Их назовут богами. Книга 1. Седьмая Башня

      Рябь прошла по сотканному из триллионов судеб полотну Вселенной, раскинувшемуся во всех временах и измерениях, когда Молот Сварога с размаху ударил по Алатырю, высекая калёные искры из камня, что оседали маленькими камушками-звёздами вокруг них.       Борум зачерпнул ковшом из кадки холодной воды, отпил сам и протянул побратиму.       — Спасёт ли нас это? — задумчиво вздохнул он, глядя, как Сварог опустил тяжёлый молот и сделал большой глоток.       — Спасёт. — Кузнец плеснул воды в ладонь и умыл лицо. Копоть и пот, рисуя дорожки по могучему телу, тёмными каплями падали на пол. — Должно спасти! Я в это верю! Вот только успеть бы. Время против нас, друг мой!       Кузнечный горн дышал жаром, рассеивая мрак вокруг. Борум качнул головой, погружаясь в невесёлые думы, и взялся за меха. Огонь разгорелся жарче.       — Ты с Прове говорил? Он ещё слышит Мировяз?       Этот вопрос не имел смысла. Борум знал на него ответ.       — Время, говоришь? — Так и не дождавшись ответа, Борум обернулся на друга. — Сваргань мне меч, друже. Такой, чтоб камень как масло сёк и Тьму во Свет обращал.       Задышали кузнечные меха. Раскалилась сталь. Засветилась ярко-жёлтым. Молот гулко ударил по наковальне. Зашипела вода.       Борум собрал с пола окалину, легонько подбросил в широкой мозолистой ладони и с силой швырнул в огонь.       — Обрати, огонь, чернь подножную в золотой тарал с жгучим светочем, надели его силой мощною, подари ему свет немеркнущий. И когда придёт в мир слепая мгла, мрак придёт черней, чем окалина, пусть спасает он миры ото зла — выжигает его ярким пламенем!       Только умолк тихий глубокий голос друга, Сварог опустил молот и, развернувшись к огню, дунул во всю мощь.       Взвилось пламя яростно, разлетелось калёными искрами по мирам и осыпалось мелкими камушками. Жёлтыми, чистыми, словно застывшие капли солнца.       — Хитро придумал, — качнул головой Сварог и ударил молотом вновь. — Догадаются ли?       — Кто светичем чист, распознает силу тарала и станет защитником остальным.       Борум утёр пот — жарко в кузне — и глянул на мирно потрескивающий огонь. Он верил: такие обязательно найдутся.       Отблески звёзд яркими искрами скользили по стали. В рукояти сверкнул крупный жёлтый камень.       — Лёгкий. — Борум взмахнул мечом и понимающе улыбнулся. — Не мне ковал.       Сварог не улыбнулся в ответ, только сунул в руки свёрток и крепко обнял друга, зная, что расстаются навсегда.       — Зато это для тебя ковал. Оберег это. Носи его. Не снимай. Он поможет бороться со злыми силами, вберёт в себя тьму, что супротив тебя пойдёт. Щитом твоим станет.       — Береги себя. — Борум похлопал друга по спине. — Не потеряйся в своих мирах. А время… Оно у тебя будет.       Привалившись к распахнутой двери, Сварог провожал задумчивым взглядом давнего друга. А когда тот совсем скрылся из виду, поднял глаза к небу, в котором среди бессчётной звездной россыпи с каждой ночью голубым хрусталём всё ярче сияла Вечерняя Звезда. В думах своих Сварог теперь часто возвращался в тот день, когда на исходе весны, ведомый Мировязом, нашёл на опушке леса в высокой траве дитя. Девочка будто светилась изнутри мягким, чистым, белым светом. И от этого даже утро становился светлее, рассвет ярче, а травы вкруг неё — зеленее.       — Так вот ты какая, — печально улыбнулся Сварог и склонился над малюткой. — Знать, время пришло.       Дитя потянулось к нему ручкой. И в тот момент, когда он коснулся её, судьба дочери Мировяза вплелась в полотно Мирозданья и пошатнула Равновесие.       Ступени высокого крыльца поскрипывали тихонько, будто берегли сон младенца. Сварог потянул дверное кольцо и, чуть пригнувшись, вошел в Переднюю. Светлоокая Лада отставила ухват в сторону и обернулась на мужа. Всколыхнувшееся смятение в глазах женщины сменилось безропотным принятием.       — Ах, до чего же пригожее дитятко. — Лада приняла девочку из рук Сварога и бережно прижала к груди. — Будешь мне дочкою. Назову тебя Зорею, в честь зари, что сейчас разливается над Мировязом, неся с собой новый день.       Посмотрела на мужа с улыбкой.       — Лю́бый мой, принеси из сундука, что за печью, зыбку Мары. Я её мягко выстелю для Зорюшки.       Когда вечерняя заря разлила своё золото по водам реки Талой, лазоревой лентой опоясывающей Ирий с востока, Прове — Слышащий Мировяза — переступил порог Сварогова Терема. Опираясь на высокий резной посох, хмуро осмотрелся — всех ли детей собрал подле себя Сварог. Двоих сыновей — Дашубы и Перуна — ещё не было, младший, Радогост, забравшись на полати, подвешивал зыбку к потолку. Дочери, Жива и Леля, у окна миловались с найдёнышем, что-то шептали друг дружке на ухо, посмеивались, трясли погремушками, что ещё с их мальства сохранились:       — Это моя, — притопнула ножкой Жива, склонилась над корзиной с игрушками и начала перебирать: — Смотри, какой узор, как снежинка! Это моя! На твоей вот — куколка! А на Маровых — крестики! Видишь? Вот! И не спорь больше!       Слушая дочерей, Лада лишь посмеивалась да головой качала, отчего ажурные височные кольца её очелья мелодично позвякивали. Увидев гостя, Сварог поднялся с лавки и шагнул навстречу, приветствуя, но Слышащий прошёл прямиком к девушкам.       — Это дитя — погибель наша. — Прове жестом попросил Свароговых дочерей отодвинуться и дать рассмотреть Мировязово творение. Да. Ужас ледяной рукой сжал старческое сердце. Именно его он видел в своих непрекращающихся ни днём, ни ночью кошмарах. В них именно от его чистого сияния начнётся великий пожар, что пожрёт не только Ирий, не только Мировяз, но все иные миры. Ему казалось, что он сходит с ума, но нет, вот оно — то самое дитя. А значит, и все видения его сбудутся. Как и прежде. Это надо остановить! Слышащий с трудом унял затрясшиеся от страха и волнения руки. Да! Надо остановить, пока ещё возможно!       Как раз закончивший крепить люльку Радогост спрыгнул на пол и будто невзначай заслонил собой и сестёр, и малютку.       — Что ты такое говоришь, Прове? — поднявшаяся с лавки Жива выглянула из-за плеча брата, с недоумением посмотрела на старца.       — Не понимаете?! — взревел Слышащий, сверкнув выцветшими от старости глазами. В гневе ударил посохом об пол, заставив всех вздрогнуть.       Дитя в руках Лели испуганно закуксилось, и девушка быстро отвернулась к окошку. Рассупонив пелёнки, она приложила свою ладонь к маленькому тельцу, чувствуя, как быстро бьëтся в нем сердечко и как необычайно горяч его светич. Успокаивающе погладила. И, укутанная умиротворяющей Лелиной теплотой, девочка заулыбалась вновь, рассиявшись ещё ярче.       Отворилась дверь, и в Переднюю вошли ещё два Сварожича. Перун чуть подтолкнул вперед замешкавшегося на пороге Дажя.       — Что за крик?       — Свет, что это дитя принесло с собой, нарушил извечное Равновесие! — Слышащий затрясся всем телом, ухватился обеими руками за посох и, тяжело опираясь на него, сделал шаг назад. — Не до́лжно быть такому, ибо Тьма идёт за Светом по пятам и только ждёт часа, чтобы ухватиться за расползающуюся от него тень. Она станет расти быстрее, сжирая всё на своём пути, пока сам Мировяз не застонет от невыносимой тяжести мук, а Мировое Полотно не затрещит, разрываясь! Даже не сомневайтесь, Тьма уравновесит свою чашу! Она создаст нечто не менее сильное и кошмарное в отместку этому светлому дитя, и тогда уж нам не справиться будет даже всем Белым Светом!       Сварожичи в удивлении взглянули на отца, но тот молчал, с интересом выжидая, что же ещё скажет Прове. Но и Слышащий тоже умолк испуганно, будто язык прикусил.       — Погоди, — вдруг догадался Дажь и, сверкнув льдистыми глазами, развернулся к трясущемуся от волнения и страха старцу. — По-твоему, убийство безвинного младенца предотвратит пророчимые тобою беды?       — Ты сам убьешь дитя Мировяза или предлагаешь нам обагрить руки кровью из-за опасений, смутных, как отблеск солнца в утреннем тумане? — усмехнулся Перун, вот только глаза его остались холодны и настороженны. — Нет, Прове, так дела не делаются…       Сварог глянул исподлобья на старшего из сыновей и едва заметно улыбнулся. Устало. С надеждой.       — Нет, — и впрямь перепугавшись таких слов, ахнул Слышащий. Да у кого ж поднимется свершить такое? Но если бы… — Нет-нет! Надо отыскать Рода! Вернуть его! Почему Великий Отец покинул своих детей? Он ведь всё знал! Я ему всё говорил, всё рассказывал, с самого первого видения!       — И где его искать? На изнанке Мирозданья? — вздохнул Сварог, подошёл к Слышащему и мягко опустил свою широкую ладонь на его старческое плечо. — Отдохни. После поговорим.       Сварог хорошо помнил тот день, когда отец ушёл. Помнил, с какой строгой любовью смотрели на него пронзительно-синие глаза отца. Помнил, как ветер трепал его давно побелевшую бороду. Помнил его последние слова, что вязью рунической выжглись в памяти кузнеца.       — Не обижай Мировяза и родовичей береги. Помни, Тёмные ли они, Светлые ли они, — а все хорошие. Заботься о них, как о детях своих, сын мой.       Не принять дитя Мировяза Сварог не мог, это Прове понимал так же ясно, как и то, что яростные набеги степняков теперь покажутся детской забавой. Надо было готовиться. Но к чему? Когда? И как? Ответов не было.       Поздним вечером, когда даже птицы перестали перекрикиваться, Сварог пришёл к своему побратиму за помощью и советом.       В светёлке горела лучина. Маленький огонёк затрепетал на сквозняке. Замерла на полузвуке журчащая ручейком колыбельная. Борум встретил давнего друга с улыбкой, провёл ко столу, кликнул жену шёпотом, чтобы не разбудить соседских мальчишек, напросившихся к нему в кузню поглазеть, как руда в мечи да цветы превращается. А как насмотрелись — оголодали. Кузнец посмеялся и стал спрашивать, не накормит ли их хозяюшка пирогами. Ну, а наевшись досыта — забрались на полати играть да там и уснули. Так часто случалось. Борума любили и стар и млад. И хоть своих детишек у них с женой не народилось, а всё ж во дворе частенько бывало шумно, особенно когда «тетка Марьяна» пекла свои пирожки с начинками.       Марьяна поправила спадающее с полатей тонкое одеяло, укрывая им сопящих соседских мальчишек, и расторопно да тихо накрыла стол. Сама вернулась к деткам.       О чём они говорили, женщина так и не расслышала — уже больно тихо говорили, но с того дня Борум изменился. Словно состарился. Стал баловать детишек разными безделицами коваными, но в кузню ходил только со Сварогом.

