****
«Она выглядит как зашуганный ползун». Именно это думала сейчас про себя Вечная Атташе, наблюдая за драматичными ужимками и сдерживая легкую неприязнь, скребущуюся под хитином. Дипломаты Лица виртуозно умели скрывать истинные чувства под щитом этикета и вежливой отрешённости, но Бродвейской Певице на крошечный миг удалось влезть под её панцирь. Это… существо… вообще способно на что-либо полезное? Пока что ничего, кроме тревоги, паранойи, и то и дело норовящей пробиться сквозь элегантную оболочку животной паники чиновница Его Величества в этой бескрылой бабочке не видела — если не считать целого шквала наглых, бестактных и местами совершенно бессмысленных вопросов. «Способны ли вы защитить мою дрожащую шкурку от злых чудовищ, очень важное ведомство в департаменте Бледной Короны?» Подобная беспомощность и неспособность — или нежелание — самой справляться со своими горестями её раздражало. У Эмилитии никогда не хватало терпения на хрупкие снежинки, от которых проку — посверкать красиво на свету, да растаять при первой же возможности. Но она, конечно же, не подаст виду. Лицо из раза в раз демонстрировало свою пользу Короне не из-за умения выпячивать своё «важное» мнение — в отличие от выскочек-лицекрадов из Зубов. Дипломат позволила сжать свою ладонь и мягко, тепло улыбнулась. Сладкая ложь сквозь острые зубки, столь же фальшивая, как звёзды на своде Падшего Лондона. — Конечно же, можем. Одни мы — ничто, лишь дичь на убой перед монстрами во тьме. Но мы и отличаемся от диких жуков. Милостивый свет нашего сиятельного Короля объединит и направит нас вперёд, в лучшее будущее. Империя простирается над треть поверхностного мира и четверть подземного… и Солнце никогда не сядет над нею! Она говорила что-то еще. Что-то обнадёживающее, успокаивающее и участливое — даже обхватила ладонь Мариссы обеими ладонями, тёплыми и очень гладкими. Но та не слышала ничего — кроме самых первых, самых желанных слов. «Конечно же, можем». Голос Атташе эхом резонировал в надломленном, вот-вот готовом отправиться обратно в бездну безумного беспамятства рассудке. Даже подгрызающая паранойя сдвинулась на третий план, с недовольным ворчанием копошась где-то на периферии. «Конечно же, можем»; это звучало как молитва, как обещание и откровение, ниспосланное с таких далеких небес. «Конечно же, можем» — произнесла дипломат, будто бросив подачку нищему. Конечно же. Можем. Если ты докажешь, что стоишь хлопот. Будь послушной таракашкой — не в обиду благородным тараканам Третьего Падшего города — и быть может… Кто знает? Быть может, тебя укроют подальше от зеркал и уберегут от чудовищ с чёрными глазами. Быть может. Если докажешь. Но всё же — даже со всеми «быть может» и «если» — цепкая, ядовитая и такая холодная хватка ужаса, сомкнувшаяся на сверкающей душе певицы, исчезла, словно демон под напором молитвы. Да. Да, так оно и будет. Аппетит вернулся. Бродвейная певица легонько и одуряюще очаровательно улыбнулась уголками рта, принимаясь за свой обед. Столовое серебро блестело в изящных коготках; её манеры за столом были безупречны, а сама она теперь, когда не напоминала трясущегося от страха опарыша, казалась… точно ярче. Атташе всё так же улыбалась. Возможно, эта сломленная певичка будет меньшим балластом, чем казалось на первый взгляд. Надежд питать, впрочем, не стоит. Сочное мясо с кровью и винтажное вино, пережившее Низвержение. Удовольствие не из дешёвых. Не каждое семейство аристократов может позволить себе стабильно обедать у Данте и дегустировать виноградные, а не грибные вина. Конечно же, они смогут её защитить. Нужно лишь доказать свою полезность. «Возможно, все не так плохо», — с лёгким огоньком надежды подумала Марисса, надрезая парящий жаром стейк. Даже… даже отражение в столовом серебре уже не вызывало у неё такого тошнотворного, парализующего оцепенения. В то время как Вечная Атташе наблюдала за новым агентом Лица, с лёгким удивлением гадая, какой же мотив или чувство — вина, жалость или холодный расчет — заставили его предложить эту сломанную игрушку под протекцию Форин офиса. Исключительные… личности… редко заботились о подобных персоналиях. Но, как бы то ни было… — За вас, — с лукавым смешком произнесла Вечная Атташе, приподнимая свой бокал. Этот долг был уплачен.Глава Первая, в которой Форин Офис приобрел новое лицо
4 августа 2020 г. в 17:33
Марисса на всю оставшуюся жизнь запомнит свои дни в Бетлемском отеле.
Стены с мягкой алой обивкой, роскошная мебель из цейлонского эбена и узорами позолотой, двери с выточенными из стигийской кости ручками. Восхитительное марево безумия и кошмарных сновидений, пропадающих поутру, едва её голова поднималась с пуховой подушки.
Возможно, дело в спорах грибов, что росли на дне её ванны. Возможно, дело в белом топтуне, каждое утро приветствующим её с чашкой кофе в крошечных лапках. Возможно, дело в утопленнице-горничной, настойчиво уговаривающей Мариссу спеть вместе с нею; она бы даже спела, не будь её горло изранено после слишком тесного знакомства с Гончими. Возможно, дело в стабильных пробуждениях посреди ночи, когда её соседка барабанила в дверь с воплями, от которых сам Лодочник начал бы грести быстрее. Может, дело в другом соседе, что пытался затащить её на крышу полюбоваться на звёзды — Марисса так до сих пор и не знала, имел ли пожилой джентльмен в виду ложные звёзды со свода Подземья, иль звёзды настоящие.
