***
Когда перекупщик утром приехал на знакомый берег, он сначала подумал, что ошибся. Он не нашел и следа хижины рыбака Дидира. И сам дом, и пристрой, и сарай для лодок, и шесты, на которых сушились сети — все будто слизнуло волнами. На песке валялась дохлая, уже выпотрошенная рыба — только по этой примете и можно было понять, что раньше тут находилось рыбацкое жилище. Перекупщик не слышал, чтобы ночью на море был сильный шторм. Он уже проехал мимо пары таких же домов, хозяева встретили его как обычно, они не выглядели напуганными. Говорили, что улов вчера был добрым, так что умаялись за вечер и спали непробудным сном. Но что же произошло тут, на берегу маленькой бухточки, отделенной от прочего берега высокими скалами? Перекупщик бродил по песку, машинально переворачивая носком чувяка дохлых рыбин. Внезапно что-то блеснуло. Наклонившись, перекупщик ковырнул песок пальцем и поднял крупную жемчужину. Он быстро спрятал ее в карман и даже оглянулся — не видел ли кто? Но берег оставался пустынным. Перекупщик заметался по пляжу, вглядываясь в песок. Еще одну жемчужину он поднял почти у самой воды. Посмотрел на блестевшие под солнцем волны и ему показалось, что в воде что-то чернеет. Он зашел по колено в воду и увидел обглоданный человечий остов, с которого лишь кое-где свисали клочки мяса. Перекупщик даже не вскрикнул, попятился молча, бросился к своей телеге, вцепившись в волосы, кое-как забрался на нее, стегнул лошадь кнутом и поспешил прочь от проклятого места. Немного успокоившись, отъехав подальше, он вытащил из кармана жемчужины, покатал в ладони, подумал — не выбросить ли? Вдруг тоже прокляты? Но потом решил, что жемчуг — дар небес, как говорится, слезы Владыки или как там поэты толкуют. Засунув два величиной с перепелиное яйцо шарика поглубже в карман и клятвенно пообещав щедрое пожертвование храму после продажи драгоценностей, он отправился дальше, совсем не глядя в сторону моря. Герцогство Каррас Февраль. Год 6851 от Сотворения мира По еле виднеющейся между камнями горной тропе брел одинокий путник — седой старик, все еще крепкий телом, привыкший к ежедневному тяжелому труду, так что странствие казалось ему почти пустяшным делом. Он прошел уже много лиг, все больше удаляясь от уединенного женского монастыря ордена Печальников — маленькой обители на границе с Опалом. Там он оставил свою жену, с которой прожил много лет на хуторе к западу от Брерна, арендуя землю у барона Кавона — славного вояки, отдавшего всю свою жизнь ратному делу. В молодые годы барона почти и не видали дома, он наведывался в свой маленький замок лишь изредка, чтобы побыть немного с семьей. Жена родила ему лишь двух дочерей, но, к счастью, старшую он кое-как сосватал за младшего сына однополчанина, которому, по милостивой воле герцогини Ахенской, надлежало потом наследовать замок и земли. Младшая пока еще не достигла того возраста, чтобы следовало беспокоиться о ее дальнейшей судьбе, но барон видел для дочери только два пути — выдать ее за состоятельного, пусть и не знатного горожанина, или же отправить прямой дорогой в монастырь. Барон был весьма удивлен, когда старый Митир, привезший в замок козий сыр, отказался получить взамен три меры муки, и вдруг обратился к господину с прошением отпустить его с женой с их земли. Мол, жену свою он отвезет в обитель Молитвенного уединения, а сам отправится дальше. А господин бы нашел на хутор новых арендаторов — молодых, детных, чтобы и дальше заботились о земле. Кавон, конечно, понимал, что рано или поздно Митир с женой окажутся неспособными самостоятельно кормить себя, не говоря уже о том, чтобы платить за землю — деньгами ли, натурой ли. Но старик был еще крепок и здоров, да и жена его вполне справлялась с хозяйством. На вопросы, что случилось, Митир упрямо отвечал, что так они с женой решили. Ну что же, решили так решили — может, от одинокой жизни и потянуло их к монашеству. А что Митир отправится в ближайшую мужскую обитель, барон