Ты выжигаешь меня изнутри

      Удушливый сигаретный дым режет сжатые легкие на резком вдохе, морозный ветер лихо забирается под натянутый капюшон тонкой толстовки, продувая сквозь занемевшую от холода кожу и заинелые кости, но Тодороки этого не чувствует, он сгорает изнутри от каждой новой тошнотворной затяжки, Тодороки ненавидит это мерзкое курево, но именно сейчас.       Ему нужно.       На покатой крыше старой десятиэтажки сыро и слишком ветрено, в голове пустота, немая тишина, перебиваемая лишь изредка проезжающей машиной по безлюдной трассе, чьей-то неразборчивой руганью в одной из пропитых квартир этого скверного района и тихим потрескиванием почти что истлевшей сигареты, отвратительно мерзкой, как и всегда.       Неизменно мерзкой.       За всю свою недолгую жизнь Тодороки выкурил ровно двадцать четыре сигареты, и эта двадцать пятая. Она почему-то кажется особенно горькой и нескончаемой, встает комом в горле и прожигает воспаленную изнанку, она — его неизменный ритуал, словно дань уважения потраченной жизни, что затухает так же быстро и неизбежно, как тлеет в обожженных пальцах скрученный бычок.       «Как символично».       Тородоки двадцать пять.       И сегодня он впервые убьет человека, младше себя самого.       Этот странный заказ поступил к нему месяц назад через уже знакомого до этого посредника одной крупной преступной организации, хорошо известной и уважаемой в узких кругах. Казалось бы, ничего необычного, все необходимые связи давно налажены и лишние, никому не нужные вопросы всегда лишь глобальные проблемы в перспективе, ведь свидетелей, знающих слишком много, особенно таких как он, ждет лишь один исход.       Но на этот раз Тодороки не мог промолчать.       — Я правильно понял, вы хотите, чтобы я убрал восемнадцатилетнего сопляка, в досье на которого нет ни одного слова о связи с преступным миром и каким-либо грязным делом в принципе? Каков ваш мотив?       — Это конфиденциальная информация, — стандартный, заранее заготовленный ответ, который, как и предполагалось, совсем его не устраивает.       — Я так не работаю. Ищите кого-нибудь другого.       — Босс пообещал, что заплатит вдвойне за мальчишку, если вы дадите ответ сегодня.       — Я сказал, нет.       Но ему нужно, чтобы он сказал "да" любой ценой, Тодороки знает это, иначе он бы и вовсе не пришел к нему.       — Могу сказать лишь то, что этот ребенок в будущем может быть опасен для нас, — сухо и поверхностно, но вполне достаточно, все же на большую информацию глупо было рассчитывать. — Поэтому необходимо сделать все быстро, чисто и без шума. Как раз, как вы умеете.       — Какие сроки?       — Месяц. Все расходы будут покрыты. Аванс десять процентов.       — Половина. Сразу на руки. И не меньше.       — Договорились, — все-таки, так ты все и планировал с самого начала, чертов прохвост.       — Босс очень рассчитывает на вас.       — Всегда рад сотрудничеству, — пока Тодороки может работать на своих условиях и быть независимым, этого достаточно.       Этого всегда было достаточно.       Потребовалось не так много времени, чтобы снять захудалую однушку в ближайшем от своей жертвы районе и организовать слежку, постепенно узнавая всю необходимую информацию. Наверное, Тодороки еще никогда не было так легко следить за кем-то, кто меньше всего на свете ожидает такого пристального внимания к своей персоне, продолжая жить своей повседневной жизнью, повторяя обыденные, ничем непримечательные действия снова и снова, словно по кругу. Они были настолько обычны и нормальны, что Тодороки ненароком думал о том, насколько ненормальна его собственная жизнь, насколько далеки друг от друга те миры, в которых они оба жили все это время, так близко, всего через пару кварталов или несколько метров в душном транспорте, как и всегда, набитым под завязку вечно спешащими куда-то людьми. И все равно.       Все это было очень странно.       Мидория Изуку, так звали этого невезучего паренька, оказался совершенно обычным студентом с такой же обычной внешностью, невыдающимся ростом и телосложением, пару месяцев назад поступившим в одну из лучших академий города и сразу же после своего официального зачисления съехавший с квартиры своей одинокой матери на съемную. Что ж, по мнению Тодороки, это хорошее начало для самостоятельной жизни и довольно взвешенное решение для столь юных лет. Мать свою навещает стабильно, больше никого из родственников не имеется, из академии плотно общается лишь с двумя одногруппниками: Иидой Тенья, новоиспеченным старостой из клуба легкой атлетики, и милейшим созданием Ураракой Очако, тайно сохнущей по своему слишком застенчивому другу и носящей короткие юбки в стабильную непогоду.       