Верни меня к жизни

      — Во-первых, ты должна понять, что я никакое не видение, ни галлюцинация или что-то еще. Я понимаю, тебе сложно это осмыслить, но и мне до сих пор странно от того, что ты меня видишь. Я впервые сейчас с кем-то говорю за последние месяцы. Всё, что я знаю, так это то, что я смог выжить после того, как пытался свести счёты с жизнью. Я помню, что очнулся в больнице. Однако, когда я поднялся, то увидел помимо остальных людей ещё и себя, лежащего с кучей проводов и трубок на больничной койке. Никто меня не слышал. Никто меня не видел. Я тогда было подумал, что я призрак, хотя никогда не верил в подобную чушь, но не тут-то было. Очень скоро из разговоров я понял, что нахожусь в коме. И в общем-то это всё! А здесь я оказался просто потому, что годами ранее здесь жил один мой знакомый до момента, как он переехал. И мы часто бывали здесь, так что я, можно сказать, пришел из любопытства взглянуть, кому он продал дом, раз уж теперь у меня есть такая возможность. А тут ты. Ты, которая впоследствии дала мне понять, что я всё-таки видимый. Слушай, я бы и сам на твоём месте это воспринял как галлюцинацию, но тебе просто нужно принять факт того, что ты особенная, и можешь видеть то, чего не видят другие!       Пока Найл говорил, Камилла слушала его не отрываясь, и медленно вникала в происходящее. Найл говорил так, что, казалось, с его слов поверишь во что угодно.       Девушка выдержала паузу, стараясь переварить сказанное, громко сглотнула и заговорила хриплым голосом:       — Но я вовсе не особенная. Я самая обычная девушка. Я никогда не замечала в себе ничего необычного, Найл…       — Но теперь-то заметила. Лучше поздно, чем никогда, не так ли?       Она начала медленно вставать.       — Так, значит… Это и впрямь ты? Просто… Без оболочки? Но это и есть ты?       — Самый что ни на есть я. Найл Хоран к вашим услугам. Хотя вообще-то никакие услуги я тебе оказывать не собираюсь. Лучше скажи, как тебя зовут?       — Камилла.       — Что ж, рад знакомству, Камилла. Хоть оно и происходит в таких необычных обстоятельствах, — уголки его губ дёрнулись в легкой улыбке. — То есть, ты и впрямь видишь меня как живого? Просто я-то не знаю, как я выгляжу, я даже в зеркале не отражаюсь.       — Ну, возможно, сквозь тебя немного пробивается свет окна, но на первый взгляд…       — Ну и жесть! — усмехнулся он, заставив Камиллу улыбнуться сквозь слёзы. — Уверен, ничего более странного в твоей жизни не происходило и уже не произойдёт.       — Если честно, я столько натерпелась за последнее время, что пора бы мне ко всему привыкать, — пожала она плечами, подошла к кухонному столу и как ни в чём не бывало продолжила готовить тесто для оладьев.       — Что же у тебя произошло? — Найл присел за стол, с интересом глядя на девушку.       — Долгая история.       — Все вы любите так отвечать. Так значит, ты переехала.       — Да, несколько дней назад…       Пока она готовила, она даже не задумывалась о том, насколько обыденной, милой и непринужденной была её беседа с Найлом. Казалось, словно они знакомы уже годы, а он вовсе не призрак, которого видит лишь она одна.       Она села за стол и принялась за оладья. Всё то время, что они говорили, ей очень хотелось задать главный вопрос:       Зачем?       Зачем он пошел на самоубийство?       Но она боялась. Сама не понимала, чего. Возможно, что такой вопрос может его ранить? А уж она точно не хотела причинять боль Найлу, особенно в такой ситуации.       — Это так странно. Возможно, то, что я сейчас скажу, плохо, но мне вдруг захотелось впасть в кому. Хотя бы на часок. Тебя никто не видит, можно переместиться, куда захочешь. Подслушать, подсмотреть. Это же интересно.       — Поверь, это надоедает уже через неделю, и ты хочешь обычного общения. Хочешь, чтобы всё было как раньше. Быть человеком, а не просто… Сборищем энергетики. Облачком? Многого лишаешься, пребывая в таком состоянии…       Найл загрустил, а его задумчивый взгляд упал на угол стола.       — Но вместе с тем многое получаешь взамен. Слушай, если бы я была на твоем месте, я бы, наверное, столько всего придумала и сделала, что не могла сделать при жизни!       — Перепробовал все, о чем ты думаешь, в один день.       Немного погодя, она спросила:       — Ты… Ты же не можешь есть, верно? — она знала ответ на вопрос, но, исходя из своей доброты и гостеприимства, подвинула ему тарелку поближе, на что Найл лишь усмехнулся.       — Нет, детка, ни есть, ни спать, ни прочие прелести жизни. Самое ужасное то, что я даже не могу включить телевизор.       — Боже, давай я тебе включу!       — Серьёзно?       — Ну, конечно! Пошли! — она встала и хотела было взять его за руку, однако промахнулась и опомнилась.       