***
«Употребить нецензурную лексику в речи и употребить её в собственных мыслях — совершенно разные вещи, правильно?» — пронеслась мысль в голове Андрея, прежде чем в ней же пронеслось бы непозволительное слово «пиздец». Собственно, так и случилось. Проходила только первая пара, однако она шла, а не начиналась. Возмущённый взгляд пожилого преподавателя, что так старательно распинался у доски, Горшенёва совершенно не пугал. Послушав недолгую речь о том, какой же он плохой и как же ему стоит опасаться последствий своего разгульного поведения, Мишка совершенно привычно присел рядышком с довольно, прямо сказать, охуевшим Князевым. Слышать слова, схожие со словами абсолютно любого родственника, о том, как плохо влияет такое отношение к жизни на саму жизнь — привычно. Обыденно. Так же обыденно, как видеть осколки упавшего на кафель графина. — Что на этот раз?.. — раздосадованно прошептал Андрей, оглядывая его новую появившуюся царапину на левой щеке, что была ближе к скуле, отчего хотелось верить, что она малозаметна. — С кошечкой общался, — очевидно, «слегка» приврав, ответил Горшенёв, выдавливая какую-то слишком кривую улыбку. Графин, от которого остались лишь осколки стекла, увы, не спас розу, хранившуюся в нём. Излишне укоризненно что-то проговорив, что явно снова было шуточным упрёком непокорному и «аморальному» Горшку, Андрей потянул его руку под парту, любвеобильно переплетая пальцы. Интерес к тому, где он опять нашел новый комплект ссадин, или даже синяков, проще сказать, безмерно мучил Андрея уже к концу занятия. И естественно, под новые странные шуточки однокурсников, что подмечали новое достоинство в попытке подколоть, Миша потянул за собой Андрея за очередной порцией никотина. — Лучше бы за собой так пиздато следили, — пробормотал он, открыв кран и для виду смочив ладони. В момент, когда он сунул в рот надломленную на конце сигарету, он невольно сомкнул с двойной силой челюсти, чем помял её только больше. — Да блять! — оглядывая жертву своего деяния, проговорил Мишка, махнув рукой и еле как придержав её у протянутой зажигалки. — Спасибо. Незначительно тихо проговорив «не за что», Андрей продолжал глядеть на друга, что, в свою очередь, уныло смотрел в угол подоконника, где застыли в смертной агонии мелкие мошки. Выражая при этом своими же проскальзывающими мимолётом эмоциями невысказанные мысли. Невольно. Наверняка, в случае, если бы он догадывался об этом «недостатке», ему бы захотелось избавиться хотя бы от такой эмоциональности. — Я это… Пиздец я тупой, да? — оканчивая гробовую тишину голосом, вновь осипшим от глубокой затяжки, спросил он тоскливо. — Нахуй я вообще пришёл, лучше бы ко второй прихуячил, не напоролся бы на… На него. На них. Зачем-то уместив руку на его плече, Андрей вдумчиво пялился в не самую чистую стенку. Казалось, надписи, расположенные на ней, были здесь даже раньше самого первого его визита. — Это я тупой, на кой-то хер с тобой прикуриваю, а сигарета потом сама собой дотлевает. Негромкое мычание, значение которого Андрей предпочёл не спрашивать, чтобы лишний раз не надоедать занудством, было ответом на его самокритичное замечание. Не хотелось думать о том моменте, когда придётся откинуть так и не закончившуюся сигарету, снова хватая поникшего Мишу за руку и спеша на очередной «час расправы». — Скажи честно, эта царапина не сегодняшняя, да? — спросил тихо Андрей, еле ощутимо уложив прядки за его ухо, что казалось, терпеть не мог Горшок, потому как уложенные у него волосы увидеть, возможно, можно с меньшей вероятностью, чем видеть отсутствующего преподавателя на паре дольше пятнадцати минут. Точнее, не видеть. — Ну да, правда. Не бойся только, пожалуйста, — глаза его снова с неуловимой грустью притягивают к себе взгляд Андрея. —…Я-то постоять за себя смогу, — с новой печальной улыбкой говорит тот, пока рука Князева невольно опускается. — Только с «помощью» алкашки. Всё так просто, как в последний день живёшь. — Мне кажется, тебе это вообще не нравится. — Ну-у, об э-этом