Одно она знала наверняка: Марисса будет скучать по видам из окна её спальни, каждую ночь разным. Порой то были лагеря армии Четвёртого града в ночь перед низвержением, порой — черная водная гладь с мигающим белым светом за непроницаемым горизонтом севера, порой — шпили кишащего летучими мышами Базара, благодатно высившиеся над Падшим Лондоном… Каждый раз они были разными, но каждый раз — неизменно завораживающими.
По чему Марисса скучать не будет, так это по отвратительному обслуживанию. Менеджер Гримм так ничего и не сделал с грибами в её ванной вплоть до её… переселения. Он, на деле, даже не распрощался с нею лично, ограничившись лаконичной алой карточкой на прикроватной тумбочке. Отчего-то Марисса была уверена, что её уютную комнатку успели заселить прежде, чем тепло её тела исчезло с батистовых простыней.
По спине пробежалась мерзкая дрожь. Она не хотела думать, что за это время уже успела привыкнуть к тому, чтобы спать на спине. Рваные, неровные шрамы на лопатках откликнулись болезненным уколом с этой мыслью; откликнулись ужасом, стыдом и гневом.
Такой спокойный, такой невозмутимый на первый взгляд; у Исключительного Присутствия столь же исключительная репутация, и столь же исключительные связи. Кто бы мог подумать, что эта мразь прознает у распорядителя расписание, дождётся, когда её последнее выступление закончится, и схватит её за глотку через зеркало?
Она помнила его слова по ту сторону стекла. Помнила бешенство в глазах за костью панциря, когда он отрывал ей крылья клочок за клочком, пока закованная в цепи Марисса молила о пощаде. А всё… из-за чего?
Больная, отвратительная тварь.
Злоба бурлила в горле гадкой пеной, пока она стояла за потрескавшейся балюстрадой на берегу Украденной реки, зябко ежась в легкий сатиновый плащ. О мести ей можно лишь мечтать — что может певичка, каких в городе сотни, против свихнувшегося чудовища? Неважно, сколько очаровательной и пытливой ты была, когда тебя распяли на залитом кровью операционном столе. Неважно, сколь завораживающим был твой голос, если им ты могла лишь кричать до хрипоты и рыдать от ужаса. Неважно, что ты чувствовала или желала, когда тебя раздели догола и бросили в клетку к Гончим. Этих зверей из кошмаров не тревожили твои чувства и желания, пока они могли подмять под себя твоё дрожащее тело и пользоваться тобой, как куском мяса, пока один извращённый ублюдок равнодушно слушал издаваемые ими — и тобой — вульгарные звуки, преспокойно перебирая пыльные манускрипты.
Король пресветлый… он ведь прямо там, в лаборатории, с собственным братом — пока она стонала от под теми… животными! Она — первая красавица Алого холла, талантливая артистка и певица с несравненным голосом, которую приглашал на званые вечера сам Посол… только потому, что ей не посчастливилось положить глаз на новенького дьякона из церкви Фиарка. Только потому, что братом этого дьякона оказалось чудовище.
Стоя на берегу Украденной реки и обхватив изящные плечи руками, Марисса потупила взгляд к водной глади. Ветер развевал пышную копну светлых волос; сатиновый плащ трепетал складками ткани. Там, в отражении, она видела себя — дрожащую под… под Гончими. Там, в отражении, она билась и извивалась — но не от ужаса или омерзения. Ей было ужасно и омерзительно от того, что от увиденного на поверхности воды внизу живота начало пульсировать мягкое тепло, впрочем. Это нечестно. Что — что этот мерзавец сотворил с ней? Что этот мерзавец сотворил из неё? Это нечестно. Она не этого хотела!
«Ты знаешь, почему Мастер Чаш теперь ходит с половинкой маски на своей уродливой физиономии?»
Такой спокойный голос был у него тогда — словно объяснял ребенку прописные истины. Что солнце их ненавидит, что ложные звёзды со свода — живые жуки, что его глаза такого цвета чёрного цвета потому, что он жрёт плоть морских чудовищ…
«Потому что половина его тела гниет заживо. Как думаешь, почему?»
Она не знала. Она не знала, почему. Она не знала, почему она, за что она. Она не знала, почему от мысли о её пребывании в той клетке ей становилось так душно, почему покалывало внизу живота. Она не знала, почему ей хотелось разрыдаться.
«Потому же, почему что я пересек всё Подземноморье. Почему достал осколок от зеркала из его покоев, процедив его из сотен стеклянных кинжалов. Почему добыл кардинальский мёд, отправивший его в сны всех им убитых».
Она помнит, как его когти сжались на её плече. Помнит, с какой лёгкостью хрустнул хитин под его хваткой — словно стальными тисками её панцирь сжало, а не жучьей ладонью.
«Этот рукокрылый червяк возомнил, что сумеет безнаказанно причинить вред тому, кто мне дорог. Он возомнил, что возмездие не придет — что я ограничусь жизнью его пешки, что остановлюсь. И теперь я смотрю на тебя — на ту, кто попыталась сделать то же самое, попыталась отобрать у меня брата — и знаешь, о чём я думаю?»
Марисса слышала чьи-то шаги. Легкая, уверенная поступь по холодной брусчатке — неумолимо приближающаяся. Не случайный прохожий, нет. Невысокие каблучки; не мужчина. Она выдохнула с облегчением.
«Я думаю о том, насколько быстро я тебя уничтожу».
Марисса слышит шорох юбок. Ткань шелестящая — наверняка дорогая. Она вцепилась в мраморную балюстраду, разглядывая водную гладь. Если она кому-то вдруг понадобилась — пусть или говорят, или убираются. Ей ещё нужно немного подумать, прежде чем броситься с головой в эту затхлую реку.
Щелкающие, похрустывающие клыки над её плечом. Капающая на хрупкий хитин обжигающая слюна. Её бёдра, подающиеся навстречу.
Быстро. Он уничтожил её очень, очень быстро.
Невысокие каблучки, элегантная одежда: не столь броская, как у представителей богемы, и не столь дорогая, как у аристократов, но не лишенная своего шарма. Шляпка с грибочками на широких полях и прорезями для рожек, ассорти по последней моде Вуалесада. Марисса не могла знать эту леди, пусть и связей у певицы прежде было предостаточно: просто в иных кругах они кружились.