***

      С той тревожной поры минуло немало вёсен. Дитя, что так сильно напугало Слышащего, росло послушным и добрым. И потихоньку люди стали примечать, что и сами они подле неё становятся добрее и покладистее. Вёсны на Родовы Земли стали приходить раньше, урожаи — щедрее. Цветы вкруг Ирия распускались всё диковинней и краше. И даже народ Великой Степи будто поунял свой норов. А вскоре родовичи и степняки и вовсе пожали друг другу руки и распили чарку хмельного мёда. И слова Слышащего уже казались несбыточными страшилками.       — Ах ты, венчик мой да веночек, Мой лазоревый василёчек! На кого тебя, веночек, положити? Положу тебя, веночек, на головку…       Детский голос уверенно вытягивал слова вслед за звонким девичьим. Усевшись возле Живы, Зоря деловито повторяла за ней едва ли не каждый жест, уверенно вплетая новые цветы в венок.        — Неужель? — неслышно подкравшийся к сёстрам Радогост «цапнул» меньшу́ю за плечики. Та громко испуганно взвизгнула и подпрыгнула, роняя венок.       — Ты и впрямь не знаешь, кому подарить свой веночек? — сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, Рад поднял Зорин венок и примерил на свою голову.       — Вроде такой большой, а такой бестолковый! — Жива поднялась с травы, отряхнула подол и с сердитым видом нацепила и свой венок тоже на светлые кудри брата. — Носи, не снимай, чтобы народ издалека понимал, кто идёт.       Взяла сестрёнку за руку и поспешила вниз по склону к мосту.       — Ой, да будет вам обижаться! — быстрым шагом догнал сестёр, подхватил заливисто хохочущую и радостно визжащую Зорю под мышки и усадил себе на шею. Девчушка вцепилась в кудри, поправила венки и немного поёрзала, усаживаясь удобнее на широких плечах брата.       — Радушка, смотри-смотри, какая звёздочка яркая разгорелась! — Зоря погладила Рада по ушам, привлекая внимание. — Сестрица, во-он там!       Указала пальчиком в небо.       Сумерки только-только накинули на небо сиреневатую дымку, а среди белёсого пуха облаков уже мерцала далёкая звезда. Рад нахмурился и, придерживая меньшу́ю за коленки, чтоб не свалилась, ускорил шаг.       Пока Рад спускал Зорю на землю, Жива уже взбежала по высокому крыльцу. В родительском тереме царила гнетущая тишина. Девушка громко позвала родных по имени, но никто не отозвался. Выскочила обратно на улицу, а там уже Рад говорил со сваргалом Индрой, что гостил у Дашубы с Перуном с прошлого Коловрата.       — Все они собрались вдруг и спешно к Прове отправились. Меня попросили вас дождаться и рассказать.       Индра откинул с глаз тёмные пряди и немного нервно одёрнул рукава рубахи. Сваргал не понимал, что стряслось такого, отчего разволновались родовичи, и это непонимание его самого заставляло волноваться.       — Так. — Рад огляделся по сторонам. — Ты, друже, с Зорей пока побудь. В терем вернитесь, нас подождите. А мы с Живой сходим разузнаем, что приключилось.       Индре только и оставалось, что вновь провожать родовичей взглядом. Со вздохом покачал головой и взял девчушку за руку.       В маленькой тесной избе с сильно покатой дощатой крышей слова Слышащего звучали особенно отчетливо и зловеще. В оглушающей тишине Прове вдруг закрыл глаза руками и тихо проговорил:       — Вот и разгорелась погибельная звезда Сайрийя. Никто меня не слушал! Никто мне не верил! Столько смертей… Я вижу хворь и страдания повсюду. Пришло время расплаты за слишком яркий Свет. Пришло время Равновесия. Тьма, что придет с ней, будет искать отклик в каждом сердце, в каждом светиче, пока даже самые светлые, самые ярые не присягнут ей, проиграв в битве самим себе.       Слышащий поднял страдальческий взор на застывших Сварожичей.       — Тебе уже открылось, во что облечётся Тьма? — Перун подался вперед и едва удержался, чтобы не встряхнуть старца за плечи.       — Сокрыто. Всё сокрыто от меня. Ничего не вижу, — закатывая глаза, бормотал старик. — Только слышу плач да крики, запах гари, запах крови. Страшно. Так страшно.       Радогост в замешательстве переступил с ноги на ногу и взглянул на отца, стоявшего рядом со своим побратимом Борумом и словно не слушавшего Прове. Казалось, Сварогу не было дела до слов Слышащего.       