоже не буду. Лично я настоятельно рекомендую Вам остаться в Академии, ибо это даст Вам очень много преимуществ.
Да уж, Джин превосходный дипломат. Очень мало кому удавалось переубедить Харукаву, если она что-то решила.
Девушке не оставалось ничего, кроме как кивнуть и сказать:
— Полагаю, я… Я продолжу учиться в Академии Пика Надежды.
— Ну вот и замечательно, — директор перебирал пальцами, словно в нетерпении, однако его глаза выражали, казалось, искренний интерес. Впрочем, для директора самой престижной в стране академии это нормально. — Это всё?
— Да.
— Тогда Вы можете быть свободны, — Джин вежливо кивнул, Маки поклонилась ему в ответ. — Хорошего дня Харукава-сан.
— Взаимно… — рассеянно произнесла Маки, и, мотнув головой, словно отгоняла сон, отошла к двери и нащупала за спиной ручку.
Девушка вышла из кабинета и глубоко вздохнула.
— Ну, посмотрим… — пожала плечами она и размеренным шагом направилась к лестнице — теперь ей предстояло спуститься с пятого этажа на первый.
Во дворе её уже поджидала Каэде, которая тут же накинулась с расспросами.
— Ну? Как?
— Пока остаюсь, — бросила Харукава куда-то в сторону. — Киригири-сенсей сумел меня убедить.
— Ну видишь! — просияла Акамацу. — Я тебе говорила!
Маки покивала, но мыслями она витала где-то далеко. Ей не до конца были понятны собственные чувства. С одной стороны, ей было досадно на саму себя за свою неустойчивость — ведь она даже не смогла отстоять собственную позицию. С другой — по неизвестным ей самой причинам, она была рада, что так случилось.
А может, причина этой тайной радости была именно в девушке, что стояла сейчас рядом с ней.
— Ты какая-то тихая, — очень верно подметила Каэде. — Что-то произошло?..
Харукава ещё немного помолчала. Её сейчас беспокоило только одно — странное, неизвестное ей дотоле, нарастающее чувство в груди. Оно было похоже на приятную тоску, и казалось, что невидимая тяжесть давит на грудь, и сердцебиение с каждым ударом отдаётся всё громче и громче в голове. Маки сглотнула и вспомнила, что Каэде всё ещё ждёт её ответа.
— А, да… Всё хорошо.
— Ты всегда можешь поделиться со мной, если хочешь, — напомнила девушка. — В конце концов, выслушать — это меньшее, что я могу сделать.
— Слушай, а может пойдём куда-нибудь? Школьный двор явно не лучшее место для того, чтобы потратить выходной здесь.
— Я то же самое хотела предложить! — улыбка Акамацу открывала её зубы — ровные и белые, как снег. Что поделать, знаменитость.
— Тогда, может, предложишь, куда пойдём? — на лбу Харукавы возникло несколько вертикальных морщин. — Ты же знаешь, я в этом городе никто.
— Хм-м-м… Я бы предложила бульвар Фуруи, но ты там, наверное, уже была…
— Бульвар что?
Брови Каэде с поразительной скоростью взлетели вверх.
— Ну… Бульвар Фуруи, он же Старый бульвар. Ты что, там не была?
— Наверное, была в детстве, — пожала плечами Маки. — Каэде, я убийца, а не простой житель. Последние несколько лет я была в тени города. Можешь считать, что я переехала сюда неделю назад.
— Никогда не поздно там побывать! Ты же не против?
Ворота Академии остались позади. Маки почувствовала внезапную лёгкость от того, что она может пойти куда угодно, совершенно не боясь быть замеченной.
— Я не против.
— Отлично! — воодушевлённо воскликнула Акамацу и тут же сделала вид знатока. — Вон там, — её длинный палец, увенчанный подпиленным ноготком лавандового цвета, указал направление. — Там остановка трамвая. Здесь проходит исторический трамвайный маршрут, по которому мы сможем добраться в аккурат до Старого бульвара.
— Тогда веди, — согласилась Харукава.