не сомневался и даже не стал расспрашивать старика о его дальнейших планах. В конце концов, земля на хуторе и правда нуждалась в более молодых и оборотистых хозяевах. Выслушав согласие барона, Митир поклонился ему и поблагодарил, добавив, что тот был всегда милостивым и заботливым господином. С тем и уехал на хутор — собираться в путь. Барон Кавон быстро нашел Митиру замену, отселив на хутор молодого мужика с женой и дитятей, которому уже невмоготу стало жить под одной крышей с отцом и старшим братом. Крестьянин на радостях, что в доме теперь воцарится мир, даже дал младшенькому парочку свиней — на обзаведение. А барон выделил еще крепкого мула со своей конюшни — конечно, в долг. Когда новые арендаторы приехали на хутор, они нашли там стариков, уже готовых тронуться в путь. Те брали с собой только провизию и кое-что из одежды, а весь скарб оставляли. Да еще кур и коз. Вот только лошадь с телегой собирались забрать — на чем-то ведь надо добираться до отдаленного монастыря. Нового арендатора посетила, было, грешная мысль: не предложить ли старику взять мула вместо лошади, а потом потихоньку, в мае, свести кобылку с жеребцом, чтобы та родила жеребеночка — вот бы долг барону сразу и отдал. Но, посмотрев на животинку, мужик понял, что выгоды в таком жульничестве нет: кобыла уже свое отгуляла. Когда прежние арендаторы уехали, мужик еще некоторое время судачил с женой, с чего вдруг крепкие старики все бросили и подались в обители — нет ли тут какого подвоха? Но куры отлично неслись, козы давали молоко, в сарае хватало сена, в погребе еще оставались кое-какие запасы, дом нуждался только в небольшом ремонте. Чудеса да и только! Митир же, правда, держал путь в обитель Святого Грону, но не затем, чтобы стать послушником, а после принести обеты, а лишь для того, чтобы попроситься на ночлег, отдохнуть денек и идти дальше. У него было с собой немного еды — монахини дали в дорогу, огниво, так что по ночам он грелся у костра, утром заботливо убирая следы своей стоянки. Тропинка вилась неподалеку от горной речушки, текущей с ледяных вершин, так что жажда путника не мучила. Он почему-то совершенно не боялся зверей, хотя мог повстречать в лесу диких кабанов, злого накануне наступающей весны дикого быка, не говоря уже о волках. Он слышал их вой по ночам, но ложился спать у догорающего костра, завернувшись в плащ, спокойно, будто на лежанке в своем старом доме. Спал он мало и просыпался затемно, сжевав сухарь еще крепкими зубами и запив его водой, шел дальше, медленно и осторожно спускаясь все ниже, в долину, слыша слева постоянное журчание речки. Вскоре горная речушка впала в другую, побольше, текущую уже не среди камней, а меж берегов, заросших камышом. Нынче зима выдалась теплее, чем обычно, снега почти и не было, зато шли дожди, и Митир несколько раз знатно промок — не спасли даже тростниковая шляпа с большими полями и плотная войлочная накидка. Потом приходилось сушить штаны, обмотки и обувь. Потому он и задержался в пути, и припасы у него закончились, а до монастыря оставалось еще три дня хода. Но Митир не отчаялся — в его заплечном мешке нашлась прочная нить с крючком, он размочил последний сухарь, и Единый сподобил его поймать в речке пару рыб, которых он обмазал глиной и запек на углях. А еще набрал корней камыша — какая-никакая, а еда. Пора было выбираться на дорогу, ведущую к монастырю. Для этого Митир должен был повернуть влево и пересечь часть леса — вот только бы не заплутать. Добрые монахини из обители Молитвенного уединения показывали ему карты. Раз уж он вышел к речке под названием Тириса, значит, он шел все это время правильно. Тириса впадала в Орну, а та — в Диллису. Неподалеку от слияния Тирисы и Орны и стоял монастырь Святого Грону. Митир мог и впредь держаться течения Тирисы, но тогда ему пришлось бы идти дольше, дорога же позволяла сократить путь, не говоря уже о том, что по ней частенько ездили крестьяне — в монастырь и обратно, в свои