***
Ни конца ни края степи не видно, только гонят по ней ветра волны, гнут седую траву к земле. Натянув поводья, Варкула остановил бег рысака и глянул на Ния, тот кивнул в ответ. Здесь. Именно в этом месте Ар-Ван Чаддар отдал свою дочь и свою власть Траяну. Именно в этом месте прошёл последний кур-тай. Варкула усмехнулся: не подвела память. Чуть позади от него спешился Сагал, ласково погладил своего коня по шее, поправил меч на поясе и глубоко вздохнул. Горячее дыхание белым паром взвилось в небо и там растаяло. Ледяной ветер хлестал по лицу, вышибая слезу с непривычки. Холодно. Зима здесь и зима в Родовых землях — разная. Здесь колючая, злая, вольная. Серо-жёлтая. Там пушистая, снежная. Даже ветра, и те по-разному выли. Чужая земля. Вскоре уркуты, быстро и ловко установленные степняками, утыкали степь, как серые поганки лес. Такие алачу не продували ветра, они не мокли под дождем. Ткань, что их покрывала — плотную, прочную и грубую, тёмно-серого цвета — степнячки ткали из шерсти магалов. Рада так и не приноровилась к ней. Да, положа руку на сердце, она к этому и не стремилась. Сагал вновь глубоко вздохнул и окинул луговье прищуренным взглядом. Чужая земля. В аил Ар-Вана Траяна , к месту последнего кур-тая начали съезжаться гости. Первыми прибыли ближние: младшие бии — главы боковых и нижних ветвей рода Ар-Вана Чаддара. Каждого из них Ниян встречал с почтением. И даже если те смотрели на него с ненавистью и презрением, каждый держал себя в руках, не смея нарушать вековых традиций. Кур-тай созван, и они явились, остальное будет сказано внутри Шатра. Уже к полудню, звеня богатыми уздечками, в окружении советников и личныx дружин стали один за другим прибывать угеды союзных племён Великой Степи. Каждого из них Ниян знал по имени. От саяков приехал Кадай, от кушчи — Ивалда, от объединения бостумак — Нарбут, от жикен-дор — Бир-Назар, от племен солто — Мин-Таши, от бугинцев — Бий-Вар, от кыта — Гурса, от саруу — Сары-Ван. Убелённые сединами, прославившиеся при защите своих кочевий в битвах с родовичами. Многие из них однажды уже поддержали его. Но в тот день Ний отступил сам, поддавшись воле слабого сердца. Сегодня он вновь надеялся на их поддержку. Варкула держался особняком, стараясь не привлекать к себе внимания прежде необходимого. А угеды продолжали прибывать. Все они казались тайруну на одно лицо. Но он всматривался внимательно, запоминая имена, одежды, знаки различия, подмечая жесты и взгляды. Этот кур-тай не чета был тому, что созывал Ар-Ван Чаддар, когда дочь свою за Траяна отдавал. Как бы ни старался Ниян, а с радушным и мудрым Чаддаром сравниться не мог. Гостей встречали песнями, щедрыми угощениями. Варкула тогда впервые попробовал сочные раиши и узнал, какое нежное мясо у фархов. Совсем юные красавицы танцевали перед ними под гортанное обрядовое пение тур-тау и звенели своими нашейными и набедренными украшениями из множества монет и разноцветных каменьев. Глаз нельзя было отвесть от их толстых чёрных кос, что взлетали при каждом прыжке вверх, а после со звонкими ударами шолпы о смуглую кожу закручивались вокруг их тонких станов. — А наши девки краше, — шепнул, смотря на это, Стриба Леду. Вормир только зыркнул на дружей, чтоб молчали и побратима своего не позорили, а те уже и так догадались, что «ерохвосты они и жиздори». Краше — не краше, а глазели неотрывно. Глазели и дивились. Сроду степнячек так близко не видали, только степняков. И то в боях больше. Угеды тогда несли своему Ар-Вану дары, а в просторном поле силой да ловкостью мерился простой народ и молодняк. То были хорошие времена. Но они ушли. А скоро и память о них изотрётся, как онучи, только и останется, что в огонь бросить. То там, то тут раздавались громкие командно-подбадривающие окрики, таскались и связывались жерди, раскатывались ковры, разгорались костры в очагах и у шатров. С высоты своего полёта за людьми наблюдали сирин, сторожили. Далеко, там, где небо касается земли, в вечерней заре замаячили очертания всадников, растянувшихся длинной шеренгой. — Едут! — с неба донеслось до Ния зычное клокотание. Субаш переглянулся с тайруном и сжал челюсти, узнавая знамёна угеда Газала. В огромном