***
По ту сторону Калинового моста мир, казалось, замер. Не было слышно ни единого звука: ни птиц, ни журчания реки, ни даже ветра. Лишь мёртвая тишина. Юда поёжилась. Быть может тому виной страх, ведь она сама отказалась от помощи Чакосы? Здесь всё казалось не тем, чем являлось на самом деле. Лёгкий туман стелился по мшистым чёрным камням склона, а громадная горная цепь царапала небосвод. Ни травинки, ни кустика. Жизнь покинула эти места, а может её и вовсе никогда здесь не было. Туманные горизонты грядущего таили нечто страшное, могучее и несокрушимое. Это будоражило и тревожило. Неведомое ей раньше сомнение теснило грудь. Женщина прикоснулась к земле. Холод. Смерть. И опасность. Юда одёрнула руку. Может то, что она собирается сделать, ошибка? Но обратного пути нет. Нужно либо сделать то, для чего пришла, либо оставить все стремления позади, скрыться и начать новую жизнь. При мысли о бегстве женщина презрительно скривилась. Пора идти вперёд. Найти вход оказалось не так просто, как ожидалось. Ночь сменялась днём. Наверняка… Однако говорить с уверенностью о времени в этом месте юда бы не взялась. Вечные сумерки, туман и тишина. Долгие поиски вдоль горных склонов ни к чему не приводили. Один каменистый выступ сменялся другим и так из раза в раз. Пока женщину не осенило. Никто и никогда не входил в Навь, никто из живых не видел сюда входа. Потому что мёртвым не нужен вход. Бестелесными, они проходят прямиком сквозь монолит гор. Тогда вход нужно создать. Юда закрыла глаза и прислушалась к своим внутренним силам в поиске решения. А через мгновение увидела возникший перед мысленным взором знак перекрестия, лучи которого осекались короткими чертами. От него веяло уверенностью и законченностью. Юда скрестила руки, направив ладони к горе, и переплела между собой средний и указательный пальцы, а затем представила как склон рушится. Раздался грохот и посыпались камни, поднимая пыль. Женщина сосредоточилась и направила всю силу в ладони, которые стало жечь. Горы застонали, грохот усиливался, а огромные булыжники, падая вниз, разбивались об землю. Мелкие камушки, разлетавшиеся во все стороны от падения, больно царапали лицо. Вдруг поднялся ветер. Чёрные волосы откинуло за спину, будто кто в лицо с силой дунул. Пыль развеялась, и юда увидела, как по скалистой стене с треском потянулась к вершине трещина. Сотрясаясь и скрежеща, каменные края расползались в разные стороны, открывая проход, пройдя который, женщина вышла на пустошь. По другую сторону гор в воздухе парила духота. Спёртый горячий воздух обжигал грудь при каждом вдохе. Приглядевшись, юда заметила впереди, посреди простершейся от горизонта до горизонта пустыни огромный камень. Гладкий и чёрный, обдуваемый сухими ветрами много веков, он служил столбом посреди замершей тишины. Подойдя ближе, она разобрала потёртые временем строки: Направо пойдёшь — коня потеряешь, себя спасешь. Налево пойдёшь — себя потеряешь, коня спасешь. Прямо пойдёшь — жив будешь, да себя позабудешь. Слово «коня» плавно перечертилось на «друга», потом на «друга сердечного», затем обратно на «коня» и, наконец, почти стерлось, став неразборчивым. Чуть вскинув бровь, юда с интересом наблюдала за меняющейся надписью и понимала, что ни направо, ни налево ей не надо точно. Вздохнув, женщина вгляделась в горизонт и шагнула «прямо». Себя забывать совсем не хотелось, но, кажется, туда ей и нужно держать путь. Красноватая сухая земля приятно грела босые стопы, и всё же идти здесь было… утомительно. И бесконечно долго. Женщина в сердцах разозлилась на это треклятое место, в котором волшба словно покинула её. С момента, как юда прошла через горы, не получалось даже самое маленькое колдовство: пролететь сквозь близкий к земле суховей и подняться