деревни. Следовало только пробраться через лес, никуда не сворачивая. День выдался солнечный, даже потеплело немного. Митир легко пересек поляну на берегу Тирисы и углубился в чащу. Тут росли высокие буки и летом царил постоянный полумрак, так что кустарник и трава росли только там, куда попадали редкие лучи солнца. Сейчас же вся земля была устлана прошлогодними листьями. Митир нашел суковатую палку и взял ее в правую руку, чтобы уравновесить себя — по старой примете, гласящей, что человеческое сердце своей тяжестью заставляет путника в лесу все время забирать влево. Шел он долго — миновал полдень, солнце стало спускаться ниже, и по теням от деревьев Митир хотя бы мог ориентироваться, где запад. Потом начало смеркаться, и пора было решить — идти дальше, насколько хватит сил, или уже выбрать место для ночлега и развести огонь. Митир снял мешок, достал из него последний корень, пожевал, запил водой из фляжки, сделанной из того вида тыкв, который еще в старину завезли в Каррас иларийские купцы. Воду Митир экономил, сделав за весь день пути лишь несколько маленьких глотков. Он всмотрелся в прогалы между деревьями, и ему показалось, что впереди его ожидает вроде бы небольшой спуск под уклон, а ведь дорога, поди, как раз через низину и проложена. Он решил идти вперед, наметив себе толстенный старый бук в качестве ориентира. Раз уж вымахал таким, значит, чувствовал свободу — рядом с ним и осмотреться можно. Только Митир двинулся дальше, как вскоре он услышал явственный шорох листьев и вроде даже топот. Обернулся — глядь: прямо на него бежало стадо кабанов. Взгляд Митира заметался в поисках подходящей ветки, с помощью которой он мог бы забраться на дерево, но тщетно. Он вдруг уронил палку и оцепенел, даже не попытался прижаться спиной к стволу. Просто стоял и смотрел на кабанов, бегущих все также бодро ему навстречу — несколько самок, подросшие поросята и молодые самцы. Стадо приближалось все ближе, но вдруг разом разделилось пополам и стало огибать человека, словно речная вода — большой валун. Когда животные скрылись, Митир упал на колени и зашептал благодарственную молитву, а потом вдруг заплакал, тяжело поднялся и побрел к своей цели — старому буку. Тот, правда, возвышался на краю склона — в несколько обхватов, снизу торчали обломки старых ветвей. Митир решил рискнуть и полез наверх, цепляясь за ветки и наросты на стволе. Не в его годы было совершать такие подвиги, но хватило и того, чтобы с третьей ветки разглядеть между стволами буков, растущих ниже, плотный кустарник. Дорога, к которой стремился Митир, была построена еще при империи, и когда-то по бокам ее тянулись полностью очищенные полосы земли, которые регулярно очищались, но, конечно, теперь там разрослись кусты. Когда Митир добрался до тракта, уже стемнело. Сил на то, чтобы разводить костер, не было — он только напился воды, завернулся в накидку, подложив под голову мешок, и уснул. *** — Отец, а отец? Живой, аль нет? Митир открыл глаза, увидел над собой рослого, крепкого парня, охнул и пошевелился. Все члены ломило от усталости, и за ночь он озяб. — О! — издал парень восклицание, обернулся и крикнул кому-то: — Живой! Митир приподнялся и увидел стоящую на дороге телегу, на которой сидело еще два мужика — оба постарше. — Отец, ты куда путь держишь? — спросил парень. — В обитель Святого Грону. — И нам туда. Вставай-ка! — парень помог Митиру подняться. — Идем, отец. Митир не верил своей удаче, он с трудом доковылял до телеги, и парень помог ему на нее влезть. Ничего в монастырь крестьяне не везли, телегу устилало лишь сено. Там лежало три заплечных мешка, два бурдюка (один пустой, второй почти полный) и войлоки. Правящий лошадью мужик тронул поводья, а потом обернулся к Митиру. — Голоден, отец? — Грешно врать — очень, — признался тот. — Джона, накорми деда, и налей чего согреться. Парень принялся рыться в мешке, вынул оттуда хлеб, сыр и крепко заткнутую глиняную бутыль в оплетке. — Ешь, отец, подкрепляйся. И