шатре, на цветастых ярких коврах и мягких шкурах магалов, среди подушек и занавесей, в широком полукруге расселись угеды. Без песен и танцев. Без смеха. Без похвальства. Без воспоминаний. Не до разговоров было сейчас. Некоторые из биев и угедов прибыли в Стан загодя. Не сами додумались — Ниян позвал. И не по слухам, а глазами своими увидели творящееся там. И людоящеров, и грозных сирин, что сейчас кружили над уркутами, алачу и Большим Шатром. Принимал их Ний не в Верших Палатах, — те были сожжены дотла, — в большом каменном доме старца-звездогляда, что сыновей Ар-Вана обучал. Где сам старик — никто не спрашивал, не до него было. А потому, пока иные хмурились и гадали о случившемся, другие восседали на подушках спокойно. Но и у тех, и у других думы полнились тревогами. Окинув Большой Совет изучающим взглядом, первое слово взял сам субаш Ний. — Я позвал вас, уважаемые, чтобы обсудить, как нам жить дальше. Много зим назад в лесах у Зеретарских гор поселилась Холодная Тьма. Ядовитой плесенью она расползалась по нашим землям, обращая животных и птиц в невиданных чудищ. Лес, где поселилась Холодная тьма, и сам стал Хладным. Даже дерева в нём смерти людской жаждали. Вы знаете, сколько горя и бедствий принесла нам Холодная тьма, сколько народу в лесах сгубила, но дальше Хладного леса не растекалась. И стало ясно: мы её не трогаем, и она нас тоже. Ний отпил из чаши отвар из ароматных трав, прочищая горло и вновь окидывая собравшихся цепким взглядом. Всё сейчас говоримое он по каждому слову выверил и обдумал. — Но две осени назад из-за гор пришли родовичи. Наш Ар-Ван своим сородичам на земле нашей дозволил всё. А пришли родовичи не гостями в наши шатры, их кайсары повелели отыскать нечто в Хладном лесу. Что они искали — неведомо, но видать — отыскали. Холодная Тьма взбесилась. Жестокость её не знает предела: все кочевия, становища и деревни вдоль Зеретарских гор до Широкого перевала и дальше, вглубь Великой Степи опустошены, все люди и скот поголовно убиты, земля отравлена чёрной гнилью. Такая судьба грозит и нам. Ний лукавил, всё он знал: и зачем Варкула с дружами в Хладный лес ходил, и кого они там искали. Но разве правда поможет ему достичь желаемое? Разве не звучит «Холодная Тьма» страшнее и весомее «отрока весён семнадцати от роду, приёмыша кузнеца-отшельника»? Кое-где послышалось движение, но никто не перебил субаша: — Но что сделал наш Ар-Ван? Не собрав курт-тай, не спросив вашего совета, он уехал договариваться с ксаном Тарсир-Гавани. И о чём? О помощи в борьбе с Холодной Тьмой? Нет! О новых торговых путях! Торговля его интересует, а не жизни степного народа! Движение и шелест усилились, кто-то не выдержал и поддакнул: — Так, так! Ний с интересом взглянул на говорившего — старого бия из родных Ар-Вана Чаддара по отцовской линии, того, кого Большой совет однажды отверг, выбрав Ар-Ваном молодого Чаддара — и мысленно усмехнулся, вот когда старые обиды вылезти на свет могут. Значит, верно он позвал его в Стан первым. — С каких пор субаш приграничной сторожевой заставы кур-тай созывает? — угед Газал окинул Большой Совет вопрошающим взглядом и остановил его на Ние. — И ведёт речи о судьбе степного народа? Где Ай-Ван? Где каан Най-Лим? Недрогнувшую руку Ний прижал к груди, взгляд его наполнился неизмеримой скорбью. И на мгновение Варкула даже сам почти поверил субашу. Но не Газал, чутьё вождя и опыт подсказывали ему, что некоторые из угедов и биев, те, что помельче, давно знают о происходящем. Не решился бы Ниян втёмную на такую дерзость. Значит, есть поддержка. Но в чём и кто? Слишком далеко его, Газала, племя уходит от Стана. Долог путь вестей к нему. А потому удивлялся сильно, когда гонца из Стана слушал. Из Стана, но не от Ар-Вана и даже не от каана. Думал недолго, собрался быстро, засылал вперёд изветников, но они возвратились почти что ни с чем. Только одному узнать удалось, что недоброе в Стане творится, ворота заперты, становища рядом разорены, а над городом высоко в небе кружат огромные птицы. Их тени, скользящие по земле перед их конями, Газал теперь своими глазами увидел. — Потому я взял на себя великую смелость и великую ответственность — созвать