Их назовут богами. Книга 1. Седьмая Башня

      Гулкие шаги отдавались эхом в заполонившей всё пространство Тьме. Она шла медленно и настороженно, и всё же не скрывая толики превосходства в плавной, тягучей поступи, так походившей на крадущуюся в ночи кошку.       Говорят, что никакой дар не появляется просто так, никакая сила не возникает из ниоткуда и не исчезает в никуда. А ещё, что каждый дар — это одновременно и проклятие.       Она жаждала быть проклятой ещё ужаснее, чем это было сейчас. Готова была отдать последнюю ткань с тела за то, чтобы раствориться в этом проклятье навечно. Она искала сил, способных заполнить её пустоту внутри, и силы нашли её. Голый сосуд, почерневший изнутри, покрывшийся гарью и зловонием, с нависшим роком и исступлённой страстью ко всему, чего желала. Безвозмездно, жадно, с дикостью самого необузданного духа. Такой она знала себя с самого начала времён. Годы, десятилетия и столетия потерялись в этой пустоте, что всё сильнее засасывала, как смоляная воронка, заставляя задыхаться и жаждать воздуха всё больше.       Чуть слышно зазвенела вокруг пустота. Юда улыбнулась и уверенно пошла на зов, что с каждым шагом трещал всё громче. Бугрящаяся темнота беззвучно плыла за ней, подобно длинному шлейфу мантии. Наконец, первый рубеж длинного путешествия преодолён. У её ног на небольшом мраморном уступе высился каменный колодец. На водной глади покоилась маленькая хрустальная лодочка, а замшелые скисшие ошмётки ила покрывали камень и склизкими щупальцами тянулись вниз, к воде. Та была черна и холодна настолько, насколько не был холоден ни один кусок льда в Мировязе. Ибо эта вода была её собственными слезами. Давным-давно юда нашла это место, на последнем издыхании, измученная долгими поисками и бесконечным странствием по голым пустошам с пронзительными колкими ветрами, пустыням в удушливый полуденный зной, и горным цепям в снегу по колено. И когда она рухнула в бездонную пропасть, последней мыслью кляня всё чистое, светлое и радостное, что привело её в этот беспроглядный мрак, в разверзшейся перед ней Пустоты женщина создала себе склеп на окраине вечности, на границе всего сущего и несущего, наполнив его своими слезами до краёв.       Ритуал требовал жертвы: самой большей, что она могла отдать. И тогда она исторгла из себя маленькое тело, что ещё в середине её пути умертвилось в утробе, не выдержав того отчуждения, что испытывала мать. Окровавленное чучело с маленькими ручками и непропорционально большой головой, скукожившееся на века, теперь вечно покоилось на каменном ободке колодца, будучи безвольным стражем Хиатуса, что пустыми глазницами созерцал свою убийцу каждый век в назначенный срок.       — Ну, здравствуй.       Юда улыбнулась всего на мгновение, после чего вдруг вспомнила, что здесь не нужно носить масок. Лицо её расправилось и посерело, отражая непоколебимую холодность и бесчувственность. Она долго смотрела на жёлтое тельце, наклоняя голову то в одну сторону, то в другую. Хищная улыбка заиграла на её лице, а глаза зажглись алчным огнём.       — В этот раз мы отправимся куда дальше. Таких прыжков я ещё не совершала, но именно к этому шла моя долгая и тернистая дорожка, — кривая и обрывистая, наполненная трупами. Время пришло. Всё вокруг меняется, и это мой шанс. Давным-давно мне сказали, что я ещё молода и горяча, что у меня вся жизнь впереди и чёрное искусство — не для меня. — Женщина вдруг от души рассмеялась, чувствуя, как саднит внутри живота то инородное, что она старательно не замечала. — Ну да, не буду поминать тех, кого сама умертвила. Сейчас они там, где моя неусыпная месть не может их достать, а ведь им и так досталось сполна. Ведьмин час идёт, хотя время здесь и не властно. Как только ворон пробьёт в эти чертоги завесу, оглашая пустоту похоронным криком, — нужно вызволить Хиатус!       