Он уничтожит её вновь, как узнает, что она на свободе. Быстро: очень быстро. Он ведь поначалу хотел отправить её не в отель, но прямиком в гробоколонии — если бы не его брат, то совершенно спокойно изрезал бы её хитин до неузнаваемости, замотал в пыльные бинты и запаял в цинковый гроб.
Он уничтожит её — если она не обретет союзников. Не патронов или знакомых, но жуков, что сумели бы оградить её от худа. С союзниками он уничтожит её… уже не столь быстро. Но наверняка. Мариссе куда проще и безболезненнее утопиться прямо здесь и сейчас.
Лондон продолжал жить своей жизнью даже после Низвержения; где-то пробежала крыса с пистолем на спине, писк которой быстро перерос в боевой клич: «Смерть ирландцам и анархистам! Да здравствует Бригада!». Где-то за углом глухо плакал очередной бездушный, сжимая в когтях хрустящий билетик на без пятнадцати в Ад; очередного карманника тащили к Арке висельников на проспекте Дамских костей — судя по скучающему раздражению на физиономии приговорённого, визит далеко не первый. Смерть в Падшем Лондоне всегда сложная.
И часто временная. К сожалению.
Марисса и незнакомая ей мадам стояли вдали от лондонской суеты. Незнакомка чинно соблюдала этикет и протокол, выдержав предписанную паузу; хрустнул пергамент, и донесся легкий вздох. Сверившись с щелкающими часиками из вечнотеплой латуни, дама сделала шажок навстречу и заговорила: сладкий голос раздался за спиной певицы.
— Доброго времени суток, мисс, — её плеча коснулись легким движением. Едва сдержавшись, чтобы не дернуться от ужаса, Марисса повернулась — и в её ладони оказалась визитка. Бумага серебристо-бледная, покрытая тонким блестящим лаком; буквы почти светились в свете газовых фонарей на побережье.
«Его Величества Лояльный и Верный офис по делам Содружества и Иностранным; Чиновник по Привлечению дополнительных мер и Внештатного персонала, Вечная Атташе».
— Сардоническая Бродвейная Певица, я полагаю?.. Рада знакомству, превелико рада.
Четко поставленный и красивый голос, ровная речь: как оружие наготове, как снятый с предохранителя револьвер. Именно таким оружием проливают кровь в высоких кругах — не всегда, совсем не всегда своими руками. Но тем не менее.
Марисса подняла взгляд с визитки и уставилась на даму невидящим взглядом. Он уничтожит её быстро. Возможно, он эту женщину и подослал: эта мразь хорошо известна даже старику из кофеен Вены, патрону политических игр и шпионажа. Мариссу не удивит, если Форин офис задолжал ублюдку услугу-другую. Она знает — она как-то с ним… знакома была. Ей казалось, что была; он порой помогал ей, когда глиняные пешки Мастеров — Джаспер и Франк — становились слишком уж назойливыми. Ничего не прося взамен, с деланным равнодушием и спокойствием в чёрных глазах — с таким же равнодушием и спокойствием, каким он бросил её на растерзание Гончим.
Он уничтожит её быстро, если она не затаится, выжидая, пока о ней забудут — как…как какая-то крыса. Ладонь, сжимающая визитку Атташе, стиснулась в кулак. Нет, не крыса — это низко. Как змея. Как хищник, как животное. Дикий зверь, влеченный инстинктами — к охоте, крови, теплому телу… размножению.
От цепочки своих мыслей Мариссе стало нехорошо.
— Подозреваю, созерцание Украденной Реки весьма… важное занятие для вашего антуража. Судить я не в праве, разумеется — да и не желаю. Но, как стало известно нам, вы уже определенное время… не появлялись на сцене. Печальное, весьма печальное дело. Но не будем об этом, — Атташе улыбнулась одним лишь ртом, не обнажая клыков. Её глаза ничуть не улыбались; вместо улыбки в них искрилось…Любопытство. Интерес. — Понимаете ли, наш общий знакомый,из кругов в разы выше нашего брата — рыжий и с редкой паршивости чувством юмора, если вы понимаете, о ком я — рекомендовал вас как личность крайне… разнообразных, интригующих талантов. В столь трудные времена Империя, Бледный король и Лондон в частности отчаянно нуждаются в поддержке граждан, неравнодушных к судьбе нашего славного города. Как мне сказали надёжные источники, вы… патриотка. Так ведь? Пожалуйста, скажите что так; мне будет так приятно это услышать.
Фраза окончилась на такой странной ноте. Интимной? Вряд ли. Испытывающей. Манипулирующей. Посмей сказать, что ты не патриотка. Посмей сказать, что ты не готова ради своего города на верную смерть.
Он уничтожит её быстро. Стоит ей хоть оказаться в поле зрения его или его родственничка, как ей будет подписан приговор. Проклятье — он отпустил её лишь потому, что обрадовался до одури из-за вернувшейся к брату памяти! Да и какая к дьяволам разница, право? Она всего лишь очередной жук, букашка под ногами этого монстра и безумца. Стоит ей приблизиться к зеркалу ближе, чем на расстояние вытянутой руки, как её так знакомо схватят за горло и затянут внутрь; даже иллюзионисты Стекла из Алого холла не способны столь проворно передвигаться меж зеркал.
Каждую ночь он возвращался к ней вихрем воспоминаний о жестоких глазах, что смотрели за её мучениями. О грубых толчках и рычании над её ухом; об терпком вкусе и звериной страсти; о липком, распирающем, стекающем к разбитым коленкам по бедрам…
Марисса вздрогнула. О чем говорила эта женщина, ещё раз? У певицы кружилась голова. Хотелось выпить; неважно, будь то редкий винтаж из личных подвалов Мастера Вин, дешёвое пойло из «Поющего опарыша», да хоть бутылка с жидким забвением из «Каррской стали». Она бы точно не отказалась от возможности забыть. Да только даже облаченные в ирриго полуночники, причастившиеся к Святому Джошуа, не станут ей помогать. Никто не станет злить его; даже священники Большой игры. Особенно они.