вот тебе, выпей, а то, упаси Единый, разболеешься еще. Митир первым делом пожевал хлеб с сыром, а потом выпил полкружки крепкого самогона. Голову повело почти сразу — крестьяне уложили его на сено, укрыли войлоком и оставили отдыхать. Разбудили его вечером, на привале. Приподнявшись на телеге, Митир увидел, что крестьяне уже разожгли костер, установили над ним котелок и, наполнив водой из бурдюка, варили какую-то похлебку. Митир слез с телеги и подошел к костру. Джона тут же освободил ему место подле себя. — Ты что же, отец, никак решил на старости лет в монахи податься? — весело спросил он. — Или Святому Грону идешь поклониться? — Поклониться святому завсегда хорошо, — немного уклончиво ответил Митир, — но я просто хотел немного отдохнуть в монастыре, а потом идти дальше. — И куда же ты держишь путь, если не секрет? — спросил мужик постарше. — В Виям. — Ишь, куда собрался! Далеко! Ты вроде по виду наш брат, не ремесленник. А где семья твоя, где дети? — Детей у нас с женой не было… — Жалко, а жена где ж твоя? Никак овдовел?! — Единый миловал. Жена моя жива и здорова. Отправилась в монастырь Молитвенного уединения. — Вот оно что, а ты, значит, или век один доживай, или ступай на все четыре стороны? Чего выдумала глупая баба — мужа своего на произвол судеб бросать. Ты бы поучил ее уму-разуму или пожаловался на нее господину. — Мы с женой так решили, — коротко ответил Митир. — Вот схожу в Виям, а потом уже как Единый велит. — Значит, у тебя вроде паломничества? Так ты у настоятеля бумагу попроси в дорогу, чтобы не принимали тебя за нищего-то. — А что за святыня в Вияме, дядюшка, — спросил Джона у старшего, — что ради нее почитай через всю страну почти идти надо? — А ты разве не слыхал, чего наш священник рассказывал? Вроде как тело матушки нашего государя Кристиана оказалось нетленным, собрались, значит, в Вияме все приоры, приорессы, судили-рядили да объявили покойную герцогиню Виямскую святой. — Да ладно? — Вот тебе и ладно. Меньше надо по девкам бегать и чаще в церковь ходить. Митир смекнул, что впредь, когда станут его спрашивать, зачем он идет в Виям, он ответит, что идет поклониться новой святой. — А вы сами-то, добрые люди, зачем едете в обитель? — полюбопытствовал он. — Книжки забрать для школы — во исполнение государевых указов. Их наши барон со священником еще три месяца назад заказали у братьев. Его милость большую сумму выделил, да и община тоже вложилась. Оплатили заранее, если что, — добавил «дядюшка», покосившись на Митира. — Грамотные детки у вас в деревнях будут, — покивал тот. — Хорошее дело. — Государям виднее, — пожал плечами мужик, — грамотные станут, возгордятся еще. — Отчего же? — Ну вот я буквы знаю, слоги могу складывать, а вот слова… В мои младенческие лета нас тоже священник учил — буквы писал сам на доске, слоги. А читали мы сборник гимнов. Один был на всех, читали по очереди. Меня, как к учению неспособного, быстро погнали из школы. Отец мой и рад был — нечего, мол, штаны просиживать, работать надо. Сперва меня обида взяла, а потом я подумал и решил: зачем мне грамота? Про Единого знать — на то священники есть: все расскажут, растолкуют. Монеты я считать умею. Ну и к чему нынче суета со школами? А вот еще девок учить грамоте примутся — пустяшное дело. — Добрый человек, не знаю твоего имени, а ведь гордец-то ты и есть, раз так рассуждаешь, — мягко упрекнул Митир. — Это почему? — Гордец тот, кто почитает себя выше остальных, но если кто станет стремиться к лучшему, сие очень гордецу не нравится. Раздражается он, глядя на того, кто умнее его или ловчее в деле. А раздражение сердца порождает злобу. — «Сие», — передразнил крестьянин, но с интересом посмотрел на Митира. — А ты никак грамотный? — Да вроде и грамотный. Но вот жена моя умеет читать лучше меня. — Ну и чего? Много начитали-то? — В том-то и дело, что нечего читать было, потому государям и почет, что они хотят сделать так, чтобы каждый мог умножать