Гербарий

      После того злосчастного похода в Оперу, Эрик Деко не появлялся в университете ровно три недели. О своем отсутствии он не сообщил никому, кроме руководства, и, по всей видимости, запретил руководству что-либо сообщать студентам. Это породило целую волну слухов, сплетен и домыслов. Одни говорили, что месье Деко наконец-то уволили (причем, непременно, за какую-то очередную дикую выходку), другие с тревогой уверяли, что преподаватель лежит в больнице из-за проблем с сердцем. Но без лукавства, все радовались отсутствию домашних заданий и жутких проектов с одинаковой силой.       Кристина терзалась одними только догадками и муками совести, но больше всего проклятым неведением — она так привыкла к постоянному обществу своего нелюдимого наставника, их общей страшной тайне, что не находила себе места. Все-таки неспроста месье Деко именно после их прогулки так внезапно исчез. Может быть она обидела его? Чем-то задела? Он написал ей короткое сообщение, уведомил, что пока их занятия придется отложить, но они обязательно все наверстают. Причину не объяснил.       Интересно, почему Кристина ему не поверила? Наверное, потому, что месье Деко никогда не откладывал занятия, учебу, образование на потом — это для него были вещи первостепенной важности.       Сама не сознавая в себе этого чувства, или его природу, Кристина обиделась. Обиделась за такую внезапность, за такую сухость… И сама стыдилась своих гневных мыслей. Месье Деко не обязан ей ничего рассказывать, отчитываться. Она ведь даже не платит за его уроки. Она ему никто — эксперимент, подопытный кролик. Да, он часто оставляет ее у себя на ужин. Да, делает с ней некоторые из его домашних заданий, которые у нее не получаются… Да, сводил в Оперу. Но и что с того? Он всего-лишь пытается проверить на ней величину своего собственного педагогического и музыкального таланта, как человек она ему не интересна.       Злосчастным для месье Деко поход в Оперу стал после того, как вернувшись домой, плотно запершись на все замки, скинув туфли и давивший его пиджак, он понял, что все равно задыхается. С его сердцем и в самом деле что-то было не так.       Он постарался к себе прислушаться, потом стал смеяться над собой, отрицать и спорить, а потом, в припадке гнева расплакался как мальчишка, которого несправедливо наказали, и который может разве что смириться с бессердечием этого подлого мира.       Его мысли, душу, и самое страшное — сердце, поразило чувство совершенно недопустимое, невозможное, несуразное. Чувство, от которого он бежал, которое себе запрещал. Тяжело привалившись к стене, Эрик пытался успокоить лихорадку своего сердца — жалкого подобия того горячего и большого, какое у него было когда-то в юности. Но как он ни старался, он не мог избавиться от наваждения — от светлого и нежного образа девушки, стоявшего перед глазами. Ему казалось, что он до сих пор ощущает тепло ее хрупкого, худенького тела, как в ту минуту, когда он вынуждено пересек все рамки приличия и нарушил ее личное пространство, когда прижал ее к себе и укрыл своим пальто. Он все еще слышал ее звонкий смех, видел ее улыбку, обращенную к нему.       Может быть ему только показалось? Может быть это только сон? Невозможная, прекрасная принцесса Грёза не могла вдруг взять и возникнуть в его жизни… Когда он впервые увидел Кристину, она была бледным призраком того человека, какого он знал сейчас, но уже тогда он заметил в ней эту искру.       С каким-то особенным мазохизмом Эрик вспоминал все связанное с его подопечной, и ее трогательную доверчивость, и наивность, доброту и жизнерадостность, и ее воинственный дух, и ее мужество. Он смаковал все их диалоги, все случайные и неслучайные прикосновения, жесты, и попутно думал о том, что ему-то надеяться не на что. Между ними чудовищная пропасть, образованная не только и не столько его безобразным лицом и телом, но и возрастом. Боже правый, да он ведь старше ее как минимум на двадцать лет! А еще он был знаком с ее отцом… Интересно, как бы Даэ отреагировал, скажи ему Эрик, что положил не только глаз, но и свое сердце на его дочь? Едва ли был бы очень счастлив и до слез растроган.       Эрик понимал теперь, что все силы, которые он вкладывал в свою выдержку, в то, чтобы охранять свое сердце от непрошенных чувств, канули втуне. И при мысли об этом, его охватывало такое отчаяние, что он терялся как загнанное животное, не знал, как быть, куда броситься.       В итоге бросился он на самую простую, истоптанную многими до него дорожку — начал заливать свои переживания алкоголем. Эрика не пугала перспектива спиться (а значит окончательно потерять надежду на какое-либо счастье), в те дни он не помышлял ни о чем, кроме как о желании забыться. Он размышлял о том, что в его возрасте, в его положении, такие вещи пережить трудно, невероятно тяжело. Живешь себе в беспросветном мраке, привыкаешь к нему, к его холоду и беспрерывной печали. Чуть меркнет огонек вдали — казалось бы, огонек надежды на лучшее, но ты остро чувствуешь, что жизнь твоя безвозвратно испорчена. Этот огонек только манит сладостным своим сиянием, но ничего не обещает. Так что лучше бы ты не видел этого огонька.       У Кристины есть ее дружок — Шаньи. Такой же молодой, чувствительный. Они будут очень милой парой, как это принято теперь говорить, а месье Деко выворачивало при одной мысли об этом. В отличие от него, Эрика, жалкого подобия человеческого существа, друг Кристины быстро бы оправился от боли разбитого сердца, быстро бы нашел себе новую радость, новую надежду. Молодость лечит. Это правда. Но Эрик никогда больше не найдет радости. Он и не захочет.       