Мне нужно скрыть...

      — М-м, — протянул Горшенёв, так счастливо щурясь, когда рядом уже слишком заметно ощущался запах чего-то мучного. Проглотив желание восторженно выпалить что-то радостно-матерное, он придержал пальто Андрея, что в отличие от спутника до сих пор так ничего и не сказал. Мишу это нисколько не удивляло, Андрей, как и раньше бы его предпочтительно слушал, чем сам что-то рассказывать начал, так и сейчас.       — Проходите быстрее, здесь уже всё остыло! — прозвучал добродушный голос, видимо, откуда-то из кухни. Мама Андрея сегодня выглядела особенно очаровательно, а глаза в такой день сияли донельзя.       Мишка за руку Андрея хватает, как в старые добрые дни. Сжимает крепко-крепко, в глаза напоследок смотрит проникновенно, улыбается. Глаза его просто сияют от счастья. Андрей готов душу дьяволу продать, чтобы видеть его Мишу таким всегда.       Комната так привычна и красива. Андрей ощутил себя лет на пять моложе, как минимум. Словно бы только вчера он Мишку гнал спать, хотя сам спать и не собирался. Собирался только рядом аки Кощей над златом чахнуть, может, разве что не как он волосы рукой трепать своего «золотца», или пальцы переплетать.       Будто только вчера Горшок с радостными вестями прибегал к нему, рассказывая, что вот, только-только правильные ноты подобрал.       Вот, словно, только пара дней назад — и они снова часов в шесть утра со звонким смехом блуждали по улицам, дома которых окружали словно лабиринт. Бесцельно. Только друг для друга.       Миша никогда не повзрослеет. Это его стихия. И даже сейчас.       Стол встречает кучей разной еды, расположившейся там как цветы на поляне ранней осенью. А Андрей глядит куда-то вдаль, только больше утопая в воспоминаниях.       На этой же кухне, те же лет пять, или уже больше назад Андрей впервые Мише сказал, что любит. По-настоящему. За руки взял, к сердцу ладони прижимая, а тот разволновался так, что Андрей это почувствовал. «Люблю, — говорит, — так, что ты представить не можешь». Только они оба это прекрасно представляли. И даже, возможно, больше чем думали.       — Андрюша-а, — протянул тогда Миха настолько жалобно, что у Андрея сердце ёкнуло. Приблизился он к нему настолько, насколько только можно было, да своими вечно холодными руками Андрееву шею обхватил.       — Ты чего? — раздался Мишкин голос слева, и только сейчас Андрей он понял, что до сих пор глядел в какой-то угол, пока горшочек под названием «Никогда не начинай вариться, иначе скупой слезой не отделаешься» всё подкидывал и подкидывал подло прошлое в нынешнее. Вроде и не хотелось вспоминать, праздник всё-таки, а грустить, что это прошло уже — совершенно не хотелось. А вроде и одновременно с этим хочется только сильнее углубиться в то время, замереть и ощущать всё как вживую.       Со слов «А помнишь….» началось их совместное такое состояние, только на этот раз оно было гораздо короче, потому что Матушка расспрашивать начала. Спросила сначала, как на работе дела. После в шутку Мише улыбнулась — не обижает ли его Андрейка? Потом интересовалась, как всё-таки самочувствие. Как живётся отдельно, и хочется ли Андрею детей. Ну, конечно, как же без этого.       Миха так смущённо в пол глядел, пока Андрей думал, что вообще на такое можно ответить. Вообще да, конечно да, особенно когда под рукой сидит человек, которому ты доверяешь больше, чем себе. Но такой ответ был бы слишком простым. Разговор, похоже, было решено перенести.       Ёлка так светилась, а приглушённый свет переносил Андрея уж совсем в детские дебри воспоминаний. И даже тогда Миха всё равно как будто бы был где-то рядом. Всегда.       И только рука Горшенёва, которая так не вовремя, но так удачно оказалась на плече снова вывела Князева из своеобразного транса. Андрей всё ещё не свыкся что мама не против его соулмейта, а Миша бессовестно пользовался.       Глаза Мишкины горели огнём счастья, а Андрей только хотел удвоить его счастье и счастье своё — смотреть на него такого. Он и сам не заметил, как на собственном лице всё чётче читалась такая же улыбка.       — Миш, — начал он тихо, когда тот самозабвенно прикрыл глаза, а мама под предлогом излишних прикрас, как казалось Андрею из-за уже прекрасно выглядящих комнат, отлучилась. — Я хочу тебе кое-что показать. — Тот снова расцвёл, а Андрей потащился с ним в свою бывшую комнату.       Всё такая же местами неаккуратная, местами неприбранная. Но родная...       Стол, где лежала куча каких-то по сути ненужных уже бумаг. И нотных листов, сплошь исписанных. Как же без этого. Обои, редкими местами слезшие. Окно, которое претерпело и ссоры, и примирения, и «очень остроумные и ироничные», как называл их Андрей постоянно, шутки, по типу: «кавалер пришёл к даме, чтобы покорить её сердце!».       Андрей даже был уверен, что если хорошо поискать, можно будет найти тетрадь со стихами, которую он был готов показать только одному человеку.       Но в этот раз он обойдётся кое-чем другим.       — Пожалуйста, закрой глаза, — слышал Миша в затылок мурчащий голос, когда Андрей придвинул ближе к кровати стул и усадил его. — Я сейчас.       Ощущалось предвкушение чего-то неизвестного. Брови сами собой хмурились, и Горшенёв наверно был рад, что Андрей был за спиной. Не увидит потому что. Но не от страха хмурились, волнение, да и только. Но мало ли, вдруг это могло бы Князева обидеть.       За спиной шуршание слышалось, а Миша нутром чувствовал улыбку Андрея. Когда рука на плечо опустилась, успокоился ещё больше, и сам заулыбался.       — Сейчас, — пролепетал Андрей. Взял Мишкины руки в свои, сконструировав после своеобразную «лодочку». — Открыва-ай, — проговорил он тихо, перед этим сунув в ладони что-то, что напоминало книгу. Как оказалось, книгой это «что-то» и было.       Глаза Горшка расширились, хотя он глянул только обложку, на которой красовалась дата, выведенная, видимо, вручную. Дата, что заставляла сердце отбивать неравномерный ритм. Словно проверяя материальность, он пальцами по переплёту и кожаной обложке водил, кривя улыбку.       А Андрей чуть голову наклонил, едва не на плече уместив. Выдохнул как-то болезненно, по-видимому, тоже, очень, очень переживая о чём-то. Обнял за шею, а руки вниз опустил. Почти рядом с руками Миши.       Тот что-то промямлил совершенно неразборчиво, и боязливо и аккуратно он открыл первую страницу. Рука его тотчас к лицу метнулась, а Андрей в лицо глядит: глаза чужие на мокром месте.       — Ну чего ты? — говорит заботливо, присаживаясь на кровать рядом, слезу утирая. — Миш, ну не мог же я выбросить. — Говорит, и сам чуть не плачет.       На измятой временем странице красовался гербарий: одного крохотного одуванчика, едва сохранившего лепестки, а рядом венок, так же едва сохранивший первозданный, прекрасный вид.