Чтобы узнать эти незамысловатые и частично прописанные в предоставленном досье факты у Тодороки ушла одна неделя.       Еще две потребовалось на то, чтобы собрать воедино весь имеющийся распорядок дня с различными вариациями тех или иных событий и понять, что он в сущности неизменен. Каждое будничное утро проспавший половину первой пары Мидория подрывается с места и тщетно пытается найти в захламлённой полке шкафа свежую рубашку и, наконец, приняв поражение надевает ту, что лежит скрученным комом у него на стуле. Он быстро толкает не сложенные с вечера книги в портфель и выбегает на улицу, каждый раз спотыкаясь о кривой бордюр у основания лестницы и каждый раз бездумно выругиваясь в пустоту безлюдной улицы. По пути он как бы случайно встречает уже час ожидающую его на перекрёстке Урараку и они вместе неспешна идут на пары, решая все-таки забить и прийти ко второй.       Во время второго перерыва Мидория направляется в сторону столовой, около которой его уже поджидают местные хулиганы, отбирающие все, что успело заваляться в его карманах, и выписывая смачный подзатыльник вдогонку. Изуку никогда не сопротивляется и не отвечает им, предпочитая спрятать деньги под нижним бельем и съесть свой завтрак в самой дальней кабинке туалета, наверное, здраво оценивает свои физические способности и шансы одержать победу в случае внезапного сопротивления.       Когда учебный день заканчивается, он долго болтает с Ураракой и Иидой у главного выхода, обсуждая, как было бы здорово когда-нибудь всем вместе сходить в недавно открывшееся караоке или попробовать свои силы в боулинге, а затем садится на ближайший автобус и едет в свою старую квартиру, где его счастливая от такой нечаянной радости мать кормит его вкусным обедом и тайно подкладывает смятые купюры в боковой карман его куртки на прощанье.       На выходных они не встречаются, она либо берет дополнительную смену на работе, ведь в эти дни платят вдвойне, либо уезжает на старую дачу в нескольких милях от выезда из города и каждый раз привозит с собой кучу разнообразных закаток, пытаясь втюхать их своему воротящему нос сыну, который все равно по приходу на съемную квартиру ставит их в дальний угол у шкафа и забывает на веки вечные.       Мидория никогда не ложится спать раньше двух часов ночи. Долго залипает в ноутбук, играя в различные игры и смотря бесполезные передачи, и как только темнеет настолько, что одинокого горящий экран становится единственным освещением в квартире, он включает свет и судорожно пытается впихнуть в свою голову пол учебника. Но уже спустя час безрезультатного бормотания себе под нос засыпает прямо на столе под открытой настежь форточкой, ежась от каждого легкого порыва холодного ночного ветра.       Мидория никогда не закрывает ее.       Даже, когда уходит из дома на целый день или разгуливает голышом после душа, забавно пританцовывая, наверное, девятый этаж и уходящие в бетонную стену окна внушают уверенность и безоговорочную уединенность, ведь подумать о том, что какой-то смышленый наемный убийца, пришедший по его душу, может воспользоваться этой роковой неосторожностью, наверное, для него не более чем фантастический бред.       А зря.       Тодороки неспешно выдыхает белесый пар и делает последний затяг, он проходит насквозь и оседает тлеющим пеплом где-то под легкими, так больно и ощутимо, словно внезапное ножевое ранение. В знакомых окнах загорается свет и это значит лишь то, что время уже пришло.       Выкуренный бычок быстро тухнет в сжатой ладони и отправляется в нагрудный карман — лишние улики ни к чему, даже такие мелочи могут стать огромной ошибкой, Тодороки знает об этом не понаслышке, поэтому он всегда осторожен и внимателен, он никогда не торопится и проверяет все дважды, поджидая лучшее время. И сейчас оно самое подходящее — сегодня пятница, день, когда никому нет дел до чужих проблем, как и немного подвыпившему Мидории, что только что вернулся с того самого долгожданного караоке и планирует по привычке все выходные безвылазно пялиться в монитор и уминать купленные про запас чипсы, запивая все это ядерное великолепие колой, — настоящее убийство для желудка, но разве о таком принято думать в этом многообещающем возрасте, разве повышенная вероятность развития тяжелой степени язвы и последующий некроз слизистой может напугать его сейчас и заставить купить пучок шпината вместо этой бесполезной гадости?       