кур-тай, что Великая Мать степного народа убита. Каан тоже погиб. Его зарезали в его же покоях. По его приказу склонив головы кметы внесли в шатер тела Мин-Лиам и еще двух юношей, с виду напоминавших Най-Лима и младшего из сыновей Траяна, но изуродованных с такой безжалостностью, что узнать их можно было только по одеждам. Звенящая морозная тишина ужасающей вестью осела на сердцах угедов и биев. Щека угеда Газала нервно дёрнулась, а глаза превратились в злые узкие щёлочки. Убит в своих покоях? Мин-Таши перевел нечитаемый взгляд с тела сестры на Нияна, когда тот продолжал: — Слишком поздно я узнал о грядущей беде. Я спешил, но не успел. Ай-ван с сыновьями уже была убита. Дочерей же увезли, — субаш умолк на мгновение, будто набираясь смелости, — в Родовы земли. Немыслимое началось в шатре: каждый перекрикивал другого. Одни требовали доказательств, другие — мести. — Говоришь, узнал поздно? — от тяжёлого голоса угеда племени солто Мин-Таши, брата Ай-Ван Мин-Лиам по материнской ветке, все стихли. — От кого узнал? Почему нас не позвал?! Лицо Нияна выражало вину, гнев и скорбь, но сердце его наполнилось безграничной радостью. Именно эти вопросы он ждал. И даже лучше, что их задал не бий Гурса. Все знали, что Мин-Таши был крепко дружен с погибшим бёле — старшим сыном Ар-Вана Чаддара Саттаром и с самой Мин-Лиам с раннего детства. Субаш вскинул руку, указывая на Варкулу: — Это мой тайрун. И пусть он является родовичем, как и Траян, но чести своей не утратил. Он помогал мне держать оборону от тварей Холодной Тьмы, он отправил своих дружей к Ар-Вану, ведь моим вестям тот не внимал. Он отправился в Родовы земли к Ирийским кайсарам за помощью. И там узнал о сговоре Ар-Вана с кайсарами. Замыслили они распустить Большой Шатёр и сами править Великой Степью. Вновь зашумели угеды. Ний ждал, пока стихнут. Теперь спешить было некуда. — Ай-Ван и каан не желали слияния детей степи с родовичами, не хотели, чтобы степной народ перестал быть вольным! И Траян сговорился со своими побратимами против них. Ни жену свою, ни сыновей своих не пожалел. Только дочерей приказал увезти, чтоб там кайсарам в жёны отдать. Сам же бежал в Тарсир-гавань, прикрываясь заботою о народах Великой Степи. Варкула громко хлопнул в ладоши, и в шатёр вволокли двух полумёртвых от страха и пыток воев — кмета из Стана и родовича. — Только их мы смогли взять живыми, и они во всём признались. Остальные или мертвы, или бежали. Угеды требовали признания, желая услышать его сами из уст убийц Матери степного народа. И те, рыдая и моля о пощаде, во всём сознались. Их так и зарубил Ний, ползущими к его ногам на коленях. — Чаддар ошибся, отдавая свою дочь за чужака! — выкрикнул, поднимаясь на ноги, бий Гурса. — Траян пришёл в наши края со злобой в сердце и принес большую беду! Ирийские кайсары, что волки, глядят по сторонам: нельзя ли где задрать соседского сыры́ка заодно с хозяином. — Верные слова! — выкрикнул кто-то. — Э! — возразил другой. — Столько лет мы в мире жили с родовичами, зачем им такое сотворять? Разобраться надо! — А пока разбираться будем — пусть льётся кровь наших кочевий? — Не больше ли крови прольётся, если мы вновь с родовичами врагами станем? — Зверь, который много петляет, подохнет с голоду. Долго выбирающему достаётся плешивая жена. Хуже, чем сейчас, нам уже не будет. — А что мы живём плохо? Из-за Ледяной Пустоши и Зеретарских гор заморские торговцы большой крюк делают, и караванный путь их проходит по землям Среднего Саррва, и тамошние улуны получают богатые дары за это. Саррва мала размерами. И народами своими и богатствами с Великой Степью не сравнится, хоть и свирепа! Улуны покупают из первых рук всё, что самим нужно: рыбу, кожу, объярь, пряности, ножи, топоры, лошадей быстроногих. Разные товары! А нам всё это достается через третьи руки, за тройную цену. Если Ар-Ван договорится с ксаном Тарсир-гавани, то караванный путь пойдёт через Великую Степь. Придёт наше время обогащаться! — Верно! Верно! — нестройно зазвучали неуверенные голоса. — Ар-Ван, хоть и чужак, верен Великой Степи. — Он убил Ай-Ван! — закричал бий Гурса, поддерживаем дружным хором соглашающихся с ним. — Кони наши держат путь в разные