Он понимал всю мерзость его чувств к Кристине, понимал, что не имеет права даже пытаться посягать на то, что всегда было для него под запретом, но все равно его воспаленные мысли беспрестанно возвращались к ней одной. Добрая, ласковая девочка… Может быть она сможет принять его? Может со временем сможет полюбить? За этими приступами отчаянной надежды, всегда следовали сокрушения и выжигающая все дотла боль. Эрик лежал на заправленной постели, скрючившись, сотрясаясь в рыданиях, проклинал себя и свое поганое существование.       И все же… Он хотел для нее только добра. Он мог бы обеспечить ей безбедную, бесхлопотную жизнь, окружить самой трепетной лаской и заботой. Никто бы не смог так, как он. И потом, не ему ли одному она поведала трагедию ее жизни? Не ему ли одному открылась и доверилась? Даже ее дружок не знает, что она втайне берет частные уроки своей мечты. Никто, кроме Эрика, не знает, что она живет музыкой…       Эрик мог и дальше часами играть Бетховена, заливать в себя кагор и разговаривать с Амадеем, который только и знай себе поедает салат и ничем вокруг не интересуется. Увы, в очередной раз на пороге его дома появился кто-то, кто помешал ему сливать свою жизнь в помойку. Какое разочарование.       Когда в дверь позвонили, Эрик не сразу даже понял, что звонок раздается в реальном мире, а не в потустороннем — он все ждал, когда смерть возьмет его в свои объятия, спал с открытыми настежь окнами, в надежде, что его продует. Но звонок был самый настоящий, и звучал он так отвратительно долго, что мужчине пришлось встать, отыскать потерянный тапок, а затем, пьяно пошатываясь, выйти в прихожую. Только замерев перед дверью Эрик вдруг осознал, что к нему могла прийти Кристина.       Конечно! Как он не догадался? Он ведь ответил на ее обеспокоенные сообщения всего однажды, и то парой сухих фраз. Разумеется, его ласковая и добрая девочка пришла проведать его. В панике Эрик хотел было броситься в ванную, к зеркалу. Он так испугался, что не сможет встретить Кристину — ведь он без грима, с этой отвратительной дырой вместо носа. И как же от него разит перегаром… Но он догадался сперва посмотреть в глазок, и как оказалось, не зря.       На пороге стояла не нежная белокурая фея, а смуглый, дородный, с небольшим свисающим брюшком и сверкающими зелеными глазами мужчина — Дарий. Условный друг, как месье Деко называл его в глаза и за глаза. Дарий работал охранником в университете, а когда-то он был шефом полиции — его блистательную карьеру сгубило пулевое ранение в ногу, из-за которого он навсегда остался хромым и при трости. Сидеть дома или работать в офисе он не захотел, так и очутился в стенах Парижского университета — там всегда было чем заняться: можно и мыльные оперы на экране смартфона смотреть, как дома, можно и поистине удивительных историй наслушаться, совсем как на бывшей работе. Как-то так, слово за слово они и познакомились с месье Деко: Дарий сделал преподавателю замечание за то, что тот явился на работу без пропуска, месье Деко окатил его ледяным надменным взглядом и потоком ядовитейших ругательств, охранник в долгу не остался. Несколько лет они обменивались подобными «любезностями», а потом как-то так вышло, что одним осенним вечером пятницы они пошли вдвоем в кальянную. Эрик признал в Дарии чистокровного перса, у него и самого многое в прошлом было связано с Ираном. Так они и стали «условными друзьями». Из общего у них был только Иран, Эрик не позволял себе курить, ведь это вредит здоровью и портит голос, потому в кальянную они ходили раз в полгода, но даже такой дружбы обоим хватало выше головы.       Так что теперь Эрик был немало удивлен (он даже протрезвел), завидев Дария на пороге своего дома. Откуда он адрес-то его взял? — Убирайся к черту, я никого не жду, — Эрик лукавил, он давно ждал прихода белой горячки. — Не откроешь, вызову моих ребят, они взломают эту гребаную дверь, — парировал Дарий как ни в чем ни бывало. — Это незаконно, — хмыкнул Деко, делая глоток вина из полупустой бутылки, стоявшей на декоративном столике. — Да? Очень жаль, но мне плевать, я больше не коп. Так что ты либо открываешь, либо… — Ладно! Ладно! — взбешенный до крайности, Эрик отпер замок. — Откуда ты адрес мой взял, ирод? Ааа, наверное опять воспользовался своими треклятыми связями!       Дарий вошел в квартиру, и едва сдержал вздох изумления — роскошные апартаменты Эрика было не сравнить с его холостяцкой берлогой — пыльной и неуютной. Взгляд его метнулся к Деко, который с ядовитой радостью наблюдал за реакцией: испугается перс его уродства или нет? Дарий вздрогнул, мужественно сдержался, отвел глаза и спросил: — Ты поэтому перестал появляться в университете? Авария или?.. — Рождение, — холодно отозвался Эрик, сжав ключи в тонких паучьих пальцах. — И вас, господин проницательность, обманул мой фальшивый нос и тонна грима. — Раз так, — вздохнул мужчина, сделав над собой усилие, он снова посмотрел на друга, — позволь поинтересоваться, что с тобой произошло? Почему ты целый месяц прогуливаешь работу?       