И это правильно.       Не хотеть знать о том, что будет завтра, даже если оно не наступит, наслаждаться каждым днем, как последним, — наилучшая черта характера, которая с возрастом почему-то куда-то деется, Тодороки не считает себя старым или что-то вроде того, но ощутить то же самое уже точно не сможет, он знает это наверняка, именно поэтому чувствует некую досаду от происходящего.       Тодороки думает, что, наверное, он будет немного скучать.       По той жизни, которой ему пришлось жить этот месяц вместе с этим мелким засранцем, по той жизни, что была ему недоступна все это время. Эти странные, ни на что непохожие мысли почему-то так четко пропечатываются в голове, их хочется выбить сиюминутно в какой-нибудь грязной подворотне, вмазавшись в нечаянную потасовку, их хочется затравить крепким алкоголем в дешевом, никому неизвестном баре, — там так привычно и легко дышится этой застоявшейся вонью и плесенью, а здесь так свежо, что хочется задохнуться, хочется капнуть поглубже, чтобы все-таки узнать, что же ты натворил, Мидория Изуку, раз кто-то настолько влиятельный решил прервать твою слишком обычную и потому такую особенную для тебя жизнь.       Но это, по правде говоря, уже не так важно.       Сигарета докурена и все дальнейшие действия рассчитаны до мелочей: пуля пройдет насквозь открытого виска, глушитель сработает как надо, смерть будет мгновенна и безболезненная, он даже не успеет понять, что что-то произошло, до понедельника мальца точно никто не схватиться, все будут думать, что он, как и обычно, заигрался в игры и забыл поставить телефон на зарядку, и к этому моменту Тодороки уже не будет в этом городе. Останется только получить обещанные деньги и избавиться от оружия. И никаких улик, никаких проблем и воспоминаний, Тодороки сотрёт имя этого ребенка из своей памяти прежде, чем успеет купить билет в один конец на ближайший поезд. И все равно.       Что-то не так.       Что-то отрывисто дышит в затылок и внушает неуверенность, никогда не подводящее дурное предчувствие, то и дело пробегающее по позвоночнику колючими мурашками, обострено до предела. Игнорировать его все это время сложнее, чем казалось бы, но и веских причин поддаваться ему безоговорочно Тодороки не находит. Все идет по плану, даже слишком хорошо: Мидория уже вышел из душа и спешит скорее натянуть эту дурацкую пижамную футболку с голубыми мишками, что на прошлой неделе подарила ему его мать, — такой себе подарок как для восемнадцатилетнего парня. Но, наверное, будь на его месте Тодороки, он бы тоже не смог не надеть ее.       Тодороки не знает, почему думает о таких глупостях прямо сейчас. Его мать никогда не дарила ему подарки, наверное, сейчас он даже не сможет вспомнить, как она выглядела при их последней встрече.       «Что за вздор».       «Просто этот пацан слишком не похож на меня в его возрасте», — хорошо это или плохо, это уже не важно, ведь одно отличие между ними способно разом перечеркнуть все остальные: сейчас именно Тодороки держит в руках пистолет, лишь он доживет до утра и, на самом деле, имеет смысл только это.       Автоприцел настроен и палец уже давно лежит на курке, готовясь завершить этот нескончаемый и слишком сумбурный день, Мидория садится за стол и открывает пакет с чипсами, слишком резко дергается, рассыпая все вокруг себя. Он раздосадовано вздыхает и почему-то не спешит убирать этот беспредел, мгновенно застывает и вглядывается в темное не зашторенное окно перед собой, словно в недосягаемую пустоту, где нет ничего, даже этой отсыревшей бетонной стены. И этот опустошенный взгляд в никуда кажется Тодороки идеальным последним мгновением, именно таким, каким оно должно быть. Он уверен, какие бы мысли не проходили сейчас в эту беззаботную лохматую голову они точно окажутся самыми верными.       