Не чувствовал Борум надвигающегося Зла и гибели неизбежной не чуял, но, заглянув в затянувшиеся словно бельмом глаза Слышащего, спорить не стал. Положил руку на плечо побратима и едва заметно сжал. Ему не нужно было слов, чтобы понять Великого Кузнеца и единственного друга.       От избы Слышащего, что стояла на самой околице, до Сварогова Терема шли молча, погружённые каждый в свои думы, да и обсуждать такое на людях негоже было.       Всё в той же полной тишине Лада с дочерьми собрала на стол.       — Матушка, а матушка, ты плачешь? — крутившаяся возле неё Зоря с тревогой заглядывала в глаза. То забирала и выставляла на стол теплый хлеб. То овошты парёные из чугунка перекладывала в большую расписную миску. То, обхватив обеими руками, тащила к столу кувшин с узваром.       — Что ты, милая, как я могу слёзы лить, когда у меня растет такая помощница? — Лада ласково гладила девчушку по белокурой головке.       То ли так случайно вышло, то ли намеренно, но о пророчествах Прове вновь никто не обмолвился ни словом. Зоря уселась на лавку меж сёстрами так, что одни глазёшки да макушка и торчали.       — Иди ко мне, — Рад похлопал себя по колену и, помогая сестренке усесться, шепнул на ушко: — Куда подушку опять спрятала? Зря, что ли, тётка Марьяна для тебя её набивала?       — В светёлку унесла, — доверительно и громко зашептала Зоря в ответ. — Жалко сидеть на ней, она алыми цветочками вышита и мягкая-мягкая!       Рад выслушал её с серьёзным пониманием, остальные же поджали губы, чтобы не рассмеяться.       — И так каждый раз да через раз, — шутливо всплеснула руками Лада.       Сложив локти на стол, Сварог с задумчивой улыбкой наблюдал за своими детьми. С щемящей любовью во взгляде окинул взором залитый солнечным светом терем.       — Вам с Борумом до вечерней зари хватит. — Привычно собрала мужу в кузню узелок с пирогами Лада, проводила Сварога за порог, а сама с дочерьми занялась хозяйством. Что прибрать, что разобрать.       — Леля, проверь под навесом, просохла ли марь, — крикнула старшей дочери в распахнутое окошко. — И Перуна кликни, пусть дров принесёт да рыбу из ледника достанет.       День привычно завертелся делами да хлопотами, незаметно склонился к вечеру и тихо угас с последними лучами заката.

***

      Под звонкий пересвист птиц за окном по бревенчатым стенам скользили солнечные зайчики. Такие яркие, уже совсем летние. Зоря сладко потянулась, зажмурившись, перевернулась на другой бок и в удивлении приподнялась на локте. В светёлке кроме неё никого не было. Как же это сестры ушли и её не разбудили? Спрыгнув с лавки, выбежала на лестницу, шлёпая босыми ногами по дощатому полу. Но внизу тоже оказалось тихо и пусто. Как же так? Девочка быстро пригладила растрёпанные спросонья волосы, заглянула в родительскую почивальню, за печь, под лавки. Никого не было. Разволновавшись ненашутку, Зоря выскочила на гульбище. Завидев братьев, тихо говоривших в сторонке, громко всхлипнула от пережитого испуга и бросилась к ним. Радогост быстро обернулся и, подхватив сестрёнку на руки, слегка приобнял, успокаивающе погладил по спине. Крепко обняв брата обеими ручонками, Зоря зашмыгала ему в шею.       — Ну, чего ты? Испугалась, что ли?       — Мне почудилось, что все ушли: и матушка, и батюшка, и сестрицы, и братцы! А меня оставили. Одну-одинёшеньку.       Под её причитания и всхлипывания Рад поймал многозначительный взгляд Дашубы и отвернулся. Погладил сестрёнку по голове:       — Надо такому придуматься, — пожурил смешливо. — Когда это мы тебя бросали? И за рыбой на речку со мной, и за ягодами — с Лелей да Живой, с матушкой — пироги ставишь. Даже в кузню к батюшке бегала, когда от Дажя пряталась. Ну, куда б мы без тебя ушли?       Зоря слушала внимательно, притихнув и перебирая кудри на затылке брата.       — А сёстры где? — встрепенулась вдруг и заозиралась, высматривая.       — Уехали, надолго, — и, заметив задрожавшую нижнюю губу, быстро добавил: — Но я-то с тобой. Или тебе меня мало? Так и Дажь с Перуном тоже с нами.       Девочка быстро-быстро замотала головой, словно боялась замешкать и обидеть брата.       — Не мало. А если ты тоже уйдёшь? — Убрала с лица прилипшие мокрые от слёз волосы, белые как снежный пух.       — Да куда ж я денусь? — Рад со вздохом усадил её на лавку. — Кашу будешь?       Ему и впрямь деваться было некуда. И ему, и братьям.       Чтоб не понять, какая беда надвигается и кто тому причина, совсем глуподырым быть надо. И что отец не станет, сложив руки, ждать грядущих бед — тоже. Но ни он, ни Дажь с Перуном никак не ожидали, что всё будет решено без них. Они ведь крепко думали, как беду отвести. И много чего придумали. Только вот отец всё решил по-своему. Поднял их всех глубокой ночью, увёл всех из терема, чтобы Зорю не разбудить, и огорошил:       — Ухожу я, и матушку вашу, и сестёр ваших забираю. Тяжело мне, но иного пути нет. Вы останетесь помогать здесь, а я — в другом месте. Верю, вместе справимся. Перун и Дажь — старшие сыновья мои, вместо меня станете кайсарами. Будьте мудрыми, будьте справедливыми. Принимая решение, крепко думайте сперва. Живите дружно.       — Отец! — Перун аж с лавки поднялся, не веря своим ушам. Но Сварог вскинул палец, требуя тишины.       — А теперь послушайте про Мир-между-Мирами. Словно веточки дерева, он связывает меж собой все миры с Мировязом. Много этих веточек, и миров много. Те врата, что в Коловрат открываются — как мосты широкие меж ними перекидываются. Вот и приходят к нам отовсюду. Много кто в гости заглядывает. Но есть и тайные ходы, опасные. По ним куда угодно попасть можно, только плату Мир-между-Мирами возьмёт немалую, силу возьмёт жизненную. Пути эти — как старые подвесные мостки. Не ходите по ним без острой нужды, но про них помните. Мало ли кто задумает по ним на Мировяз заглянуть… Такого быть не до́лжно! Помните, какая лежит на вас ответственность. Великая! Родовы Земли защищать, Мировяз хранить, а через него и все остальные миры. Сестру свою младшую берегите особливо, в обиду никому не давайте.       Обернулся к сваргалу:       — Тебя же, Индра, могу отправить на Сваргу сейчас. Возвращайся, не жди Коловрата.       Что двигало им в тот момент, сейчас Индра бы ответил с трудом. То ли вид растерянных, ошалевших от происходящего дружей его остановил. То ли нутром почуял, что остаться должен. Но только на слова Сварога качнул головой, отказываясь.       Тот посмотрел на Индру задумчиво:        — Что ж… Пока живёшь на Мировязе, будь моим сыновьям не просто добрым гостем и верным другом, а братом истинным.       Только договорил, как разверзлись за его спиной Врата и перекинулся Звёздный мост. Здесь, на Мировязе была ночь, ясная, звездная. А там… только темнота и яркие огненные всполохи.       Сестры плакали, обнимались. И было непонятно, то ли знали, что уйдут, и молчали, то ли самих отец вот только огорошил. Мать говорила, что любит. Но всё равно уходила…       — Отец! — вдруг выкрикнул Дашуба. — Вы куда уходите?       Сварог обернулся, поднял руку, чертя в воздухе обережный знак. И Врата закрылись, разделяя миры.       — Ого, вкусная! — искренне удивился Индра, принюхиваясь и пробуя кашу на вкус.       — Это матушка сготовила, — Рад мотнул головой на печь, — там ещё много всего. На день точно хватит, а там…       — Я буду готовить, — деловито заявила Зоря, нагребая полную ложку и засовывая себе в рот.       Рад с серьёзным видом согласился, высунулся в двери и звонко свистнул братьям:       — Уже всë на столе, остывает!       Перун в сердцах ударил кулаком по опорному столбу крыльца. Дажь на него недовольно цыкнул.       Радогост даже вмешиваться не стал, оставил дверь приоткрытой и вернулся за стол. Наговорились уже досыта, аж язык намозолили. Перун попыхтит да уймется. Всем сейчас непросто.       Ждать пришлось недолго. Перун выжидательно занял привычное место, на что Рад усмехнулся и вскинул бровь, мол, сестер нет, давай-ка сам. И пока старший брат сопел, раскладывая кашу из чугунка себе и в протянутую Дашубой миску, Радогост задумался, что Зоря, конечно, в тереме хозяйка, но было бы неплохо ей и помощницу подыскать. Постарше и посноровистей…       Первой на ум пришла тётка Марьяна — жена Борума, отцова друже, она точно не откажет.