Деко прикрыл на секунду глаза, шумно выдохнул, потом, скрипя зубами сказал: — Тебе не должно быть никакого дела до того, что со мной. Я хочу умереть и все, дай мне спокойно это сделать. — Ах ты шайтан проклятый, — зло воскликнул Дарий, — как ты можешь такое говорить? — Мой вопрос остается открытым. — Я вчера слышал, как твое начальство обсуждало, что тебя пора выгонять. Эти двое джентльменов, как их там зовут, — перс почесал затылок, — достаточно громко говорили, что ты им страшно надоел своими выходками, и что легче найти тебе замену, чем и дальше с тобой мучиться. — Прекрасно, мне плевать, — Эрик отпил из бутылки еще. — Да посмотри ты на себя! На кого стал похож! Пьет спирт, как ишак на водопое. Рассуждает о смерти, строит из себя поэта-меланхолика. И не стыдно тебе? — Оставь меня, Христа ради, — устало отмахнулся Деко, — я устал от этой жизни, и уже порядком устал от тебя.       Дарий невозмутимо продолжал: — Это тебя кризис накрыл или кто-то разбил сердце?       Последние слова пуще всех прежних взбесили Эрика, так что бывший шеф полиции тут же сообразил — он попал в яблочко. И глазом не моргнув, он сказал: — Собирайся, сходим в кальянную, тут неподалеку есть неплохая. Я твоих этих радостей не понимаю, — он брезгливо отпихнул от себя ногой валяющуюся бутылку, — придется тебе разделить мои.       Какой-то неведомой силой этому бесстрашному персу удалось заставить Эрика умыться, нацепить фальшивый нос и даже кое-как загримироваться, причем, гримировать пришлось преимущественно глубоко запавшие и опухшие глаза, а не отсутствие носа.       В ароматном дыму, сидя на подушках, Эрик почему-то все же поделился своей болью, смазано, прерываясь, чтобы не разрыдаться, он упустил почти все самое важное, все подробности. Но даже эта малость была для него подвигом, ведь он не привык к откровенным и задушевным беседам. Может быть, сказалась его усталость, может быть не выветрившийся алкоголь, но так или иначе, Деко кратко изложил персу причину своих терзаний, а затем уронил голову на костлявые руки. — Дела… — наконец задумчиво протянул Дарий. — Но я так и не понял, а чего ты решил упиться до смерти? Радоваться же надо! Любовь это великое чувство.       Эрик тяжело приподнялся и бросил на мужчину страдальческий взгляд. — Ты издеваешься? — Нет, пока я вижу только то, что ты над собой издеваешься, решил и карьеру свою разрушить, и жизни себя лишить. — За карьеру мою не волнуйся, эти самодовольные засранцы, ничего не смыслящие в образовании, мне так надоели… Давно пора было бросить их. Нет же, мне детей жалко, которых вместо меня придут учить бездари. У меня все еще остается мое архитектурное бюро вкупе со строительной компанией — без университета я жил бы даже лучше и свободней. — Ну, такими темпами ты и без компаний своих останешься, — мрачно отозвался Дарий. — Так все-таки объясни, растолкуй старому дураку, почему, поняв, что тебе не безразлична эта мадам, ты решил свести счеты с жизнью? Она замужем?       Эрик снова вздохнул с присущим ему драматизмом и, смяв в руке салфетку, валявшуюся на столе, отозвался тихонько: — Нет. — Тогда что? — У нас с ней разница в возрасте… — Она старше, да? Ну подумаешь, с кем ни бывает, у меня вот брат женился, она его старше на двадцать лет, вдова… — Она меня младше, — сухо перебил Деко, чувствуя, как от мыслей о Кристине, его начинает охватывать знакомое сладостное волнение. — На сколько? — Дарий откинулся на спину и затянулся.       Он все еще не понимал причину такого состояния Эрика. Видимо, все-таки у них действительно очень разная культура, приходится пояснять все до мелочей. — На двадцать, наверное… С хвостиком, — эти слова дались месье Деко чрезвычайно тяжело. — Это же хорошо! Молодая жена — здоровые дети! — обрадовался Дарий, хлопая Эрика по костлявому плечу. — Ты везунчик! — Ты что, сбрендил? — вскинулся тот. — Она меня младше, ты подумай! Ты бы обрадовался, если бы ты был юной и красивой девушкой, и к тебе со своей любовью пристал немолодой мужчина, еще и с таким безобразным лицом?       От абсурдности ситуации Эрик был готов истерически смеяться. Плевать! Пусть его заберут в участок, пусть все косятся на него как на сумасшедшего. — Про лицо не знаю, но ты ведь при деньгах, при доме, уже устоялся в жизни — очень выгодная партия. Проблема только в твоем характере, молодая барышня с тобой ох как наплачется… — Я могу быть робким, как ягненок. Если бы только она меня полюбила… — Ох, не верю я… Ягненок ты больно хищный. Но да ладно. Ты бы лучше попробовал ее расположения добиться, жениться предложил. А то распустил нюни, лежит дома и себя жалеет. А мог бы дела совершать, подвиги там… Не знаю я как сейчас за девушками ухаживают в Европе, но когда-то мне нравилось читать рыцарские поэмы. Ты бы что ли тоже почитал, для разнообразия. Может эта твоя Дездемона еще и счастлива будет.       Эрик, конечно, до последнего пребывал в своей стихии — спорил с Дарием, язвил и отнекивался, театрально вздыхал. Но когда он вернулся домой, он уже нашел в себе силы убраться в квартире, и даже сходил в душ. Ему нужно было побыть вне стен университета еще пару дней, чтобы развеяться, восстановиться после кошмара, который он сам себе устроил. Но теперь дело было твердо решенное — он будет добиваться любви Кристины любой ценой.       Пускай это противно в глазах окружающих, пускай его осуждают, пускай его чувства кажутся нелепыми. Но он любит ее, по-настоящему любит, восхищается и вдохновляется ей одной. А такое сильное чувство не может быть дурно. Он не сделает ничего дурного, если отдаст свое истекающее кровью сердце доброму и нежному созданию на сохранение.       