выше, к спасительной прохладе. Ни стаей ворон, ни потоком ветра ей не удавалось перевоплотиться, даже кельк не откликался на призыв. От усталости и жары юда уже готова была плевать кровью на эту сухую безжизненную землю, когда вдруг в небе послышался странный звук. Подняв измождённое и раздражённое лицо вверх, женщина увидела стальной отблеск в серо-синем небе, а затем и существо. Паря над ней, громадная птица широко раскинула крылья с серебристыми перьями. Небольшая голова смотрелась на тучном теле так, словно её приделали случайно, а глаза горели огнём. Настоящим. С громким криком, похожим на рык, раскрылся длинный чёрный клюв, и чудо-птица камнем ринулась вниз, прямо к юде. По привычке женщина недобро прищурилась и выставила навстречу руку в защитном жесте. Огненные пылающие глаза лишь стремительнее приближались и, поздно спохватившись, незваная гостья оказалась охвачена холодными крыльями. Неведомый ей раньше аромат окутал сознание, и глаза словно по щелчку закрылись. А птица распахнула за спиной ещё два крыла поменьше и легко взлетела вновь, подняв пыль с земли.***
Упершись обеими ладонями в колени, Ний с самодовольным видом восседал на месте Ар-Вана. Вся его надменная поза и властные взгляды будто кричали «Степь моя! Я — хозяин степи!» Но всё это показное, на самом же деле в шатре Ар-Вана земля была невероятно зыбкой и при одном неверном шаге, грозила утянуть в свою кровавую трясину и его, и Варкулу. Всех, кто хоть что-то знал о семье вождя в день падения Стана давно уже допросили и ненадежных убили, заклеймив предателями. И кметы и вои утверждали, что тогда схватили только одного из сыновей Ар-Вана, второго же никто не видел. И по всему выходило, что именно Ириган спас Най-Лима, этот вымесок блудливой сестры и ирийца! В моменты, когда Ний думал об этом, у него от злости на голове вспухали жилы. Когда через пару дней после побега мальчишек стало понятно, что кметы не могут, а может делают вид, что не могут найти каана, Ниян спустился в ледник под теремом Траяна, куда приказал спрятать тела Мин-Лиам и Лаи-Лим и долго смотрел на бывшую возлюбленною, не ощущая ничего кроме злости, а потом склонился к ее землисто-бледному лицу так близко, что едва не коснулся его. — Я найду его, — обещание белым паром легло на обескровленные губы Мин-Лиам и растаяло. — Куда бы он не побежал, хоть в Приморье к своему некудышному отцу, хоть в Родовы Земли к кайсарам, я его найду. Перебью ему ноги и руки, выдавлю глаза, шкуру с него живьем сдеру. Я напою его своей болью, своим гневом досыта, пока не сдохнет. Ты отказалась от меня тогда, и это твоя расплата. Все твои дети сдохнут без имени! Не удержавшись, Ний яростно впился поцелуем в мертвые губы. Потом сплюнул и, не оглядываясь, покинул ледник. В ту же ночь терем выгорел дотла, а на его месте Ниян приказал соорудить загон для скота. Храня злость на Ния за Вормира и за бездумные убийства, Варкула всё же отдал должное Нияновой изворотливости: в том огне сгорела только Лаи-Лим, Мин-Лиам же с двумя поддельными сыновьями выставил на показ на кур-тае. Что ж, они получили желаемое и под их знамена день ото дня собиралось всё больше племен. Степь поднималась против Родовых земель для мести за каана, а потому мальчишкам просто нельзя больше оставаться в живых. — Ты сможешь договориться с улунами? — задернув занавеску на окне, Варкула обернулся к Нию и с неудовольствием отметил непонимание в его темных раскосых глазах. — Нам нужен союзник, не обремененный слепым почитанием Большого Шатра, на случай, если Траян решит вернуть себе Великую Степь. К тому же Срединный Саррва, что лежит между Великой степью и Приморьем, находится безраздельно под улунами. Подумай, что им посулить, чтобы они охотно встали между нами и ксаном Пасаргадом. С пониманием покачав головой, Ний обернулся на возведенную на столе карту Мировяза. Скоро их войско станет несметным и тогда они двинутся в Родовы земли.***