свой ум. — Ну и на что он этот ум книжный в деревне-то? Вона, учитель приехал, рассказывает мальцам про всякие города в нашем герцогстве, и в соседних, а какой в том прок? Вот мои вырастут, хорошо если в Брерн на ярмарку станут ездить. Слушать про чужие красоты — токмо сердце раздражать почем зря. — Ты правильно рассуждаешь, что есть разные виды ума, — задумчиво заговорил Митир, — есть вроде как ум-сметка, и хорошо, коли он у тебя есть — в работе пригодится, от воров-лжецов убережет. Но что плохого, если детки прочитают истории о святых, королях прошлых времен, или узнают, какие реки текут по стране, какие горы есть, какие города? Реки, леса и горы — это ведь все творения Единого. Знает человек, как велика и разукрашена им земля, и сердце его радуется, понимая Божие могущество. А узнает он, как люди раньше жили, что навыдумывали, что построили, и спознает, насколько щедро одарил их Творец умом и мастерством. — Знатно поешь, — хмыкнул третий крестьянин, — как по писанному. — А я в Брерне никогда не был, — вздохнул Джона. — Вот и неча там тебе делать! — буркнул «дядюшка». Джона промолчал, но нахмурился. — Хватит пыхтеть, — буркнул «дядюшка», — тащи ложки, хлеб и бутылку. — Похлебка готова. Парень вскочил и потрусил к телеге. Вскоре все уселись вокруг снятого с огня котелка и принялись за еду, заботливо подставляя под ложки с похлебкой ломти хлеба. Бутылку тоже опорожнили, сделав каждый по паре глотков. — Ешь-ешь, отец, не стесняйся, — потчевал подобревший «дядюшка». — Спасибо, да мне много и не надо, старый я стал, — ответил Митир, — как зовут-то тебя, а то я только Джону знаю. — Матьяс, — ответил крестьянин и кивнул на третьего, — а моего шурина — Латир. Митир назвал свое имя, и все опять принялись за еду. После ужина он сразу кинулся помогать — отчищать котелок и ложки сухой травой, а потом первым уселся у костра — караулить. Разбойников не боялись, а вот волков следовало поостеречься. На другой день вновь тронулись в путь, не останавливаясь до самого вечера, перекусывая только хлебом, сыром да водой, а на привале вечером сварили кашу. — Ну, воды осталось только пить. Но завтра к полудню доберемся до монастыря, — сказал Матьяс. — Настоятель там радушный, но горяч, так что ты, Митир, не вздумай ему перечить. Нам-то чего — мы переночуем, пополним запасы, погрузим книжки — и домой. А тебе с отцом Дорусом толковать придется. Старик покивал только и поблагодарил за науку. Весь прошедший день он старался не пускаться с мужиками в споры, беседы вел только на житейские темы — толковали о деревенском житье-бытье, о своих баронах, рассказывали байки и потешные истории, так что остались довольны друг другом. И вот на третий день въехали на монастырские земли. Сперва ехали через деревню, где жили арендаторы, потом поля, нарезанные на участки, монастырские сады, огороды и вскоре показались высокие стены обители. — Большой монастырь, — покачал головой Митир, — ишь, как тут все ловко устроено. — Да, обитель богатая, — согласился Матьяс, — а теперь еще богаче станет, с книжками этими. — Деревня, которую мы проезжали, выглядела зажиточной. Видать, неплохо тамошние живут. — Монастырскими арендаторами завсегда лучше быть, чем господскими — налоги поменьше. Оружие, доспехи и боевые кони дороги. — Это верно. Как думаешь, государи нынешние станут воевать? — Дык воевали уже — с герцогом-то из Земерканда. — Это ж разве война? — возразил Митир. — А с кем им воевать-то? — пожал плечами Матьяс. — Разве ж кто нападет только. — Наш барон давно в замке сидит, да и не воевал-то он особо — так, служил на заставах на границе с этими… богохульниками макенскими. В стычках бывать ему случалось, но он и ранен всерьез ни разу не был — так, поцарапали малость. У ворот монастыря крестьян встретил привратник, и Матьяс, как старший, доложил, зачем они приехали. Монах тут же кликнул какого-то Тита — прибежал шустрый мальчонка, и его сразу отправили в типографию с докладом. — Заезжайте