«Сударыня!
Не знаю, как должно мне теперь к Вам обращаться, поэтому сделаю это по старой памяти, по-простому, уж не обессудьте. Ваше неожиданное появление в расположении полка не может не волновать меня, поскольку привносит излишние хлопоты и беспокойство за Вашу судьбу. Со своей стороны обязуюсь сделать всё необходимое, чтобы найти возможность отправить Вас обратно, к новоприобретенному Вашему семейству и, главное, к горячо любимому и почитаемому Вами отцу, князю Петру Михайловичу Долгорукому. Соблюдение правил проживания, для безопасности Вашего здесь нахождения, прилагаю.Штабс-капитан барон Владимир Корф»
Анна перечитала несколько раз, положила на стол бумагу и провела рукой по тому месту, где стояла его подпись. Ее внимательный взгляд отметил всё. И то, что его так быстро повысили в звании, совсем не обрадовало: рискует, не бережет себя. И то, что деловой тон письма к концу скатился в саркастический: что бы ни случилось, Владимир Корф себе не изменял. «...горячо любимому и почитаемому Вами отцу, князю Петру Михайловичу Долгорукому»... Ясно представила выражение лица Владимира, когда он писал эту фразу. Грустно усмехнулась: все лучше, чем холодная пустота во всем его облике. Она не была удивлена или обижена той встречей, какую он ей оказал; не слышала ни грубости его, не видела сердитых взглядов, а вспоминала только то, как жадно следила за ним глазами, как громко ухало её сердце, и как она ловила себя на мысли, что должно быть это неприлично, что стук его слышен всем вокруг. Анна неотрывно наблюдала за ним, а когда он выпрыгнул в окно, едва сдержалась, смаргивая накатившие слёзы, чтобы не вскочить ему вслед, словно по его напряженной спине почувствовала боль его раны, а увидела после бледное лицо Владимира — и последние сомнения отпали. Её место здесь, рядом с ним. Девушку сморило прямо в кресле его палаты. Тяжелая дремота после долгой бесконечной дороги сомкнула веки. Она словно плавала на волнах забвения, и привиделось ей, будто Владимир коснулся губами ее виска, нежно, почти невесомо. Распахнула глаза — никого... Вскинула руку — под пальцами горит, там, где во сне касались его губы: «Я схожу с ума»...***
Анна возвращалась с утренней прогулки, если так можно было назвать ее одинокие посиделки на госпитальном дворе. Медленно поднималась по лестнице, все еще витая в своих мыслях, но, едва переступила порог, замерла от удивления. Сердце сделало кульбит — подпрыгнуло к горлу, остановилось, затем упало вниз, забившись, словно раненая птица. Отвернувшись к окну, как статуя командора, возвышался Владимир Корф. Одна его рука была согнута в локте на груди, пальцами второй он вертел перед собой в задумчивости бумажный свиток. Посреди комнаты одиноко и нелепо возвышался её дорожный сундук. На скрип открываемой двери барон обернулся, слегка кивнув головой в знак приветствия. — Я позволил себе вторгнуться к Вам и собрать Ваши вещи. Она замотала головой и не успела ничего ответить, как Владимир продолжил, сухо печатая слова: — Завтра утром я должен уехать в Пятигорск. Оставить Вас здесь, одну, я не могу, поэтому... Анна не дала ему договорить: — Я еду с Вами?! Он коротко взглянул на нее и излишне быстро отвернулся, поджав губы. Она не смогла сдержать мягкую улыбку. Ничего не меняется! — Вечером Вам сообщат время отъезда, — так и не взглянув на нее больше, Корф, не прощаясь, размашисто шагнул из комнаты. Анну не смутили ни тон его, ни то, что он так бесцеремонно вел себя. Всё это было до боли родным, таким её Владимиром...***