В печи трещали-шипели мерзлые дрова. Надо же так… совсем забыть дров в подпечек по утру натаскать с поленницы. Прове вздохнул. С тех пор, как дети Степи вошли в Ирий, всё пошло наперекосяк. Видано ли, чудища, что в его видениях рвали ирийцев в клочья, теперь бродили по округе, не трогая людей, а их вожак разгуливал по городу, будто псина ручная. Было бы иначе, не подтверди он, Слышащий, тогда слова воя Велира? Прове не знал. Видения приходили к нему сами, раскрываясь во снах и наяву подобно цветам по весне. И в них всё было иначе, всё было залито кровью и скверной, Мировяз сгорал в темном пламени. Но не от того, что Великая Степь поднялась против Родовых Земель, нет. Лишь один человек, одно существо было во всем повинно. Тот, кого Марьяна нарекла на степняцкий манер Лиалином. Прове усмехнулся. Это что тогда пришло бабе на ум, чтобы погибель Мировязову «сияющим, дарящим свет» назвать? Сияющий… Пару дней назад заглянул мальчишка к нему в избу. Один, без братьев-степняков, без Зори и даже без зверя своего. И задал всего один вопрос: «Почему боишься меня?» Но в этих трех словах Прове слышалось большее: «Зачем искал меня? Зачем натравил на мой дом воев? За что убил моих отца с матерью?» Слышащий заглянул в зияющие пустотой бирюзовые глаза и будто провалился в непроглядную ледяную тьму. Ужас пробирал его до самых костей. Не человек сидел перед ним. И хоть с виду был мальчишка совсем безобиден, сущность его была кошмарна. От дрожащего огня лучины по стенам плясали тени как живые. Вверх ползли. Длинные, страшные. И растворялись в темноте меж потолочными балками. Прове и хотел бы ему ответить, да только горло перехватило. Тёмное дитя поднялось с лавки, прошлось, осматриваясь, вдоль длинных полок. Большой высохший цветок привлек внимание Лиалина. Он вопросительно взглянул на Слышащего, тот же застыл молчаливым настороженным изваянием, и осторожно коснулся сухих хрупких лепестков. Этот цветок так сильно напоминал ему те, что любила вышивать матушка. На скатертях и рушниках её всегда расцветали алые цветы. — Этот цветок был при Финисте, когда его в поле убитым нашли. Финист давно пеплом обратился, Леля слезы по нему лить перестала, а цветок всё не увядал. Сейчас-то, конечно, высох, но... это уже после тебя. А раньше Марьяна, мать твоя, его вышивала часто. Говорила, что не вянет цветок от того, что любил Финист Лелю сильно и оставил ей о себе такую память. Леля его под хрустальным колпаком хранила, но, когда уходила в спешке, забыла... отчего-то. По равнодушному взгляду сайрийца, Прове понял, что тот понятия не имеет, кто такие Леля и Финист, только, когда имя матери прозвучало, оживился. Старик вздохнул, и будто отпустило даже. — Родовы земли оттого и Родовы, что правил ими Род, но Род ушел и оставил после себя Сварога. У Сварога с женой его Ладой есть три сына — Перун, Дашуба и Радогост, и три дочери — Жива, Леля и Мара. Зоря ведь только названная Сварогу дочь. Ты же понимаешь это? Чуть склонив голову набок, Лин слушал старца внимательно. — Когда разгорелась погибельная звезда Сайрийя, Сварог забрал своих дочерей и ушел, а куда — никому неведомо. — Тут Прове слукавил, но на то была причина и серьезная. — Он бросил Зорю и своих сыновей? Такое искреннее изумление слышалось в негромком голосе, что старик спохватился и протестующе взмахнул руками, но что сказать так и не придумал, ограничился «то для общего спасения». Лиалин дернул бровью, но переспрашивать не стал. — В ночь, когда ушел Сварог, ушел и Борум с женой Марьяной, — заметив, как вздрогнуло темное дитя, Прове поджал губы и качнул головой: — Да, твой