стороны! Завязался спор. И в этом шуме уже никому не было дела до предсмертных хрипов убийц. Вновь слово взял сам Ниян: — Чего нам бояться родовичей? Один палец мало что может, но пять, сжатые в кулак, — уже сила! А если племена Великой Степи дружно обрушились бы на врага единым кулаком — кто смог бы устоять? — Верно! Верно! — уже громче и уверенней зазвучали выкрики, дружнее. — Мы — сыны Великой Степи! Они убили нашу Ай-Ван! Они погасили наше «восходящее солнце»! — Не простим их! — Отомстим им! — И мы не остановимся! — Становись нашим Сур-Ваном Ниян! Высоко подняв подбородок, Ний оглядел собравшихся своим орлиным взором и закончил как отрубил: — Идём на Родовы земли! Отомстим за Ай-Ван и каана! Изгоним Холодную Тьму с наших земель! А для того, чтобы защитить Великую Степь, с благодарностью и гордостью соглашаюсь стать Сур-Ваном. И клянусь уйти, как только всё свершится и будет избран новый Ар-Ван. Под одобряющий гул субаш ударил кулак о кулак, объявляя решение принятым и кур-тай завершённым. Варкула чуть заметно склонил голову в сторону субаша в знак уважения. Среди общего ликования молча поднялись со своих мест угеды Газал и Мин-Таши и направились к выходу. За ними потянулись некоторые бии. Следом встали ещё несколько прославленных угедов. Не все приняли решение с удовольствием. — Почему уходишь? — нахмурил брови Ний, когда угед Газал поравнялся с ним. Племя Газала было крупнейшим и сильнейшим. Вторым за ним шло племя солто. Ниян не надеялся на их поддержку, но был уверен, что они не рискнут пойти против кур-тая и вынужденно склонят свои головы. — Чтобы пойти против Ар-Вана и развязать войну с родовичами, мне нужно нечто несравнимо более весомое, нежели два замученных кмета. Ни твоим, ни их словам веры нет, — перешагнул через скрюченные мёртвые тела и вышел из шатра. Знамёна Газала и Мин-Таши уже слились с линией горизонта, а Ний всё смотрел им вслед и хмурил брови. Без них будет исполнить задуманное сложнее. Гневные складки пролегли на лбу субаша. — Пусть едут, — подошёл к нему бий Гурса. — Они не пойдут с тобой, но и не пойдут против тебя. Не посмеют, тебя признали на кур-тае Сур-Ваном. Они же верны Большому Шатру. Ний с презрением дернул губой: — А ты нет? — Я верен Великой Степи, — ответил бий с поклоном. — И тому, кто сделает её и меня более могущественными. Угеды обленились от мирной, сытой жизни. Засиделись. Удаль свою им теперь только на Охоте показывать дозволено. Не всем это по нутру. Не всем. Сам видишь. Варкула чуть посторонился, уступая дорогу старому бию. Старый хрыч, предатель и завистник — сейчас он был с ними заодно. Стоило признать, на кур-тае Гурса сыграл весомую роль им на пользу. Угеды, что покинули аил до полного закрытия кур-тай, не были знакомы Варкуле. Впрочем, и остальных он знал весьма смутно. Теперь придётся узнавать ближе. Тайрун взглянул на субаша: Почему не остановил ушедших? Да потому что нельзя! — зыркнул в ответ Ний. Не мог ни Ар-Ван, ни Сур-Ван применять силу против непокорных угедов: заводить распри у себя дома даже им было недозволено! Ний рыкнул и быстрым шагом направился в шатёр, к поддержавшим его главам племён.***
Хворь, подкосившая Лиалина, медленно расползалась вокруг дома и уже липкой грязью потянулась к ручью. Если верить сказанному Лиалином в бреду, то выходило совсем странное. Все, кто под Сияющим родился, от Родовых земель до Великой Степи, от Ледяной Пустоши до зелёных вод Анзалового моря — все дети Мировяза. Но не Лиалин. Имя его отца — Хёлль. Ириган лишь недоверчиво усмехнулся и отвернулся к окну, услышав это. Бред он и есть бред. Но для Най-Лима всё было иначе. Обтирая сына кузнеца по нескольку раз на дню, отпаивая его простым бульоном с мясом фарха, он внимал каждому его слову, всё больше погружаясь в неизведанные миры. А Лиалин, цепляясь за руку каана, взахлёб говорил, говорил, говорил. — Он не один такой. Их много. Но все они… все… все вместе — ничто перед Мировязом. Ваш отец любит вас, всех. Мой меня — нет. Он подкинул меня Сайрийе, и я сожрал её, разрушил. Я создан, чтобы убить вашего отца. Только для этого создан. Я так много видел, когда он пришёл ко мне, когда коснулся меня. Его ненависть во мне