влюблен в поэта

Поздним вечером пятницы декабристы очередной раз решили собраться у господина Рылеева дома, чтобы обсудить план восстания, а заодно и выпить шампанского. Уже пятое собрание подряд Каховский не раз замечал грустный взгляд Рылеева в свою сторону. Тот постоянно что-то перекладывал на столе, боясь чужих глаз, там были стихи, но о чем? Что в них такого, знал лишь Каховский, а вернее он догадывался, и его догадки были верны. Вот, Мишель снова берет рюмку и залпом выпивает, уже еле стоя на ногах, а Сережа его держит под руку и постоянно подкалывает. Трубецкой сидит и молча пьет вино, иногда перебрасываясь парой слов с Рылеевым. А Пестель все рассматривал тарелку, подаренную ему Рылеевым. Однако, Каховский сидел и молча смотрел на Кондратия, ловя его взгляд своим. Петр, заметив, что тот так же посмотрел на него, кивнул, прося подойти его к нему и, видимо, не просто так. Рылеев, подойдя к Каховскому сразу будто бы ожил, но не подал виду. - Если хотите, то можете отправить всех домой и объявить обсуждение закрытым, - улыбнувшись, прошептал Каховский. - Но для чего, Петр Григорьевич? Мы ведь так хорошо сидим, - недоумевая спросил Рылеев. - Узнаете, Кондратий. После этих слов Рылеев слегка насторожился и даже стал заинтригован. Он перекинулся еще парочкой фраз с пьяным Мишей и объявил собрание закрытым. Ребята поспешили собраться, надев плащи и головные уборы, и разом покинули дом Рылеева. Все. Кроме Каховского. - И все же, Петр Григорьевич? - улыбаясь поинтересовался Рылеев. Каховский, ничего не сказав, подошел к Рылееву и резко толкнул его на диван, стоя над ним и усмехаясь. - Позвольте! Что вы делаете?! - испуганно вскрикнул Рылеев. - Успокойся, Кондраш, я буду аккуратен с тобой, мой славный поэт, - тихо прошептал Каховский и наклонился к Рылееву. Он нежно погладил его по голове, потрепал слегка кудрявые волосы и грубо, неожиданно прижал его голову к своим брюках в неприличном месте. Рылеев пытался отвернуться, вырваться, но Каховский слишком крепко его держал и тот не мог даже пошевелиться. Он что-то мычал пытался даже сделать укус и сразу же почувствовал, как его волосы сжимает сильная рука. Каховский водил его головой там и глухо постанывал, кусая свою губу. - Ты будешь меня слушаться? - улыбаясь прошептал Петр. - Мм.. буду... мм.., - мыча, проговорил Рылеев. - Тогда замолчи, мой хороший, - властно улыбнулся Кахоский и оттолкнул за волосы от себя Рылеева. Петр Григорьевич расстегнул свои брюки и снова взял голову Рылеева. Грубо взял. - Сам догадаешься, или направить? - усмехаясь спросил Каховский. - Я-я.. Я сам, - тихо сказал Рылеев. Каховский довольно улыбнулся и отпустил его голову. Тот жадно прильнул к еще не сильно, но возбужденному органу Петра Григорьевича и начал его целовать через белье, причмокивая. Каховский видел то усердие, с которым Рылеев делал ему приятно и возбуждался от этого все сильнее, чувствуя, как его член встает все сильнее и становится тверже. Рылеев тоже это чувствовал, он целовал его нежно, медленно и одновременно так неумело, по-юношески. Кондратий водил языком по головке, оставляя мокрые и теплые следы на белье, а затем, посмотрев в глаза Каховского и сразу поняв, чего он хочет, он аккуратно и неуверенно стянул с того трусы и сразу взял в рот теплый и напряженный до пика орган Петра Григорьевича. Последний даже вздрогнул и оперся на тумбу, стоящую рядом, но старался не подавать виду и казаться властным господином над маленьким и жалким Рылеевым. Орган становился все влажнее, он был в слюнях Кондратия, который старался делать своему господину как можно приятнее. Тем временем Каховский начал грубо надавливать на затылок Рылеева рукой, чтобы тот заглатывал по горло и ускорялся. Кондратий все понимал без слов и ускорил темп движений, доходя до самого начала органа. Петр видел, как он проскальзывает Рылееву за щеку и умиляюще усмехался, гладя его по голове и шепча: молодец, славный поэт..... Вскоре, Каховский достиг пика возбуждения и, не сдержавшись, начал стонать сквозь зубы, чтобы его не было слышно. Рылеев, услышав стоны своего "хозяина" ускорился и начал помогать рукой, на секунду прервавшись, чтобы языком провести по яйцам Петра Григорьевича, но тот взял его за волосы и снова прислонил к органу. - Боже, нет, ты не должен останавливаться! Соси его, ты меня понял?! - переходя на громкий шепот, сквозь зубы выл Каховский. Он закинул голову наверх, стиснув зубы, прошептал: "сука..."; Сильно сжимая волосы Рылеева и прислоняя его к себе как можно сильнее, он бурно кончает, изливаясь тому в рот и дергаясь от возбуждения. Кондратий покорно сидел перед ним, как мальчишка и проглатывал его сперму, слизывая то, что не попало в рот. - А ты... Ты - молодец, Кондраша, - еле улыбаясь и падая на диван, говорил Каховский, - Я, кстати, полюбил тебя, да, и позволь, я тоже сделаю тебе приятно, мой поэт-извращенец. Каховский сидел на диване, расставив ноги и улыбаясь, смотрел на Рылеева, который скромно опустил взгляд вниз, мечтая о том, как его тайный возлюбленный будет делать ему приятно. Петр Григорьевич слегка наклонился