Чудовище. Поговаривают, что он вместе с беспризорниками хором пел на шпилях Порхальни псалмы мёртвому богу. Поговаривают, что он жрал ещё бьющиеся сердца монстров Подземноморья: поэтому глаза его под костяным панцирем были цвета пелигина, цвета глубочайшего моря. Поговаривают, что он свободно говорил на Корреспонденции, языке звёзд. Поговаривают, что он когда-то рыскал по Лондону Джеком Улыбок — одержимым убийцей с кинжалом, перерезающим жукам глотки округлой, улыбающейся дугой; Джеков много, Джек всякий раз разный, но время, когда Присутствие был Джеком, прозвали «ночами кровавых рек». Поговаривают, что Мастер Чаш вздрагивает, когда поблизости произносят его имя.
Поговаривают, что эта извращённая и мерзкая тварь трепетно влюблена в родного брата и готова запытать до смерти всякого, кто хоть взглянет на того не так, как следует.
Он уничтожит её быстро, очень быстро, ведь она знала — знала, что всё, о чём остальные «поговаривали», было правдой.
Знала, потому что в когда он затащил её, кричащую и вырывающуюся, в свою лабораторию, один из уличных сирот звонко с ним поздоровался. Мальчишка радостно дрыгал лапками на стуле, пока она с визгом пыталась вырваться из хватки, хлопая крыльями; совсем ребенок, ничуть не смутившийся вида израненной и зовущей на помощь женщины. Он сторожил что лабораторию этого ублюдка, что отражение той в зеркале; она слышала, как он со звонким смехом переговаривался на крыше лабораторного корпуса со своими хохочущими дружками, пока чудовище безнаказанно рвало её крылья.
Знала, потому что лично видела его глаза. Видела бешенство в этих непроницаемых колодцах мрака, пока он пытался вырезать сигилы Корреспонденции на её хитине — когда она ляпнула в сердцах глупость, что стала роковой. Когда ему пришлось прекратить — из-за нежелания её прикончить раньше времени — эти глаза цвета пелигина холодно и жестоко наблюдали, как над ней издевались его преданные питомцы из Зазеркалья.
Знала, потому что он сам в припадке ярости рассказывал ей о том, что он сотворил с Мастером Чаш. Знала теперь, что половинчатая маска, которую Мастер с недавних пор носил на публике даже под своим балахоном, носилась им не без причины: Мастер гнил, гнил заживо. Черви ползали в разлагающейся половине его тела, подъедая обрывки плоти на костях. Мастер Чаш заказал убийство брата Исключительного Присутствия, когда оба ещё жили на поверхности — когда Присутствие было лишь безымянным молодым жуком на улицах Вены. Исключительное Присутствие спустилось в Падший Лондон по следам убийцы только с целью отомстить. Мастер жив до сих пор лишь потому, что сделал предложение, от которого Присутствие не сумело отказаться; ей предложить было нечего.
Знала, потому что видела, с каким по-детски искренним счастьем он терся лицом о панцирь собственного брата, пока Гончие насиловали её в той клетке. Потому что видела, с каким отчаянием он взял его тогда, наплевав на то, что она была там, что она видела всё. Меньше, чем мебель; меньше, чем ничто. Букашка, которой даже смущаться не стоит. Стоит ли смущаться слоя пыли на зеркале, прежде чем переодеться? Стоит ли смущаться сломленной женщины, прежде чем переспать с собственной родной кровью?
Мариссу затошнило от омерзения. Вульгарно, богомерзко — пошло, пошло, пошло. Она… она ведь надеялась, что брат Присутствия спасет её тогда. Добросердечный, пусть чуть наивный, статный и красивый дьякон; кто мог судить её за то, что он привлек её внимание на мессе в церкви Фиарка? Когда он ворвался в пыточную, Марисса искренне надеялась, что он спасет её: как принц поднимет на руки и унесет прочь из отражения кошмарной лаборатории, сразив по пути чудовище, замучавшее её в тех застенках.
Когда её «принц» предпочел взять своего чудовищного брата прямиком на столе, где последний вырвал ей крылья, что-то в рассудке Мариссы дрогнуло и сломалось. Она сомневалась, что это «что-то» когда-нибудь срастется. Она сомневалась, что от этого «что-то» осталась хоть горстка пыли.
— Не Сардоническая. Просто… просто Бродвейная Певица. Конечно, я люблю свой город, — медленно произнесла она, отвернувшись обратно к реке и обхватив руками плечи. — И конечно, я предана Короне.
Любой другой ответ обеспечил бы ей славный отпуск в казематах Нового Ньюгейта.
— Я не думала, что Его Веселящаяся Светлость помнит о своей бывшей протеже, — негромко продолжила Марисса, ножкой пихнув камушек между столбиков балюстрады. По поверхности реки заиграла рябь; где-то на дне недовольно зашевелились утопленники. — И я также не думала, что меня по-прежнему можно узнать со спины.
Без крыльев-то.
Он уничтожит её быстро — если она не найдёт друзей, влиятельных друзей, способных её защитить. Он уничтожит её быстро, если она позволит себе сломаться под гнетом пережитого и сойти с ума окончательно — если она не отыщет занятия, что поможет ей отвлечься. Не пение — она не в силах заставить себя запеть сейчас. Слишком рано. Слишком больно. Слишком режет горло.
Он уже уничтожил её — ту её, что была Сардонической Бродвейной Певицей. Если он доберется до неё вновь — если он доберется до той её, что была Мариссой… что же останется от неё?
Останется жалкий кусок мяса, дрожащий под спаривающимися с ним Гончими. Помнишь, как ты скулила, когда одна легонько прикусила тебя за загривок, певичка? Ты тогда застонала даже громче Исключительного Присутствия, когда в него вошел родной брат!