Корф открыл дверцу кареты: обе девушки - и Анна, и Вера Ивановна, сидящие напротив друг друга, - вскинули на него глаза. Он замешкался на секунду, что не ускользнуло от обеих, и сел рядом с Верой. Барон прекрасно осознавал, что чувство долга и его ранение не позволят Анне покинуть расположение полка добровольно, а потому принял решение, хоть и мучительное для себя, сделать всё возможное, чтоб она уехала и как можно быстрее. Всю дорогу Владимир будто не замечал ее, при этом с Верой был довольно мил, даже шутил, во взгляде его плескались озорные искорки. Анна злилась, он заметил это по искусанным ее губам, по тому, как она раскраснелась и как старательно избегала смотреть в его сторону. Она покосилась на Веру: темноволосая, с правильными чертами лица и глазами необыкновенного, почти изумрудного оттенка, поражавшими какой-то загадочной, затягивающей глубиной. Тихо вздохнула: такая женщина не может не нравиться. Корф будто в ответ на ее мысли рассмеялся, взял ладонь Веры в свою и поцеловал. Анна сейчас не отвернулась, смотрела прямо и даже с вызовом. В больших глазах её мелькнуло то страшное выражение, которое он так хорошо знал и так боялся когда-нибудь еще увидеть. Обругал себя, утешая совесть свою тем, что так лучше, так надо... Благими намерениями... В её же душе бушевал ураган: она то жалела, что поехала, то, наоборот, мечтала уже, чтоб они поскорее добрались до места, предвкушая, как улучит момент и выскажет ему, наконец, всё...***
Поручик Нежинский сделал Анне ангажемент. Она растерялась и покосилась на Владимира, который стоял поодаль от нее с офицерами своего полка. Танцевать ей ни с кем не хотелось. Барон отвернулся, стараясь не показать и виду, что ему до происходящего есть хоть какое-то дело, и что будь его воля, он желал бы откланяться, только приличия не позволяли. В его позе было что-то надменное, а сложенные на груди руки только добавляли спокойного равнодушия. Эта наигранная холодность была столь хорошо знакома Анне, и, испугавшись его горячности и того непоправимого, что могло бы случиться после, она приняла приглашение. Заиграла мазурка. Владимир краем глаза скользил за Анной — она то приближалась, то удалялась, легко и плавно перебирая ножками, будто порхая над полом. Нежинский в танце преклонил колено, Анна быстро и грациозно обежала вокруг него. Они то расходились, меняя партнеров, то вновь сходились, при этом поручик склонял к Анне голову и что-то говорил. Владимир едва заметно поморщился, его окатило волной жара, хотя нет, это было предвестием того, что он помнил хорошо...***
Барон только что, по дурости своей, вызвал на дуэль не кого-нибудь, самого наследника престола. Разговор с отцом, как всегда, прошел так, что лучше было его не было вовсе; но всё это забылось одним мигом, едва он увидел танцующих Анну и Михаила. Репнин что-то шепнул ей, не отрывая восторженных глаз, она в ответ звонко рассмеялась, тем серебристым счастливым смехом, будто зазвенел колокольчик, тем смехом, которого уже давно не слышал Владимир. А после князь сделал то, отчего барон перестал дышать: наклонился к Анне, по-прежнему не спуская с нее глаз, и почти коснулся того самого завитка, который не то чтобы трогать, приближаться никому не позволено! Корфа окатила волна чёрной жгучей ревности, затопив всего его, целиком. Вернувшись домой почти под утро, изрядно во хмелю, однако с совершенно трезвой головой, он потребовал у слуги принести еще вина, прошел в гостиную, скидывая на ходу мундир, и замер в дверях. Забравшись, как в детстве, в кресло с ногами и по-детски же подложив ладошки под голову, спала Аня. Взгляд его тут же потеплел. Так бывало всегда, когда он смотрел на неё, уверенный, что никто, а в особенности она его не видит, будто внутри него лопалась натянутая пружина, и он выдыхал, выпуская себя настоящего. Сердце защемило от тоски, от того, как мало ему осталось, и ничего уже нельзя изменить. А ведь он дал себе слово... Ему вспомнился вечер в Пятигорске, полгода назад. Пришло долгожданное письмо из дома. Владимир жадно