вызревает смертельным ядом. Я умру. И вы все со мной. Не хочу… не хочу… Я видел её. Не сестра она мне… нет у меня сестры… Слова переходили в бормотание, шёпот, стоны. Много Най-Лим не понимал, не разбирал, но осознавал ясно: Ний — не самое страшное зло, что грозит Великой Степи, и не Варкула. За ними в мареве больного бреда сайрийца проступало нечто иное, более зловещее. И в одиночку с этим не справиться. Но где искать помощи, не знал. Если только по другую сторону Зеретарских гор. Привалившись к тёплой печной стене, Лиалин слушал звуки гамишларовой свирели, разливавшиеся по сердцу прозрачной тоской, крепко сжимая в ладони отцовский оберег. — Каан прекрасно играет. Отложив свирель, Най-Лим помог Лиалину подняться на ноги и пересесть на лавку у стола, пока Ириган расставлял миски и разливал по ним похлёбку. Последние дни сыну кузнеца становилось всё лучше. И хоть он всё ещё был бледен и слаб, но чёрный пот уже не сочился сквозь кожу. Но это не было исцелением. Нет. И чем дольше они отсиживались в брошеной деревне, тем очевиднее это становилось. Лин нуждался в помощи знахаря не меньше, чем братья в союзниках. — Если останемся здесь, зиму не переживём. — Ириган уселся напротив брата, исподлобья взглянул на старших и медленно отодвинул от себя миску. — У нас нет ни снадобий лечебных, ни зерна для лепёшек. — Надо уходить, — согласился Лин, зачёрпывая ложкой птичьи потроха. — Но куда? Приподняв косматую голову, даврах внимательно посмотрел на хозяина. — Через горы, в Родовы земли, — Най-Лим пододвинул миску с похлёбкой брату обратно. Да, она надоела до рвоты. Да, хочется пусть и самой простой, но нормальной еды. Но голодать им нельзя. Нельзя обессилеть. — Если отцовы побратимы хоть в половину такие, как он о них рассказывал, то они помогут. И хоть говорил каан уверенно, сердце было полно сомнений и тревог, но… велик ли был у них выбор? Снег, сверкающей периной ночью укрывающий деревню и лес рядом, к полудню таял, превращаясь в жидкую хлюпающую грязь, к вечерней же заре становился колкой и твердой коркой на натоптанных тропах и крышах домов. И это было плохо. Очень плохо. Поскольку добавляло хлопот, ведь просто заморозить мясо в дорогу становилось невозможно, а выдвигаться в горы без запасов еды, надеясь только на свою ловкость, — опасная самонадеянность. Да, с ними наверняка пойдёт даврах Лина, но… нет. Най-Лим качнул головой и продолжил нарезать ещё парное мясо ровными полосками, которые чуть поодаль от дома, высоко над дымным костром развешивали Лиалин и Ириган. Сложив огромную голову на длинные лапы, рядом с ними кимарил даврах. И лишь изредка дёргающиеся уши выдавали его неусыпную бдительность. Передавая мясную нарезку брату, Най-Лим чуть развернул к себе Лина и заглянул в бледное лицо. Этот день был первым, когда сын кузнеца не просто вышел из дому, но ещё и вызвался помогать. Най-Лим спорить не стал, но глаз с него не спускал. Лиалин глубоко и с наслаждением вдохнул холодный воздух, пропитанный запахами леса, ручья и костра, и кивнул в ответ на немой вопрос. Всё хорошо. Хорошо настолько, насколько вообще было возможно в их обстоятельствах. Как никто другой он понимал печаль, залёгшую в уголках глаз каана, они оба потеряли свои семьи. По-разному. Но Лина не покидало чувство, что беды их от одного источника горестей проистекают. — Нет. — Ириган мастерски разложил на прутьях оставшиеся полоски и поправил небольшой навес из хвойных лап над костром. К вечеру мясо закоптится, и можно будет собираться в дорогу. — Думал я об этом. Ты рассказываешь про девицу с косой белой, что этот снег, а я такую ни на заставе, на в Стане не видал. Да и не сунулась бы такая в Хладный, — осёкся, глянул на Лиалина и усмехнулся. Не такое уж и кошмарное кошмарище, как вышло на поверку, там обитало. Нет, отдать должное даврахам стоило — твари страшные до жути, особенно в гневе. И, вероятно, Велир не врал, когда баял об оживших деревах, но… всё это страшно́… Ириган покосился на растянувшегося вдоль костра зверя. Страшно́, пока ты не в дружбе с ними. Мальчишка тихонечко призывно свистнул. Даврах лениво поднял голову и вопросительно уставился на человека, мол, чего тебе? И тут же к его носу