Мерзость, мерзость, мерзость, ме-е-е-е-рзо-о-о-о-осссссть…
— Мне невдомек, однако, — негромко продолжила Марисса, до боли вцепившись в перила балюстрады. Между ног было горячо и влажно. В груди было мучительно и гадко, — каким образом мои «таланты» могут помочь Форин офису, Вечная Атташе.
У тебя голос сейчас хрипит как у крысы, которой отдавили хвост. Помнишь — после того, как одна из Гончих вошла в твой рот, певичка? У них там, внизу, хитин даже на репродуктивных органах — но не всюду. Не у основания. У основания у них небольшое уплотнение… помнишь, что случается с этим уплотнением, когда тварь достигает пика, певичка?
— …что вам от меня нужно? — тихо прошептала Марисса, поникнув и съёжившись.
Но надломилась ли маска благочестия и этикета на лице Вечной Атташе, наблюдавшей за столь растерянным состоянием девушки, что только что вернулась из Бедлама маэстро в Украденный Город, такой чуждый теперь и такой жесткий прежде? Конечно же нет. Этикет диктовал манеры и поведение, давным-давно столкнув с пьедестала мораль на этом поприще; с последней у Вечной Атташе были не слишком приятные взаимоотношения.
— Если вам интересно, как я вас узнала: вас выдали ваши чулки и крысы. Но уверяю вас — ничего противозаконного.
«Мы и есть закон», намекала она взглядом и жестами. Де-юре, по крайней мере. Де-факто… пока не видят Мастера. Пока спит Базаар. Марисса покачала головой и отвернулась; дипломаты и шпионы. Перед ней стояла первая, если верить визитной карточке. Но верить — это ведь так глупо. Она вот наивно верила, что ничего дурного с нею не случится. Что у неё могущественные патроны и влиятельные поклонники. Что с её шармом она сумеет укротить даже самого неистового монстра.
Дура.
Наконец, Вечная Атташе ей протянула руку, приглашая прогуляться вдоль реки. Оттянуть подальше, чтобы она не прыгнула в бездну забвения холодных вод? Хитро.
— Я не кусаюсь! — звонко заявила дипломатка, тут же добавив с хитрым прищуром за костью панциря, — при первой встрече.
У неё глаза зеленовато-бирюзовые, как окислившаяся медь. От неё пахло железом. Еле уловимый аромат, будто капелька крови на кончике языка, добротно скрываемая духами и вином — но он был. Марисса, искусная и привыкшая замечать детали в людях из высшего общества, уловила его без труда. В лаборатории пахло похоже.
— Понимаете ли, — мягко продолжала Атташе, держась подле локтя Певицы, — нашему департаменту требуется внештатный артист; тот, кого хотят слушать, кто умеет привлекать к себе внимание нужных людей…
Марисса напряглась. Атташе тихонько хихикнула, окинув её оценивающим взглядом — и задержавшись на вырезе теплого вельветового платья.
— …а вы не обделены харизмой, насколько я могу судить. И как могут судить ваши многочисленные поклонники, терпеливо ждущие возвращения своей возлюбленной певицы. Среди них даже есть приезжие! Как я уже сказала, — Атташе с очаровательным смешком подняла руки ладонями в воздух, будто защищаясь от слишком настойчивой тётушки иль чрезмерно пылкого любовника, — ничего противозаконного. Просто Форин офис имеет под своим крылом ряд… иностранцев на примете, которые явно могли оценить ваши таланты по заслугам. О, нет. Это не Большая игра, не волнуйтесь.
Когда кто-то говорил эти слова — они на деле означали диаметрально противоположное. Она прежде держалась от Игры и шпионов как можно дальше, но… что Марисса теряет теперь, право? Честь? Достоинство? Невинность, прости её Король? То, что предлагала дипломат, по крайней мере подразумевало более тесную и… личную работу. В том смысле, что Мариссе не придется петь на сцене, рискуя привлечь внимание, которое ей ни в коем случае привлекать вновь не хотелось. Способ заработать на завтрак и бокал грибного вина, не заработав очередной визит на обратную сторону стекла. Даже богема понимает, что одним искусством сыт не будешь.
Более того, что Форин офис мог предложить взамен? Это интересный вопрос. Хороший. Могла ли она надеяться на защиту, какую-никакую? Неразглашение? Достойную оплату? Марисса не была глупа: она понимала, во что могла вылиться подобная работа. И, если уж ей придется стать певчей мошкой для иностранных гостей, за самое сладкое свое пение она потребует нечто побольше мешочка с колечками ржавозлата.
— Я понимаю, для вас «внештатный артист» звучит низко и недостойно. Я согласна: вы заслуживаете большего. Но уверяю, это лишь формальность! Уверена, если мы сработаемся — а мы сработаемся — то велика вероятность даже более выгодного сотрудничества. Близкого. Эффективного, — Вечная Атташе продолжала, с заговорщической улыбкой склонив головку набок. Костяные шипы её панциря чем-то напоминали миниатюрную корону. — Все же те, кто смог выбраться из грязи Злобы, могут заметить выгоду там, где любой другой не сможет. А вы замечаете, Бродвейная Певица? Ах, какие у вас глаза… вы замечаете, конечно же.
Марисса глядела себе под ноги, медленно прохаживаясь по побережью с терпеливо ожидающей ответ Атташе. Должна она чувствовать себя польщённой, что дипломат Форин офиса лично встретилась с ней, предложив работу? Разочарованной от того, что её — известную певицу, красавицу и артистку — приняли не больше чем за работницу Залов добродетели? Она, вроде бы, ни разу не красовалась на публике с известными в не столь узких кругах алыми чулками.
— Говорите, меня вам порекомендовал Его Веселящаяся Светлость? — она легонько повела плечиком. Во рту было сухо и гадко. — Это диковинное дело, Атташе. Светлость не выходил со мной на контакт… весьма, весьма долгое время. Небольшое разногласие, если позволите; несчастный случай с нюхательной солью и другой его протеже. А упомянутые вами поклонники… Ни один из них не писал мне писем за время моего… отсутствия, Атташе. Ни один.
