Душа — Богу, сердце — женщине, долг — Отечеству, честь — никому. Из Кодекса чести русского офицера
Князь Репнин заученной маршевой походкой печатал офицерский поставленный шаг по хорошо знакомым, набившим оскомину дворцовым коридорам. Самоуверенный вид князя никак не гармонировал с тем сумбуром, что творился в его голове. Он принял для себя, как неизбежность, то единственное верное решение, что родилось у него почти сразу после отъезда Корфа обратно в полк; и ничто уже не могло помешать Михаилу осуществить задуманное — ни собственные шепчущие демоны, ни заплаканные глаза любимой жены Лизоньки. Как дворянин и офицер он не мог поступить никак иначе, кроме как предписывали ему долг и честь. Его Императорское Высочество, Александр Николаевич, встретил своего адъютанта как старого друга, даже тепло приобнял, обозначив тем самым величайшее расположение со своей стороны. Репнин же напротив был на редкость скуп в эмоциях, что было на него совсем не похоже; быстро, почти невежливо, отстранился и, щелкнув каблуками, вытянулся в струну. — Прошу Вас, Ваше Высочество, уволить меня с должности Вашего адъютанта и посодействовать моему переводу на Кавказ. А после, торжественно звякнув шпорами и почтительно кивнув головой, протянул заранее заготовленный, еще с вечера составленный рапорт. Александр быстро пробежал глазами по бумаге, вопросительно вскинул бровь: — И почему я ни капельки не удивлен? А, князь?! Цесаревич бросил рапорт на стол, и, заложив одну руку за борт своего мундира, неспешно, почти церемонно приблизился к Репнину. — И непременно в Кабардинский полк? Михаил упрямо вскинул голову: — Я в долгу перед бароном Корфом, и с каждым днем мой долг только растет. Репнин отвел взгляд в сторону, замолчал, словно собираясь с мыслями; не так-то просто решиться и рассказать о том, что давно изъело душу, лишая покоя. — Я знаю, Ваше Высочество, Владимир напросился за меня... Теперь же пришло время и мне встать, если не вместо, то хотя бы рядом с ним, а иначе... Какой я, к черту ... князь? Александр легко усмехнулся, понимающе качнув головой. Как ни старался он спасти этих двух опальных офицеров (по его милости и, как бы ему ни хотелось мысленно открещиваться от очевидного, но и собственной дурости) — от судьбы не уйдешь! А уж тем более, когда её карающий меч в руках самого императора. Ни тени сомнения в том, что отец его, не раздумывая ни секунды, подпишет рапорт князя, и более того, цесаревич даже представил, как, не стесняясь, самодовольно и широко papa** улыбнется, откровенно радуясь столь неожиданному и удачному стечению обстоятельств. Александр поморщился про себя — лишь бы отец не начал своих обычных и столь ожидаемых в последнее время поучительно-воспитательных проповедей. Цесаревич вернулся взглядом к князю, предприняв еще одну слабую попытку, чтобы отговорить последнего: — Барон будет в бешенстве! Репнин кивнул, утвердительно моргнув глазами. — Даже в ярости! — не унимался Александр. Князь снова кивнул. Его Высочество обреченно развел руками. Может быть тогда император, наконец, успокоится и простит обоих — и Корфа, и Репнина, если только они ... Александр скосил глаза чуть в сторону, продолжение мысли показалось слишком циничным, даже недостойным — вернутся живыми... Малодушно и эгоистично? Пожалуй! Только сил на противостояние с отцом больше не осталось. Желания — увы! Тоже. — Ну что ж! Видит Бог, я сделал всё, что мог, чтобы уберечь Вас, князь, от такого благородного, но весьма не обдуманного поступка. А после обмакнул перо и вывел, витиевато и скрипуче поставив в конце свою подпись:«Не возражаю. Рапорт поручика Репнина прошу удовлетворить. ... марта 1841 года».