упал приличных размеров шмат мяса. Друже лениво подгрёб его лапой к себе ближе и не спеша сжевал. — А у Варкулы полюбовница из нашего племени — с волосом чёрным и глазами тёмными, а не… Как ты сказал? Глаза что небо синие? — и для пущей наглядности Ириган ещё распрастёртой пятернёй очертил небосвод… низкий и тоскливо-серый. Най-Лим осуждающе цыкнул, но Лиалин лишь улыбнулся на это. — А если ты найдёшь эту… белокосую… что делать будешь? — Ириган слепил озябшими руками снежок и с хрустом откусил. Леденющий, аж зубы заломило! Лиалин не ответил. Сам бы знать хотел, кто она и почему являлась ему в ночных видениях, звала и жгла огнём. — Зайди в дом, — окликнул брата Най-Лим. — Согрейся, а то под носом уже мокро. Ириган машинально коснулся пальцами верхней губы. Сухо. Но спорить не стал. — Он несдержан от юности, — оправдывая выходку брата, начал было каан. — Но ведь это мои слова, — перебил его Лин и заговорщицки понизил голос: — И глаза у неё, — обвёл серый небосвод рукой, подражая Иригану, — как небо синие! С удивлением Най-Лим проследил за движение его руки, перевёл взгляд на Лина и вместе с ним расхохотался. — А-ах, каан, — просмеявшись и прокашлявшись, Лин глубоко вдохнул холодный воздух, — ты просто её не видел, как же она хороша. И признаюсь, краше девицы я не встречал. Ни явно, ни во снах. — Как ты смееешь! — нарочито грозно поднял голос Най-Лим, хотя в тёмных глазах плясали смешинки. — Разве моя сестра Лаэли — не прекраснейший цветок Великой… И осёкся. Не сглотнуть садящий ком в горле. Лиалин и хотел бы сказать что-то поддерживающее, но нужных, правильных слов не нашлось. Поэтому он просто похлопал каана по плечу и побрёл к дому. Поздним вечером, когда угасли последние отблески тусклой зари, они ещё раз собрались за столом. В печи потрескивали дрова, от сгорающей хвои пахло смолой. Лиалин заворачивал мясо в сухие широкие листья приручейной травы, Ириган ловко укладывал свёртки в заплечный потёртый мешок. После разговоров и обсуждений решили добираться до Родовых земель через перевал Кара-кем — заброшенный много зим назад из-за оползня и считавшийся непроходимым. — Матушке моей тоскливо было сидеть в Загорье. Дядьке Нияну до нас заботы не было, вот мы и уходили с заставы в хорошие дни. Далеко. У Кара-кем звездоцветами, как ковром, вдоль тропы далеко выстлано, травы не видно. Мы ходили с ней любоваться. Так и нашли обход оползня. До него довести могу, а дальше на чутьё положимся… звериное. Даврах, поди, не заплутает в горах, куда-нибудь да выведет. План, конечно, был сомнительным, но лучшего на ум никому не пришло. Идти Юдовым перевалом опасно, путь к нему аккурат через Загорье проходил и с башен заставы хорошо просматривался. А вот про Кара-кем все давно позабыли, и даже дозор к нему больше не ходил. Но главной трудностью было добраться до Загорья, ведь ни Най-Лим, ни Ириган, ни Лиалин не имели понятия, как забрели в эту деревню и как из неё выбираться. Решено было двигаться вдоль дорог в сторону гор, чьи белые пики высились над чёрным лесным подшёрстком. О том, как их встретят отцовы побратимы, братья даже не переговаривались, всё одно — не угадают. Всё, что они знали о Перуне и Дашубе, облик их и нравы — со слов Вормира и отца. Вышли они, как и решено было, на утренней заре. Первый день двигались с оглядкой на Лиалина, медленно. На второй же его усадили на Друже и ускорили шаг. Снег и сучья веселее захрустели под ногами. Обхватив обеими руками могучую шею давраха, Лиалин, согретый его теплом, дремал большую часть пути. Вечером же перетаскивали его на лежанку из лапника и отпускали зверя размяться. Разжигали ночные костры — нодьи, топили в глиняной миске снег с найденными у места привала травами. Полученным отваром запивали жёсткое мясо, тщательно его прожёвывая. — О, — задрал голову Ириган. — Это же ардра! Дёрнул за нижнюю узловатую кривую ветку, и на них посыпалась багровая хвоя. Най-Лим едва успел прикрыть голову. Колкие длинные иглы обсыпали всех находящихся под деревом. — Неудачное место для ночевки, — проворчал каан, отряхиваясь и помогая смахнуть с себя хвою Лиалину, а Ириган уже забрался высоко и с азартом сбивал с ветвей крупные, размером с