ловил в отцовских и без того скудных строках хоть какие-то новости о НЕЙ. Наконец, почти в конце, постскриптумом, тот поделился своими планами относительно Анны, собираясь отправить её на прослушивание в театр, с дальнейшим определением в оный. Барон метался по комнате, не находя себе места и не понимая, как отец его, умудренный опытом человек, и, как Владимиру казалось, довольно неглупый, мог такое выдумать! Вдруг резко остановился от неожиданной пришедшей и ошеломившей его мысли, после которой планы его относительно собственной жизни изменились на совершенно противоположные. Если до этого момента ему было абсолютно наплевать, что с ним станется — рисковал он так безрассудно, что все вокруг только руками разводили, удивляясь, что Корф до сих пор ещё жив, то сейчас Владимир ясно понял, что выжить здесь, на Кавказе, ему просто необходимо, по той простой причине, что Анна без него пропадет. Он мог сколь угодно долго еще взращивать в себе ненависть к ней, всеми фибрами души отбиваясь от того чувства, что гложет и не дает ему покоя уже не первый год, и которое даже в мыслях он запретил себе называть "любовью"; только, как оказалось, позаботиться о девушке, кроме него, некому. Батюшкиными же благими намерениями вымощена для неё дорога в ад. И если б вдруг с Аней случилось непоправимое... Корф скривился, даже домыслить страшно! Нет, он должен вернуться, чтобы защитить её... хотя бы от самодурства отца. А что же дальше? Выхода пока он не видел. Разве что совершенно сумасшедший — жениться на Анне самому. Но тогда на своей военной карьере и своем будущем можно поставить крест. Плевать и на это! Он всё бы выдержал, если бы только... Она любила его... В тот вечер он поехал к актрисам. Оправдывал себя благородной целью разузнать, все ли так же плохо в мире Мельпомены и в Петербурге, одновременно спасаясь от одиночества, заполняя пустоту в душе. Хотя, чего лукавить?! Уж не самому же себе! О столичных нравах Владимир и так был прекрасно осведомлен. Всё закончилось, как обычно, изрядно выпитым шампанским и тем, что он оказался в будуаре хорошенькой актрисы Машеньки Разумовской. Опрокинув ее на постель, Владимир, как безумный, покрывал мелкими частыми поцелуями ее лицо, спускаясь ниже по тонкой шейке к груди, по пути привычными ловкими движениями пальцев расстёгивая пуговицы на платье. — Подождите, Владимир Иванович! Какой Вы нетерпеливый! — она, смеясь, пыталась отстраниться, но дыхание ее уже сбивалось, прядь светлых волос выбилась из прически и игриво подрагивала. — Я... не могу... ждать,— барон дорожками из поцелуев вернулся обратно к её лицу. Померещился ему тот самый завиток волос и запах, что сводил его с ума! Так пахнут фиалки весной и ОНА... Приник губами к виску и выдохнул: — Аня... Тут же дернулся, быстро опомнившись, и даже сделал попытку отстраниться. Только Машенька будто и не слышала ничего, призывно вздохнула и, обхватив голову Владимира руками, жадно и страстно его поцеловала. Прижалась к нему почти обнаженной грудью, телом своим лаская, возбуждая и рождая в нем волну дикого желания...***
Танец закончился, и Нежинский вернул Анну на место, наклонился, чтобы поцеловать ей руку, но едва коснулся губами, как она тут же ее отдернула. Сама не поверила, что стала такой несдержанной. Настроение её было окончательно испорчено тем обстоятельством, что Владимир не далее как к середине мазурки покинул бальную залу вместе с подошедшим к нему штабным офицером... Генерал Галафеев раскурил трубку и передал Владимиру несколько листков бумаги. Это были списки проштрафившихся офицеров и нижних чинов, бывших пленных солдат польской армии, которые могли озлобиться, возненавидеть все русское и из чувства мести перейти на сторону противника. Владимир пробежал глазами фамилии, половину офицеров он знал не понаслышке — его боевые товарищи, из тех, про которых говорили, что победить их можно только одним способом, полностью истребив, и за каждого из них он мог бы поучиться, как за самого себя. Нижние чины Корф отбросил сразу: слишком секретной была информации, которая утекала к Шамилю. Генерал поднялся и подошел к Владимиру: — Что скажете, барон? — Одному не справиться, — Корф положил списки на стол, прямо посмотрел Галафееву в глаза.