***
Они разминулись. Владимир три дня как уехал вместе с казачьим разъездом, чтобы самому убедиться в тех сведениях, что вытрясли из чеченских лазутчиков. Барон никому здесь не доверял и полагался только лишь на самого себя и своих проверенных в боях казаков. Цена наивной беспечности и излишнего благородства была страшной — смерть. Князь дернул душивший воротник мундира. Ходили тяжелые слухи про засаду, значит, вернутся не все, а зная своего друга, не привыкшего прятаться за чужие спины, беспокойство только нарастало. — Пойдёмте в дом, Михаил Александрович, — Степан задрал голову кверху. — А то враз промокнете, сейчас быстро начнется. Репнин бросил тревожный взгляд на грозовое небо. Облака набегали, на глазах сворачиваясь в тугой свинцовый узел. Князь утвердительно качнул головой. Они встретились со Степаном накануне вечером, будто старые друзья. Михаил, не задумываясь, протянул денщику руку, столкнувшись с ним на крыльце дома, где был расквартирован Корф. Степан растерянно почесал затылок, неловко потоптался на месте, но протянутую руку пожал. У Репнина защипало в глазах, и он, сам от себя не ожидая, вдруг обнял денщика. Сословные границы и для него размылись, растворились, и он понял то, о чем говорил ему Владимир; принял ту истину, что была доступна каждому офицеру и солдату на Кавказской, как впрочем и на любой другой, войне — не было здесь ни князей, ни баронов, а лишь то единое братство и дух, что и составляло главную непобедимую силу русского воинства. Разве выстоял бы его отец, не сдал бы позиции, там, на Бородинском поле, если б думал о том, что ему, потомственному дворянину, не пристало вместе с простыми солдатами ядра к пушкам подносить? Денщик тепло усмехнулся в усы — повезло Владимиру Ивановичу с другом. Хороший человек, надежный, наш... Дождь надвигался стеклянной стеной. Корф лихо спрыгнул с коня, весь с ног до головы забрызганный липкой грязью, и, пригвоздив мимоходом Репнина взглядом, не предвещавшим ничего хорошего, крикнул Степану: — Воды! Денщик от грозного оклика как-то нелепо засуетился, схватил кувшин и, зачерпнув им из бочки, намеревался уже развернуться к барону, но был перехвачен на полпути князем. Владимир скинул тяжелый намокший мундир, на ходу закатывая рукава рубашки, поспешил укрыться от льющегося сверху дождевого потока под навесом сарая, а после мрачно обернулся на Михаила, который как ни в чем ни бывало, перекинув через плечо чистое полотенце, приблизился к другу и плеснул воды ему на руки. Умывшись, Корф тряхнул головой, сбрасывая с мокрых волос капли и, рывком сдернув полотенце с плеча князя, обтер лицо. — Явился-таки! — выдавил барон не спеша, будто процеживая слова приветствия и по-прежнему не глядя на друга. — Кто бы сомневался?! — И я рад тебя видеть, — Михаил расцвел в широкой улыбке. — Смешно тебе?! — Владимир разъярился не на шутку. Князю же, казалось, до грозных взглядов и окриков друга не было никакого дела, он добродушно прищурился; дурацкая, совершенно счастливая улыбка продолжала сиять на его лице. Корф глухо выдохнул, рыкнув со злостью и, поджав губы, запустил в Репнина скомканным полотенцем, но тот, видимо ожидая нечто подобное, успел ловко увернуться и весело заливисто рассмеялся. Барону же было совсем не до смеха; он наплевал на дождь и, подбоченившись, мерил шагами двор, ругаясь при этом такими неприличными словами, что Степан сразу поспешил укрыться в конюшне, уводя с собой взмыленную лошадь Корфа; а опешивший было Репнин, округлив удивленные глаза, вдруг расхохотался еще громче, легко и по-мальчишески задорно, запрокинув голову назад. Владимир остановился, снова оглянулся на князя и, усмехнувшись, покачал головой из стороны в сторону. — Всё-таки ты — редкостный предсказуемый зануда, Михаил Александрович! — выдохнул еще зло, но взгляд его уже смягчился. Друзья почти одновременно шагнули друг к другу, сцепившись в крепких мужских объятиях. Судьба связала их ещё тогда — у расстрельной стены. И то, что Репнин не струсил, не сбежал, когда еще была такая возможность, а встал рядом — не за свои, за его, Владимира Корфа грехи, стало для барона той печатью, что раз и навсегда скрепила их дружбу. Владимир отстранился, обхватив Михаила за плечи, внимательно вглядываясь в его лицо: — Пойдем уже! А то еще заболеешь с непривычки, возись потом с тобой...***
Генерал Лабынцев Иван Михайлович аккуратно, в который уже раз, развернул в руках приказ на штабс-капитана Владимира Ивановича Корфа, подписанный самим Его Императорским Величеством, об отпуске по случаю женитьбы на признанной в законных правах княжне Анне Петровне Долгорукой, в замужестве баронессы Корф. Чуть в стороне, будто спрятавшись от генеральского взгляда, свернулся еще один листок.Приказ
По Отдельному Кавказскому корпусу 20-й пехотной дивизии
... апреля 1841 года.