голову ребёнка, багровые шишки. Те тяжело раскачивались и отрываться не спешили. Но и Ириган сдаваться не намеревался. — Ири! — возмутился Най-Лим, отскакивая в сторону. — Сейчас спущусь! — раздалось довольное сверху, а следом пыхтение и треск веток. — Возле Стана ардры не растут почти, а вот здесь, возле гор их шишки мы часто ели. Сейчас всё сделаю. Будет вкусно. Шишки сложили в разрытое костровище, укрыли сырой травой и обратно зарыли в угли. Вспомнили, когда совсем смеркалось и отблески ночного костра окрасили снега в багрово-рыжий. Ириган разрыл ещё горячую золу, сладковато-терпкий аромат окутал стоянку. Поваляв шишку в снегу, чтобы остыли, он уселся на лапник и принялся сколупывать ставшие мягкими раскрывшиеся чешуйки. — Они ещё незрелые, поэтому можно вот так есть. — И, подавая пример остальным, вгрызся в пропаренные молочные орехи; тёплый сок потёк по подбородку. Посмотрел на брата: — Сами шишки на землю не падают, созревают они в конце зимы и раскрываются прямо на ветках. Что птицы не склюют, то само по земле с шелухой рассыпется. Так что не переживай. — Странно, — Лиалин с удовольствием очищая вторую шишку. — У нас возле дома росли ардры, но не помню, чтоб плодоносили. Ириган деловито качнул головой, но от озвучивания своих мыслей воздержался. Слушая ровное дыхание брата и беспокойное — Лиалина, Най-Лим каждый раз вспоминал ясула Вормира с благодарностью в сердце. А ещё вспоминал слова Лина: «Ваш отец — любит вас всех. Мой меня — нет». Отец… Мировяз… С осторожностью, чтобы не разбудить, каан высвободил руку и дотянулся до мёрзлой земли. Если ты и правда всех нас любишь одинаково, то обрати свой взор в степь. Беда здесь. Сердце бешено колотилось в груди, и самому не верилось, что решился говорить с Мировязом. Но услышит ли? Может, и нет. Сжал ладонь в кулак, согревая. Повернулся на бок и обнял брата. К полудню пятого дня добрели до реки, с одного берега на другой когда-то бурей перекинуло выворотень, и поныне служивший по весне и осени люду и зверю переправой. Най-Лим ступил ближе к краю. Внизу, закипая на частых порогах, несла свои быстрые тёмные воды неширокая, но опасная река. Прикрыв ладонью глаза от солнца, Ириган указал на дальний заснеженный пик: — Это Кош, там и случился оползень. А это — река Аргху, она у самого перевала под землю уйдёт. И тогда, — отойдя на несколько шагов по берегу, махнул влево, где едва различались верхушки крыш дозорных башен, — вон, застава. Её обойдем во-от так, — вновь уверенно указал куда-то в сторону. Лиалин спустился с давраха на землю и осмотрелся. С высокого берега предгорье, присыпанное уже не тающим снегом, было как на ладони. Желтые иссохшие колосья диких трав ветром гнулись к сверкающему ковру. Лиалин поёжился, сильнее кутаясь в отцовский тулуп и неосознанно вдавливая кулак в грудь, желая приглушить ноющее жжение гаснущего светича. Ветрено. В лесу теплее было. Вскинув высоко голову, даврах жадно и настороженно ловил новые запахи. Ириган с пониманием погладил лобастую жесткошёрстную голову зверя. Этот переход будет непростым для них всех. Даврах вдруг прижал уши и зарокотал, оскаливая двойные клыки. Лиалин хотел окрикнуть зверя, но сверху рухнуло что-то тёмное, ударом вышибая его с обрыва. Удар о землю был сильным, но не остановил падения. Снег. Мёрзлая трава. Камни. Растянувшееся в прыжке брюхо давраха. Повиснувший в корнях выворотня, как в рыбацкой сети, Ириган. Лиалин попытался ухватиться за заиндевелые ветки прибрежного кустарника, но не удержался и провалился в ледяную воду, тут же накрывшую его с головой и стремительно потащившую дальше от берега. Всё, что успел Най-Лим — это увидеть, как Лиалина с братом толкает с обрыва косматая человекоподобная тварь и скрывается обратно в лесу; как даврах кидается за ними в реку. На один удар сердца мир почернел. А на второй — каан уже тянулся к Иригану, распластавшись по стволу выворотня. Сердце болезненно сжималось от вида, как отчаянно брат пытался ухватиться ногами и руками за шершавый ствол, сдирая ладони в кровь. — Ири! Я здесь! — Пальцы коснулись ворота бекши, но не подцепили. — Руку! Руку давай! Ухватил! Най-Лим крепко сжал запястье брата, выдохнул и потянул