Студенты месье Деко были самыми прилежными, самыми упорными в своих трудах — они настолько его боялись, что за минувшие три недели, никто так и не рискнул не прийти на пару отсутствующего преподавателя. Он и сам имел честь в этом убедиться, когда в пятницу в конце ноября без предупреждения явился на собственное занятие в 08:30 утра, и обнаружил, что все студенты на месте, и все смотрят на него, как на ожившего мертвеца — кто-то в неверии, кто-то в ужасе. — Что ж, я весьма польщен тем, что мне удалось привить вам усидчивость и жажду знаний. Нам нужно нагнать пропущенное, так что надеюсь, что эти качества будут использованы вами по прямому назначению.       Он невозмутимо прошел к своему месту.       Кристина не сводила с месье Деко ошеломленного, но печального взгляда. По его виду она не смогла определить причину его долгого отсутствия, а он не удостоил ее даже мимолетным взглядом.       До конца пары, вымотавшей всех — и несчастных студенток, и самого преподавателя, который до хрипоты втолковывал девицам, что изучать проектирование так же важно, как дышать, месье Деко игнорировал поднятую руку Кристины, желавшей ответить на вопрос, его вечно пристальный, пробирающий до костей взгляд, избегал ее. Хотелось плакать, но Даэ мужественно сдерживалась, комкая в руках край шоколадного свитера.       Когда пытка закончилась и девушки посрывались со своих мест, как стайка галдящих птичек, месье Деко громко объявил, не отрываясь от изучения каких-то бумаг, которые принес с собой: — Даэ, будьте так любезны, задержитесь на минуту. Остальные свободны.       Кристина нарочно долго собирала рюкзак после занятия — надеялась, что ее попросят задержаться и ужасно боялась, что нет. И вот теперь, когда это произошло, она не знала чего ей ожидать. Мысли о месье Деко и его загадочном исчезновении, не только из университетской жизни, но и ее собственной, так измучили ее душу, что сейчас она чувствовала себя донельзя потерянной. Если он откажется продолжать с ней занятия, что ж, она мужественно это примет. Все-таки правда, пусть и горькая, куда лучше неведения и отчуждения, куда лучше, чем его глухое игнорирование ее персоны.       Подумать только, когда-то в таком же необъятном ужасе она подходила к столу месье Деко, опасаясь его резких слов, еще не зная, каким сердечным и добрым он может быть на самом деле. Его к ней доброта, его сила и уверенность передались ей, он смог вдохнуть в нее жизнь и огонь, без которого о карьере на сцене можно и не мечтать. И вот теперь все это куда-то подевалось — вероятно, укатилось вниз вместе с сердцем. Она стояла перед своим учителем, робко переминалась с ноги на ногу и силилась глубоко дышать, чтобы не дрожать. — Мадемуазель, — позвал ее бархатистый голос, и его обладатель наконец изволил оторваться от своих бумаг и поднять на нее пристальный взгляд, — вы хорошо себя чувствуете? Вы как-то бледны сегодня, впрочем, — тут месье Деко резко поднялся, — это не повод отменять наши занятия и дальше. Сегодня, даже если вы что-то планировали, вам придется от всего отказаться, потому что у вас будет урок. Моя ошибка, что вы так долго бездельничали, но в моих же силах все исправить, — заявил он весомо. — Не хочу, чтобы вы потеряли весь прогресс, который мы наработали моим потом и кровью.       Кристина так и не нашлась что ответить и что спросить, месье Деко снова ворвался в ее жизнь стремительным вихрем, ничего не объяснил, никак не прокомментировал. Но даже при таком раскладе Даэ была в восторге — без ее учителя, без партнера по «осуществлению мечты», ее жизнь сделалась серой и однообразной. Общая с месье Деко тайна, жирная нота опасности, приключения — все это делало ее такой невообразимо счастливой, прям таки героиней собственного романа. Но осознала она это в полной мере только после того, как исчез этот эксцентричный человек.       После пар, закончившихся чуть раньше, чем должно, она поехала домой, чтобы приодеться поприличней — почему-то без месье Деко она снова перестала наряжаться и прихорашиваться, как будто с его исчезновением ушел и весь ее запал, все ее желание видеть себя в расцвете своей юности и изящества.        Заодно ей хотелось выпить чаю и, может, немного распеться, чтобы уж совсем не позориться перед наставником. И какого же было ее удивление, когда дома она застала мадам Валериус — женщина сидела за кухонным столом и с чрезвычайно деловитым видом разбирала какие-то бумаги.       Покосившись на приемную родительницу, Кристина медленно прошла в кухню. — Привет, — улыбнулась она несколько нервно, силясь вспомнить, не оставила ли она чего-то компрометирующего ее на видном месте — всю неделю Аделаида отсутствовала дома, была в командировке, и вот вернулась, кажется, несколько раньше положенного срока.       Кристина поставила чайник на газ и бросила в любимую голубую кружку пакетик травяного чая. Руки ее так дрожали, что пришлось отказаться от ложки верескового меда, которая сделала бы напиток по-настоящему ароматным. — Здравствуй, моя дорогая, — вполне дружелюбно отозвалась мама.       Она собиралась сказать еще что-то — Кристина спиной чувствовала, что на нее направлен пристальный взгляд. — Как у тебя тут дела? — Все хорошо, скучно как обычно.       