я только на следующий де-ень думаю, — растягивая слоги, задумчиво ответил он, от внезапного громкого звука покосившись за угол, на распахнутую кем-то дверь в коридор. — Конечно, не нравится. Кому понравится быть потомственным алкашом? — куда тише спросил тот вопрос, что уже не требует ответа. Шум из коридора напрочь испортил тишину, позволяя снова лицезреть не самые приятные лица. Лица, обсуждающие всё что только можно, начиная от свежих сплетен и заканчивая суждениями насчёт того, какой же ублюдок оклеветал бедную Наденьку на стенке женского туалета столь дурными словами. Возможно, из-за не шибко длительного общения, разговоров на интимные темы совершенно не было. По крайней мере, до недавнего момента. Слишком часто звучали куда более личные фразы, куда чаще Андрей слышал, что все, кто называли Мишу клоуном, были по факту правы. Чаще всего, от него самого. «Нихуя серьёзного, а только до бутылки доберусь, и подавно» — было любимой. Счёт дней шёл в голове будто бы непроизвольно, и приближающаяся среда, за что Андрей безмерно себя корил, его пугала. Не только из-за того, что, по словам Горшенёва, в квартире будет переизбыток алкоголя. Хотя, отчасти, и поэтому тоже. Но и по причине того, что снова придётся влиться в неизвестную компанию. Ненадолго. Радовало то, что будет возможность попросту отсидеться рядом с Мишей, что, очевидно, знал куда больше людей, чем сам Андрей. Отсидеть выдавшийся шанс испробовать хмельное, с надеждой глядя в будущее и представляя, что оно не будет столь же неприятно, как временами представлялось в голове. С ещё одной надеждой на то, что это шанс отдохнуть, а не нажить неприятностей.***
Настаивать на том, чтобы довести Андрея до места, Горшенёву не пришлось. По его собственным словам, идти предстояло недолго, потому заранее решено было преодолеть путь пешком. Дворы выглядели неприветливо, особенно в такое вечернее, еле освещённое время. Конечно, с пустыми руками к имениннику приходить — вообще не вариант, но в великую радость незнакомцу, Андрею, за ближайшее время удалось хотя бы выведать его имя. Разбираться в чьих-то статусах было не в его интересах, однако не услышать за весь день то, что это весьма важная шишка, было сложно. Посматривая изредка на Мишку, дабы убедиться, что хотя бы он держит ситуацию под контролем, Андрей заприметил снисходительную улыбку, отчего уверенности только прибавилось. Остановившись у поворота и свободной рукой потрепав Князева за плечо, тот негромко проговорил: — Можно у тебя кое-что попросить? — сначала насторожившись, но после услышав его голос, Андрей спешно кивнул. — Не дай мне себя до белочки довести, пожалуйста, — застыв взглядом напротив чужих глаз, проговорил Горшенёв, казалось, даже не моргая. — Х-хорошо, — сглотнув ответил Андрей, мысленно подмечая, что на плечи возлагается ответственность за двоих. — Не дам напиться ни тебе, ни себе, — сказал тише он, уже будто бы обращаясь к себе.***
Подъезд у дома оказался весьма недурным, однако также недурно и загажённым. От местного колорита оба пришли в культурный шок, хотя отступать было поздно. Дамочка, что Андрей из чистой культурности лишь в мыслях назвал бы дамой лёгкого поведения, напару с заурядным кавалером встречала у дома, будто вахтёр. Сложности для того, чтобы догадаться, откуда сия миледи вышла, не потребовалось вовсе. Сегодня, ближе к ночи, эта квартира возьмёт ответственность за многое. «Надеюсь, того стоит» — только и было девизом Андрея уже на лестничной площадке, и «Надеюсь, не сорвусь» — уже у двери. Как оказалось, последнее могло быть как обращением не только к Князеву, так и не только по отношению к алкоголю. За дверью слышались недовольные возгласы, после которых со страшным грохотом ей пришлось отвориться. Достаточно высокий, хоть и худощавый парень стоял в проёме, придерживая бедолагу-дверь. Первым его «словом» оказался неистовый смех, срывающийся с уст, из которых еле как можно было сцедить громогласное: «Пиздуйте назад в песочницу». В ноздри забился тончайший запах