И не успела она это сказать, как её рука тут же оказалась в тёплой ладони Каэде, и та повела её за собой, то и дело оборачиваясь и смотря на свою предначертанную с особой, удивительной нежностью в глазах.
Уходящий трамвай пришлось догонять бегом.
Маки бегала гораздо быстрее, поэтому на этом отрезке дороги она взяла инициативу, таща за собой Акамацу. Девушкам чудом удалось запрыгнуть в последнюю дверь за секунду до того, как она закрылась, громко хлопнув, и трамвай начал движение.
Харукава легко выровняла дыхание — более того, она даже не покраснела от такой пробежки — а вот Каэде продолжала тяжело дышать, опираясь на поручень.
— У-успели, — выдохнула она. Щёки её пылали, но, в целом, она выглядела счастливой.
К ним подошёл молодой парнишка — кондуктор — и попросил деньги за проезд. Маки обшарила карманы, обнаруживая только пустоту с одиноким пропуском в Академию Пика Надежды в ней. Она виновато посмотрела сначала на юношу, потом на Акамацу, однако последняя, к её удивлению, уже извлекла из рюкзачка за спиной кошелёк и протягивала нужную сумму, называя финальную точку маршрута.
Кондуктор выдал им билеты — то были белые глянцевые бумажки с голубой полосой посередине, длиной с указательный палец и шириной в две его фаланги. Маки не помнила, когда последний раз она ездила на трамвае — ведь сколько она была убийцей, общественный транспорт всегда считался для наёмников запретным.
Девушки нашли места у окна.
— Садись ближе к окну, — подтолкнула Харукаву Каэде. — Я просто обожаю этот маршрут и практически знаю его наизусть, а тебе пропускать такую красоту нельзя.
Трамвай всё набирал скорость, стуча колёсами чаще и чаще.
Мимо быстро — так, что, как казалось Маки, не удавалось зацепиться взглядом — неслись дома. Сначала это были обычные, жилые, пестревшие многообразием цветов штукатурки, однако внезапно по обе стороны от трамвайных путей потянулся город из стекла. Харукава задрала голову: гиганты серо-голубого стекла уходили высоко в небеса.
— Этот маршрут проходит через район высоток, — голос Каэде, возник из ниоткуда прямо возле уха. — Здесь интересно, правда?
Трамвай остановился, двери раскрылись. Люди входили и выходили, каждый куда-то торопился по своему делу, которое, наверное, считал очень важным. В основном это были офисные рабочие с их традиционными портфелями, все как на подбор одинаковые. Маки снова перевела взгляд в окно. Только теперь она заметила, что «стеклянный город» не был целиком стеклянным — на тратуарах ровными линиями были рассажены деревья, на фоне этого модерна казавшиеся невероятно живыми. На какое-то мгновение деревья показались Харукаве искусственными: ведь их совсем не тронула осень, в то время как их собратья на окраинах уже соревновались друг с другом в примерке осенней палитры — от золотистого рыжего до кроваво-багряного — а некоторые и вовсе облетели. А эти и впрямь были неестественно зелёными, но Маки списала это на свои домыслы.
Трамвай снова тронулся. Его вытянутое тело отражалось в витринах магазинов на первом этаже, перескакивая по стёклам и подрагивая на их стыках, и Харукава некоторое время не могла оторвать взгляд от этого, казалось бы, нехитрого зрелища. Однако скоро, спустя один поворот на перекрёстке меж небоскрёбов, это прекратилось — что, впрочем, открыло для девушки совершенно новый вид.
Стеклянный город кончился, и рельсы привели трамвай на мост через реку — ту самую, что Маки доводилось видеть с холма за городом. Но здесь она была совершенно иной.
То, что раньше казалось серебристой лентой, вьющей свои кольца среди домов и небоскрёбов, теперь стало целым скоплением таких лент. Каждая из них вздымалась и опускалась, и вместе всё это обращалось в пёструю, искрящуюся в солнечных лучах рябь. Оставшиеся позади стеклянные гиганты всё ещё напоминали о себе волнистыми отражениями на воде — будто они ещё тянулись за трамваем, но не могли достать, становясь размытыми и неясными, как помехи в телевизоре. Почти посередине реку делил клиновидный след, возглавляемый белым катером.