отец был близким и единственным другом кайсара Сварога. Когда Сайрийя выплюнула тебя на Мировяз, случилась большая беда. Много лесов повалило, людей и зверья погибло не счесть. И оттого более необъяснимо, зачем Борум прятал и растил тебя. — А, может, и наоборот, — едва слышно возразил ему Лиалин. — Всё предельно ясно. Не спрашивая позволения, он взял сухоцвет с полки. Однажды у него получилось вернуть Друже. И пусть после не вышло ни разу с другими, но ведь первые яссы из его крови поднялись... А уж цветок оживить... Оживить... — Я не держу зла, — Лин внимательно посмотрел на старца. — Но больше не тревожь меня. И вышел на мороз вместе с цветком. Темное-то дитя покинуло его дом, но холод остался. И уже два дня Прове всё топил и топил избу. Жарко. Душно. А нутро всё равно морозило. Лиалин же, вернувшись к братьям-степнякам, до глубокой ночи пыхтел над цветком, без особого успеха. Темная дымка снова и снова окутывала сухоцвет, проникала в стебель и лепестки, но, увы, те лишь перестали быть ломкими и такими опасно-хрупкими. Развалившись поперек входа и лениво подрагивая бровями, даврах наблюдал за усилиями хозяина. А когда огни погасли, подошел к спрятанному цветку, коснулся его носом и... не стал губить, как в прошлый раз фарха.***
Уже довольно долгое время топтался Велир у прилавка с украшениями. Всё смотрел и никак не мог выбрать, умаялся. Чего только не было здесь: и обручи, и колечки, и накосники, и очелья. С каменьями и без. — Глаза разбегаются, — со вздохом почесал затылок, чуть сдвинув шапку на лоб. — Да вот… — Да что тебе, молодец, надобно-то? — Невысокая девица, дочь искусника, приплясывала на месте и дыханием грела руки, сначала с интересом, а теперь уже с недовольством поглядывая на воя. — Мне б невесте… деви́це… подарок… чтоб замуж позвать… что дарят? Рядом, чуть потеснив Велира, встали еще двое-трое и принялись разглядывать разложенный товар. — Вот этот гребень, с черненой сканью, зернью и лазоревыми камушками, за сколько отдашь? Девушка игриво сверкнула глазками и вдруг испуганно попятилась. Знакомый голос. Велир вскинул бровь и обернулся. И впрямь сын кузнеца! И не один. Как всегда с братьями Зирфы. — Ты что ли Борума сын? — Искусник вышел из-под полога на свет, придирчиво оглядел Лиалина, явно не ожидая ответа, и досадливо щелкнул языком. — Как брехал народ, так и брешет. Что понравилась вещица? — сам взял в руки, поднял к свету, покрутил, словно сам впервые видел. — Затейливо. Но работа не моя, дочкина. С неё и спрос. — Так бери! — и тут же передумала. Покосилась на давраха. — Нет! За прошение! Если я к тебе с просьбой приду, ты мне не откажешь! Протянутая девичья рука с гребнем слегка дрожала. Лиалин перевел на искусницу недоумевающий взгляд. Она же явно боялась его. — Добро! — кивнул, соглашаясь и убирая гребень за пазуху. — Только чем же могу тебе помочь? Девица не ответила, но явно довольная торгом, обернулась к Велиру: — Выбрал что, вой? Почти догнавший Велира в росте Ириган, по-свойски закинул ему на плечо руку, настойчиво развернул чуть в сторону и молча указал на развешанные на толстой ветке кожаные ремни, богато украшенные разноцветными каменьями. У ирийца разгорелись глаза Вот оно! — Вон тот, плетеный. С красным камнем. — Две векши, полновесные, — девица шустро сняла нужный и подставила ладошку для серебряных палочек. Сунув замерзшие руки в рукавицы, девица смотрела в след уходящей чудно́й компании. — Среча, дочка, ты зачем гребень просто так отдала? Столько над ним сидела, серебряные нити вила, сплетала, сердце в него вложила, — искусник не журил, но тревожился. То ли испугалась дочь инородца, то ли глянулся он ей? Чего уж говорить, сын у Борума ладный вышел. Диковинный только. Особенно глаза. — Люди говорят, степь с