Какой же сухой и безжизненный диалог… Кристина до сих пор и не задумывалась, что их некогда теплые отношения стали такими натянутыми, будто они друг другу никто — так, соседки по квартире. И ей было стыдно и неловко, все-таки мадам Валериус растила ее и воспитывала после смерти отца, заботилась как о родной, но она ничего не могла поделать с этими изменениями, они были слишком разными людьми, и делиться с Аделаидой личными переживаниями значило для Кристины оставить дверцу в ее нежную душу распахнутой. А мадам Валериус никогда не церемонилась с чувствами дочери и без труда могла оставить в ее душе множество неприятных, несправедливых слов. Кристина научилась виртуозно избегать боли, поэтому стала все свои чувства, горести и маленькие радости оставлять при себе, или делилась ими с Мэг, Жамм или Раулем (с некоторых пор и с месье Деко, и иной раз с ним больше других). — Странно, — усмехнулась женщина, и Кристина с тревогой к ней обернулась, — я так поняла, что в мое отсутствие ты весело проводишь время. — В каком…       Она не успела испугаться, ровно как и не успела ничего сообразить. Ее мама подняла бумаги, которые до этого старательно изучала и развернула их к Кристине лицевой стороной — это были ноты романса, который Даэ повторяла в последние дни, его они с месье Деко разбирали еще в начале их занятий. Над вокальными строками громоздились красные закорючки, своей витиеватой формой напоминавшие больше эльфийский язык, нежели пометки. Эти обозначения своей твердой рукой набрасывал сам автор романса, чтобы Кристине было легче справляться с опасными моментами в произведении. — Кристина, скажи, разве мы не обсуждали это много раз? — женщина вздохнула и устало потерла виски. — Ты копалась в моих вещах? — воскликнула Кристина возмущенно, одним резким движением оказываясь возле стола и выхватывая дорогие сердцу ноты. — Нет, я не… — Тогда где ты их взяла?       В Кристине всколыхнулся невиданный доселе гнев, ярость и обида от того, что в ее внутренний мир, в ее укромное убежище ворвались силой, хотя она и делала все, чтобы этого избежать. Это была их с месье Деко тайна, только их и ничья больше. — Я зашла к тебе в комнату взять зарядник для телефона, свой я в отеле забыла. Это валялось у тебя на столе. — «Это», — Кристина подняла ноты в воздух, удерживая их двумя пальцами, — никак не мешает моей учебе в университете, который ты выбрала. «Это» мой досуг. Людям ведь можно иметь хобби? — Можно, — ровным и спокойным тоном отозвалась женщина, не сводя с дочери пристального взгляда, — только если эти хобби действительно не отвлекают. А твое вот что с тобой делает — посмотри на себя, тебя всю трясет, ты мне лжешь. Дальше начнешь учебу запускать… — Я тебе не лгу! — возмутилась Кристина, и ее бледные щеки ярко заалели.       Голос ее предательски задрожал, а в глазах стали собираться злые слезы. Она редко бывала в таких настроениях — практически никогда, хотя праведный гнев и был по природе свойственен ее натуре, извечно жаждущей справедливости. Просто зная себя, свои слабые нервы, Кристина старалась всегда держать себя в руках, не доводить дело до истерик. К сожалению, невозможно укрыться от всего, особенно если прячешься от бури в замке из песка. — А что-то мне подсказывает, что очень даже. Я погрузилась в работу, совсем перестала следить за твоей жизнью. Но ничего, главное во время спохватиться, теперь займусь тобой. — Мне не пять лет, чтобы мной заниматься, — отрезала девушка гневно, утирая рукавом глаза. — Ощущение, что пять. Кристина, ты пойми, ты уже большая девочка, давно пора понимать, что никому не нужные глупости, эти твои увлечения, больше смахивающие на нездоровый фанатизм — просто трата времени, которая ни к чему не ведет. Ты могла бы тратить свободное время на прогулки с друзьями, на походы на свидания, работу бы нашла… Нет, ты просиживаешь все дома, занимаясь музыкой. Для чего? Ты не станешь певицей, не сможешь этим зарабатывать…       Не став слушать, что Аделаида скажет дальше — наверняка опять что-то жестокое и несправедливое, Кристина сняла с плиты начавший свистеть чайник и опрометью бросилась в свою комнату. Ее трясло как никогда прежде, и она сама не понимала — от чего сильнее: страха, что все ее стремления, вся ее жизнь, все рухнет вот так в одночасье, от обиды или от гнева, пробирающего до костей. Она вдруг потеряла связь с реальностью, перед глазами стояла пелена, и в полнейшем забытье Кристина кое-как переоделась, с трудом застегнув на платье пуговицы дрожащими руками. Закинула в рюкзак какие-то вещи, может быть и не нужные, и все еще роняя на пол горькие слезы, выскочила в коридор. Там ей преградила путь Аделаида. — И куда мы собрались? — усмехнулась женщина, резво встряхнув черными кудряшками. — Гулять. — Не смеши меня, ты никуда не пойдешь.       Кристина дернулась в сторону, стремясь обойти маму стороной, но женщина опять преградила ей путь. — Я договорилась с подругой, — раздраженно ввернула Даэ, снова кидаясь прочь от расставленных перед ней рук. — Кристина, я очень устала. Мне твои нелепые истерики сейчас ни к чему. Возвращайся-ка в комнату, садись за учебу. — Пропусти меня, — потребовала девушка, бросаясь теперь уже напролом. — Я договорилась с человеком вместе позаниматься, и я хочу уйти. — Уйти? Ты серьезно? Ты не думаешь о том, как матери обидно это слышать? И все из-за какой-то глупости, юношеского максимализма. Из-за того, что ты никак не повзрослеешь.       Перед тем как захлопнуть за собой дверь, Кристина обернулась и сказала Аделаиде: — Если бы ты хоть раз задумалась о том, как мне обидно слышать, как ты унижаешь все то, что мне дорого…       Только оказавшись на улице в одном только платье, пускай и достаточно теплом, на холодном ноябрьском ветру, Кристина резко протрезвела. Гнев и злость отступили, оставив за собой шлейф из горечи и безысходности, и она разрыдалась, жалея себя, сетуя на свою несдержанность и инфантильность.       