Они пришли в гостиную, и Камилла быстро нашла канал про гольф.       — И всё-то ты знаешь обо мне! — улыбнулся Найл, садясь на пол. Кларк расположилась рядом. — Вы, фанаты, временами серьезно нас пугаете, хотя как можно не знать, что я люблю гольф, если говорю об этом на каждом шагу?       — Мы так много знаем всего другого, что ты испугаешься, если я скажу.       Хоран фыркнул.       — Я видел себя при смерти, меня уже ничего не напугает.       Они просидели так полчаса, смотря игру в гольф, которая очень быстро наскучила Камилле. Всё это время вопрос о суициде терзал её всё сильнее. Во время просмотра она то и дело кидала взгляд на Найла и уже было набирала побольше воздуха, чтобы все выдать, но в эту же секунду снова отворачивалась к экрану. Но в один момент она не выдержала и решилась:       — Зачем ты это сделал? — выдала она резко, что поначалу ей казалось, что это сказал кто-то еще.       Этот вопрос прозвучал как гром среди ясного неба. Выдержав паузу, Найл взглянул на неё и спросил:       — Сделал что? На самом деле он прекрасно знал, о чем его спрашивают.       — Не строй дурачка, пожалуйста. — она выключила телевизор и подняла на Хорана голубые заплаканные глаза. — Ты же знаешь. Пожалуйста, скажи мне, Найл. Раз уж только со мной ты можешь говорить, то, умоляю, скажи. Зачем?       — Камилла…       — Нет, просто скажи! Если не скажешь, то ты причинишь мне боль. Я хочу это знать, и я готова знать правду, Найл! Мы общаемся вот уже несколько часов, и ты совсем не похож на человека, который свёл счёты с жизнью, и при жизни ты также не был на него похож, просто ответь мне, как такое возможно? И почему?       Блондин отвёл взгляд, стараясь подготовить речь, но у него ничего не выходило, так что придется подбирать слова на ходу.       — Тебе знаком такой момент, когда наваливается всё и сразу?       Этой фразой он буквально описал последний год Камиллы Кларк. Она медленно кивнула головой и, не отрывая от него глаз, продолжала слушать.       — Так и было со мной всё это время. Знаешь, что самое отвратительное? Все смотрят на тебя через экран, вечно видят твою улыбку, смех… Слушают твои пламенные речи, и, обозначая себя главными фанатами, люди уверены стопроцентно в том, что читают своего кумира, словно открытую книгу, что они знают своего кумира также хорошо, как свою родную сестру или брата, мать или отца. Признайся, ты же знаешь обо мне всё? Хотя ты уже сказала это полчаса назад.       Пока Камилла слушала его, она понимала, что все эти слова будто направленны конкретно на неё, ведь как же хорошо она себя узнавала в этой ситуации. Однако он так и не назвал причину.       — Ну… Да, Найл. Да, возможно, мы и правда все находимся в этом заблуждении.       — Вот именно, что заблуждение. За эти годы даже люди, с которыми я виделся и общался каждый день, не могли догадаться, что происходит внутри меня, но вы все, наблюдая за мной через экран, вы все знаете меня лучше всех моих близких. Не так ли? Но на самом же деле вы не знаете ровным счётом ничего обо мне. Как и не знали мои близкие и друзья. Я лишь только мастерски скрывал все свои чувства, переживания. Это всего лишь маска. Скажи, фотографии в сети могли передать то, как сильно я переживаю из-за ситуации с коленкой? Да, возможно, вы знаете, что я расстраиваюсь из-за этого, ведь это лишает меня наслаждаться игрой в футбол и прочими видами спорта, но всё это поверхностно. Никакие сайты и соцсети не передадут то, какую боль я испытывал на протяжении месяцев, как моральную, так и физическую. Какую обиду я испытываю от того, что никогда не мог нормально наслаждаться игрой, как обычный парень. А фотографии, видео и посты могли передать то, как сильно я расстраиваюсь из-за того, что ощущаю себя в группе никем? Что все принимают активное участие в написании песен, но уж точно не я. А почему? Потому что тексты и музыку, которые я пишу просто к чертям переворачивают с ног на голову, что там ничего от моего творчества не остаётся. Осознаёте ли вы ту боль, когда тебе дают меньше всего соло? А когда я просыпаюсь утром и вижу в сетях пожелания смерти в свой адрес, то, конечно, всеми любимая фраза не обращай внимания. Но не обращать на это внимание на протяжении нескольких лет довольно-таки тяжело, не находишь? Особенно, когда никто из твоих коллег не получает такие пожелания, по крайней мере в таком количестве. Так что же, всё-таки дело во мне? Значит, из меня плохой артист? Но если это так, то, значит, у меня вообще нет места в этой жизни. Артист я плохой, спорт я тоже не тяну из-за травмы, образования у меня нет, меня можно смело приписать к бомжам! А эта ежедневная слежка за теми же фото, видео, она