нами воевать собирается, — девушка вдруг порывисто обняла отца, спряталась у него на груди перепуганной птичкой, заговорила сбивчиво. — Говорят, степнякам страшное зверье служит, чудища разные. А он, посмотри… Он сам чудище. И чудище ему служит. И со степняками дружбу водит. И с кайсарами нашими дружбу водит. Люди шепчутся, что в жены Зорю возьмет. Вот он какой. А у нас дома мальчишки еще маленькие и матушка на сносях. Если степняки придут, разве кто сможет защитить нас лучше него? А это всего лишь гребень. Я еще сделаю. — Во, шустра, — тихо усмехнулся искусник, погладил дочь по спине. Не стал дочке говорить, что в лихую беду слово-то брошенное на торговой площади легко позабыться может, да и люди брешут много, всего переслушать — ушей не хватит, всему верить — сердца мало будет. А меж тем Родовы земли и впрямь неспокойно гудели. От Зеретарских гор до лесов Дремучих, от Анзалового моря до Ледяной пустоши полетел тревожный клич. Помчались гонцы из Ирия с посланиями кайсаров к воеводам и наместникам больших городов и малых крепостей — укреплять стены и вороты, беречь еду, собирать мастеровых, знахарей и ополчение для битвы со степным народом. Простому люду ещё не верилось, что грядет война, ведь степняки и торки уже много лет даже травить приграничные земли перестали, не то, что схлестнуться не в шутку. Но когда в Солнечные ворота Ирия вошли черные шаманы народа зимигол из Седого леса на городских улицах стало тихо. Их не видели так давно, что почти забыли о их существовании, разве что пугали ими непослушных детей. И вот они вошли в Ирий. Те, кто причиняет людям зло, болезнь и смерть; те, кто убивает людей, съедая их светич. Молчаливые, рослые, грозные. В высоких меховых сапогах на босу ногу. В шкурах и плащах на голое тело. В такт их шагам глухо побрякивали на их шеях бусы из звериных зубов и мелких костей. Черные волосы схвачены тонкими косицами и плетеными очельями. Льдистые синие очи светятся тяжелым равнодушием. Не глядя по сторонам, черные шаманы дошли до Грозового терема. Не вошли, а впитались в него, исчезнув со двора. Притихшие ирийцы переглядывались меж собой — если кайсары призвали зимиголов, видать и впрямь грядет страшное. Прямо оттуда, с Красной улицы мужики кинулись, кто к кузнецу, кто в домой. Из сундуков вновь доставались и точились топоры и мечи. Усевшись поближе к печи, Велир вырезал коника для соседского мальчонки. Никого из их честно́й компании, разумеется, в Грозовой Терем не позвали. Но, впрочем, и без того понятно, откуда тянет дымом боевых костров и для чего призвали зимиголов. Но кайсары идти на Великую Степь через горы не спешили. Лед сказал, что «пусть уж лучше они к нам пожалуют, а мы уж их встретим, как гостей дорогих. От всего сердца.» Только ожидание тяготило Велира, уж лучше сразу в бой. Крученые стружки падали на пол между ног. Получалось не особо хорошо, у Турона выходило лучше. Детвора очень любила его игрушки. Где-то он сейчас? И Сагал? Тогда, в Стане всё так сумбурно и стремительно случилось. Но сейчас Велир все понимал отчетливо: Сагал сумел найти их с Зирфой за мгновение до падения Большого Шатра и спасти. Нож неловко чиркнул по дереву, делая лошадке глаз чуть больше нужного. Сагал понимал, что он, Велир не сумеет пойти против Варкулы, но предать родовичей — тоже. А значит, конец был бы у него один там. Как у Вормира. Про Зирфу и говорить нечего, без слов понятно. Нож прорезал красивую линию хвоста. Мимо, побрякивая браслетами, прошла Зирфа, что-то сказала мимоходом братьям. Отложив фигурку в сторону, Велир ловко поймал девушку за запястье и потянул к себе. — Будь мне женой. Законной. Как предками наказано. Оторвавшись от цветка, курившегося темным дымком и уже ощутимо окрепшего, Лиалин вскинул голову, с интересом