Какая же она глупая. Как можно было забыть ноты неубранными… Она ведь говорила себе тысячу раз, что всегда, даже если мамы нет дома, свои драгоценности нужно прятать для своего же блага. Вот чем теперь обернулась ее беспечность и лень. И зачем она начала кричать и грубить? Ведь можно было отшутиться, выдумать что-нибудь, тем более месье Деко учил ее как отвечать. Но теперь поздно, теперь они с мамой в ссоре, и ничего нельзя изменить. По крайней мере не сейчас.       И куда она теперь пойдет? Вернется домой, будет с униженным видом просить прощения за то, в чем не виновата? Нет, для этого в ней еще осталось слишком много гордости. А что тогда, замерзать на улице? Она и пальто забыла, а на дворе почти декабрь… Кому она посмеет навязывать свою бесхребетность, свои проблемы и общество? Терпеть ее смогут разве что Рауль с Филиппом, они точно не откажут ей в крыше над головой…       Содрогаясь от пронизывающего ее холода, от бурных слез, Даэ побрела к метро, шарахаясь в сторону от каждого прохожего, который с любопытством заглядывал в ее заплаканное лицо.       Деньги на поездку она все же не забыла взять, и то хорошо. В метро нашлись свободные места, и Кристина устроилась в самом конце вагона у стеночки, стараясь скрыть свое раскрасневшееся лицо и хоть как-то себя согреть. В какой-то момент ей удавалось выровнять дыхание и тогда она замирала, глядя в одну точку перед собой, не думая ни о чем, но потом возвращалась в неприветливую реальность и губы ее начинали дрожать.       Рауль поймет ее и обязательно найдет какие-нибудь добрые слова в утешение. Всегда находил. И не оставит на улице. Она потом вернется домой, потом как-нибудь объяснится с мамой… Все наладится. Она обнимала себя за плечи и ласково уговаривала не плакать.       Вопреки своему изначальному намерению пойти к братьям де Шаньи, пускай и несколько призрачному, Кристина, выйдя из метро на нужной станции, направилась вовсе не к дому Филиппа и Рауля…       Эрик поднимался в свою квартиру в полной уверенности, что у него в запасе еще полчаса до прихода Кристины — в самый раз чтобы привести себя в порядок и в последний раз осмотреть всю квартиру на предмет улик, которые могли напомнить о недавней драме, которая там разыгралась. Погруженный в свои радостные мысли, обдумывая план на вечер, удерживая одной рукой коробки с пиццей, которую он предусмотрительно купил в ресторане, чтобы побаловать любимую ученицу, другой вытаскивая ключи, он сперва и не заметил, что под дверью его квартиры кто-то сидит. Зато этот кто-то его заметил и зашевелился, испугав месье Деко и заставив его грязно выругаться.       К несчастью, и новым седым волосам на почти лысой голове Эрика, его брань услышала Кристина. Маленькая, съежившаяся под его дверью и почему-то заплаканная. Этот образ резкой и ослепительной вспышкой отпечатался в его мозгу, настолько ярко он контрастировал с нежной и веселой Кристиной, которая гуляла с ним по Опере и которая потащила его есть бургеры.       Бросив коробки на пол в парадной, ни на секунду не задумавшись о том, что ужин почти наверняка пропадет, Эрик сперва опустился на корточки, чтобы хотя бы зрительно оценить состояние девушки, понять, нужна ли ей первая помощь. Но Кристина не ответила ни на один из его вопросов, и только глухо смотрела на него, а потом вдруг расплакалась, спрятав лицо в ладонях, и мужчина увидел, что она сидит в одном только платье, не способном уберечь худенькую девушку от холода. Это пробудило в нем такие страшные мысли и опасения, что он сам совершенно несолидно задрожал.       Обвив руки Кристины вокруг своей шеи, он подхватил свою протеже как пушинку, и наскоро расправившись с дверным замком, внес драгоценную ношу в квартиру. Разговаривать сейчас с Кристиной было бесполезно, у нее была истерика, поэтому Эрик, не теряя времени, опустил девушку на диван в гостиной и стал осматривать на предмет видимых повреждений. — Все хорошо, моя дорогая, вы в безопасности, вас никто не обидит, — шептал он ей так ласково, так трепетно, как, казалось, никогда ни с кем прежде не говорил. И откуда в нем взялась эта нежность?       Он бережно ощупал и осмотрел на предмет ссадин ее тонкие руки, шею, ледяные ноги, но не обнаружил ни одной царапинки, ни единого видимого изъяна. Одежда тоже казалась целой, разве что возле лодыжки по колготкам побежала тоненькая стрелка.       Проклиная свою чертову беспомощность, Эрик взял Кристину за плечи и что есть силы встряхнул, надеясь привести ее в чувства. В голову лезли дурацкие правила оказания первой помощи, которые он, как преподаватель, обязан был изучать из года в год, но на кой они ему сейчас сдались, если Кристина не истекает кровью и не лежит без сознания. И почему на этих поганых курсах не учат как успокаивать рыдающую женщину? — Скажите мне, прямо сейчас, внятно скажите, что с вами произошло? Я не смогу помочь, пока не узнаю, — потребовал он, сжав ее нежное лицо между своих ледяных ладоней.       Больше всего он страшился, что она опять промолчит, и что он будет и дальше как глупец наблюдать за ее немыми страданиями.       Но губы Кристины разомкнулись, она с по-детски трогательным выражением всхлипнула и прошептала севшим голосом: — Простите меня, ради Бога, простите, мне так стыдно.       