***

      Телега тихо поскрипывала, подпрыгивая на грунтовой дороге, мощёная-то давно осталась позади. Марьяна удобнее уселась на тюках. Полный тоски взгляд женщины скользил по родным просторам, будто прощаясь навек. А может, так оно и было. Борум ничего не объяснил, только поздним вечером пришел от Сварога, сел на лавку, оглядел избу странно, хлопнул себя по коленям и сказал: «Собирайся, жена, уезжаем мы». За много лет она привыкла доверять Боруму во всём, а потому и расспрашивать не стала, только украдкой поплакала, пока узлы вязала. Кабы понимать, ради чего всё это делается, там, может, легче бы стало, но нет.       Собрались быстро, будто бежали от кого. Впрочем, и собирать-то особо было нечего. Вон, все пожитки в одну телегу уместились. Марьяна вздохнула: рукоделье вот только на полатях оставила.       В чистом, бесконечно-голубом небе ярко светило весеннее солнце, искрами лучистыми сверкая в ещё пока заснеженных вершинах. Далеко растянулись Зеретарские горы. Сколько глаза хватает — смотреть можно, а конца не увидишь. Не объехать их, не обойти. От Анзалового моря, чьи смарагдовые воды и зимой теплы, до Седой Пустоши, где не бывает лета и не тают снега, высится горный хребет, будто нарочно Мировязом из недр своих высоко поднятый, чтобы земли разделить.       Но как бы ни казалась каменная гряда неприступной, а проходы были. И немало. Один вот в аккурат напротив заставы Велий Бор находился. Той самой, где они на постой перед перевалом дней пять назад останавливались.       Обманчиво-тёплый ветерок забирался под тонкий тулуп. Марьяна поправила на затылке узел повойника, пробежалась пальцами по плетёному кружеву, убирая выбившиеся светло-русые пряди обратно под серую плотную ткань, и с тихим вздохом взглянула на широкую спину мужа.       — Остановиться бы, — окликнула она мужа. — Мы уж и кряж Саирский миновали.       Борум качнул головой, соглашаясь и одновременно окидывая взглядом словно пеной лиловой покрытые склоны Зеретарских гор у самого перехода.       — Смотри, жена… — Кузнец натянул поводья. Телега качнулась и остановилась. — Какая здесь весна красивая.       Марьяна подняла голову и ахнула. Средь камней и голых деревьев ярким облаком цвёл низенький кустарник, и от этого серые унылые склоны стали аметистовыми. Женщина прижала ладони к щекам, чувствуя, как от красоты такой аж голова закружилась.       — Борум, давай зде́сь жить останемся? — Она умоляюще мельком взглянула на мужа и вновь обернула восторженный взор к горам.       Кузнец только молча улыбнулся. Что ж, хорошее место. Правильное. Надо только деревеньку найти или заставу. Помнится, и по эту сторону гор должна застава быть…       Узкая, едва приметная тропка петляла меж кустов, резво спускаясь вниз и исчезая за плоским валуном. Спешившись, Борум ухватил кобылку под уздцы и потянул за собой туда, где виднелась деревянная покатая крыша низенького дома.       —Ой, не туда вы свернули, — выслушав путников, покачала головой молодая ведунья, поблёскивая на солнце рыжиной волос, и махнула куда-то вниз, в сторону. — Вон там, сначала через лес да речку Искристую к перелеску выйдите, а уж оттуда на широкую дорогу. Она и выведет вас к Загорью. Если останавливаться не будете, то к вечерней заре уж на заставе окажетесь.       Тёмные глаза девушки скользнули взглядом по цветущим склонам, но ни восторга, ни радости не отразилось в них. Только тоска да одиночество.       — Ты одна живёшь здесь, милая? — с трудом поборов желание приласкать ведунью, спросила Марьяна.       Задумчиво-изучающий взгляд медленно прощупал женщину с макушки до пят и неожиданно смягчился. Лёгкая улыбка тронула бледные губы ведуньи, мгновенно преобразив её лицо, наполнив его жизнью и благородной красотой.       — Ты не печалься, что дитя родить не можешь. Хорошая ты, и всё у тебя будет. А я вот… свою кровиночку не уберегла. — И тёмные глаза вновь заволокло глубокой печалью. — Вам пора. Сначала той же дорогой, что ко мне пришли, вернитесь обратно до развилки, а потом вниз, до своротки. Там уж разберётесь.       Так и вышло. Миновав две деревни, в которых степняки сумели ужиться с родовичами, и одно становище кочевников, к вечерней заре они вышли к заставе, уютно расположившейся в низине. По одну сторону которой поблёскивало зеркальной гладью небольшое озеро, а по другую — возвышались горы, окутанные аметистовым облаком цветов.       Вот только сама застава уж такой захудалой была, что и издали было видать покосившиеся воротные башни, подпёртые с двух сторон брёвнами, чтоб не рухнули. Да и разбитые дороги не чета тем, что в Родовых Землях. Загорье возводили когда-то давно родовичи. Но уступили в бою и оставили заставу совсем, несподручно её было удерживать через горы, а степняки в те времена лютовали. Брошенную заставу заняли, да так и не обжили. Как была им чужой, так и осталась.       Окинув взглядом Загорье, Марьяна с сомнением посмотрела на мужа.       — Может, пока не стемнело, вернёмся в ту деревню у леса? Тебе ещё место там под кузницу приглянулось, помнишь?       На том и порешили.       Деревенька и впрямь оказалась хороша. Староста, рослый суровый мужик с одним подслеповатым глазом, принял кузнеца с женой с распростёртыми объятиями. Откуда да почему — расспрашивать не стал, как со степняками поутихла вражда, на эти склоны родовичей перешло аж на две дюжины дворов. Да и в Загорье немало с Родовых Земель пришлых поселилось.       Только пообжившись да пообвыкшись, Марьяна приметила, что дома родовичей сильно отличаются от изб степняков. У тех они были низкие, крыши дёрном крытые. А вместо печи — каменка, из больших, плотно подогнанных друг к другу камней сложена колодцем. Вместо окон под крышей отдушенки. Сидели на сундуках, ели на коврах, спали на топчанах. Такое женщине было в диковинку. Но ещё больше удивляло то, степняки принимали их порой радушнее земляков.       Избу на окраине справили быстро, дружно. Обставили щедро, кто новое смастерил, а кто и своё подарил. С кузницей помогли тоже. И в день летнего солнцеворота её горнило впервые разгорелось огнём и раздался удар молота.       Проводив последних гостей, Марьяна окинула усталым взглядом новый дом и прислушалась. С улицы доносился весёлый, нестройный хор голосов. До утра гулять будут.       — Вот и новоселье справили, — распуская косы, вздохнула женщина и погасила лучину.