Она подняла тусклый взгляд на улыбающуюся женщину. Глаза в прорезях панциря смотрели на неё с неприкрытым весельем… в то время как Мариссе хотелось выползти из собственного хитина от этого взгляда. Знает. Эта дипломатка — она знает. Её взгляд, её жесты, её слова и смех — всё говорило о том, что она знает. Знает о причинах, по которым Марисса оказалась в кошмарном отеле Гримма. Знает, почему она потеряла свои крылья.
Знает.
— Если вы желаете, чтобы я на вас работала, — Певица до боли стиснула в ладонях подол своего платья. — Предоставьте мне хоть крошку правды на обеденном столе. К чему вам покинутая певица с искалеченным голосом? В одном лишь Алом холле достаточно и более ярких… перспектив.
Даже в «Поющем опарыше» можно отыскать побольше подобных «перспектив».
— И даже если мы предположим, что я соглашусь… — она заставила выпустить подол платья, с глубоким вдохом втянув легкий, солоноватый воздух, принесенный бризом с Подземноморья. — На что же может рассчитывать ваш «внештатный артист» на службе Форин офиса?
Помимо позорной смерти в Украденной реке. Утопленники были бы рады её компании, несомненно.
Дипломаты не были самыми знаменитыми дельцами в торговле истиной, конечно же. Они вершили свой кропотливый труд этикетом, протоколами, кипами документов, торговых списков и деклараций — одним словом, всем, что свило свое юридическое гнездышко как можно дальше от чертогов правды. Во время этой тирады Вечная Атташе с подлинной невозмутимостью слушала, кивала и улыбалась — будто издевалась над собеседницей, играя на её и без того пошатнувшемся состоянии.
По крайней мере, так казалось Мариссе.
— Оплата? Что ваша душа — она у вас пока при себе, как мне доложили — пожелает, мисс. Мед? Эхо? Лунный жемчуг? Кварц? Король наш пресветлый, ржавозлато?
Как ей доложили. Марисса невольно вздрогнула, притупив взгляд. Как доложили, конечно же. Еще один укол, рассчитанный на то, что выбить её из равновесия. Конечно же, за ней следили, прежде чем приблизиться. Возможно, даже во время её пребывания в отеле — пусть последнее и сомнительно. Менеджер Гримм весьма худо терпел бюрократов и шпиков; что-то о серых умах и серых снах. Певице не хотелось думать об этом. Но вот оплата…
Мёд? Мёд был любимой «валютой» богемы, к которой Марисса прежде себя причисляла — и неспроста. Терпкая сладость — ценный товар дьявольских пчел, промышлявших им и вечнотёплой латунью в обмен на души жуков — могла физически перенести тебя в осознанную грёзу, где весь мир как склонялся пред любым твоим капризом, так и затягивал тебя в водоворот неопределенности и новых ощущений. Хаос, буйство, раскованность и свет — и совершенная опустошенность, когда действие мёда приходило к концу. Неудивительно, что артисты и писатели Подземья черпали в нем вдохновение. И неудивительно, что многие становились зависимы и одержимы этим мёдом.
Эхо? Классика, вульгарная и пошлая. Денежный знак, которым оперировал Базар: надежнее и одновременно туманнее всякого прочего. Непоколебимый, к тому же: курс эха к любой поверхностной валюте, будь то фунты, марки, рубли и дьявол знает что ещё, был одинаковым и неизменным. Три пенса — три сотых от одного эхо — при продаже, в два раза больше — при покупке. Не за единицу, нет: запригоршню. Монет или банкнот — несущественно.
Лунный жемчуг? Единственная возможность узнать время суток в Подземье. Чудесные украшения, меняющие узор в зависимости от фаз луны, и темнеющие, когда на поверхности наступала ночь. Ими редко пользовались при оплате… но Базар платил за них стабильно, и покупал сравнительно охотно. Продавал он их, впрочем, отнюдь не столь охотно.
Кварц? Фрагменты окаменевшей души, если точнее. Он пел тихонько, если оставить его в темноте надолго; никто не знал, почему.
Ржавозлато? Им платили за пролитую кровь. Одно лишь то, что ей предлагали платить ржавозлатом, говорило о многом. Процент золота в нём варьировался. По большей части, золота в ржавозлате не было совершенно. Департамент Истребления отдавал предпочтение именно ему в вопросах оплаты неравнодушным горожанам. Одиннадцать кусочков ржавозлата за десять крысиных трупиков; Мариссе никогда не приходилось зарабатывать подобным, но соотношение знал каждый лондонец.
Но прежде чем она смогла всерьез задуматься об этом, ладонь Вечной Атташе легла на её руку; изящные коготки слегка царапнули тонкий хитин, привлекая внимание.
— Что до вашего предыдущего вопроса? В Лондоне есть множество исключительных вещей и… личностей, мисс; как я уже говорила, чистой воды кооперация. Сотрудничество министерства с подобными вещами… и личностями… всем на пользу. Кому-то нужно на что-то жить, на что-то пить. Кому-то нужны глаза, уши и руки там, где их нет. А кто-то… просто заинтересован в том, чтобы кто-то другой не утратил свои навыки и свое здравомыслие окончательно, — буднично и легко ворковала Вечная Атташе; её улыбка становилась шире с каждым словом, в то время как Марисса едва сдерживалась, чтобы не закричать.
Исключительных вещей… и личностей.
Исключительных личностей.
Они вышли к станции Святого Молоха. Мариссу било в ознобе; легкий плащик совершенно не помогал согреться. Через дорогу покоилось Латунное посольство, за углом маячила вывеска ресторана «Пекло Данте»; следующие слова усмехающейся Атташе казались столь беззаботными и будничными, словно она и дрожащая певица были закадычными подругами:
— Не желаете выпить? Голодны, быть может? Обслуживание номеров в Бедламе просто ужасное, мне докладывали. А у Данте в это время года просто отличное мясо.