взглянув сначала на родовича, затем на Зирфу. — Чьими предками? — обернулся к Велиру Най-Лим. Ириган незаметно легонько толкнул его локтем. — Что ты принес мне в дар, вой? Или осмелился дочь вождя в жены звать с пустыми руками? — хоть слова и звучали надменно и насмешливо, но темных раскосых глазах плясали довольные искринки. — Кто ж замуж зовет с пустыми руками? — усмехнулся родович и вынул из-за печки давно подготовленный подарок. Поднялся с лавки, сразу став на голову выше степнячки, и притянув ее еще себе ближе, так что тела их почти касались друг друга, повязал на девичью талию плетеный кожаный пояс с крупным красным самоцветом. — Хорош подарок, дочь вождя? — Хорош, — согласилась Зирфа, но вместо пояса коснулась лица воя. — Суйгён. Впервые сорвавшись с ее губ, слово горячо и приятно растеклось по сердцу, рождая в глазах обоих такой свет, что даже даврах отвел глаза. А вот Лиалин смотрел. Смотрел открыто до бессовестности, непроизвольно поглаживая гладкие алые лепестки. Ухватив брата повыше локтя, Ириган буквально вытащил его на мороз, приговаривая «тише-тише». — Он относится к ней без уважения! Смотрит так открыто! — Най-Лиму едва хватало сил, чтобы не ворваться в избу обратно и отвесить хороших бесстыднику. — Но сестре же нравится? Нравится. Им обоим хорошо именно так. — Ириган не знал плакать ему или смеяться над происходящим. — Ты только представь, какие у них будут дети — смелые, дерзкие, красивые. Но главное, наш род продолжится… Ириган говорил еще что-то, но Най-Лим его уже не слушал, внезапно остыв, переосмыслив и приняв Велира окончательно. — Ты когда-нибудь думал, что если ата Мин-Таши или ата Гурса присоединились к Нияну? — поплотнее прикрыв дверь, Ир облокотился на широкие поручи, слегка перевесившись через них, сметая собой пушистую снеговую шапку. Най-Лим ответил не сразу. Думал ли он об этом когда-нибудь? Постоянно. Он думал об этом так часто, что даже во сне видел, как встречается с дядьками на бранном поле. Дверь за их спинами скрипнула, отворяясь. Мимо, оставляя огромные следы на свежем снегу, протрусил даврах. Братья обернулись, как бы спрашивая, куда собрался один на ночь глядя? Лин немного суетно поправил тулуп, одернул рукава. — Вернусь позже. Проводив его взглядом, Ир вопросительно взглянул на старшего брата, тот пожал плечами. Позже так позже. Кто ж его остановит? От их избы до Грозового Терема рукой махнуть, но застыв на своротке, Лиалин не мог ступить и шагу, ноги как вросли в дорогу. Сердце билось так быстро, что перехватывало дыхание. Ветер рвал желтое пламя светочей , качал их длинные жерди, еще с осени глубоко врытые в землю вдоль широких улиц и своротов в переулки с проулками. В дрожащих всполохах случайными вспышками искрились и гасли снега. Глядя на хозяина, даврах замер тоже, подставляя морду метели. Снова и снова Лин бросал взгляд на кайсаров терем — в такой поздний час, где еще быть девице, как в отчем доме? Но сердце упрямо тянуло в другую сторону, к избушке знахаря Велимудра. И, глубоко проваливаясь в наметённые скрипучие сугробы, оставалось только шагнуть в темноту. Еще с крыльца Зоря заслышала чужие шаги и обернулась к оконцу, но сквозь ажурные морозные узоры ничего было не разглядеть. Дверь тихо скрипнула и широко распахнулась. Заклубившийся белый пар дыхнул холодом и поднялся к самому потолку, заволакивая собой проём. Отложив каменную ступку, Велимудр смотрел, как из густого белого марева появляется огромная звериная лапа, а за ней проступает сам зверь. Следом, будто кланяясь, переступил порог окутанный паром приемыш Борума. Иней, подернувший было его черные кудри мгновенно стаял. — Вот так гости, — старик сдвинул травки подальше от края стола и отряхнул руки. Зачем пожаловали спрашивать не стал и без