***

      Ухватившись обеими руками за длинный шест, Марьяна подтянула к себе ведро из колодца и отставила его в сторону рядом со вторым — уже полным. Студёная вода плеснулась на ноги, замочив подол. Но женщина и не заметила, прислушиваясь к болтовне соседок, судачивших невдалеке, и позабыв о домашних делах. Те хвастались своими детьми, сплетничали о чужих. Сердце сжала тоска: не сбылись слова ведуньи, так и не народилось у них с Борумом ребёночка. Марьяна подцепила крюками коромысла верёвки на вёдрах и закинула расписную деревянную дугу себе на плечи. Хотя… как посмотреть. Живут они с Борумом спокойно, ладно, дружно. Не бедствуют, не голодают. Борум в почёте не только у деревенских, но и в Загорье его жалуют. Деток вот только не хватает, чтобы дом их просторный стал полной чашей. Уж три весны минуло, как они покинули Ирий…       Марьяна подняла глаза в небо и замерла. У самого горизонта, где разливалась алым вечерняя заря, голубым искристым яхонтом необычайно ярко сияла Вечерняя звезда. Женщина едва не споткнулась, заглядевшись на неё.       Вёдра тяжело встали на лавку. Коромысло уткнулось в угол за бочкой. Марьяна встряхнула передник и повязала его на талии. В печи пыхтела похлёбка. Подцепив ухватом чугунок, женщина переставила его на стол.       — Ты видел, как Вечорка сегодня разгорелась? К чему бы? — Марьяна, уже привычно называя Вечернюю звезду по-простому, как местные, нарезала свежеиспечённый хлеб крупными ломтями, не глядя на мужа. А потому не видела, как застыла в воздухе его рука, как его пальцы до белизны сжали деревянную ложку.       — Нет, — хрипло ответил Борум и поднялся с лавки, шаря беспокойным взглядом по светёлке. И, заметив, что у печи лежат горкой поленья, добавил: — Дрова закончились. Я схожу, а то утром топить будет нечем.       Растеряно моргнув, Марьяна уже в спину мужу ответила:       — Так поленница во дворе полная.       Но Борум её не слышал. Выдернув топор из огромной чурки, на которой он обычно колол дрова, кузнец взглянул в стремительно чернеющее небо и широким шагом устремился к лесу за околицей. Теперь Борум понимал, о чём ему говорил тогда в ночь рождения Зори Сварог. Светич в груди жёг калёным железом.       Изменилось небо. Набрякло Тьмой. Почернело.       Борум брёл не разбирая дороги. Его глаза смотрели сквозь этот лес, сквозь этот мир. Гораздо дальше. Гораздо глубже. Так, наверное, всегда смотрел на мир Сварог. Светич раскалялся всё сильнее. Невыносимо! Борум схватился за рубаху на груди.       Яркая вспышка синей жирной молнией рассекла пополам чёрное небо, и на мгновение вновь стало светло. Нарастающий свист превратился в оглушительный рёв. Выронив топор, Борум резко согнулся, пряча голову в ладони, и замычал от боли.       Содрогнулась от удара земля. Вздыбилась. Невидимая волна прокатилась по ней, сметая всё на своём пути.       Заскрипели, застонали вековые деревья, выворачиваясь с корнями, ломаясь с треском. Как ковыль степной, по земле застелились. Словно куклу тряпичную, Борума швырнуло далеко. И потемнело вновь.       Что-то мелкое больно кусало, царапало кожу. Борум тяжело, с полустоном вздохнул, открыл глаза и сел. Голова гудела. Руки дрожали. Или это дрожала земля под руками. Кузнец воздел глаза к тёмному небу. Всполохи далёких голубых зарниц то высвечивали горные вершины со стороны Тарсир-гавани, что на Анзаловом море, то терялись над Седой Пустошью. Обхватив голову руками, Борум раскачивался из стороны в сторону. Сознание плыло, путалось. Вокруг воняло палёной шерстью и горелым деревом. Кузнец медленно перевернулся на карачки и отполз к поваленному дереву. Только оперевшись на него руками, Борум наконец поднялся на ноги. Слабым движением размазал по лицу землю, труху, мох. Огляделся по сторонам — повсюду вздыбленная выворотнями земля, огромные корни старых деревьев, словно с упрёком, топорщились в небо. Уложило их, будто траву примяло, а не дерева. Далеко раскидало.       Топор Борум найти в валежнике не сумел. Да и не искал особо. Так, ветки ногами пораскидывал вокруг себя, понимая бессмысленность этого, да бросил. И что сейчас делать? Идти туда, не знаю куда, отыскать то, не знаю что? Кузнец безрадостно усмехнулся и побрёл наугад.       Земля под ногами мелко дрожала, Мировяз лихорадило, словно захворал он. Вот только как его от хвори этой избавить?       