во двор, — сказал монах, — вас там встретят. Матьяс тронул поводья, и телега въехала в полукруглый проход под монастырской стеной — толщина ее поражала. Обитель была отстроена в те далекие времена, когда в Гутруме царила усобица, и любой монастырь мог служить еще и крепостью. Телега въехала в один из внутренних дворов, навстречу уже спешил коренастый монах зрелых лет. Матьяс вытащил из-за пазухи письмо и передал ему. — Ваш заказ готов, — сказал монах, — идите за мной. Крестьяне следом за ним добрались до типографии, устроенной в бывшей караульной башне. Сверху доносились странные звуки — легкий скрежет, постукивание, лязги, а в комнате, где очутились мужики, стояли ящики, обернутые вощеной тканью. Подле узкого окна стоял стол — с амбарной книгой, чернильницей, перьями и кучей пергаментов. — Итак, — монах открыл книгу и сверился с записями, — вот ваш заказ. Он пошарил в стопке листов и вынул один. — Сюда, — поманил он, отойдя к нескольким ящикам. — Поедете обратно сразу? — Да уж, чего задерживаться, — кивнул Матьяс, — можно ли будет попросить припасов на дорожку, брат? — Конечно, — ответил монах, — погрузите ящики, Тит отведет вас на кухню, там возьмете все необходимое и поедите заодно. И дайте лошади немного отдохнуть — на конюшне ее обиходят. — Мальчонка — неужто послушник? — спросил Митир. — Сирота он из деревни, — ответил монах, — взяли его в обитель, может, научим какому ремеслу. А то и останется, когда вырастет, это уж как Творцу будет угодно. Однако, полно лясы точить. — Он указал на один из ящиков. — «Грамота», десять штук. Вот тут «Арифметика», столько же. Джона и Латир тут же подхватили ящики и унесли. — Это ящики с историями для чтения — за три года обучения, — продолжал монах и указал на сверток. — А тут «Землеописание» — три штуки. — Это что ж за «Землеописание» такое, — поинтересовался Матьяс, — и почему всего три книги? — Там рассказывается, как устроен Гутрум и близлежащие государства, про океаны, моря и реки, про горы, есть и карты. Потому и три книги всего, что большие они и гравюр много, а они дороги. — Взглянуть бы разок, — мечтательно промолвил Митир. — Взгляни, отец, чего ж не взглянуть? — неожиданно улыбнулся монах и поманил его с Матьясом в сторонку, — у нас тут брак вышел. Отец Дорус уж так сердился, так сердился! Придется печатать заново отдельные листы и заново переплетать. На соседнем столе лежала большая книга без корешка, название ее было напечатано крупными буквами. — Прочитать сможешь? — спросил Матьяс у старика. — «Землеописание», — прочел Митир по слогам. — «Книга о том, коим образом Единый обустроил сушу и воды, а также описание Гутрума и соседних государств». — Неплохо читаешь, отец, — одобрил монах. — Давно я этого не делал, — признался Митир, перевернул страницу и прочел дальше: «Воды и суша. Всю поверхность тварного мира Единый разделил на сушу и воду. Суша огромна и до сих пор не изведана людьми полностью, ровно так же, как и воды, ее омывающие. Воды заполняют собой впадины в суше, собираясь вместе. Если же вода течет по суше, то пробивает себе путь, становясь ручьями и реками. Вода в тварном мире бывает двух родов: соленая — в океанах и морях, и пресная — в ручьях, реках и озерах. Человек может пить только пресную воду — так его создал Единый. Также животные, птицы и растения нуждаются в пресной воде. Растения без пресной воды засыхают, а человек, звери и птицы могут умереть без воды в короткий срок». — Ну, это все знают, — заметил Матьяс. Вернулись Джона и Латир, сунулись было к ящикам, но замерли, слушая, как Митир читает дальше. — «Самые большие части суши принято называть «Великие земли». Та Великая земля, на которой мы живем, носит издавна лиманское название Деорус, ибо первыми назвали ее так лиманские мудрецы древности. Деорус омывается океанами и морями». Тут написано, что надо открыть первую карту, — прервал чтение старик. — Вот она, — монах положил перед ним отдельную гравюру. — Это хорошо