В это же мгновение чёрная птица взметнулась ввысь, в бесконечную воронку тёмной субстанции, начавшей закручиваться вихрем сверху. Последний предсмертный вопль ворона потонул в жутком многоголосом гуле, огласившем пространство. Вихрь, ревя, засосал животное, а после выплюнул, роняя с плеском о воду колодца. Женщина подхватила птицу, бьющуюся в конвульсиях, и, внимательно осмотрев её, вырвала из каждого крыла по одному перу. Они полетели лепестками в колодец, а юда принялась за глаза ворона. Маленькие и чёрные — они подходили ей идеально. Чернильная душа её забесновалась в предвкушении рокового часа, что она ждала с самого первого дня своего перевоплощения. А затем слова её потекли длинным заклятием, пока тонкие сухие пальцы выковыривали маленькие глазки птицы из кровящих глазниц: Ветром стану, что отправит в полёт, Перо твоё станет моим крылом, Тьма подхватит и вознесёт, Куда я скажу сквозь ветроворот. Глазами твоими увижу земную твердь С той высоты, где парил ты царём, И вспыхнет душа, как костёр, Наполнив Хиатус чернильным огнём! Кровью прибежище слёз напою, Мёртвый ребёнок — слуга-проводник, Во славу подаренных сил воспою Клятву, обрёкшую мир в полный мрак! Ай-я! Ай-я! Гори, вода! Меня впусти в чертоги, сестра!       Женщина запрокинула голову и впилась себе в глаза ногтями, прокалывая белки. Истошный крик охватил пустоту и сжал в стальной воле юды. Резко дёрнув вниз, она вырвала свои глаза, и те глухо ударились о клубящийся чёрный туман под ногами, недвижно уставившись белёсыми зрачками в свою хозяйку. Кровь струилась по её щекам, заливая грудь и шею. Она дрожащими руками поднесла вороновы белки и вставила на место своих алых глазниц. Темнота шёлком окутала голову, всасывая в себя инородные округлые тельца. Мерный стук женского сердца возвестил ударами единение с животным миром. Открыв веки, она удовлетворённо вдохнула полной грудью. Чёрные глаза улавливали каждую мелочь, а пространство вокруг, словно просматриваемое через призму жара огня, покрывалось бликами и дёргалось, наполняя пустоту самыми разными оттенками багрового. Юда усмехнулась своей удаче: этот ворон был не простой, нет. Самый сильный, предводитель из всех магических животных пожертвовал собой ради своей госпожи. И та узнала его. Долгие годы Архан служил ей в глухих лесах, выслеживая путников и жертв своей хозяйки, приводя их к её хижине. Но затем отбился и улетел в созданную им стаю, плодя потомков. В самый нужный момент он откликнулся на её зов и отдал свои глаза. Большей преданности она никогда не знала и была уверена — никогда уже не познает.       Любовно проведя руками по векам, юда обратила холодный взор к колодцу. Наклонившись к кукольной иссохшейся фигурке, она злобно прошептала:       — От моего друга оказалось больше пользы, чем было бы от тебя. Ты обречён быть моим рабом, стражем, тогда как Архан был верен мне до конца. Такое ничтожество, как ты, никогда не было бы способно на подобное. Я всегда знала, что от братьев наших меньших преданности больше, чем от всех людей вместе взятых. Вы жалки и властолюбивы. В вас слишком легко пробудить лицемерие и жажду самоутверждения. Люди слепы ко всему, кроме своих собственных похоти и желаний. Лесные звери никогда меня не подводили, и я воздам им сполна, тогда как ты не стоишь даже кусочка моего ногтя. Так что довольно взывать ко мне в видениях — ничто не заставит меня уступить твоим желаниям!       Хмыкнув, женщина выпрямилась и взяла в руки лодочку, зачерпнув густой, как кровь, чёрной воды. Ловкие пальцы в момент ощипали перья и бросили в неё лоснящиеся волокна. Достав из волос длинную иглу, она вонзила её в вену на руке, прорывая плоть. Густая кровь стекла в таком же количестве, сколько было воды, всё ещё помнящей привкус былых слёз. Отмеривая каждую каплю, мысленно юда проговаривала: Кровь — слезам, Горе — жажде, Хиатус, услышь, — возродись, Смахни дрёму, ко мне явись!       Всё вокруг затряслось, и чудовищный рёв огласил пространство. Что-то тёмное, глубинное словно проснулось и восстало, переворачивая саму земную твердь. Крики и истошные вопли прорвались через завесу сокрытия, и, поглощая их, откуда-то сверху раздался голос:       — Кто смел потревожить меня?       — Долго дремал ты, — прошипела юда, озираясь по сторонам. — Но пора пробудиться! Я создала тебя, напоила твой чёрный зев своими слезами, и ты должен подчиняться!       — Ты не создавала меня, юда, — раздался гулкий бас в ответ. — Я — само мироздание, его исток и устье. Мне нет начала и нет конца, словно тонкая сеть паутины, вьющаяся след в след за деяниями Мировяза, я вездесущ и бесконечен. Ты — букашка по сравнению с моим величием, и не тебе мне указывать.       — Тогда эта букашка сейчас разрушит тебя всего, опрокинув заново в пучину небытия!       Женщина злобно рыкнула и рывком подняла вар в ладье, намереваясь его опрокинуть. Ветер вокруг поднялся страшным ураганом, а вой мучающихся душ завторил ещё пуще, взывая к состраданию.       — Скольких ты заточил на грани жизни и смерти, несчастных путников, что так же, как и я, искали у тебя спасения, прибежища? Их адские, мучащиеся вопли будут вечно звучать в ушах каждой юды и каждого… кто переходит этот мост между мирами! Тебе меня не сломить, я вступлю на этот переход, даже если придётся навечно тебя погрузить в глухие непроницаемые стены тюрьмы, что ты разделишь со своими жертвами!       Ветряные вихри с глухими ударами бились о туманные стены, а юда всё не успокаивалась, горя злобой и ненавистью. Наконец голос раздался вновь:       — Я недооценил тебя, юная дочь Тьмы. Все эти голоса, мольбы и плач, что ты слышишь, — тех, кто не прошёл испытание, не смог переступить через себя, через свою бренную плоть и земные прихоти. Они навечно обречены расплачиваться за свои страхи, ибо тот, кто ступает на выбранный тобой путь, перерезает себе ступни, дабы не вернуться обратной тропой, вырывает глаза, дабы не обращать взор к тому, что давно ушло, и надевает на себя раскалённую цепь, чтобы никогда не выпускать себя из собственной воли, поддаваясь сомнениям и страхам. Но ты доказала, что достойна стать сильнее. Познать таинства зла и пустоты, в которые я заключён так давно, что даже не помню своего имени. Имя мне — Хиатус, ущелье, пропасть и сама пустота.       — То-то же. И пока кровь моя не загустела в собственных слезах, вступай на своё законное место, — открывай портал!       Юда одним залпом опрокинула в себя жидкость. Вдруг воздух перестал поступать в её лёгкие. Горло сдавило, а руки стали трястись. Пот выступил на лице, а новообретённые глаза лихорадочно забегали вокруг. Женщина дёрнулась, скованная заклятием, уверяя себя, что всё под контролем и это часть ритуала — необходимого для достижения всего, чего она жаждала последние столетия.       — Ты чувствуешь это?.. — прошелестел голос прямо у её уха. — Как Тьма, такая могущественная и древняя, вселяется в тебя, заполняя каждую клеточку, каждый уголок души, отданной самому Хёллю? Тебе стра-ашно. — Невесомый сгусток Темноты кружил вокруг женщины, замершей на месте, внимательно её рассматривая. Удивлённый вздох и звук принюхивания. — Нет… Здесь что-то другое. Я чувствую… чувствую в тебе что-то знакомое. Настолько родственное и близкое… Не понимаю. Ты — закрытая книга, прогнившая под дождями, с потёкшими чернилами и плесенью, что отпугивает всех, кроме… Всех низших существ, копошащихся в недрах земли, таких родственных тебе. Ты одна из нас, но ещё слишком зелена для таких резвых речей. Но скоро мы узнаем. Да, всё узнаем… Не пропустить тебя — значит противиться судьбе, что ступает за тобой по пятам. Даже я не смею противостоять року…       Алые огоньки глаз появились прямо перед юдой. Сгусток Тьмы возвышался, навис над ней, обхватывая со всех сторон. Она глухо застонала; из груди вырывался тяжёлый свист от невозможности вдохнуть. В мгновение её тело поднялось вверх и неестественно выгнулось. Послышался болезненный хруст позвонков. Волосы разметались в стороны, зависая в пустоте, и юда почувствовала, как всё тело стало лёгким, словно пустая глиняная крынка, и в то же время тяжёлым, будто вся Тьма нашла пристанище в хрупком гибком теле. Сила переполняла каждую клетку, разрывая сосуды, заставляя сердце до невыносимой боли бешено биться. Волна ужаса накатила со всей силы, и пронзительный крик сорвался с пересохших побелевших губ.       — Готова ли ты? Вероятно… не страх наполняет тебя теперь. Но ненависть, жажда отмщения всему живому за свои муки, даже мне, — тому, кто смеет использовать твоё тело, подобно кукле, что заговаривают, истязают и подчиняют чужой воле и ворожбе. Это мне и нужно от тебя. Да… Истинная, ничем неостановимая жажда власти и силы. Мы давно ждали тебя. Я открываю для тебя врата, мое дитя.       