спирта, вперемешку с кисло-приторным и неприятным душком сигарет. То ли самых дешёвых, то ли самых лёгких. Не исключено, что всё сразу. Примечания насчёт возраста явно были некстати, однако это настолько быстро пронеслось в голове, что предъявить ответно то же самое Андрею не удалось. С лёгким испугом глянув на Горшенёва, он мысленно отсчитывал уже десятую, на удивление, секунду. Как ему жаль было этого, похоже, абсолютно не знающего Горшка парня. С горящим от возмущения взглядом, он собирался указать неудачливому незнакомцу на его неправоту, однако показавшийся в проёме их общий знакомый сделал это куда более мирным путём. Андрей уже у самого входа ощущал слишком сильную необходимость ни на шаг не отступать от Миши. Просто потому, что тот обладает довольно очевидными аргументами в споре, на что уже не требовалось доказательств. …Увы, столь культурная обитель могла так и не впустить охочую различных неприятностей парочку. С самого начала это мероприятие смердело похотью, оттого, что буквально каждый присутствующий уже был достаточно навеселе. Поздоровавшись словесно или жестом с некоторыми из тех, кто находился на кухне, Миха поволок Андрея за тем, чтобы урвать свою часть. Экспериментальное смешение всех видов здешнего алкоголя его не интересовало, потому хватило и этого. — Видишь? — указывая на комнату, в коей из-за ракурса казалось, что мебели вовсе нет, проговорил Горшок. — Ага. — В ней вообще никого нет, видишь, да? Выпрямившись и завидя, что тот говорит правду, Андрей снова кивнул. — Ну и… — поддев ногтём наклейку на стекле бутылки, пробормотал Миха, запнувшись: — Если эти ёбики совсем от алкашки в мир иной уйдут, знаешь куда идти.***
Небольшая компания, что была в отдалении от кухни, словно всем своим видом твердила, что зависимость — не приговор. Хотя бы потому, что некоторые, не учитывая всего плохого, стояли ровно. Словно мухи у варенья, несколько барышень слиплись около молодого человека, что судя из усмешки Мишки и его бестактных намёков, и был хозяином мероприятия. Ткнув Князева в бок, тот снова прыснул в кулак, намекая, что зрелище будет весьма занятным. В отличии от парня, что встречал их прямо у двери и оказавшегося всего лишь гостем, остальные смотрелись на пару лет старше. Хотя, возможно, он просто не хотел тратиться на сигареты. Андрей да Миша даже хлебнуть очередного глотка не успели, как довольно громкие, нечистые и грубые, словно вопли инструмента, звуки сменили хоть и неполную, но тишину. Гитара. На руках, ране державших инструмент весьма свободно, красовались напульсники. — Блядск… — только и пробормотал Князев, завидя знакомую всем довольно сомнительной славой Наденьку, что буквально висла на шее у парня, мучающего инструмент. — Блядская Надя. Кисть её буквально кружила пируэты кончиками пальцев на чужой коже, пока кавалер, в попытках впечатлить, терпел крах. — Тебе бухло уже который раз помогает быть куда менее культурным, — не скрывая своей задорной улыбки во все тридцать два, проговорил Горшенёв. Тридцать. Ну, или двадцать восемь. С половиной. — Не бойся сказать плохое, если это правда. — Почесав подбородок, он возразил сам себе задумчиво: — Я — плохой пример, потому что пизжу плохое, даже если это неправда… Но всё-таки. — Ну… Уже сказал, — подхватив его весёлый вид, сказал Андрей. Почти никто не осмеливался возразить столь неумелому музыканту, кроме энного возгласа где-то в толпе. — Играть лучше сначала научись, — беззлобно и даже с долей наставничества проговорил Миха, поддержав голос, что до сей поры оставался у всех в тайне. — Напульсники для такой показательной игры крайне необходимы, — сказал он с загадочной улыбкой, уже тише, обратившись только к Андрею. Звучный и внятный голос сыграл с ним злую шутку, и, в отличии от не слишком громкого гласа со стороны, его «замечание» заметить очень просто. Ко всем прочим уже устоявшимся слухам ещё не выветрилась весточка о его весьма неудачных «распутных» попытках отыскать себе пару, что, возможно, на этот раз не было в