Расправляй же крылья, Валькирия

      Белые холодные хлопья, падающие за шиворот, знаменуют начало зимы. Такой холодной, продроглой, из-за которой из носа течёт, щеки горят, руки трясутся да зуб на зуб не попадает.       Уже середина декабря, а они все в пути. Пересекают бескрайний океан, покрывающийся тонким слоем льда.       В эти несколько недель Марипосе приходится понять, что такое ответственность, ибо на её плечи ложится непосильный груз, который тащили на себе все те, кто остался позади, у привала, там, в тепле и вечном спокойствии. Эта ответственность даёт Марипосе отрезвляющую пощёчину, которая позволяет пройти пелене на глазах, мысли выстраиваются ровной натянутой стрункой, а картинка проясняется.       Её мучали мысли, грызли изнутри, отрывая от неё огромные куски. Она сдирала с себя кожу, особо не соображала. Тогда она вовсе не понимала, что Момо умерла, а Боб остался с детьми и, скорее всего, не дождётся их. Она совсем этого не осознавала. «Неужели это правда?» — спрашивала она у своего ныне трезвого мозга. Они такого не заслужили, просто не заслужили.       Момо говорила не сдаваться, а Боб — быть сильной. Она старается, но у неё получается плохо. У неё израненные руки, слабые и неуверенные, которые не могут делать всю ту работу.        Они стараются жить как раньше, учится заново спать, держать ложку, ходить и дышать, но получается плохо. Как младенцы едва поднимают головы, а после делают свои первые шаги, которые кончатся провалом, переломом обеих ног, выкрученными коленями и криками боли, похожими на рев медведя.       Марипоса пытается встать, пытается распрямить трясущиеся колени, опирается о стены и даже выпрямляет спину, и все лишь для того, чтобы подать руку Гитте.       У Гитты сбитые костяшки, тонкие пальчики, синие губы и бегающие зрачки, заплаканные глаза.       Её вопли она слышит каждую ночь. Марипоса в эти моменты запирается на камбузе, ей нужно подышать, сделать вдох свежего воздуха, но у неё спирает дыхание, когда она слышит её крики. Гитта спрашивает у бога, за что он отнял их жизни, за что он забрал их, молит о пощаде. «Не забирай у меня последнее, чёртов старик. Я всю жизнь возносила тебе молитвы, а ты не сдержал обещаний, старый лгун. Они были моей семьёй... моей милой семьёй. Ты забрал мою жизнь вместе с ними».       Марипоса плакать не может с тех пор, как её руки окропила кровь её отца. Она не может проронить ни слезинки. Ей так же больно, сквозь дыру внутри неё ходит сквозняк, но почему-то слезы не текут совсем. Она должна быть рядом с Гиттой, когда та так истошно плачет, но Марипоса просто не может. Она понимает, что нужна ей, но Марипосе просто страшно. У неё ужасно болит сердце, воздуха не хватает, когда она слышит её крики, забиваясь в уголок, она лишь тихо просит: «замолчи-замолчи-замолчи». Ребра трещат и болят, сердце рассыпается на лоскуты.        И утром все снова так же. Марипоса учится готовить. Марипоса учится управлять кораблём. Она учится всему, потому что понимает, что сейчас она должна быть крепкой опорой для своей милой маленькой Гитты, как бы двулично это ни звучало, ведь в те моменты, когда Гитта разбивается хрусталем об пол, её слезы превращают озера в океаны, она не рядом, потому что трусиха, потому что руки предательски трясутся, а ноги каменеют.       У Гитты пропадают аппетит, блеск в глаз и желание продолжать путь. По вечерам в объятиях Марипосы она лишь вспоминает: «У Момо самые жаркие объятия, она тёплая и мягкая. А Боб знал много историй, он мне рассказывал много разных, про волшебных рыб и моряков, про птиц и далёкие страны. А Джорджи такие песни пел, жаль, ты не слышала, я тайком подслушала, он как затрубит в свою дудочку и затянет песню, так даже море успокаивается, и ветер шелестит с ним в унисон». Под тихий бубнеж Гитты Марипоса погружалась в сон.        