Кабардинского 80-го пехотного полка штабс-капитана Корфа, после увольнения в отпуск, предоставленный за боевые заслуги перед Отечеством, а также по случаю женитьбы, по окончанию оного перевести в 19-ю пехотную дивизию под начало генерал-лейтенанта Фези Карпа Карповича*** для дальнейшего прохождения службы в Севастопольском пехотном полку. Подписал генерал-лейтенант Галафеев Апполон Васильевич. Лабынцев хмыкнул — вот значит как! С одной горячей точки, да на другую... Значит не простил таки Его Величество опального Корфа, слишком уж откровенно веяло от прочитанного отголосками императорского гнева. Генерал Галафеев лишь исполнил высочайшее распоряжение. Иван Михайлович пробежал глазами по гербовой бумаге еще раз, с раздражением и злостью бросил на стол, отодвинув рукой подальше. А сам-то? На душе скребли кошки. Он только что отправил барона с отрядом в подкрепление Чеченскому отряду, к той его части, что увязла в осаде в казачьей крепости вместе с интендантскими обозами, провиантом и артиллерийскими орудиями, а посему, вчера полученные оба приказа прожигали насквозь и совесть, и руки. Но здесь — война! Не в бирюльки они тут играют! Да и генерал Галафеев просил поддержать, не новобранцами, а проверенными в боях офицерами и солдатами. Лучшей кандидатуры было не сыскать. Лабынцев встал и, заложив руки за спину, прошелся по комнате. А что, если Корф погибнет?... Слишком уж отчаянный этот штабс-капитан, а война таких отстреливает, отщелкивает по одному, когда везунчики теряют ощущение реальности, начиная считать себя бессмертными. Генерал остановился и застыл, пальцы нервно забарабанили рваный ритм по мраморной столешнице. Потом вдруг сдавленно рыкнул, тяжело опустился в кресло и, скосив глаза на ворох бумаг, ладонью решительно смахнул все на пол. "Пусть только попробует не вернуться! Душу вытрясу!"***
Репнин склонился над картой, задумчиво перекатывая между пальцами карандаш. Вот уже несколько дней их отряд пробивался сквозь глухую оборону к форпосту* казачьей крепости. Михаил предлагал обойти чеченцев с флангов, при этом пришлось бы потратить время, которого не было — защитники крепости нуждались в подкреплении, на обходной маневр; Владимир настаивал на совершенной авантюре — сыграть ва-банк, переодеться в горцев и пройти сквозь неприятеля, что называется, по-наглому. — Так поступили бы все! — отстаивал свой план Репнин. Корф оттолкнулся руками от хлюпкого походного стола, что чуть не перевернулся от резкого движения, вскинул голову и лихо подмигнул Михаилу: — Но мы-то с тобой — не все! Князь лишь глубоко вздохнул и покачал головой; слишком хорошо он знал тот огонек, что блеснул в глазах друга, а это означало только одно — говорить больше не о чем, решение принято и обсуждению больше не подлежало... — Вот и славно! — Владимир шагнул в сторону и улегся на спину прямо на распахнутую казачью бурку, заботливо кинутую в углу их офицерской палатки. — Завтра к вечеру, Бог даст, будем уже на месте, — Корф прикрыл глаза и мечтательно продолжил, подложив под голову согнутые в локтях руки. — Говорят, в крепости флигель-адъютант Кушелев***, а у этой бестии всегда при себе отличный коньяк...***
Обрывки воспоминаний последнее время преследовали обоих. Приходили, как нежданные гости, навязчиво, словно играя, кружились в голове, беспорядочно сменяя друг друга... Барон запаздывал в тот день, обещал быть к обеду, но уже набегали сумерки, а его всё не было. Анна тихо вздохнула и встала, откинув с колен вышивание, которое почти не продвинулось со вчерашнего вечера. Она без Владимира будто лишалась сил; жизнь её теряла всякий смысл, превращаясь в одно бесконечное томительное ожидание его возвращения. Анна не могла ни делать ничего, ни усидеть на месте, а ноги сами несли её из дома ему навстречу. От внезапно налетевшего вместе с ветром дождя пришлось укрыться в садовой оранжерее. Она скрутила руками подол платья и нижнюю юбку, с грустью поглядывая на подмоченные, испачканные грязью носки новых туфель, что совсем недавно подарил ей Владимир. Анна улыбнулась, в памяти живо всплыли события последних дней, обволакивая нежностью и силой, что одновременно исходили от воспоминаний о нём...***