того видел, как глядело темное дитя на Зорю. Но боле виделось ему, как глядела Зоря на него. Как отложила букетик сухого горицвета и шагнула ему навстречу. Распахнув тулуп, Лиалин вынул на свет ярко-алый цветок, протянул его девушке. Крупные лепестки слегка помялись, но Зоря не могла налюбоваться подарком. За окном зима злилась метелями, а в её ладони алел живой цветочек. — Он живой, — голос охрип так не вовремя. Лиалин глухо кашлянул, сглотнул и склонился к Зоре. — Но в нём есть моя тьма. Ладонь сжалась в кулак до хруста, а затем палец осторожно приподнял к свету тыльную сторону распластавшегося по девичьей ладошке лепестка, где по бледно-алой изнанке протянулись такие же бледные черные жилки. Зоря опустила глаза, улыбнулась, закрыла ладонь с цветком второй рукой, будто спрятала, а когда вновь раскрыла, тот переливался словно па́зори, весь расправился, налился жизнью. Но черные прожилки всё равно остались. Зоря могла бы очистить цветок, это было так просто сделать, но… подняла на Лина красноречивый взволнованный взгляд. — Такой он мне больше нравится. Разлившееся по голубым девичьим глазам счастье, утопило все сомнения Лиалина. Протянув руки, он заключил ее в объятия. Так осторожно, словно она сама была тем алым цветком.***
Перехватив поудобнее корзину с еще горячими лепешками, обжаренными в сырычьем жиру, Рада торопливо пересекла базарную площадь, стараясь ни с кем не встречаться взглядами. Местные, если они не служили Нию, люто ненавидели захватчиков, а, значит, и её вместе с ними. Иса легкомысленно отмахивалась, стоило просто завести об этом разговор. «Что они могут сделать? Безропотное стадо сырыков», — пренебрежительно усмехалась степнячка. Но Рада знала, что всё не так. Последнее время всё реже, но вначале за затею предательства Сур-Вана было казнено много народа. Кого вешали, кого топили, кому голову секли. Не только мужей, но и женщин. И совсем юных мальчиков и девочек. Ниян никого не жалел. И Варкула всякий раз был с ним. А значит и Сагал. И пусть ее любимый спал ночами всё хуже, но будто в бреду, на любые тихие уговоры бежать лишь раз от раза мрачнел всё сильнее. Из закоулков потянуло горелым мясом, отчего тошнота подкатила к горлу. Рада быстро прикрыла нос платком и ускорила шаг. Но едва успела свернуть в переулок. Ухватившись за низкий каменный заборчик, Раду до слез сгибало в рвотных позывах. Живот больно сводило судорогами, пока всё съеденное утром не осталось у ног. Последнее время ей всё чаще нездоровилось, но так сильно впервые. Утерев трясущейся слабой рукой губы, девушка шумно вздохнула, набирая полную грудь воздуха, и вдруг всё поняла. Откинув полог, Сагал вошел в дом и от усталости забыв притворить за собой дверь. По полу потянулся сквозняк. Ранняя весна в степи оказалась такой же затяжной, как и осень, ветреной. Зимние морозы всё никак не желали отступать. — Закрой, дует, — Рада даже не обернулась, копошилась за очагом. И так уже не впервые. Хотелось мира и покоя. Хотелось видеть свет в глазах своей женщины, но в них болотной тиной разрасталась тоска. Ему и самому не по нутру приходилось творящееся вокруг, но если оставить Варкулу один на один с Нияном он не хотел. Много чего уже случилось, но путь назад все еще был. Однажды у Варкулы откроются глаза и он, Сагал, будет рядом, чтобы поддержать и прикрыть спину. Вот только Рада этого отчаянно не желала понимать и принимать, становясь молчаливее и отстраненнее. — Иса сказала, что Ний и Варкула собираются в земли Срединного Саррва, хотят союза с улунами. Так? — Иса много болтает, — недовольно проворчал Сагал, но отнекиваться не стал. — Это наш шанс бежать, — сверкнула глазами Рада. Во всей её позе и том, как она поправила на плечах платок, виделась какая-то странная нервозная