Тодороки замирает, делает протяжный выдох и едва успевает надавить на курок, закончив все раз и навсегда, как вдруг все меняется. Мидория внезапно подпрыгивает на месте и сваливается с расшатанного стула, хватает неожиданно зазвонивший телефон и что-то растерянно бормочет в трубку, потирая место недавнего ушиба. Он хватает валяющуюся на кровати куртку и быстро выбегает в подъезд, оставляя Тодороки ни с чем.       «Что за черт?»       Вскоре он возвращается и вслед за ним в комнату входит его мать с тяжеленым пакетом из продуктового и, поставив свою неподъемную ношу на пол, красноречиво жестикулирует в ответ на попытку ее сына в секунду запихнуть куда подальше каждую лежащую не на своем месте тряпку.       «Ну и дела».       Такого точно не должно было произойти, Тодороки тщательно проверил все и даже узнал точное время, когда у матери Мидории должна была закончится выходная смена. Но, видимо, что-то пошло не так, и она не смогла выйти на работу и решила не тратить время зря, внезапно навестив своего сына в столько позднее время и устроив ему тем самым полный разнос не только из-за увиденного бардака, но и из-за того выпитого спиртного, которым наверняка от него не хило сейчас разит.       Что ж, такие форс-мажоры всегда могут случиться и предугадать их невозможно, Тодороки может лишь мысленно поблагодарить себя за то, что не спустил курок секундой ранее, все-таки эти глупые, сбивающие с толку мысли не просто так посетили его голову именно в этот момент.       «Придется ждать до следующей пятницы. И лучше проверять свою информацию. На сегодня это точно все», — думает он, готовясь к вынужденному отступлению и уже представляя свой монотонный путь до дома и горячую ванную, в которой придется долго отлеживаться, вытравливая из окоченевшего тела отголоски простуды и болезненного кашля, который, как и всегда, совсем некстати. Но не успевает даже двинуться с места, не успевает отвести свой взгляд от умиляющей картины семейных разборок, больше похожей на немое кино с идеально подобранными актерами, отыгрывающими свои главные роли на ура.       Тодороки слышит выстрел. Не свой выстрел.       Оглушающе резкий звук в невинно чистой тишине наступившей ночи кажется настолько осязаемым, что его взрывную отдачу можно ощутить кожей и слегка обжечься. Тодороки не знает, почему продолжает стоять на месте, почему продолжает слушать тут же взвывшую сигнализацию стоящих под домом машин, почему продолжает смотреть на то, как на в секунду окаменевшем в панике мальчишеском лице рождает душераздирающая гримаса безмерного ужаса, как его одревесневшие ручонки стремительно пачкаются в стекающей по рукавам крови и пытаются закрыть образовавшуюся дыру, починить, исправить все одним только своим усилием.       Тодороки слышит крик, он не похож ни на что, что ему доводилось слышать прежде, он не похож даже на крик человека, он кажется настолько болезненным и пронзающим, что рефлекторно хочется сглотнуть и прокашляться, чтобы прогнать это гадкое режущее ощущение из своего же сжатого горла.       — Мамаа, мама, мама, прошу тебя, не умирай. Мама, мамочка, — так отчетливо рвутся голосовые связки, но он не умолкает, он продолжает звать ее, пытаясь докричаться всеми силами до уже как несколько секунд мертвого тела. И вдруг застывает, поднимая ошарашенные, вспухшие от напряжения глаза к все еще открытому окну и быстро бегает ими из стороны в сторону, пытаясь высмотреть хоть что-то.       Когда его взгляд на долю секунду случайно встречается со взглядом Тодороки, тот, наконец, отмирает.       Быстро кооперируется, направляя прицел в другую сторону, туда, откуда предположительно мог быть совершен выстрел, но не видит ровным счетом ничего, из-за склубившейся темноты все окружающее пространство кажется гладкой пустошью.       Но Тодороки уверен: тот, кто стрелял, точно видит его. И в доказательство этому переводит взгляд себе на грудь, не опуская пистолет, горящая ярко-алым метка прицела у самого сердца развеивает все его сомнения.       Нет.       Не выстрелит.       Выстрел будет один, и это станет предупреждением для его и всех тех, кто посмел затеять всю эту игру, и Тодороки совершенно точно уверен, что ему еще предстоит открыть все имеющиеся карты.       Метка с груди исчезает, сирена приближающихся полицейских машин становятся все громче.       Тодороки знает.       Он вляпался по самые уши.