Вода в колодце стала закипать, взбухая гнилостными пузырями и переваливаясь за каменную осадку. Вместе с глухими туманными стенами вокруг тело юды затряслось в судороге. Чёрная ткань слетела, развеваясь по поднявшемуся ураганному ветру, оставляя её нагой. Открытой для той Силы, что делала скачок, перемещая светич женщины и его вместилище в водоворот пустоты, закружившийся над ней. Белки вороньих глаз закатились, и чёрные слёзы хлынули из её глаз, смоляными разводами расходясь по мертвенно-бледной коже груди и живота. Потоки ветра и вод ревели повсюду под дрожащими сводами. Смоль, лоза, Обведи уста, Мороком глаз покрой, Путь Пустоты — вода. Воронье крыло, Горечь слёз. Ушта! Ушта!       Сознание покинуло женщину в тот момент, когда тело её с гулким хлопком втянул воздушный поток сверху. Пучки световых соцветий украшали пульсирующий проход, обрастающий раздувающимися переливчатыми пузырями, что наслаивались друг на друга. Портал питался нескончаемой энергией хаоса и злобы, что теперь присутствовали даже на Мировязе. Он являлся сквозной расщелиной между измерениями и планетами, которым далеко не многие умели пользоваться. Это первое путешествие оказалось слишком несоразмерным той силе, что заснула внутри юды вместе с её сознанием. Как бы она ни храбрилась, силы её ещё не были достаточно велики для безболезненного перемещения через Расщелину, что охраняло одно из древнейших существ мироздания.       Гулкие пустоты соседствовали с самыми различными метаморфозами времени и бытия. В чернеющих пропастях можно было мельком заметить рассеянное свечение чужой планеты или запертых Создателями в безвоздушных пространствах чудовищ, бесформенно растекавшихся в своих пузырящихся клетках. Нити и верёвочки Великого Полотна пронизывали каждый уголок пространства. Золотые, серебряные, алые — они струились, подобно весенним ручьям, несущим в своих водах судьбы всего живого.       Здесь Смерть уживалась с Жизнью и Тьма соседствовала со Светом. Баланс природных сил, сил самой колыбели жизни, что мерно раскачивалась, сочетая в себе Начало И Конец всего сущего. Энергия, наполнявшая портал до краёв, подобно полной вином чаше, никому не позволяла лицезреть все эти пространственно-временные законы. Ни одна сущность не могла перенести этого сумасшедшего вихря, что представлял собой само Время — непрерывное и бесконечное.       Впереди среди фиолетового свечения забрезжила мерцающая точка, и в одно мгновение всё снова схлопнулось. Чудовищный яркий свет ударил юду по глазам, и она судорожно вдохнула, физически ощутив, как сущь, летевшая впереди запаздывающего тела, вновь вернулась в него.       Открыв глаза, женщина поняла, что что-то внутри неё изменилось. Грозовое свинцовое небо клубилось в вышине, неся тучи на восток, а она лежала, распластанная на чём-то твёрдом и холодном, и не понимала, почему потеряла сознание во время пути. Все эти века были потрачены на тренировки силы воли, искусство чёрного колдовства и обуздание собственной силы, что наполнила её в столь юном возрасте так неожиданно. Непомерная боль и горе, что переросли в неведомые ей ранее силы, заполонили все внутренности. Но это не испугало. Лишь тогда, оставленная и отвергнутая самим миром, она превратила живые потоки собственной души в кипящие реки выжигающей всё вокруг лавы. Обернула свою слабость в силу. Разменяла монетой любовь на ненависть.       До сего дня ни в этом мире, ни в других мирах не встречала она того, что было бы ей не под силу; чего бы она не смогла подавить, прогнуть под свою волю. И впервые за столькие столетия — бесконечно долгие и трудоёмкие — разум и воля её сломались под энергией чего-то, что превосходило её собственную.       Унимая сердцебиение, разрывающего грудь, юда размеренно вдохнула.       Именно для этого она здесь. В этом её судьба. И ничто не встанет на пути.       Резко выпрямившись, она окинула взором окрестности, в которые её выбросил портал. Голодная пустошь с острыми как бритва скалами и нагорьями тянулась насколько глаз хватало. Ледяные пики проре́зали бурое небо далеко впереди, а снизу разверзлась зловонная топь. Низкие колючие кустарники скрывали замысловатую тропку, неприметную для обычного глаза в этом месиве пригорков и болот, мшистых заводей и гиблых прудов. С большого плоского валуна на вершине скалистого выступа монолитной горы юда громко и смачно выругалась, мерцая колючими, как здешние ветры, вороньими глазами.       — Вот же хрыч старый! Нарочно ведь на эту зазубрину скинул…       Спуск был быстрый. Женщина спокойно спрыгнула с выступа в темнеющую пропасть, подхваченная родной стихией. Потоки ветра мягко опустили её на землю. Голые ступни коснулись потрескавшейся у взгорья земли, и тогда юда поняла, что так беспокоило её.       Передёрнув плечами, она почувствовала необычную тяжесть за спиной и, обернувшись, на мгновение задержала дыхание.       Огромная сотканная Тьмой тень с раскрытыми крыльями держалась ровно за её собственной. Длинные вороньи перья легко подрагивали, перекатываясь буграми тёмной субстанции. Кровавые пустые глазницы на большой вытянутой голове мёртво смотрели на женщину, возвышаясь.       И тогда юда дрогнула. Всего на мгновение, столь короткое, но столь взбудораживающее, что давно забытый страх вновь колыхнулся в хладном сердце. Страх иметь слабости, которые потом станут большой проблемой.       Дух Архана довольно вытянул шею и запрокинул голову, выпуская из горла клокотание, леденящее душу. Юда в восхищении смотрела на киар ворона, что преобразовался ради неё в исполинскую смоляную тень.       «Архан, — мысленно говорила женщина, — я во что бы то ни стало верну тебя. Только такой мощи, коей ты сейчас обладаешь в этом чудовищном теле, ты и достоин».       Тень ворона пронзительно вскричала, сотрясая скалы и заставляя ветер нестись по пустошам ещё сокрушительнее. Юда развернулась к нему спиной и развела руки в сторону, закрыв глаза. «Ты знаешь, куда я направляюсь», — подумала она и хищно улыбнулась.       Тончайшие нити черноты, словно многопалые щупальца, прилепились к её спине и пронзили лёгкие, захватывая грудную клетку и рёбра в ледяной капкан смерти. Юда блаженно застонала от этого единения киаров. Она чувствовала своего друга каждой клеточкой тела, каждой жилой, пронизывающей плоть. Огромные крылья расправились у неё за спиной, и чудовищным рывком тень подняла её высоко над землёй.       Колкий сухой ветер щипал лицо, а внизу проносились зловонные топи, начинавшиеся прямо за длинным монолитным кряжем, смотрящим на север.       Духи за той стороной бытия знали всё — от начала до конца. В жизни не было ничего такого, чего после смерти они не смогли бы познать. Так Архан нёс юду точно туда, куда она стремилась так долго и так упорно. Не было страха, не было волнения. Только собранность и жажда, да голодный взгляд вороньих глаз, блуждающий по землям неведомого ей края мироздания.       Вдруг чуткий нюх её уловил запах дыма и горящего дерева. Сердце пропустило удар, и женщина тихо и едко шепнула:       — Н-нар… Фирша киарда… Хваэ!       Воронова тень резко сложила крылья и камнем рухнула вниз, целясь в огромные плакучие ивы, что с трёх сторон окружали тоненькую струю чёрного дыма, взвивающуюся из их зарослей. В ложбине межгорья начинался густой кривой лес, пустивший корни прямо в гнилостной каше скисших растений; камыши высотой с человеческий рост густо разрослись вокруг топи, а зверьё настолько одичало от тёмной энергии хозяйки здешних мест, что поначалу стало мельчать в новых помётах, а затем кривиться и обрастать уродствами. Двуглавые олени и человекоподобные птицы давно стали бы обыкновением для глаза искушённого наблюдателя, коли бы здесь таковые бывали.       Спикировав вниз, ворон заботливо приземлился на высоком пригорке посреди болот, растянувшихся до самой кромки леса. Огромные пузыри, надуваясь, поднимались над водой и с хлопком лопались, разнося вонь по округе. Юда завела ладонь назад и благодарственно огладила сотканные Тьмой крылья, что навсегда захватили в капкан её грудь. Фамильяр в утробе довольно перевернулся, ощущая томление женщины и приближение часа, ради которого была проделана столь трудоёмкая работа.       Впереди лежала тропинка из втоптанных в пузырящуюся жижу кочек, но юду она мало волновала. Всей своей энергией она силилась пропитать здешнюю сильную застоявшуюся ауру, словно запуская когти в воздух, медленно протыкая его, сжимать, овладевать им. Недалеко раздались приглушённые вскрики и всплески. Болотницы, умеряя своё любопытство, возвращались в плотные глубины топей. Ибо никто, кроме Повелителя, не смел заявляться в её владения.       