— Мне нужны мои казаки, человек пять, не больше, и разрешение беспрепятственно пересекать кордонную линию. Хочу наведаться к чеченцам. Аполлон Васильевич покачал головой. Эти чертовы надтеречные аулы* в печенках у него сидели! Изначально на той территории должны были поселиться мирные чеченцы, обещавшие охранять российские земли от набегов, но вместо союзников казаки обрели одних из самых злейших врагов. Здесь укрывались все, кто потом делал набеги на первую линию, находили убежище и преступники, и русские дезертиры. — Это опасно, многие Вас знают в лицо, — генерал оперся руками на стол, обдумываю, стоит ли разрешать. Владимир ободряюще усмехнулся: — Придется рискнуть... а там уж, как говорит мой денщик: "или грудь в крестах, или голова в кустах." — У меня есть одна просьба, Аполлон Васильевич, — барон чуть замешкался, ему было неловко, он не привык ничего просить, тем более у вышестоящих, но иного выхода он не видел. — Я слышал, на днях отправляется медицинский обоз с ранеными офицерами... и мне нужно, чтоб в нем нашлось место для одной дамы, — Владимир чуть наклонил голову и посмотрел исподлобья. Генерал улыбнулся в усы, подошел к Корфу и похлопал по плечу: — Посмотрим, что можно сделать... Я слышал, эта девушка Ваша сестра? Владимир ответил резче, чем позволяли приличия, заученной, давно вымученной фразой: — Она никогда не была и никогда не будет мне сестрой. Галафеев понимающее закивал и, позвонив в колокольчик, вызвал дежурного адъютанта... Барон сбежал по лестнице, на ходу надевая перчатки. Всё устраивалось как нельзя лучше, оставалось лишь усадить Анну в карету и вздохнуть уже, наконец, с облегчением. Одну он ее отпустить не мог, а потому денщика своего, Степана, намеревался отправить вместе с девушкой: этот и глаз не спустит, и в обиду никому не даст. Вдруг Владимир остановился, затылком почувствовав чей-то пристальный тяжелый взгляд, от которого по спине щеткой прополз холодный страх. Обернулся. Никого — ни единого шороха, ни звука. Сердце забилось неровно, гулко от дребезжащей в голове мысли. Анна.***
В дверь постучали. Анна спустила босые ноги с кровати, нашарила туфли и поежилась. Рука потянулась к догорающей свече, а хриплый, показавшейся ей чужим голос, просипел: — Кто там? — Откройте, Анна. Она и сама не поняла, как оказалась у двери, и дрожащими, ставшими вдруг непослушными пальцами отодвинула щеколду. Раздался скрип несмазанных петель, в дверном проеме — Владимир. На немое удивление девушки лишь сжал губы, молча наклонился, чтобы не задеть головой низкую притолоку и уверенно шагнул через порог, невольно заставляя Анну отступить назад. Пропуская его внутрь, она растерянно и часто заморгала, безуспешно пытаясь унять дрожь, теперь уже во всем теле. Барон скользнул по ней внимательным взглядом, проходя мимо. Анна последовала за ним, чуть отставая, на расстоянии вытянутой руки. — Вы что-то хотели, Владимир Иванович? Он обернулся: — Решил проверить, все ли у Вас в порядке. — В два часа ночи? — Анна продолжала шагать почти в ногу с ним. — Да! Вы же только недавно вернулись, — Владимир ответил просто, как будто это было самое обычное для него дело, являться к ней с визитом в столь поздний час. — Мне не хотелось возвращаться,— растерянно пробормотала Анна, не понимая, зачем оправдывается перед ним, — поэтому я