Где-то вдалеке река резко делала изгиб влево, открывая взгляду величественный буддистский храм, сияющей золотой верхушкой подпиравший небеса.
Харукава почувствовала, как брови непроизвольно ползут вверх, а с полуоткрытых уст слетает восхищённый вдох. Она даже не знала, почему такое впечатление на неё произвёл этот пейзаж, но взгляд никак не хотелось отрывать — хотелось вобрать в память побольше деталей.
— Была в храме на излучине реки? — поинтересовалась Акамацу, заметив её эмоции.
— Нет, — мотнула головой та в ответ, словно отгоняя наваждение. — Только так издалека и видела. Я отношу себя к атеистам, поэтому полагаю, мне ни к чему.
— А зря. Надо будет тебя сводить туда, там просто удивительно. И туда можно всем, не бойся.
Маки пожала плечами. Признавать, что она так и не смогла перестать смотреть на храм, пока они пересекали мост, не хотелось, но это было так. Девушка даже несколько расстроилась, что мост кончился так быстро — мелькнула последняя опора, и вновь потянулись мимо окна вереницы малоэтажных домов.
Трамвай начал тормозить, в салоне в который раз началась суета, связанная с предстоящей остановкой.
— Мы на месте, — Каэде осторожно взяла Маки за рукав неизменной бордовой толстовки и ненавязчиво потянула на себя. — Выходим.
***
Маки и сама не заметила, как сложила из больших и указательных пальцев прямоугольник и навела воображаемый объектив на одноклассницу.
— Эй, Маки-чан, что буде…
Харукава, опомнившись, молниеносно убрала руки за спину, но было поздно — её заметили.
— Так делают фотографы и художники, — хитро сощурилась Каэде. — Ты рисуешь?
— Да нет, просто… — девушка окончательно смутилась, ей даже на секунду показалось, что она краснеет. — Я…
— Сейчас объяснишь. Я тебя хотела спросить, ты будешь что-нибудь?
Они стояли возле крохотного ларька в виде бумажного кофейного стакана на Старом бульваре. По брусчатке шелестели беспокойные листья, никак не желавшие найти себе последнее пристанище. Пахло осенью и немного — смесью вкуснейших запахов из небольшого окошка ларька.
— Не откажусь от какао. Ну, знаешь, с маршмеллоу… Вкусное такое.
— О, я тоже его обожаю! — воскликнула Акамацу и тут же чуть ли не всю голову просунула в окошко. — Здравствуйте, будьте добры, два какао с маршмеллоу!
Всё-таки она такая шумная. И наивная. Совершенно несерьёзная. Но отчего-то Маки не могла оторвать взгляд от неё даже сейчас. Шерстяной шарф с нотным рисунком прижимал часть волос к шее, ещё несколько прядей подлетали от каждого порыва ветра. Вообще, у Каэде были красивые волосы, мягкие такие, светло-пепельные — Харукаве нравился этот цвет. А руки… Смотришь на руки Акамацу, и так и хочется спросить: не музыкант ли она, случаем? Ибо эти длинные пальцы, плавность и изящество движений сами наводили на такую мысль.
Иногда Маки казалось, что Каэде была создана для любования.
Акамацу расплатилась за какао и забрала из окошка два стакана для горячего, один тут же вручила Харукаве. От прикосновения к тёплому, даже обжигающему стакану по руке пробежала волна мурашек, в нос ударил знакомый до боли запах шоколадного напитка. Маки вдохнула его полной грудью, даже зажмурившись от удовольствия.
— Как будто сто лет не пила какао, — она вдруг почувствовала, как уголки губ самопроизвольно приподнимаются. — А в детстве его очень любила, кстати.
— Я тоже, слушай! А в пять лет, как мне рассказывал папа, я съедала все зефирки, а какао оставляла ему!
Девушки засмеялись, Каэде чуть не расплескала свой напиток.
Оказывается, смеяться — это так легко. Маки не могла даже припомнить, смеялась ли она вообще до появления в её жизни Каэде. Теперь былые дни казались ей такими далёкими, почти нереальными, как будто не она ещё несколько дней назад говорила со Стивеном в штабе Общества Святого Спасения.