минус. Наденька сию секунду пожелала показать всё своё недовольство задорными комментариями в духе: «Как будто ты умеешь». Андрею же пришлось пожалеть о своём здесь нахождении, хотя это было уже не первый и явно не последний раз. — Щас она охуеет, — проговорил он мимолётом, вручая Андрею свою полупустую бутылку. В мыслях Князев уже ему аплодировал, ведь оба до этой поры не взяли ничего больше. Доказывать своё явное превосходство в игре Мише не пришлось, пришлось его демонстрировать, ведь гитара, что и Андрей тоже прекрасно знал, — его стезя. Можно было совершенно не стараться, соревнуясь с этим «гитаристом», и, оказавшись в своеобразном кругу из зевающих лиц, Миша отречённо, однако совершенно своевольно не глядел ни на одного. Потрепав струны в некотором задумчивом состоянии, на ходу придумывая мелодию, тот убедил всех вокруг в том, что гитаре в неумелых руках не жить. Вид довольно «диких» и напившихся тел страшил тем, что виделось это совершенно с другой стороны. С иной, куда более трезвой стороны. Потому, произнеся вдохновляющую речь о том, что таким музыкантам, как он, лучше никогда не сдаваться, Горшенёв сразу потащил Князева подальше, вглубь квартиры, где людей к концу мероприятия было куда меньше. Если вообще было. — Ёб… — вырвалось у Андрея, что едва удержал палец под хлещущей струёй воды. — Ледяная же! — Зато освежает, — говорит Миша в ответ, пока Андрей пытался удостовериться в том, что пальцы после такой водички вообще чувствуются. — Теперь даже мать родная не узнала бы, — мокрыми руками сгладив пряди, что точно не дало бы им шанса сбежать, глядя в отражение сказал Горшенёв, наконец прикрыв кран. — Я сегодня при параде, кстати… Догадаться, к чему была последняя фраза, Андрею удалось лишь у открытой форточки, когда его благородных пожертвований в виде зажигалки или сигарет не потребовалось. Форточки, в той одинокой и небольшой комнате, что была забыта даже хозяином квартиры. Без жалости глянуть на мусорку было нельзя, ведь мусорных пакетов была туча. — Надька, наверное, не знает ещё, что у этого… Что у него за напульсниками. Точней, за напульсником. — Сморщившись после взгляда на пепельницу, что, словно мусорка, была заполнена до краёв, прошептал Миша, уже не зная, куда теперь деться пеплу. Окуркам, к слову, тоже. — Ну не в окно же, блять, они сигареты кидают! Не по-человечески это, — возмутился негромко он, оглядывая комнату. — На весу, наверно, можно… Не касайся её, вот и всё, — посоветовал Князев, скептически покосившись на пепельницу. Хотелось верить, что верить в это есть хотя бы шанс. — Разве не для гитары он их нацепил? — переспросил негромко он. — Покрасивше чтобы было. Они-то явно его «мастерству» не помогут. — Не только, — улыбка блеснула по Мишкиному лицу: — У него с Серым договор же. С Серёгой, в смысле. Он же их не только когда играет носит, понимаешь, да? — Недолго, думаю, протянут тогда. Всё равно же кто-то узнает. — Ну вот, я же знаю, — казалось, улыбка блистала чаще на устах, однако вовсе не по причине горячительного пойла. — Хорошо, что мы не бухали почти. Типа… Не хватало… Здесь ещё отрубиться. — Луна уже взошла выше, поблескивая от окна голубыми разводами на глазах. — Можно у тебя переночевать? — внезапно спросил Горшенёв, взглянув ответно на Князева, что зачарованно вглядывался в его медную радужку глаза. — Если таким, да в такое время, прийти домой, то… Лучше вообще не приходить. — Без проблем, — с тенью улыбки сказал Андрей после того, как они уже сговорились с тем, что лучше всего закончить резвую «ночёвку» на такой спокойной ноте.***