Где-то справа, совсем рядом, за кустами замерцали огоньки голубые. Кузнец сощурился, всматриваясь в странных светлячков, и шагнул на свет.       Некогда поросшая дикой малиной и жёлтым лютиком поляна теперь превратилась в пепелище, как всё в округе. Деревья ещё тлели, отбрасывая багрово-красные блики. Стоял едкий запах гари. А в самой середине, там, где земля прогнулась будто под неимоверной тяжестью, лежал ребёнок. Вёсен пять от роду, не больше. И весь светился… Точь-в-точь как Зоря, только голубоватым светом. Таким же, каким озарилось небо перед ударом. Вокруг дитяти клубился чёрный дым, расползаясь по земле тёмными щупальцами. И всё, чего они касались, курвилось, мертвело.       Замешкавшись на мгновение, принимая решение, Борум переступил с ноги на ногу, не давая смертоносному дыму коснуться себя, и нащупал на шее амулет с восьмилучевой звездой, заключённой в круг, — прощальный подарок-оберег Сварога.       — Звезда эта щитом тебе будет, — вспоминая слова побратима, глухо проговорил кузнец, бросая оберег на ребёнка. — И от тебя других убережет.       Хоть и не наделял Сварог оберег такой силой, но Борум нутром чуял, как эти слова сливаются с металлом.       Стоило оберегу коснуться дитя, как чёрным дым подёрнулся, зашипел и рассеялся.       Когда-то давно, перед самым их уходом из Ирия, Сварог сказал Боруму, что Род живёт в каждом из них и в нужный момент подскажет правильный путь, надо только прислушаться. И сейчас Борум решил так. Стянув с себя грязную рубаху, кузнец вывернул её наизнанку, чтобы в чистое закутать спящего мальчишку, и понёс найдёныша жене.       Яркая вспышка высветила горный хребет, ударив за перевалом по Ирию…

***

      В тревоге поднявшимся в буйное грозовое небо лаумам открылась страшная картина. Ослепляюще-синее сияние Сайрийи тёмным солнцем разгоралось на небосклоне, выжигая своими всполохами смрадные язвы на Мировязе.       Всюду, куда со звонким свистом и треском били молнии, — земля чернела, выгорала, проседала глубокими рытвинами. Крошились в щепы дома, вспыхивали десятками факелов уркуты, оставляя вместо становищ пепелища. Дома и люди сгорали в синем тёмном пламени Сайрийи.       Бирюзовые тихие воды Анзалового моря закудрявились тёмной пеной, поднялись выше самых высоких деревьев и всей своей мощью обрушились на прибрежные земли, круша вековые стены крепостей, смывая целые селения, утягивая с собой на глубину дома, скот, людей. Реки поднимались, смывая мосты и прибрежные селения. Мёртвой рыбой были усеяны размытые берега.       Крючило и гнуло леса. С грохотом и треском крушились тысячелетние скалы. Вековые деревья валило наземь, выворачивая с корнями из сырой земли. В сверкающем небе лаумы с ужасом наблюдали за тем, как лес, бывший домом для многих существ, ложится, оголяясь. Смертоносное дыхание Сайрийи расползалось синими сполохами всё дальше. Искрился и разгорался подлесок. Потянуло запахом гари, и вот уже чёрные тучи заклубились над предгорьем.        Очередной удар молнии рассёк небосвод надвое, окрасив горы в стальной голубой цвет. Ища спасения от разгулявшейся бури, в недра перевала углублялась женщина, случайно заплутавшая в ущелье. Сейчас эта скалистая расщелина казалась ей надёжным местом для убежища. Блеск отразился в широко распахнутых испуганных чёрных глазах. Слишком поздно, чтобы спрятаться. Слишком поздно, чтобы что-то изменить…       Прильнув к скале, женщина зажмурила глаза. В самую макушку хребта с сокрушительным грохотом ударил разряд, дробя древнюю вершину в каменное крошево и засыпая хребет алагором.. Волна кипучего жара прокатилась за ним следом, выжигая всё на своём пути. Вдруг вспыхнули искры, собираясь в дорожку, двинувшуюся на женщину под рёв камнепада, захватывая её в кольцо и обращаясь в чёрное пламя. Затравленно оглядываясь, женщина понимала: бежать некуда. Валуны забили собой проход, отрезав единственный путь к спасению. Разлетаясь, мелкая скалистая крошка больно царапала лицо, а алчный огонь подбирался всё ближе, накаляя камень под ладонями.       Чёрный дым впитывался в одежду, волосы, жар усилился, пробрался к самому сердцу. Истошный женский крик пронзил горы, окатив эхом полыхающий лес.       Белёсыми тенями мелькали лаумы во вспышках губительных зарниц, не в силах помочь гибнущим на земле. И сами сгорали без следа в синих всполохах.