к Кондратию и заглянул ему в глаза. - Ты стесняешься? Помилуй! Что ты вытворял здесь, мой мальчик..., - шептал Каховский, гладя того по щеке, - Может, ты желаешь, чтобы я тебя раскрепостил? Кондратий молча посмотрел на Петра и неловко улыбнулся, взяв его руку в свою. Каховский сжал его руку и подался вперед, нежно целуя своего милого поэта, своего любимого Кондрашу. Рылеев страстно ответил на поцелуй, уже начиная углублять его и играть своим языком с языком Пети, но последний прервал поцелуй, прислонившись ко лбу Кондратия и, все так же медленно, но нежно прошептав: - Сразу вот так страстно? Подожди, милый, тебя нужно разогреть, я хочу сначала насладиться твоими губами, хочу прочувствовать их в скромном, милом поцелуе... Или ты так возбужден, что страсть переполняет тебя, Кондраш? - Я-я... Я очень хочу в-вас.. Сейчас..., - краснея и запинаясь, проговорил Рылеев. Каховский очень искренне и мило улыбнулся, возвращаясь к губам поэта и уже страстно поцеловав их, переплетая свой язык с языком поэта. Он положил руки ему на талию и неожиданно резким и уверенным движением взял поэта и посадил его к себе на колени, сжимая его ягодицы и все так же глубоко целуя его в губы. У Пети были расстегнуты брюки и спущены штаны, Кондратий чувствовал, как его орган упирается в него и возбуждался от этого до неимоверных пределов. Каховский сам чувствовал, насколько Рылеев был возбужден еще во время страстного и чувственного минета. Поэт тяжело дышал и, обхватив шею Пети, целовал его, как в последний раз. Он двигал бедрами, чтобы прочувствовать своими ягодицами горячий член Каховского полностью, но брюки и белье явно мешали это сделать. Петр понимал это и после очередного раза, когда он сжал ягодицы Кондратия, принялся расстегивать тому брюки, параллельно кусая его за нежные губы. Когда брюки был уже расстегнуты, Каховский их снял с помощью Рылеева и одной рукой начал гладить сильно возбужденный и каменный член Кондратия, заставляя поэта на выдохе тихо и скромно простонать. Рылеев не может удержаться и снимает брюки со своего партнера, гладя его ягодицу, а второй рукой гладя его шею. И все это происходит во время страстного и непрекращающегося поцелуя, который будто никогда не должен был прерваться. И тут, Петр, последний раз погладив там Кондратия, уверенно снимает с того трусы, оставляя поэта в одной лишь рубашке, а затем и сам окончательно стягивает с себя трусы, улыбнувшись посмотрев в глаза Кондратию. - Ну что, мой мальчик, ты готов? - Я.. Я всегда г-г-готов, я для вас все, что...., - его перебил Каховский. - Готов значит? Молчи, придурок, лишнего взболтнешь ведь в порыве страсти, а потом я страдать буду, что ты мне наврал о чувствах, - усмехнулся Каховский, - ты ведь не наврал? - он сделал серьезное лицо, сдвинув брови. - Н-н-нет! Я клянусь вам, я буду вашим до конца дней! - Верю, верю, успокойся и заткнись, - злобно улыбнувшись шепнул Петр и медленно насадил Кондратия на свой твердый и теплый член. Поэт громко простонал, сжав свою руку на его шее и стиснув зубы. Каховский глухо простонал, насаживая Кондратия глубже и держа его за худые, бледные бедра. Рылеев настолько был возбужден и от этого раскрепощен, что стал сам насаживаться на член Пети, начиная скакать на нем. Тем временем, Петр одной рукой сильно сжимал сосок Кондратия, иногда выкручивая его в разные стороны, а затем оттягивая его на себя. Второй рукой он шлепал поэта по его худой и манящей заднице, усиливая шлепок с каждым разом. Кондратий быстро и ритмично скакал на Пете, он громко стонал и сжимал руки на его шее, оставив там даже две царапины. Вскоре, Кахосвкий почувствовал, что находится на пределе, он тихо простонал, чтобы Рылеев не слышал и не видел, как он слаб в такие моменты, но Кондратий все слышал и видел. - Вам же приятно, не молчите! - задыхаясь от наслаждения и дрожа, кричал поэт. - З-з-замолчи.... Сейчас же! Б-б-боже, я сейчас.... Петр, не успев договорить, неожиданно для себя громко простонал на радость Рылееву и, сильно сжимая и впиваясь в его бедро рукой от невыносимого удовольствия, изливается прямо в своего мальчика, ощущая на себе горячие капли, да, поэт не мог сдержаться и тоже кончил на пресс Каховскому, громко простонав и безумно сильно сжав шею Пети. Они прижались к друг другу, чувствуя их нереальное сердцебиение и сбившееся дыхание. Каховский принялся было вытирать с себя пальцем сперму Рылеева, но вдруг услышал: - Стойте, не пачкайтесь, я слижу.... - Тсс, милый, я хочу знать, какова она на вкус, - прошептал Петр. Он провел пальцем по своему животу, собирая капли спермы и облизнул палец, довольно улыбнувшись и дав облизнуть свой палец поэту. - Кондраш, я ведь люблю тебя, - Петя улыбнулся. - Я тебя тоже, я очень сильно тебя люблю, я обещаю, я буду с тобой до конца дней, если придется нам умереть за свободу, за отчизну, я на эшафоте с тобой за руку умру, я обещаю тебе, - торопясь, говорил Кондратий, еще не успев отдышаться после их занятия любовью. - Я верю, верю, ты будешь моим даже там, на небесах, - мило улыбнувшись и крепко прижав к себе полуголого Рылеева, шепнул Каховский.