Жизнь её приобрела теперь совершенно новые тона и оттенки. Ныне бывшая убийца смотрела на то, как расходится трещинами и рушится, раскалываясь и дробясь в пыль, бетонная стена жизни наёмника. Сколько дней Маки билась об неё, разбивала упрямый лоб до крови, сколько плакала возле этой стены, обречённо стуча кулаком по немому бетону… А теперь это всё рушилось само собой, падало к ногам Маки, погребая в пыли и её нож, в котором больше не было нужды, и другое оружие, оставленное позади, и чёрный непромокаемый плащ с пустыми карманами и пятном засохшей крови на подоле.
А за стеной — цветущий сад…
— Ты, кстати, объяснение мне задолжала, — Каэде вернула её к реальности.
— А… Ну… Я не умею рисовать, — Харукава сникла. — Но в детстве меня очень увлекала фотография. Я даже мечтала быть фотографом, признаться… — Только у меня и камеры толком не было: разве что потом, в работе наёмника, умение делать снимки нужно было для слежки. Там я, конечно, научилась обращаться с фотоаппарат на базовом уровне, но…
— Это другое, естественно, — закончила за неё Абсолютная Пианистка. — Я понимаю. Знаю, что тебя это может удивить, но… Подержи-ка, пожалуйста, — она передала свой стакан Харукаве и принялась искать что-то в своём белом рюкзаке, поддерживая его коленом.
Наконец оттуда был извлечён чёрный футляр, а из него, в свою очередь, достаточно компактный фотоаппарат.
— Это наша семейная камера, — пояснила Каэде. — У меня было очень сильное предчувствие, что она может пригодиться, поэтому и взяла. Не хочешь попробовать поснимать?
Маки переводила взгляд с фотоаппарата на Каэде и обратно, и с каждой секундой её выражение лица делалось всё более неопределённым.
— Не могу, — наконец отчётливо произнесла девушка, помотав головой для усиления эффекта. — Фотография — это искусство, это способ изображения красоты, а я… — она быстро оглянулась, убедившись, что они достаточно далеко от других гуляющих. — Я убийца, Каэде. Мои руки запятнаны кровью, и к запечатлению красоты я не могу больше даже притрагиваться. Так что…
— Я с тобой не согласна, — как можно мягче возразила Акамацу. — Я твёрдо убеждена, что люди способны меняться к лучшему. Даже если ты убивала, теперь это твоё прошлое. Его не изменить, как ни старайся. Но ты можешь измениться сама, чтобы не пришлось жалеть о настоящем и будущем.
— Но я не о…
— И как человек искусства я знаю, что оно также меняет человека. Да, может, искусством не могут заниматься плохие люди, но ты ведь вовсе не плохой человек. Попробуй, — Каэде протянула фотоаппарат своей предначертанной. — Что, если ты не ошибалась в желании быть фотографом? Вдруг у тебя талант? — она улыбнулась и приготовилась свободной рукой забрать свой стакан с какао. — Ну, обмен?
Маки молчала, так что Акамацу решила этот вопрос за неё: водрузила камеру ей на шею, как медаль, и осторожно извлекла стакан из руки одноклассницы, после чего тут же сделала большой глоток горячего напитка. Харукава отчего-то последовала её примеру.
Тепло волной прокатилось по телу, сладкая дрожь пощекотала спину. Девушка языком зачерпнула маршмеллоу, на секунду уподобившись в этом кошке.
Может, Каэде и права. Маки ещё не знала, кто она, но она совершенно не мыслила себя убийцей, преступником. Ей казалось, что её жизнь — лист бумаги, на котором долго писали что-то с одной стороны, но зачеркнули всё, поскольку посчитали написанное неудачным, и перевернули для новой попытки. И вот она смотрит на эту совершенно пустую, кипельно белую сторону листа, и решительно не знает, с чего начать.
Да, на этом листе пока пусто. Но если на нём нет ни слова, значит, нигде не написано и то страшное слово «убийца».