Там сейчас тепло, наверное. Марисса могла бы согреться. Могла бы выпить бокал адского бренди и отправиться на встречу с Лодочником; алкоголь, который предпочитали дьяволы, для простых жуков был токсичен.
— А вы? — прохрипела она, позволив подхватить себя под локоть и направиться к золотистой вывеске.
— Я? Право, прошу прощения, я уже пообедала. К тому же, — Атташе хитро подмигнула ей, — зрелище трапезничающего дипломата отнюдь не для нежного самочувствия.
Марисса помнила что-то об этом: до её разногласия с Веселящейся светлостью, тот упоминал, морщась, об ужасном столовом этикете дипломатов Лица. Ей так никогда и не довелось увидеть это лично, впрочем.Виски сдавливало тупой, ноющей мигренью; нехорошее предчувствие закрадывалось к загривку приступом паранойи. Этот железный запах; он ей знаком, но она не может понять, почему. Он был в лаборатории, но откуда он на Атташе? Марисса опять сходит с ума? Возможно: в Лондоне подобное не редкость. Менеджер Гримм собирал безумцев в своем отеле, не требуя никакой оплаты, кроме факта их присутствия: как страстный коллекционер, собирающей портфолио редкостей и раритетов. Исключительные личности —исключительные личности. Могло это быть лишь оборотом речи? Нет, не могло. Перед ней прожженная дипломатка и чиновница из Форин офиса, о каких совпадениях могла быть речь?!
Это ловушка. Беги, беги не оглядываясь, певичка.
Прости, рассудок. Она замерзшая, испуганная и голодная.
— Секреты, — тихо произнесла Марисса, отвернувшись в сторону. Когда Атташе вопросительно склонила голову набок, Певица передёрнулась, стиснув руку в кулак — ту, которую её подхватила под локтем дипломатка. — Я желаю, чтобы мне платили секретами.
В Лондоне секреты продавались и покупались. В Лондоне продавалось и покупалось все— даже имена. Лондонцы неспроста предпочитали пользоваться на публике характеристиками, нежели настоящими именами: Вечная Атташе, Веселящаяся Светлость, Сардоническая Бродвейная Певица, Инфернальный Сомелье, Необычайный Ум… именами пользовались лишь личности, имя которых уже невозможно безнаказанно украсть.
Исключительное Присутствие пользовалось своим настоящим именем, к примеру. Просто произносить его сейчас даже в мыслях Мариссе было тошно.
— И… я бы не отказалась от ужина, — она через силу заставила себя хихикнуть. Вышло подозрительно похоже на жалкий скулёж. — Если вы настаиваете, конечно.
Столик у Данте всегда приходилось бронировать заранее. Нагрянуть внезапно могли лишь отъявленные везунчики или те, кому Ад задолжал услугу-другую. Либо дипломаты Офиса имели связи с дьяволами, либо Атташе решила пригласить её отнюдь не столь спонтанно. Именно её голос вырвал Певицу из раздумий:
— Я настаиваю, это так.
Как и всегда, в «Пекле» тепло до невозможности. Мягкие сидения с оковкой теплой латуни, пряный, сладковатый запах в воздухе, чистые лакированные столики в уединенных кабинках, приглушенный свет и мелодичное жужжание. Пчёлы с пылающими золотом глазами скользнули по вошедшим дамам ленивыми, безмятежными взглядами, прежде чем вернуться к своим делам; никто и не думал гнать их в шею. Дьяволы, в принципе, весьма гостеприимны к тем, кто умудрился сохранить свою душу; отчасти из-за шанса это исправить.
Пчёлы платили хорошо за качественные души. Дьявольски хорошо.
Здесь обсуждались адские сделки, покупались души и продавался мед с латунью; здесь также подавали столь же адски вкусное мясо морских чудовищ. Марисса бы сейчас не отказалась от краба. Марисса бы также не отказалась, если бы ей подали фаршированную голову совсем иного монстра.
Отчего-то мелькнувшая в её голове кошмарная, недостойная порядочного горожанина мысль Мариссу не ужаснула.
— Могу ли я рассчитывать на… какую-никакую защиту, если соглашусь? — решительно спросила она, когда они расположились за столиком в уединенной кабинке. Тепло и приятный аромат навевали на певицу дремоту. Даже исходящий от Атташе железный запах казался совсем неприметным. — Конечно, после того, как… докажу свою пользу?
«После того, как»? Если, певичка.
— Мне… в прошлом не повезло привлечь внимание опасных личностей. Я бы предпочла подобного впредь не повторять, — добавила Марисса уже тише.
Ей не повезло привлечь внимание опасных личностей. Одной личности; Исключительной личности, можно сказать. Не повезло поступить глупо, не повезло позволить эмоциям и страстям взять вверх: просто соблазнить очаровательного и красивого дьякона, насколько это сложно. Просто не повезло. Вечная Атташе кивнула с загадочным смешком; официант — демон, массивный трутень с полыхающими сетчатыми глазами и тяжелым посапывающим дыханием — уточнил их заказ.
— Мясо, с кровью, — с покровительственным кивком взяла на себя вольность говорить за Мариссу Атташе, — и бутылку «Сломленного Гиганта».
Марисса, еле прикрыв глаза от дремы, краем взгляда заметила одинокую дьяволицу за соседним столиком, задумчиво подглядывающую за ними. Заметила взгляд зеленых, словно пламя серы, глаз у барной стойки: статный, одетый с иголочки дьявол с шелковистым золотым мехом на сочленениях хитина, окруженный толпой бездушных поклонниц; свое внимание он, впрочем, безраздельно уделял кроткой, невысокой жучке в простом сером платье. Дьяволы примечали легкую добычу с точностью жаждущего лауданума наркомана, учуявшего драгоценную настойку опия: деловитые пчелы так и норовили сорвать некрепко повязанную душу, словно пыльцу с цветка.