Эрик, стоявший перед ней на коленях, чтобы с его ростом иметь хоть какой-то доступ к ее телу, напряженно замер, ожидая, что его ученица скажет дальше, но, к его огорчению, голос отказался ей подчиняться и она, сделав над собой видимое усилие, что-то прохрипела.       Эрик мигом принес Кристине воды, и, не рискнув дать полный до краев стакан ей в дрожащую руку, сам поднес питье к ее губам. Вода дала девушке долгожданное облегчение. Ком, стоящий в горле, ненадолго отступил. — Спасибо, — сказала она тихонько, отчего-то глядя прямо в глаза своему наставнику. — Кристина, — начал Эрик внушительно, — я вас умоляю, скажите что-нибудь. Скажите мне, что произошло? Почему я нашел вас в таком состоянии, почему в ноябре вы бродите по улицам в чем мать родила?       Кристина болезненно смутилась его последнего вопроса — хороший признак, но он и сам смутился не меньше. И как с языка-то сорвалась подобная глупость? — Где ваша теплая одежда? — продолжил настаивать он, входя в раж и не давая Кристине ответить хотя бы на один вопрос. — Простите меня пожалуйста, я… Я не должна была вас так пугать. Не злитесь.       Эрик вздохнул, стараясь усмирить бешено колотящееся сердце. Давно он не испытывал такого ужаса, если подумать — никогда прежде. Ему не доводилось переживать за кого-либо, не знать и не уметь должным образом помочь. Всю жизнь он был предоставлен самому себе, и жалеть мог только себя, чем и любил иногда заниматься, когда в его одиноком мире становилось совсем уж паршиво. А Кристина…       Когда он увидел ее в слезах, опять в этих проклятых слезах, он был готов провалиться сквозь землю, остатки волос на голове рвать, четвертовать всех и каждого, кто посмел обидеть это кроткое создание. — Я не злюсь, Кристина, — ласково сказал он, неуверенно касаясь ее запястья длинными пальцами. — Скажите мне, где у вас болит?       Даэ отрицательно покачала головой, а затем губы ее вновь задрожали. — Мне очень стыдно перед вами … Зачем вы опять видите меня такой жалкой? Вы и так Бог знает что обо мне думаете. У меня ничего не болит. Я поругалась с мамой и зачем-то ушла из дома, и все потому, что она нашла в моей комнате ноты, сказала, что будет теперь следить за мной. И еще много чего сказала…       Этот сбивчивый короткий рассказ, прерываемый судорожными вздохами, дался Кристине с огромным трудом. Она откинулась на спинку дивана и замерла с закрытыми глазами.       Эрик, не разобравший в этом всплеске почти ничего, тем не менее ощутил весомое облегчение. Он знал, как тяжело Кристина переживает всякого рода ссоры, дрязги, как близко к сердцу воспринимает вещи, о которых и думать-то не стоит, и ему было больно видеть ее такой сломленной. Но все же, слава Богу, ей никто не навредил, слава Богу, никто не напал и не покалечил ее. — Мы поговорим об этом завтра, Кристина, — мрачно отозвался он, и, видя, что она снова дрожит, поспешно добавил. — Вам сейчас нужна горячая ванная, сытный ужин и отдых. Никаких переживаний и волнений. Я вам обещаю, эта проблема спокойно может подождать до завтра, ничего не случится, если вы сейчас немного отвлечетесь.       Он сходил в свою комнату и смел с полок на пол приличное количество вещей прежде, чем нашел приличное теплое одеяло. Пускай Париж не такое уж и холодное место, как родина Кристины, пусть у него дома с отоплением все в порядке, у одеяла была своя миссия — тяжелая ткань на хрупких плечиках должна была создать ощущение безопасности и уюта. Заменить Кристине объятия, которые он по ряду обстоятельств, не мог ей предложить. Руководствуясь этими благородными целями, Эрик бережно закутал Кристину, задержав руки на ее плечах чуть дольше положенного. Зависнув в нерешительности на пару секунд, он все же снова заглянул в свою спальню и принес Кристине Амадея. — Не возражаете против компании? Он немного воняет, но зато не разговаривает и не действует на нервы болтовней. Словом, очень благодатный собеседник, и ваш безумный поклонник.       Кристина хихикнула — ее теперь захватывала другая крайность. После мучительных слез, растерзавших душу, истерика обращается в обратном направлении и все становится втройне веселее, чем есть на самом деле, так что месье Деко ничего не стоило рассмешить ее.       Он постарался обустроить для ее комфорта и безопасности все — внес в дом все-таки уцелевшую, никем не тронутую пиццу, потрепанный красный рюкзак Кристины, который к несчастью тоже остался валяться возле двери, сервировал стол, а затем чертыхаясь, осознав, что едва ли Кристина будет в состоянии сидеть за столом, вернулся в гостиную и придвинул к дивану журнальный столик, на котором разместил тарелки с пиццей и вазочку с виноградом. Немного поразмыслив, откупорил бутылку вина и налил в бокал, который придвинул к тарелке Кристины. Даэ вскинула на учителя вопросительно-пронзительный взгляд голубых глаз. — Нужно снять нервное напряжение, — объяснил Эрик. — А вы? — А я не буду, у меня нервы всю жизнь натянуты. Кристина смущенно прикусила губу и неловко поерзала на своем месте. — Простите, что вам приходится со мной возиться. И уже не в первый раз. Я сейчас и сама не понимаю, зачем пришла к вам. Это ненормально, это просто странно…       Эрик протяжно вздохнул: — Вы не успокоитесь, если мы не обсудим все сегодня, точно я говорю?       