Семипалые огненно-рыжие резные листья японского клёна. Лучи октябрьского солнца игриво касаются и прыгают по веткам, заставляя листья пестреть пламенными всполохами. Харукава настраивает фокусировку и ждёт, пока солнце не улыбнётся лично ей в объектив.
Щёлк.
Деревянная открытая беседка с резными лавочками внутри. Вокруг неё, по периметру, расставлены кадки с осенними цветами — светло-чернильными звёздами агератума и огоньками-бархатцами. Если бы эта беседка была храмом какого-нибудь божества, это непременно был бы бог спокойствия и умиротворения.
Щёлк.
Маки негромко зовёт Каэде по имени. Та оборачивается, удивлённо распахнув глаза, и тут же порыв ветра запускает невидимую руку в её волосы, треплет их, поднимает с земли и водоворотом кружит вокруг Акамацу осенние листья. Она едва замечает объектив, снисходительно улыбается, прищуривается…
Щёлк.
***
Домой они возвращались уже на закате. Маки предложила проводить предначертанную до её дома, Каэде не стала возражать.
По небу неторопливо плыли исключительно розовые облака, похожие на обрывки сахарной ваты. Солнце спряталось где-то за зданиями, но иногда лучи его проскальзывали между домов, образуя на асфальте и других строениях полосы золотисто-алого света, отражаясь в окнах сияющими вспышками. Вечер был погожим, дышалось легко, в воздухе стоял знакомый запах осенней свежести.
Девушки остановились возле самого подъезда Акамацу и несколько мгновений просто смотрели друг на друга, преследуя неизвестно какую цель. Первой заговорила Маки:
— Слушай, Каэде… Спасибо, что предложила погулять. Это было здорово.
— Я ничего такого не сделала, правда, — девушка пожала плечами и по-доброму усмехнулась. — Тебе тоже спасибо. Просто так.
Между ними опять повисло молчание. То была не тяжёлая, неловкая тишина — они молчали, потому что, казалось, понимали друг друга без слов.
— Маки-чан, а ты будешь возражать, если… — нарушила этот разговор взглядами Каэде, сделав несколько осторожных шагов вперёд, к Маки.
Она была так близко, в нескольких сантиметрах от лица Харукавы, что последняя не просто слышала, но и чувствовала кожей дыхание Абсолютной Пианистки. Вопрос остался незаконченным, эхом звенел в ушах, но Маки не стала отвечать. Вместо этого сама подалась вперёд, невесомо касаясь губ Акамацу своими.
Каэде провела рукой по щеке своей предначертанной и тонкими пальцами заправила ей за ухо прядь волос, а у той от такого простого действия стая бабочек в животе заложила мёртвую петлю. Происходящее для неё походило на какой-то смутный сон, но видение это было столь упоительно-приятным, что просыпаться совершенно не хотелось.
Хотя, быть может, это её прошлая жизнь была кошмаром, дурным сном, и только теперь Маки смогла скинуть с себя его оковы.
Акамацу разорвала поцелуй и выжидающе посмотрела Харукаве в глаза. Маки не сдержалась — заулыбалась, чем вызвала ответную улыбку Каэде. И снова эта тишина, как ритуал, и снова диалог взглядами…
— Ладно, я домой, наверное? — нерешительно поинтересовалась Акамацу после целой вечности. — Тебе ведь ещё предстоит дорога…
— Пустяки, — Маки небрежно отмахнулась. — Но, может, ты и права. Пора по домам.
Каэде преодолела несколько ступенек, ухватилась за ручку двери в подъезд и обернулась через плечо.
— Тогда… До встречи, Маки-чан?
— До встречи, Каэде.
Абсолютный Ассасин сделала десяток быстрых шагов от дома, обернулась и, увидев, что Акамацу ещё не ушла, помахала ей рукой.
И только когда Каэде скрылась за дверью в свой подъезд, Харукава зачем-то оглянулась по сторонам — впрочем, результат этого обозревания её не сильно беспокоил — и не стала бороться с чувством необыкновенной лёгкости в груди.
Она очень скоро перешла с шага на бег вприпрыжку.
