Каждый из нас предан. Кому-то или кем-то. Федор Михайлович Достоевский
Барон Владимир Иванович Корф окинул прощальным взглядом родные стены. Вот и всё, пора! Решительно зашагал к выходу, но у двери вдруг остановился, оперся рукой, сжимавшей перчатки, о косяк и позволил себе еще раз обернуться. Может быть, в последний раз… На крыльцо высыпали все дворовые — проводить, благословить барина. Ведь не куда-нибудь, на войну уезжает! Вернется ли?! Одному Богу известно. — Соколик Вы наш! — запричитала, всхлипывая, Варвара. — На кого ж оставляете? Владимир рывком её обнял, сгреб в охапку и крепко прижалcя. Уткнулся носом в платок, что покрывал её голову на крестьянский манер, вдохнул родные запахи — пирогов, дома, беззаботного детства. Надо запомнить, сохранить. Поднял голову и встретился взглядом с Анной. Она стояла в стороне, чуть поодаль ото всех и не сводила с него жадных, измученных глаз. Не могла насмотреться на прощание, ей казалось, что отведи она взгляд, и Владимир тотчас исчезнет, что было страшнее смерти. То было вчера. Сегодня же, сейчас разве имело хоть что-то для неё значение? Ведь она умерла. Ещё вчера…***
Известие о том, что она незаконнорожденная дочь Петра Михайловича Долгорукого, испугало Анну. Это было невозможно, неправильно, непоправимо. Мысли путались в голове, а чувство надвигающейся беды разрасталось в груди надувным огненным шаром, еще чуть-чуть — и лопнет, сжигая внутри дотла. Корф с Анной уехали почти сразу после того, как ошеломленные новоиспеченные родственники пришли в себя. По дороге домой молчали. Оба. Словно чужие, и как будто не о чем уже было говорить, а ведь сказать надо было так много! Владимир устал. Ничего не хотелось, а неизбежный предстоящий разговор с Анной лишь тяготил его. Он косился на неё украдкой, уже не удивляясь новому, недавно зародившемуся в нём ощущению холодного равнодушия. Вот она рядом, только руку протяни, но что-то в нем оборвалось, сломалось… Едва переступили порог дома, Корф сухо откланялся, спешно ретировавшись в библиотеку. В спасительное одиночество. Анна же пугалась такого Владимира пуще, чем раньше, теряясь в догадках и в самой себе, не находя места: то порывалась пойти к нему, в следующую же минуту уже страшась своего решения. Она чувствовала, что стена между ними растёт, еще чуть-чуть — и ее не пробить. Вконец измучившись, она все же решилась. Бросила на себя взгляд в зеркало — бледная, осунувшаяся; ободряюще кивнула своему отражению, накинула на плечи шаль и, пока не передумала, спустилась в библиотеку. У двери задержалась, чуть помедлила, занесла руку и замерла в нерешительности. Затем осторожно постучала и, не дожидаясь ответа, толкнула дверь: — Владимир... Нам нужно поговорить. Барон поднялся и замер, не делая шага к ней навстречу. Ее кольнула эта нарочитая холодная вежливость. — Хорошо, что Вы пришли, я и сам собирался. Владимир заложил руки за спину и сухо продолжил — к чему оттягивать неизбежное: — Я уезжаю завтра в полк. Вопрос с моим арестом закрыт, а потому здесь меня уже ничто не держит. Сказал и тут же пожалел. Анна вскинула на него испуганные глаза и хрипло выдохнула: — Куда Вы едете? Её голос задрожал, сорвавшись на последнем слове, и Владимир понял, что можно не отвечать, она и так обо всем догадалась. — Я оставил распоряжения относительно Вас на случай, если… Она вскрикнула и поднесла ладони к лицу, крепко зажмурившись. Это страшное если невозможно было представить. — Я не смогу без тебя. — Сможешь, — Корф грустно усмехнулся и наконец прямо, открыто посмотрел на неё. Анна едва не задохнулась — в глазах его не было жизни; а она вдруг в одно мгновение была оглушена роковой догадкой — Он уезжает навсегда, умирать, потому что не хочет возвращаться. Не к кому, да и незачем… Её губы разомкнулись, и она с отчаянием, которому не было меры, едва слышно повторила: — Я не смогу без тебя. На секунду что-то в нем ожило, встрепенулось, будто кто-то коснулся теплой рукой его искореженной души. Но корка льда слишком прочна. Разве её пробить словами, которым больше нет веры? Ничего нет... Его больше нет... Легкое, почти невесомое мгновение пощекотало мимолетно ласковым ощущением счастья и исчезло. Быстрее, чем появилось. — Анна, разбитую чашку не склеить. Владимир поморщился от банальности вылетевших слов и поспешил отвернуться к окну, пряча влажные глаза, медленно складывая крестно руки на груди. — Мы слишком разные, Вы были правы. И я вряд ли смогу измениться, — мрачно усмехнулся. — Таким, видимо, и помру. — Не говорите так! — с хриплым всхлипом вырвалось у неё. Прижаться бы к нему, обнять. Анна даже сделала шаг навстречу, как он вдруг обернулся. Небрежно, через плечо полоснул по её лицу холодным взглядом. Она замерла, из последних сил сдерживая готовые пролиться слезы. — А Ваше вдруг открывшееся происхождение усложнило всё еще больше, — барон покачал поникшей головой. — Прости, но так я не могу…***
Владимир неспешно шагнул к Анне, излишне церемонно, даже театрально, как ему показалось, взял её ледяную руку в свою и поцеловал. — Прощайте, Анна! — Прощайте! — беззвучно выдохнула она, едва шевеля губами. — Я надеюсь, Вы, наконец, обретете счастье, которое барон Владимир Корф вам дать не сумел. Она хотела ему ответить, что ей никакого другого счастья не надо! И вообще ничего не надо, только бы он был рядом! Всегда, всю жизнь! Но Владимир уже выпустил её руку, развернулся и быстрым шагом направился к своему коню, оставив её в нерешительности глядеть ему вслед. Еще раз обнял плачущую Варвару, вскочил на Грома, пришпорил и понесся во весь опор. От нее, от себя, от любви. Анна зажмурилась, а когда открыла глаза, то даже не удивилась, что мир вокруг потерял краски — всё стало серым и безжизненным. Как её разбитая, потрескавшаяся душа...