Чёрный кот перебежал дорогу. — Луна красивая. — Отозвался сбоку Мишка, что едва не наступил на хвост наглецу, пока сам завороженно глядел вверх. Любил он подмечать мелочи. Ахнув от юлившего у ног кошака, он продолжил: — Ой… Ну, она светит… — Приятнее солнца, — закончил за него Андрей, косясь на звёздное небо. — Людей вообще нет, — облокотившись о стенку и мечтательно глядя на луну, продолжал Горшенёв. — Которые… Такие же как я. Андрей непонимающе промолвил: — Как ты?.. — Ну… Злых, — коротко ответил он, нахмурившись и опустив взгляд. — Никто не любит показывать эмоции. Видеть тоже. — Снова услышав в ответ лишь тишину, он продолжил: — Ну вот тебе, например, понравилось видеть, как эта… Как Надька этого олуха своими дойками к стулу прижимала? — Нет, конечно. — Ну и я о том же! — разведя руками, сказал он, глядя в Андреевы глаза. — Не берём во внимание, что эта блудница ко всем так ластится, ты понял, о чём я. Зачем, по-твоему, мы за руки берёмся только когда знаем, что никто не будет видеть? — Ну-у, — протянул Андрей в ответ, пробежавшись глазами по стене. — Это другое. Почему ты думаешь вообще, что ты злой? — возразил он наконец, ведь это его волновало больше предыдущей темы. — Потому что, блять, по-злому отношусь ко всем. Никто ничего не понимает, поэтому и злой. Разве можно меня добрым назвать, особенно если услышать только то, сколько лиц повидало… — Легко похлопав по костяшкам правой руки, сказал он: — Почувствовало даже. Я вообще сказал бы, познакомилось… С кулаком моим? — Кто знакомился, знакомился заслуженно. — Ну… Типа того. — Затоптанные классики, черченые мелом, еле виднелись на тропе, по которой изредка Мишка проводил подошвой, словно размазывая сигарету об асфальт. — Ты… Тебя нельзя считать. Я уже говорил, вроде. Ты понять меня сможешь, Андрей, это как минимум. — Всё равно иногда мы показывали… Такое. — Уже давно вновь разлохмаченные Мишкины волосы Князев снова зачёсывает назад: — И даже иногда на людях. Негромко рассмеявшись, Миха только возражает: — Всего один раз! Там дождь был, никто ничего не видел. А те, другие, ручаюсь, никто даже не заметил! — Сейчас тем более, — уместив руку на плече Горшенёва, проговорил Князев, казалось, тише журчания воды в самой далёкой отсюда речке. — Ни души. — Ты меня провоцируешь что ли? — довольно улыбаясь, кажется, довольней даже кота, коему подали сметаны, спросил Миха. — Возможно. — Лбы их соприкоснулись. — Тогда у тебя пиздец как охуенно получается, — произнёс лишь только Горшенёв, принципиально коснувшись губами именно левого уголка чужих губ, ведь в памяти прекрасно отложился тот недавно минувший день. — Ну вот и похуй тогда будет нам на тех, кто вникнуть ни во что не способен. На его устах словно собралось множество вкусов, начиная от горького, что возник по вине сигарет, легко-кислого привкуса алкоголя ближе к середине нижней губы, и заканчивая неясно откуда взявшейся сахарно-сладкой сладостью уже немного выше. Возможно, вкусов было куда больше. Оставляя влажный, мокрый след на верхней губе Миши, Андрей даже сквозь прикрытые веки ощущал его, как хотелось верить, искреннюю улыбку. Это даже нельзя было назвать поцелуем. И возможно, не только Андрея это не устраивало, поскольку куда более настойчивый Мишка сумел преодолеть препятствие в виде чужих губ. Комментарии, подметившие бы неопытность Андрея в этом плане, пришлось отложить. Если, конечно, не вовсе искоренить. Смелее языком погладив дёсны, Мишка вновь плавно прошёлся по нижней губе, еле ощутимо прикусив её и наплевав на возможно излишне обильное количество слюны. В тех же недолгих поцелуях такого несмелого Андрея, что были еле ощутимы для Миши, ему всё же удалось ощутить слабозаметный солёный вкус. Столько разных вкусов только одного действия, образующих смешение, что манит магнитом коснуться ещё. Андрею было легко понять, откуда солоноватый привкус нашёлся на губах, ведь губы те были заядлого любителя прокусывать их. Может быть, в такие моменты это чувствовалось приятнее. Поэтому не страшно. Мир будто бы окрасился в магический небесный цвет, холодные оттенки наконец выбрались на свободу, показывая свою красоту только лишь в тёмное время суток. Сапфировые глаза Андрея словно превратились в радужку цвета индиго, в коей, казалось, можно было даже увидать своё отражение. — Слаще сахара, — с усмешкой проговорил Андрей, охватив руками Мишкину шею. — Коварней пьянства, — тихо утвердил тот, выдыхая прямо напротив чужого лица.