задержалась... К тому же именинница, Дарья Дмитриевна, не хотела меня так быстро отпускать. Затем поспешно добавила, догадавшись, куда он клонит: — Ваш денщик Степан сопровождал меня после, Вам не о чем беспокоиться. — Я знаю. Владимир остановился, бегло огляделся вокруг, вернувшись взглядом к Анне. Впрочем, когда было иначе?! Это была уже неискоренимая многолетняя привычка, от которой, видимо, избавления ему уже не получить. Никогда. Она сделала еще несколько неспешных, аккуратных шагов и приблизилась к нему, по-прежнему держа свечу в руке: — Владимир, я чего-то не понимаю? Блики пламени откидывали на их лица мягкий и теплый свет. Стало так тихо, что слышен был треск плавящегося воска. Владимир почувствовал, как закололо в кончиках пальцев от желания дотронуться до её виска, прижаться губами к завитку волос, что давно не давал ему покоя. Хотя бы в мыслях захотелось взять ее лицо — всю её — в свои ладони. В мыслях ли?! Взгляд его сам по себе остановился на её полуоткрытых губах. Разве можно сдержаться, когда она так близко, трепещущая, зовущая?! Но память услужливо подкинула её другую — мечущую молнии, непреклонную, зло печатающую правильные, казалось бы, слова и ставшую вдруг в одно мгновение — чужой. Как ему забыть ту решительную холодность, с которой она сняла и бросила на стол кольцо, что он надел ей на палец, в клочья разорвав не помолвку... его? Непрошеные воспоминания встрепенулись, закружились черными воронами, царапая душу широкими взмахами крыльев. Анна боялась поднять глаза, замерла, не видя, только чувствуя его горящий темный взгляд. Владимир наклонился ещё ниже к её лицу, отчего дыхание их почти смешалось, и выдохнул ей в губы: — Завтра же домой! Анна разочарованно дернулась от его слов, отступила на шаг, тяжело задышала. Владимир успел заметить, как исказилось от гнева её лицо, а в следующие мгновение на щеке его запылала оглушительная звонкая пощечина. От хлесткого удара Корф удивленно отшатнулся. Вздумал поиграть с ней? Да что он себе позволяет! — Никуда я не поеду! — Поедете! — Владимир пришел в себя, потер краснеющую щеку, на которой отпечаталась ее ладонь. Продолжил, растягивая слова, при этом слегка, недобро прищурясь, что не предвещало ничего хорошего. — Неужели Вашему...сиятельству... непонятно, что здесь не место для благородных изнеженных барышень! — Владимир не сдержался, намеренно обратился к ней как к княжеской особе. — Тем более, что Ваш приезд для меня ... Анна вопросительно вскинула голову; она пылала и горела вместе с ним. В одном аду. — ... совершенно напрасен, потому что... — Корф запнулся, наступая себе на горло, сглотнул и выпалил, чего уже останавливаться. — Вы мне безразличны! Посыпались такие привычные для неё фразы, что она лишь нервно рассмеялась в ответ — поверить его словам было совершенно немыслимо. — А не слишком ли много Вы на себя берете? Это моя жизнь, и мне решать, что с ней делать! Где нежность, что, казалось обоим, витала между ними еще минуту назад? Владимир едва успел сдержать готовый сорваться гневный рык, а в голове тут же ярко, огненно запульсировала одна единственная мысль, вытеснив все остальные, — схватить её, немедленно усадить в карету, и чтоб духу её тут не было! А Анна... в ней клокотала такая ярость! От злости и обиды на него девушка сжала кулачки и топнула ногой, когда дверь за ним со звонким стуком захлопнулась: "Уехать?! Да как он смеет?! Так думать, так говорить! Её место рядом с ним! И ничто, и никто этого решения уже не изменит. Даже полыхающий яростью Владимир Корф!" Барон же ушел, опять не прощаясь, намерения его в отношении Анны остались неизменны. Если б он только знал, раздраженно печатая шаги по коридору, что возможность осуществить задуманное представится ему теперь совсем нескоро...Конец первой части