Барон примчался из Петербурга за полночь — задержался в Военном ведомстве; к тому же пришлось посетить семьи офицеров, находящихся сейчас в его полку на Кавказе, с личными уверениями, что с их родными всё в порядке. Корф передавал письма, и, скрепя сердце, выжимал приветливую и ободряющую улыбку, прекрасно понимая, что дает ложную надежду. Возможно именно сейчас сын, муж или брат тех людей, которых он пытался убедить своим беспечным видом и голосом, что и беспокоиться то не о чем, именно сейчас гибли от пули или черкесской шашки, или сгорали, полыхая на кровавом и беспощадном кавказском костре; или, того хуже, сгорали не сами, а их души, оставляя внутри выжженное пепелище. Владимир вбежал в дом, перепрыгивая через ступеньки, словно окунулся в детство, когда он, будучи кадетом, совсем ещё мальчишкой, получив долгожданное увольнение в отпуск, всем своим существом, душой и каждой клеточкой своего тела рвался в родное имение — к отцу, к Ане. Только теперь она для него затмевала всё. Почти всё... Он соскучился, словно они расстались не утром, а Бог весть когда! Так, что задыхался от желания дотронуться и обнять. Нет, что там! Схватить, прижать, впечатать в себя... к себе, чтобы дышать с нею через раз, забывая как это, проваливаясь в туманную бархатистую поволоку ее глаз. Едва открылась дверь в ее комнату, как она вскочила с кресла, книга, что верно лежала непрочитанной у нее на коленях, громко бухнулась на пол. Владимир шагнул к ней так быстро, что она не успела даже ахнуть от удивления, как оказалась в его объятиях. А потом краткие поцелуи сменились другими, от которых происходило и вовсе странное, и непонятно было обоим — то ли это их головы кружились, то ли комната начинала вращаться, стремительно разгоняясь до невозможности дальше вздохнуть. Анна словно взлетала вверх, и не оставалось от нее ничего, кроме жгучего нестерпимого желания, пульсирующего во всем ее теле. Она уже не пугалась себя, как первое время, лишь щеки по-прежнему покрывались набегавшим девичьим румянцем смущения... Он подхватил ее на руки, перенес на кровать, по пути успевая пройтись губами от ее виска до уголка рта и вернуться обратно; шепнул, едва касаясь мочки уха, с легкой хрипотцей в голосе: — У меня для тебя подарок. Она растерялась, потеряв тепло его ладоней и судорожно сглотнув все имеющиеся у нее на этот счет возражения, вскинула на Владимира непонимающий вопросительный взгляд. Он вернулся к комоду, туда, где оставил небрежно им брошенную коробку, затем обратно — к Анне. Не стесняясь, по-простому, уселся на пол у её ног и аккуратно, не торопясь, примерил новую пару, купленную сегодня по случаю. Она покрутила ножкой и, благодарно улыбнувшись, качнулась к нему. Он, как завороженный, не спускал с нее глаз, дивясь ее манкости и плавности движений, послушно следуя за зовущим ароматом ее кожи. Его пальцы медленно скользнули по ее ногам от ступней вверх, она тихо всхлипнула в ответ; от легких ласковых прикосновений по бедрам пробежала волна, а следом еще одна, сменяясь то холодом, то жаром. Анна призывно задрожала всем телом, закинув ладони ему на шею, придвинулась ближе. Их потемневшие взгляды пересеклись, сцепившись в безумном страстном танце ... Последнее, что она помнила — его руки, срывающие кружевные подвязки, а следом, ставшие вдруг ненужными и даже мешающими, чулки ... и его губы, что казалось оставляли обжигающие следы на и без того, полыхающем её теле... Она теряла себя или обретала?!... Какая уже разница! Лишь бы гореть в его объятиях. Всегда. Всю жизнь.***