Тяжёлым взглядом незваная гостья уставилась на покосившуюся серую дверь, забрызганную чем-то отвратительным. И та наконец с громким ударом о внешнюю стену дома распахнулась.       На пороге появилась дряхлая старуха в длинном чёрном платье, рваный подол которого волочился по полу. Кривые пальцы одной руки яростно сжимали трость с засушенной головой ящера на навершии. Колкий, полный раздражения и настороженности взгляд обвёл окрестности: ивы, запруды, могильники, — ища то, что она почувствовала, сидя у себя в избе и готовя очередной заговор на здешнюю погоду. Глаза её, тусклые и впалые, остановились на недалёкой фигуре, резко выделявшейся на фоне серого сумеречного неба. Чёрные волосы незнакомки развевал ветер.       Мора со всей силы сжала челюсти, скрывая эмоции, охватившие её при встрече взглядом с этим незваным существом. Она ничем не выдаст того, как боялась этого дня.       Моргнув, старуха ощутила лёгкое, подобное дыханию, дуновение ветра на собственном сморщенном лбу. Седые пряди взлетели вверх и опали. Молодая юда стояла перед ней в паре шагов, едва заметно ухмыляясь.       — Не думала я, что этот день всё же настанет, — прозвучал скрипящий старческий голос. — Но вот ты здесь, у меня на пороге.

**

      После прошедшего дождя лесная дорога превратилась в месиво. Кони устали — пришлось спешиться. Грязь хлюпала и чавкала под ногами. Но этот воздух… Свежий, чистый, напоённый ароматами хвои и палой листвы. Най-Лим дышал полной грудью и не мог надышаться. Несмотря на всё произошедшее, улыбка не сходила с его лица, а тёмные глаза сияли умиротворением, отражая капли дождя, свисающие искристой россыпью с длинных тёмно-зелёных иголок. Ириган, понуро плетущийся сбоку, исподлобья поглядывал на брата. Казалось, тот совсем не расстроен и не держит на него зла, и только туго перемотанное запястье напоминало о происшествии.       Вормир вскинул руку, давая приказ остановиться.       — Здесь заночуем, а поутру домой вернёмся.       Мужчины привязали коней к стволам деревьев и, вооружившись топорами, принялись расчищать место для стоянки. Кто-то рубил мохнатые ветви для лежанки, кто-то натягивал танту, прикрепляя плотную ткань верёвками к стволам деревьев. Недалеко от места готовящейся стоянки, поросший мхом, торчал из земли огромный выворотень дерева, и после короткого совета было решено разжечь ночлежный костёр возле него. Звук ударов и скрип падающих деревьев далеко разносился эхом по лесу.       Вооружившись небольшой лопаткой, Най-Лим снял тонкий слой земли вместе с мокрой травой, расчищая место под костровище. Ириган молча присоединился к брату, обдёргивая траву и откидывая подальше ветки. На образовавшийся тёмный круг Кои-Ван подтащил грубо обтёсанное толстое бревно, служащее зава́локом для будущего костра.       — А ты молодец. — Будущий зять одобряюще похлопал Най-Лима по плечу, слегка приобнимая его и встречаясь с тёмно-синим мрачным взглядом младшего из сыновей Ар-Вана.       — Разумеется, — басовито хмыкнул Вормир. — Его учу я. А ты, Кои-Ван, поди к остальным да займись делом. Негоже крутиться возле будущего правителя да по плечам его хлопать. Не брат ты ему и ещё не зять, а станешь или нет — то покамест неведомо! Так что глазами не зыркай, мал ещё, вон коней лучше оботри.       Слова эти словно ушат ледяной воды окатили степняка, заставляя неприятно поёжиться. Кони фыркали за спиной, словно смеялись над ним вместо несносного мальчишки, приблудившегося в дом вождя. И хоть ни один мускул не дрогнул на лице Иригана, настроение его весьма улучшилось.       — Дядь Вормир, а ты даврахов не боишься? — как-то слишком по-детски доверчиво прошептал он. — Это ведь Хладный Лес.       Складывая сухие ветки шалашиком, Вормир подозвал мальчишку к себе, обучая его разжигать костёр, терпеливо объясняя и показывая, втайне радуясь настойчивости Най-Лима. Ириган — этот нелюдимый и холодный ребёнок — действительно нуждался в такой вылазке. Рыжее пламя весело затрещало, полностью поглощая тонкие веточки и кору, и уже протягивало свои горячие ладошки к брёвнам, что люди успели уложить на зава́лок.       