наверх, к себе. Что-то стиснуло щиколотки. Каан в недоумении оглянулся, но поздно. Та тварь, что столкнула брата и Лина с обрыва, сдёрнула его за ноги с дерева на землю. От удара при падении клацнули челюсти и в глазах потемнело. — Всё! — оскалился безумной улыбкой Кои-Ван, и в этом маленьком слове уместилась вся его жизнь от первой встречи с Най-Лимом до сего дня. От побега из Стана до этих объятий. Да, именно объятий! Бывший кмет схватил каана двумя руками за волосы и с силой ударил головой о землю, чтоб наверняка! Грязная рука с обломанными до самого мяса ногтями погладила такое красивое лицо. Сколько же пришлось ему выстрадать ради этого… А сколько? Кои-Ван дёрнул головой, пытаясь припомнить, но от былого остались лишь туманные образы. Женщины… женщины… глупые женщины. Так много. Почему так много? Все они были? Степняк тряхнул головой, развеивая остатки воспоминаний. Никого из них не было. Никого. Но он страдал, он очень страдал. Прятался в лесу. Спал, где придётся. Ел, что придётся. Порой не ел вовсе. А ещё эти голоса в голове. И кажется, будто кто-то всё время из него пытался вылезти наружу. Скребётся, скребётся, скребётся. Он так долго выжидал такую возможность. Так долго. Но всё не зря. Совсем не зря. — Мой Ветер, — трясущиеся от нетерпения пальцы принялись суетливо дёргать за одёжные завязки. От этого голоса и вони, смрадной и тошнотворной, каана передёрнуло, возвращая в сознание. Разодранное глубокими царапинами лицо, склонившееся над ним, осветилось полоумной радостью и стало узнаваемым. Бывший возлюбленный Лаэли вдруг странно вздрогнул, харкнул кровью и со звериным воем завалился на бок, переведя недоумевающий гаснущий взгляд на высокого юношу. — Ты… — стремительно слабеющими, скрюченными от невыносимой бессильной злобы руками Кои-Ван потянулся к ненавистному младшему брату своего Ветра. Опять он — назойливое насекомое, что никак не удаётся прихлопнуть. Ириган с кривой улыбкой наблюдал за предсмертными корчами Ниевого кмета, насильника Зеленки, обманщика Лаи-Лим, откровенно наслаждаясь зрелищем и отступив на полшага, будто дразня, демонстративно вытер кровь с кинжала, подаренного Най-Лимом на их первой совместной охоте, о рукав своего бекши. Он знал, Кои-Ван не мог не узнать оружие, и видел по глазам — узнал. Месть — невероятно сладкое чувство. За Зеленку. За Лаи-Лим. За Най-Лима. И теперь точно знал: однажды вот так же погаснет взгляд Нияна и Варкулы. Тёмная кровь растекалась по снегу, впитывалась в землю, и с ней будто таял на сердце тяжкий камень горя и бессилия. — Сдохни без имени! — выплюнул с ненавистью и перешагнул через замерший труп. Обхватив голову руками, Най-Лим уткнулся локтями в колени, собираясь с силами, чтобы подняться. А Ириган, присев рядом, вдруг крепко обнял его. По единственному всхлипу каан понял, что брат плачет, и приобнял в ответ. Он тоже испугался. Испугался остаться в одиночестве. Месть — это горькое чувство, если становится единственным смыслом и целью жизни. Больше полудня они потратили на поиски Лиалина, но даже следов не нашли. Идти дальше вниз по реке становилось опасно, и оставалось лишь надеяться, что Друже спасёт своего хозяина. На перевал Кара-кем братья вышли только к вечерней заре следующего дня. Ириган уверенно шёл впереди, ведя их обоих к Хмурым Уступам, между которыми, однажды заблудившись, случайно набрёл на пещеру. Тогда под её низкими сводами он разрешил себе оплакать мать как ребенок, а не как мужчина. И сейчас он рассчитывал найти им там укрытие на ночь. Темнело быстро, и Ириган ускорял шаг, боясь заблудиться в темноте, что неминуемо привело бы их к гибели. И только когда в уже иссиня-чёрных сумерках прозияла узкая чёрная пасть пещеры, облегчённо выдохнул. По памяти отыскал костровище с наваленными высокой грудой ветками, которые он тогда наломал с рухнувшего из-за оползня дерева. Удивительно, но за все прошлые лета никто так и не обнаружил это место. От огненных камней сухие сучья вспыхнули быстро и разгорелись дружно. Под мирный тихий треск костра Ириган заснул, едва коснулся плеча брата. К Най-Лиму же сон не шёл, а голова полнилась думами, пока не стала совсем тяжёлой и глаза наконец не сомкнулись.