Ночь совсем незаметно перетекает в утро. Марипоса эту ночь провела у штурвала. Закутавшись в старый плащ Боба, она, следуя карте, иногда вращала штурвал, натягивала паруса, бегала то туда, то обратно с компасом.       Утро туманное и холодное, борты корабля покрываются ледяной коркой, на ресницах образуется иней. Она выдыхает пар в холодный утренний воздух, пахнущий свежестью. Тело в мурашках, зуб не попадает на зуб. Ей бы отогреться, но она просто не может переложить свои обязанности на Гитту. Гитта слишком плоха сейчас, будто больна, будто лежит в постели с ангиной. Капитан и вовсе из каюты не выходит, временами Марипоса принюхивается, будто пытается услышать оттуда запах гнили.        Гитта прихрамывает, медленно идёт к Марипосе, укутавшись в пуховое одеяло. У неё мешки под глазами, красный нос, нездоровый цвет лица и обкусанные губы. Гитта аккуратно берет руки Марипосы в свои и убирает их со штурвала.        — Спасибо, Поса, дальше я сама. — Гитта пытается натянуть улыбку, но у неё плохо получается, уголки губ дрожат.        — Все в порядке, Гитта, я совсем не устала, я могу ещё… Я правда… могу. — Марипоса падает на табурет рядом, силы покидают её тело.        — Пожалуйста, не геройствуй раньше времени, — холодно и отчуждено произносит она, будто делает замечание. — Нам же будет хуже, если ты поведёшь корабль не в том направлении от усталости.        — Я в порядке. — Марипоса упирает голову в руки и тяжело дышит. — Нам осталось совсем чуть-чуть.        — Да, совсем чуть-чуть. — Гитта закрывает глаза, давая утреннему ветру обдать лицо, чтобы взбодриться. — Благодаря им мы здесь. — И Марипоса видит на её лице тёплую, едва заметную улыбку, которая пробирает дрожью тело Марипосы, проступает жар в груди.        Марипоса обнимает Гитту крепко-крепко, надеясь никогда больше не выпустить её из круга своих рук.        — Мы будем сильными и дойдём до конца, — шепчет Марипоса скорее самой себе, чем ей, и едва-едва трясётся. — Пообещай мне.        — Обещаю, — произносит Гитта, упираясь носом ей в плечо.        Виднеется суша сквозь рассветный туман. Обнесенный деревом порт встречает их небольшим наводнением людей. Работяги снуют вправо-влево, видно торговцев рыбой с большими сумками наперевес.       Гитта накидывает плащ и помогает отцу одеться. Марипоса же, укутавшись в такой же плащ, прячется за её спиной.       Момо оставила Гитте свой амулет. Гитта берет его в ладонь, и тот вгрызается своими мелкими зубьями ей в кожу. Она спрыгивает по верёвке вниз и подходит к мужчине, который направляется к «Валькирии».        — Большой корабль, — улыбается он белоснежной улыбкой. — Какими судьбами вы у нас?        — Торговые перевозки, — отвечает Гитта, показывает липовое удостоверение от Анны, а после указывает взглядом на Марипосу и отца. — Они со мной. Вы, я так понимаю, управляющий порта?          — Именно. — Амулет кряхтит в её руках, изображая звуки, похожие на человеческую речь. — За содержание корабля в порту нужно внести…        — Я знаю, — она кидает мешочек с монетами управляющему. — Этого хватит. Мы заберём груз позже... Не знаю, когда... Скоро.        Гитта не уходит и пристально смотрит, управляющий порта перебирает мешочек в руках и не отходит.        — Вас что-то ещё интересует? — спрашивает он под пристальным взглядом Гитты.        Гитта держит напряженную паузу, пытаясь отлепить язык от неба в пересохшем рте.        — Вы знаете, где дом госпожи Фучи? — тихо спрашивает Гитта.        Управляющий молчит, его глаза округляются, а после он встряхивает головой, наверно, отбрасывая лишние мысли.        — Фучи Нишикава? — переспрашивает он, в ответ получая кивок.        — Да, мне говорили, она живёт в Саппоро.        — Что же, не ошиблись, но... — Он потирает проплешину на голове и уже стремится что-то сказать, но не успевает.        — Спасибо за информацию. — Управляющий ей больше ничего не говорит, зная, что она слушать не будет. Гитта поворачивается к Марипосе и отцу. — Ну что, идём?