помогла вам догадаться, что у меня умер лучший друг? Друг детства. А по фотографиям последних лет вы могли догадываться о том, что я по несколько раз на неделе ходил к нему в больницу и видел, как он угасал с каждым днём у меня на глазах? Шон был мне как брат. И ведь когда мне нужна была поддержка, мне не помог абсолютно никто! Родители и Грег давно уже не общаются со мной. Последнее время их не волнует совершенно ничего. Отец Гарри проявляет к своему сыну интерес хотя бы из-за его славы и гонорара, но моей семье не присуще даже это. Когда мне нужна была поддержка от ребят, то все только и знали, что отмахивались, отшучивались, не воспринимали всерьёз. Если бы ты знала, насколько одиноким я был последний месяц своей жизни! Если бы хоть кто-нибудь знал это! Мне приходилось ежедневно глотать грёбанные медикаменты, потому что у меня была депрессия. Нет, не та депрессия школьниц, которым просто очень грустно после разрыва отношений. Нет, у меня была клиническая депрессия, и меня хотели класть в больницу, но я понял, что посещение психиатрической больницы точно поставит крест на моей карьере, так что я надеялся, что я смогу себе помочь лекарствами, но… Я просто…       Камилла сидела, словно оглушенная всем происходящим. В голове промелькнула мысль, а моргала ли она вообще за эти минуты? Найл заплакал. Когда она опустила глаза, она увидела, как сильно тряслись его бледные руки.       — Я просто подумал о том, что ещё столько же лет такой никчемной жизни, столько же лет такого отвратительного отношения окружающих да ещё и без человека, который был единственной опорой… С самое главное — я перестал видеть цель своей жизни. А это буквально разъедает тебя изнутри. Когда у тебя есть мечта, цель, то тебя это как-то наполняет изнутри и все, что ты делаешь, в основном направлено на достижение этой цели. А я ощущал себя пустым, словно моя миссия завершена. Тогда мне захотелось употреблять наркотики. Я никогда этого не делал, но в тот момент мне чертовски этого хотелось. И, знаешь, я подумал, что я и так умру от них. Но лучше умереть быстро, не мучаясь, а, что самое главное, не грёбанным наркоманом. Я не хотел опускаться до такого. Так что я залез на крышу и сделал это. Я думал о разных способах, как свести счёты с жизнью. Повешение и вены исключил сразу же, ведь это больно. Медикаменты не внушали уверенности. Застрелиться — тяжело достать оружие. Так что самым простым был прыжок. Для меня — прыжок свободы. Конечно, для этого надо быть слишком смелым, а я не такой, но, когда разбегаешься, то становится проще. И пока ты бежишь, перед глазами все прошедшие годы проносятся за несколько секунд. Главное — не стоять и не смотреть вниз, как в кино. Это был седьмой этаж и… По-моему, даже сама судьба решила поглумиться надо мной, заключив в такое положение. Ни жизни нормальной, ни смерти. И теперь я словно застрял между двумя мирами. Поначалу я был в больнице, но это ужасно каждый раз видеть со стороны своё тело, которое ты никак не можешь контролировать, с кучей проводов и пищащей штуковиной, и думать, остановится ли твое сердце через минуту или через неделю. Я так… За эти месяцы я так возненавидел свой организм за то, что он борется. И ведь за что? За что эта борьба? Это был мой выбор уйти из жизни, это был не несчастный случай. Почему я, сделав осознанный выбор, не умираю, а люди, которые жаждут жизни, но стали жертвой несчастного случая, умирают? Также как и умер Шон. Выходит, что мой организм борется за то, чтобы потом я его снова попытался угробить уже другим способом? И уже окончательно? Что ж, если это так, то он неимоверно глуп. Это Шон должен был бороться, а не я! И потом моя жизнь уже не будет прежней. Я сломал себе всё, что только можно, меня буквально собирали по кусочкам, как пазл. Я видел это, и не будь я облачком, меня бы вывернуло. Камилла, я останусь инвалидом, прикованным к креслу. А учитывая то, как долго я лежу в коме, в добавок к этому, ещё и слабоумным. Если мне не нужна была прежняя жизнь, то такая тем более пошла к чёрту.       Она слушала его и слушала, не переставая смотреть на его заплаканные глаза. Временами голос Найла дрожал так сильно, что она не могла уловить часть фразы. Когда он закончил он закрыл лицо руками, уткнувшись в колени, и смог проговорить лишь одно:       — Прости…       Всё, что она сейчас хотела больше всего — обнять его и никогда не отпускать. Как она могла? Как могла вот так спокойно жить все эти годы, в полном неведении о том, какие ужасы творятся с человеком, которого она так любит, и строить себе ложные представления о том, как хорошо его знает? Ведь получается, что она также замешана во всём этом, как и остальные, и эти мысли сводят её с ума.