Может быть, ей и впрямь стоило сбежать в Ад? Там он не достанет её… но ведь достанет. Он один из проклятых директоров новой железной дороги, что ведет прямиком к адским вратам.
Там, кажется, сейчас забастовка на станции Джерико; профсоюз рабочих поднял бунт против вопиюще тяжелых условий и столь же вопиюще скверной платы. Нет, ей нет смысла бежать в ад; с таким же успехом она может броситься прямиком на рельсы. Какой-нибудь уединенный остров? Монастырь Аббатсткого камня? Там не было ни одного мужчины. Там также круглыми месяцами питались постным хлебом и колодезной водой.
Взгляд Вечной Атташе мимоходом скользнул по хрупкому тельцу Бродвейной Певицы. Знала ли та, что планировала её собеседница? Вряд ли. Подозревала, быть может.
— И два бокала, — после недолгой паузы завершила она свой заказ.
Мариссе не повезло привлечь внимание Исключительного присутствия. Почетный Поэт-лауреат, ученый Корреспонденции, один из директоров Инфернальной железной дороги; чудовище, что пытало невинных за мнимые прегрешения.
— Секреты, значит… Ужасающие, пробирающие до костей? Или слухи, брошенные на улице? Небрежно брошенные подсказки… Иль, быть может, жгучая энигма, что полыхает во мраке? — размышляла Вечная вслух, задумчиво перечисляя возможную оплату; светло-алая жидкость в бокале казалась в золотистом свете почти янтарной. — Пожалуй… да. Да, мы можем платить за ваши услуги тайнами.
Ей принесли стейк. В лучших Лондонских традициях до Низвержения, степень его прожарки могла ввергнуть неженок с континента в обморок. Он был, несмотря на сочный жир с кровью, медленно стекающий с каждого куска, необычайно горячим. Адское пламя — не шутка.
Вечная Атташе едва склонила голову на бок; она наблюдала, несколько завороженно, как нарезала свое блюдо собеседница. Немного неловко — обедать, пока твой спутник чуть ли не заглядывает в твой рот. Но ведь она сама отказалась, верно? Отчего же Атташе смотрела так…
…плотоядно?..
— Я понимаю. Это разумное решение. Это очень разумное решение. Но вы сами должны осознавать: защита — ценный ресурс, которым Форин офис не может себе позволить просто разбрасываться, точно простонародье медовым печеньем на свадьбе Обворожительной Принцессы. Мы защищаем друг друга под пристальным оком нашего патрона. Еще раз, повторюсь: это разумное решение, — говорила, будто дразня, Вечная Атташе, подперев изящное личико ладонью. Дипломатка в своей речи перебирала всевозможные акценты — от немецкого, значительно выделившего в речи твердую «р», до певучего французского; окончила она грубоватым русским, тяжелой поступью царской армии Венгрии. Не похоже, что этот разговор казался ей больно важным. Ты уже обозначила, чем желаешь получать плату, певичка; она уже знает, что ты в её сетях.
Но её речь была лишь фасадом, маской — как иронично. Все, что нужно, Атташе прояснила. Мы защищаем друг друга. Стань штатным персоналом. Стань полезной. Стань нужной. Стань одной из нас, если сможешь. Но сможешь ли?
Мариссе не повезло привлечь внимание монстра. Вопрос везения. Возможно, нет. Возможно, вопрос глупости. Она была знакома с Присутствием и до всего этого кошмара: она понимала, что он такое. Не знала, однако, не могла знать, что новый дьякон в церкви Фиарка был его братом. Не знала вообще, что у этой твари была родня. Но ведь они похожи в чём-то; она не в праве говорить, что сходства не было. Рога чуть отличались… и у дьякона трещина на панцире, которую Марисса сочла невозможно привлекательной. Мужчины со шрамами прежде были её слабостью.
И, как очевидно, роком. У Присутствия весь хитин на теле шрамами испещрен, хоть кость на голове цела: как контурная карта агонии на черном панцире. Ей довелось рассмотреть, когда эти двое…
Марисса передёрнулась. Достаточно. Охотники за монстрами частенько щеголяли со шрамами, вот и все. Даже у Грешной Дженни они были в изобилии.
— Конечно же. Защищать друг друга — это… хорошо. Правильно, — она сглотнула. — Защищать от опасностей, угроз. И чудовищ.
Мариссе ужасно хотелось есть, и от этого запаха голова кружилась от голода, но отчего-то она не могла себя заставить ни крошки в рот взять. Вилка с парящим и сочащимся пряным соком кусочком так и висела в дюйме над тарелкой, подрагивая в такт её трясущейся руке.
— Но можете ли вы защищать друг друга от чудовищ, от которых не могут уберечься даже сильные мира сего? — с каждым словом она распалялась всё пуще: с каждым словом отчаяние сочилось в её хриплом голосе всё сильнее. — От тех, что не остановятся ни перед чем, дабы добиться своего? От тех, что растерзают и сотрут в пыль всё, что есть вы, даже за мельчайшие прегрешения против них? От тех, кто исключителен в своём желании уничтожить вас?
Марисса подняла на Атташе умоляющий взгляд. Эта женщина ни словом, ни жестом не выдавала своих истинных мыслей. Всё так же наблюдала с мягкой уверенностью, подпирая ладонью в элегантной перчатке. Её прогулочное облачение, если приглядеться, было украшено на манжетах и воротнике инсигниями королевского двора. Крылатая жучиная оболочка, увенчанная короной. Насколько же предана была Вечная Атташе Бледному королю на самом деле?..
— Скажите мне, что вы можете. Силой, уговорами, подкупами или мольбами — мне безразлично. Скажите, что вы можете защитить друг друга от подобных… чудовищ — и я сделаю всё в своих силах, чтобы доказать свою пользу и показать, что заслуживаю этой защиты, — с пылом прошептала Марисса. Её рука скользнула по столешнице, нашарив ладонь Атташе и легонько её сжав.