Кристина осторожно кивнула, ей и в самом деле было страшно решиться говорить на такие темы с глазу на глаз с учителем. Делиться с ним переживаниями о своей матери, своей самой сокровенной болью — она готовилась подпустить месье Деко ближе, чем Рауля, который прекрасно знал о ее проблемах с Аделаидой. — Вы меня простите, я не о вашей матери разумеется, но Кристина, помилуйте, неужели вы собираетесь всю жизнь обращать внимание и слепо верить словам каждого недоросля, каждого глупца, решившего, будто он лучше вас понимает как вы поёте, что вы поёте, и стоит ли петь вообще? Эдак лучше сразу сложить лапки и ничего не делать, но и тогда не факт, что до вас не долетят оскорбительные речи, пускай и другого толка. Каждое утро, стоит мне выйти в Интернет, я вижу про себя и свое бесценное искусство гадости: то кому-то мой романс не угодил, то фирма моя «в край оборзела, застроила своими уродливыми кубиками весь пригород», — Эрик оскалился. — Ещё и какой-нибудь доброжелатель скажет: «Видел, что там про тебя настрочили?». Да, видел, конечно, целыми днями сижу и читаю, мне же больше нечем заняться.       Глядя в её доверчиво распахнутые глаза, Эрик, поддавшись душевному порыву, взял её маленькие ручки в свои. — Поймите, Кристина, мне больно видеть, как вас ломает наше жестокое общество. Общество, в котором людей раз и обчелся. Я могу защищать и оберегать вас, но я не вечен, и вы едва ли захотите, чтобы рядом с вами постоянно находился старый сварливый чурбан, поэтому вам придётся научиться показывать зубы. Я имею ввиду улыбку, — он хохотнул. — Я вовсе не хочу, чтобы вы сделались подобны грубым девицам, образ которых поэтизируют в наше нервное время. Просто научитесь с улыбкой реагировать на грубые выпады в ваш адрес, а лучшее вообще не реагировать, остальное предоставьте мне. Я заставлю весь мир содрогнуться под величиной вашего дарования.       Кристина толком и сама не поняла, откуда в ней взялась такая смелость, но щемящие душу нежность и благодарность, а может и едва только утихшая буря, толкнули её на столь решительный поступок. Всего на мгновение сжав тонкие пальцы месье Деко в признательном порыве, она прижалась к его худой груди, где быстро-быстро билось его сердце. — Спасибо вам, — прошептала она, растирая остатки слез по его рубашке, в её голосе, хоть заметно пободревшем, все же звучала странная, звенящая тоска.       Усилием воли Эрик подавил прокатившуюся по телу волну дрожи. Неужели так ощущается настоящее объятие? Простое, человеческое… Как мучительно сладко и горько одновременно. И как же хотелось дотронуться до этого нежного и трепетного создания, решившего по своей доброй воле подарить ему такую радость. — Ну, будет, будет, — Эрик, изо всех сил стараясь не выдать своего волнения, погладил девушку по волосам немного липкой от пота ладонью, и тут же её одернул. — Я научусь, обязательно научусь, — мужчина почувствовал, как Кристина улыбнулась у него на груди, а затем тут же взволнованно встрепенулась. — Но как этому научиться? — Об этом давайте завтра, вам нужно поесть, — настойчиво сказал он.       Месье Деко мягко отстранил от себя такое желанное тепло Кристины, и неловко улыбнувшись тут же нахмурился, и придвинул к своей ученице тарелку с пиццей.       Прекрасно заметив всю эту выразительную перемену настроений, Кристина поняла, что от её необдуманного поступка её наставнику сделалось неловко, и тоже смутилась. Чтобы больше не доставлять месье Деко беспокойств она с энтузиазмом, какой обыкновенно бывает у человека выздоравливающего, рвущегося к жизни, принялась за еду.       Вкусная пища, тепло, чувство безопасности, сильное эмоциональное потрясение, и, конечно, крепкое вино, достаточно быстро сморили Кристину. С её хрупкой конституцией это было неудивительно.       Эрик, в эту минуту делившийся с девушкой нелепыми историями из мира академической музыки, в котором он время от времени возникал с новыми своими сочинениями, был вынужден прервать свой интригующий рассказ, отставить тарелку в сторону и позаботиться о гостье.       До этого он собирался постелить Кристине в гостевой комнате, но поскольку у Эрика не было ни друзей, ни, следовательно, гостей, комната эта была пыльной и неубранной, а ещё он хранил там свои старые работы: башни из папок с чертежами и распечатанными подачами, горы измаранных нотных листов, к которым он изредка возвращался в поисках вдохновения — авось там найдётся интересный мотив. Словом, комната эта была не готова к появлению гостей. К тому же, Кристина уснула, завернувшись в тёплое одеяло прямо сидя на диване. Глядя на её растрепанные по плечам светлые волосы, Эрик думал о том, что если начнёт переносить девушку, она почти наверняка проснётся, а тревожить её беспокойный, чуткий сон совсем не хотелось. Он был так ей нужен.       Он не хотел показывать это при Кристине, но его страшно разозлило поведение её матери, это бессовестное вторжение в жизнь не девушки, но самой настоящей музы, которая призвана на эту грешную землю, чтобы творить.       Насколько нужно быть бесчеловечным существом, чтобы собственной дочери, пусть и приёмной, обрезать крылья, а значит волю к жизни? Смотреть и в упор не видеть её дарования. Давить её своим авторитетом так, чтобы при малейшей трудности Кристина пугалась и переживала.       Он думал, нет, он самонадеянно полагал, что проблема с самооценкой позади. Кристина казалась вполне счастливой, напоминала ему распускающийся прекрасный цветок… И что теперь? Очередное жестокое слово, и она снова закрылась.       Здесь определённо нужно принимать какое-то решение, нужно придумать что-то такое, что может помочь Кристине справиться с этим. Но что?