радость. Но это лишь вызвало у Сагала раздражение. — Куда ты собралась бежать? — Да куда угодно, лишь бы подальше от твоего обезумевшего побратима! Хоть в лес глухой! — Рада потуже затянула узел на мешке с вяленым мясом и осмотрелась. Если полюбовница Варкулы верно разузнала, то треклятые Ний с Варкулой отбудут через пару дней. Иса сказала, что у них всё решено и уже готово. — Так может, сразу в Хладный? — раздражение Сагала переросло в злость. — Отчего же только я? — только сейчас сообразила Рада. — Иса сказала, что тайрун не берет тебя с собой, ему Ний запретил. Не доверяет тебе. Да и куда я без тебя. Теперича особенно. Тепло улыбнулась, но Сагал будто не заметил. — И ты решила, что я побегу? Мы ведь говорили ни раз и ни два! Никуда я от Варкулы не пойду! У него беда… — У него беда? — усмехнулась недоверчиво Рада. — У него беда?! Да это он всем горе несет! Раскрой глаза уже! Сколько друже твой проклятущий уже людей сгубил и сколько еще сгубит! — Проклятущий?! — злость плеснулась в голос. — Это так ты благодаришь того, чьим словом обута, одета, сыта и согрета? — А мне ничего этого не надобно! Я такого счастия не просила, так и благодарить мне не за что! Я домой хочу! Мне от этой степи тошно уже, мочи нет! — Тошно тебе?! — Сагал поднялся с лавки. — Ах-ты, куёлда! Всё то тебе не так и не эдак! Лободырная гузыня! Сагал бранился не помня себя, зло, не сдерживаясь, наступая на Раду всё сильнее и уже возвышаясь на ней темной громадиной. И девушка, с ужасом отступая маленькими шажочками к двери, смотрела, как ее любимый покрывается змеиной кожей, как в зычном голосе полным злобы, слышится змеиный свист. — С-с-стоять! Ледяные пальцы вцепились в девичьи плечи. Серые глаза округлились, пожелтели. Зрачки вытянулись в тонкие щелочки. Рада в ужасе дёрнулась что было сил, с криком вырываясь из страшных чешуйчатых рук. В чем была, в том и выскочила на улицу. Метнулась в один переулок, другой, третий и сама не поняла, как оказалась за стенами Стана. Бежала без оглядки, в одном платке, не разбирая дороги. Дальше. Дальше! Нельзя дитю тут на свет появляться. Не будет Варкуле нового окаёма!. Грудь жгло от морозного воздуха, щеки от колючего ветра и слез. Мерзлая трава больно хлестала по коже. Бежала, пока не споткнулась о свою же ногу от усталости, не устояла и, вскрикнув, рухнула на землю. Уже в беспамятстве скатилась по склону оврага к промерзшему насквозь ручью. Ветер трепал тяжелый цветастый полог, задувая в дом снежную мелкую крупу. В оцепенении Сагал уставился в распахнутую дверь, медленно опустил взгляд на свои руки, скребнул по блестящую черную чешую с желтыми прожилками. На негнущихся ногах дошел до бочки с водой, тяжело оперся на ее края. Оттуда, из темной дрожащей глади на него не мигая смотрело желтоглазое чудовище. Ясса? Недоверчиво ощупал чешуйчатое лицо. Сердце испуганно и заполошно билось в груди. Нет. Они другие. Змеелюдь. Он — змеелюдь! — Рада! — выдохнул, оглядываясь на дверь. Кинулся за ней следом. — Рада! Люди с криком шарахались в сторону, сталкиваясь, падая друг на друга. Хоть и многого уже повидали, но такой твари не встречали. Сагал носился по улицам, в панике хватая за руки женщин в схожих с Радиным платках. Те визжали, вырывались. А он отшвыривал одну и бросался к следующей. Не найти… Не найти! С высоты бы посмотреть! Глянул в небо. Обернулся на дозорные башни. Туда надо… Чешуя посыпалась на землю, будто ледяная крошка, и из кожи полезли перья, превращая руки в огромные крылья. Разгоняя обезумевшую от страха толпу, гигантская птица с разбегу, скачками, взмыла в воздух, неловкими рывками набирая высоту, но, так и не встав на крыло, с криком и грохотом разбилась о крепостную стену и рухнула вниз, протягивая по белой каменной кладке кровавый след.