Ириган поднял на мужчину полные ребяческого восторга глаза. Вормир удовлетворённо хмыкнул и огладил короткую бороду, больше похожую на отросшую щетину. Увы, но иного здесь, в степи, он себе позволить не мог. Это не Ирий. Впрочем, борода — это не самое большее, с чем ему пришлось расстаться, отправившись за Траяном в Великие Степи. Дома остались и сёстры с братьями, и престарелые родители, и зазноба. Столько лет прошло. У неё уж, поди, детки взрослые… А он так и остался бобылём. Вормир ласково потрепал макушку мальчишки и, осторожно взяв его ладонь, слегка прижал к земле.       — Чуешь?       Но сколько бы Ириган ни прислушивался, — ничего, кроме холодной сырой земли, ощутить не смог. Едва справляясь с непониманием и разочарованием, взглянул на ясула.       — Это ничего, — улыбнулся воин, отпуская мальчишку и так же прикладывая к земле ладонь старшего из сыновей Траяна. — Закрой глаза. Почувствуй землю.       И Най-Лим почувствовал. Всем телом. Всей душой. Тишину. Покой. Мерный шелест чуть раскачивающихся верхушек вековых деревьев сливался с журчанием лесного ручья и топотом мелких лапок белок. Эта земля была мирной.       Юноша глубоко вздохнул и открыл глаза, уставившись на ирийца.       — Как ты понял?       — Не весь лес — Хладный. Не везде расползлась отрава Сайрийи. Надо только прислушаться. И уже если совсем начистоту, — Вормир понизил голос, словно собирался сообщить великую тайну, хотя лукаво поблескивающие серые глаза откровенно смеялись над мальчишками, — даже даврахи, когда сыты, не нападают. Так что, будущий вождь, накормишь свою армию?       Най-Лим фыркнул и заулыбался, видя, как уже в землю втыкаются рогатые ветки, в пойму которых ляжет толстая перекладина с развешанными котелками. Надо и впрямь хоть воды набрать. Хлопнув брата по плечу, он подхватил котелки и кивнул куда-то в сторону, где слышалось журчание ручья.       — Я теперь понял, почему отец так доверяет Вормиру, — сообщил Ириган, забирая у брата полные водой посудины и подавая пустые.       — И почему же?       Вода плескалась по камням, не желая как следует набираться. Приходилось изворачиваться и нависать над ручьём, держась за корягу.       — Он — добрый. И мудрый. Надёжный. И Ний поэтому уважает его…       Най-Лим угукнул, соглашаясь. Нога скользнула по мокрому камню. Каан взмахнул руками и, не находя опоры, рухнул в ледяную воду. Котелки упали на землю. Ириган бросился к брату, успевая ухватить его за руку, но мокрая трава скользила, и оба брата свалились в ручей, обдав спешившего к ним Вормира ледяными брызгами.       Выудив мальчишек из ручья, как котят за шкварник, ясул буквально под мышками приволок их к разгоревшемуся костру, приказав раздеться и растереть друг друга досуха. В середине осени воздух даже в лесу был опасно холодным. Зубы отбивали сумасшедшую дробь, заставляя окружающих прятать улыбки в кулаки. От огня веяло жаром, согревающим до самых костей. Вскоре братья перестали трястись и, закутанные в тёплые кафтаны, стыдливо переглядывались между собой, понимая, что происшествие вряд ли обойдёт отца, да и по Стану поползёт про сыновей Ар-Вана смешок.       — Просуши волосы.       Ириган взъерошил свою короткую шевелюру, натягивая уже просохшую и ещё горячую от огня рубаху. В отличие от брата, ему, как незаконнорожденному, длинные волосы не были позволены. Впрочем, рядом с Вормиром — не жалующим хвосты и косы, а потому всегда стригущимся коротко и даже носящим бороду — он не чувствовал себя так ущербно, как рядом с Нияном.       — Ты к чему про субаша Загорья заговорил? — спросил Най-Лим, осторожно растряхивая густые волосы перед огнём и вспоминая их неоконченный разговор у ручья.       — Моя мать — его младшая сестра, — нехотя ответил Ириган. Со дня прибытия его в Стан они ни разу не заговаривали об этом. И даже если он и вспоминал матушку, то наедине, не позволяя себе ни единой слезы в её память. Поняв, что молчание затянулось, Ириган осторожно спросил: — Это имеет значение?       — Нет, — шмыгнул носом Най-Лим, с разочарованием понимая, что всё-таки простудился. Всё, о чем так старательно молчал Ириган, они с сестрами знали давно. И возможно, много больше. — Слышал, она была красавицей.       — Ай-Ван тоже красива. Красивее моей матушки. У Ай-Ван большое сердце, раз она сумела принять меня.       Най-Лим ничего не ответил брату, лишь легонько погладил его по голове и, промокнув рукавом побежавшую из носа воду, жалостливо посмотрел на Вормира, уже заваривающего горячий травяной чай. Из-за выворотня донёсся приглушённый разговор, в котором с насмешкой и презрением упоминали Иригана и его мать.       Ночь в лесу наступила быстрее, чем в степи. На огромной лежанке вповалку уместился весь отряд. Еловые лапы не пропускали холод сырой земли, а плотная танта над головами защищала от заморосившего дождя. Закрыв глаза, Най-Лим слушал, как частые капли разбиваются о полотнище. В верхушках деревьев шумел ветер. Было так спокойно, что Най-Лиму вдруг безумно захотелось, чтобы это мгновение замерло, навсегда оставаясь с ним. Разморённый теплом костра и усталостью Ириган умостился на плече брата и давно и крепко спал. В оранжевых бликах пламени брат казался совсем ребёнком.       Рядом послышалось шевеление. Юноша нахмурился и открыл глаза. Уложив меч по правую руку от себя, рядом с ними на ночлег укладывался Кои-Ван. И это было странно, поскольку только Вормир мог занимать это место, либо вообще никто. Впрочем, именно сейчас Най-Лиму это было на руку.       Поманив жестом к себе будущего зятя, Най-Лим приложил палец к губам и притянул за шею к себе так, что его губы едва не касались уха степняка.       — Не стоит быть высокомерным, Кои-Ван. — Дыхание старшего из сыновей вождя словно огнём опалило щеку Кои-Вана, заставляя сердце зайтись в бешеном галопе. — Кем бы ни была мать моего брата, отцом его всегда будет твой Ар-Ван. И даже если ты женишься на моей сестре — ты всё равно даже рядом не сможешь с ним встать. Помни это всякий раз, когда надумаешь открыть свой рот. Иначе мне придётся отрезать тебе язык.       Убедившись, что его услышали, Най-Лим отпустил парня и, отвернувшись, крепко обнял брата. Здесь, вдали от Стана, вдали от матери, среди елей и ардр, он впервые себе позволил проявить чуть больше чувств, чем отстранённо-великодушное дружелюбие.       Сквозь мохнатые, темно-зеленые ветви ярко проблескивало солнце. Прикрыв глаза ладонью, Най-Лим потянулся от души и расплылся в довольной улыбке. Удивительно, каким удобным может быть колкий лапник, если спать на нем без забот. По лесу рассеивалась легкая утренняя дымка и запах жареного мяса смешивался с теплым запахом палой сырой листвы. Най-Лим вздохнул полной грудью и открыл глаза.       — С пробуждением, каан, — с поклоном поприветствовал его один из кешиков, жестом приглашая к костру.       Мясо и впрямь было восхитительным, сочным. И как у таких грозных зверей, как магалы, может быть такое нежное мясо? Ириган срезал себе кусок и уселся рядом. Всё: охота, Навайя, даврахи — казалось, рассеялись с ночи как сон, будто ничего и не было. И только ссадины на лице брата и раненая рука, настырно твердили, что ничего ему не пригрезилось. Много раз в мыслях своих, он заговаривал с Най-Лимом о случившемся, но ни раз так и не набрался смелости. Мимо с легким поклоном прошел Кои-Ван и скрылся за кустами, что разрослись вдоль ручья. Най-Лим даже не взглянул на него, будто и не увидел, только подтолкнул брата локтем, мол отрежь еще кусок. Лицо кмета осунулось на мгновенье, будто он огорчился безразличию каана. Когда солнце поднялось над верхушками деревьев, костры были затушены и закиданы землей, танты туго скатаны и закреплены под седлами. Неспешным шагом, фыркая и встряхивая головами, вереницей потянулись кони по лесной тропе из предгорья в предстепье, уже там переходя на бег. И только, когда и макушек деревьев стало не видать, с Вормиром поравнялся озадаченный кешик Фатар.       — Ясул, Кои-Вана нет, — степняк вновь окинул всадников внимательным взглядом. Хоть и не говорили о том открыто, но все имели глаза и уши и понимали, что этот кмет однажды может войти в Большой Шатер. — Он уходил к ручью, и… видимо мы его там и оставили.       Прозвучало это еще нелепее, чем было на самом деле. Фатар даже плечами пожал и руками развел неловко.       — Вернись за ним и догоняйте. До сумерек оба должны быть с нами.       И впрямь только удивляться и оставалось: забыть в лесу человека, надо же такому случиться.