Анна помотала головой, словно стряхивая морок. Она не знала еще, что Владимир уже вернулся в имение и, расспросив слуг, широко и решительно шагал к оранжерее, прихватив ее дождевую накидку. Заметила его не сразу, а, увидев, затрепетала от радостного возбуждения и отчего-то разозлилась: на то, что посмел бросить ее одну так непозволительно и мучительно надолго — на бесконечно длинный целый день, и на то, что возвращался последнее время так поздно, совершенно, как ей казалось, про нее забывая. Он смотрел на Анну сквозь оранжерейное стекло, любуясь ее разъярённым видом и глупо улыбаясь вскинутому ее кулачку, виновато кивая на все ее обвинения. Барон не слышал ни единого слова её гневной тирады, но это было ему и не нужно. Владимиру уже казалось, что он дошел до той крайней степени единения с Аней, что чувствовал и понимал её, как самого себя. И то, чего он раньше так боялся — раствориться в любимой женщине, больше не пугало его, потому что это и было счастье — стать с нею единым целым. Она дарила ему то, чего он сам себя лишил, потратив последние годы на борьбу с самим собою; каждый день одним только ласковым взглядом зажигая в его душе мягкий теплый огонек. Владимир коснулся мокрого стекла пальцами и приложил свою ладонь к тому месту, где по ту сторону находилось ее лицо. Она вдруг замерла, замолчала, а после приблизилась и прижалась щекой через холодное стекло к его руке. Анечка... душа моя...***
Барон вскинулся от приближающихся шагов, рывком вынырнул из беспокойного короткого сна и сел. Пистолет оказался в поднятой руке быстрее, чем он об этом подумал. Степан, пятясь задом, шумно ввалился в палатку, скинув прямо на землю целый ворох чеченской одежды. Всеми правдами и неправдами раздобыл, как велено было еще утром Владимиром Ивановичем. — Только ведь бородатые они все, — разбирая трофеи, неодобрительно кряхтел денщик. — Ничего, ночью пойдем, а лица за башлыками спрячем, — Владимир снова откинулся на импровизированную кровать из овечьей бурки. Но едва коснулся спиной, как вдруг дернулся обратно, будто что-то невидимое напугало его или вспомнилось то, чего забывать нельзя, и снова резко сел. Запустил ладонь под небрежно, не по уставу, расстегнутый на своей груди офицерский мундир, а следом пальцы скользнули под рубашку. Судорожно выдохнул, нащупав на груди, рядом с сердцем, ту самую, чуть треснувшую и потертую уже временем миниатюру, что была украдена им в далеком детстве у отца и с которой на него широко распахнутыми детскими родными глазами всегда смотрела и будет смотреть его маленькая Аня. А значит, всё обойдется. Глупо и излишне суеверно? Плевать! Это его талисман, его вера, его надежда, его любовь... Его, Владимира Корфа...Конец
_____________________________________________________________________________ Благодарность от авторов. Вот и закончился наш нелегкий с Владимиром путь. Мы благодарим всех наших читателей. Тех, что были с нами сразу, в первую очередь нашу главную группу поддержки в лице AnnaEsme, Светлана Чагина, Меня зовут Лис, Tanehka3212, Nat Found, Юля (Суслик)- спасибо за юмор, мы обожаем твои коммы. И тех, кто присоединился на полпути, но подарил нам такие душевные слова, что поднимали нашу внутреннюю планку и самооценку - Одинокая ласточка, Юльфа, SunShine777, Chizik, Ореховая мечта, Лена Сычева, Cat from chat, Lime Lemon, CarolConway, Лиса1983, Fructus temporum, votani, Hippi, Dark_Blue_, alirakeiron. Наши любимые мандариново-мажорные девочки! Вам от нас отдельные самые теплые обнимашки - Nataliiya, zlata_stas, Heifets, Бусяндер (скучаю безумно!), может еще кто шифруется под неизвестными никами, подразумеваем, что не без этого. А также благодарим всех незарегистрированных читателей и просто читателей, которых, судя по статистике во время выхода глав, было не мало. От Оle4ka - friendzoneking, Ксю, жду отзыва, хотя бы пару строк) Особая наша благодарность Heifets за два обалденных видео. То что мы вдохновили и заразили своим фиком и Владимиром Корфом (которого мы считаем канонным, как бы нас не пытались уверить в обратном) - это ж дорого стоит! И VetaS! Светлана, низкий Вам от нас поклон. Обложка великолепна! Мы надеемся, что наша работа получилась не скучной и такой, которую хотя бы иногда захочется перечитать. А также надеемся, что читатель почерпнул что-то новое- мы очень старались погрузить повествование в атмосферу первой половины XIX века, максимально уважительно обойдясь с реальными историческими персонажами. Спасибо, еще раз всем огромное! За поддержку, кубки, лайки, ждунов и обратную связь, без которой мы бы сдулись и вряд ли дотянули бы до финала. Всех обнимаем) До новых встреч!