напечатано, правильно. — Ишь, как хитро нарисовано, — хмыкнул Матьяс, — а это чего ж такое-то? Джона и Латир подошли ближе и заглянули через его плечо. — «Перед тобой карта западной части Деоруса, — читал Митир дальше. — Ты спросишь: почему на карте все такое маленькое, а в этой книге написано, что великие земли огромны? Представь себе, дитя мое, высокое старое дерево. Если ты подойдешь к нему близко, то почувствуешь себе крошечным, а если станешь смотреть на него издалека, то оно покажется тебе совсем маленьким. Представь себе, что ты, волей Творца, взлетел над Деорусом так высоко, что смог охватить его часть единым взором». — А это не богохульство? — спросил Матьяс. — Где это видано, чтобы человек мог летать? — Тут же написано «представь себе», — сказал монах. — На самом деле очертания земель на карту наносились постепенно — это делали моряки, плававшие вокруг Деоруса. Вот тут же, наверху, смотри, очертания берегов показаны штрихами — сюда никто не плавал, и, как выглядит северная часть земель зверолюдов, никто пока не знает. Ладно, старик, почитай им еще. — «Север на картах изображается сверху, юг — снизу, запад — слева, а восток — справа, — прочитал Митир. — Слева Деорус омывается Великим океаном. Есть ли за ним на Западе другие Великие земли, мы не знаем. На севере простирается Океан бурь. Он более холодный, чем Великий океан. На юго-востоке расположен Бездонный океан». Это вот тут, — старик нашел океан на карте. — «Когда воды океана глубоко вдавливаются в сушу, то части его называются морями. Бездонный океан образует три больших моря: Изумрудное, Море тишины и Море гибели. Когда соленые воды вдавливаются в сушу не слишком глубоко, образуются заливы и бухты. Части суши, стоящие одиноко посреди морей и океанов, называются островами, а те части суши, которые выдаются вперед и омываются лишь с трех сторон, — полуостровами. Между Морем тишины и Морем гибели находится самый большой Иларийский полуостров». — А это интересно, — вдруг сказал Матьяс. — Брат, если уж нам позволено немного отдохнуть, можно Митир нам еще немножко почитает? — Вот чудак! — рассмеялся монах. — У вас же с собой три такие книги! Привезете в деревню, собирайтесь себе по вечерам в школе и читайте на здоровье! — Так-то оно так… Просто Митир не с нами, мы его подобрали по дороге. Он в обитель шел. А дома кто нам почитает? — Так ты не с ними, отец? — монах посмотрел на старика. — Куда путь держишь? — В Виям, брат. Мне бы с настоятелем вашим переговорить. Вот, говорят, бумага бы не помешала. — Ладно, — сказал монах, — скоро у нас перерыв на молитву. Сходите на кухню, поешьте, а потом я вам найду помещение, чтобы вы немного отдохнули — вот старик и почитает. Только обращайтесь с книгой аккуратно, а то отец-настоятель мне задаст. На кухне толстый румяный монах выдал каждому по большой миске каши с требухой и здоровенной кружке ягодного отвара, отвел в маленькую комнатку со столом — видать, для таких, как они, уж не для паломников — те ели в особой трапезной. — Дался тебе этот Виям, отец, — ворчал Матьяс, — поехали с нами. Устроим тебя, будешь уважаемым человеком в деревне. — Да неужто у вас грамотных совсем нет? — поразился Митир. — Неужто вам по вечерам почитать некому? — Гайса грамотная, вроде, — заметил Джона. — Вот еще! Блудливая баба станет нам читать! — рыкнул Матьяс. — Почему блудливая? — спросил Митир. — Потому что таковая и есть — по молодости сманили ее странствующие торговцы, а через пять лет она вернулась домой с дитем. Родители ее в дом пустили, пожалели. В прошлом году оба померли, осталась она в доме одна со своей девкой. — Нехорошо ты говоришь, вот как хочешь думай — нехорошо. Если Гайса ваша живет теперь честно, с мужиками не крутит, так чего ж ее осуждать? Ну соблазнили ее, всяко случается. Так ведь вернулась же домой, к земле. Дите опять же не бросила, не подкинула куда. Опять же — грамотная, умудрилась как-то выучиться. Неужто вы ее прямо в лицо блудливой называете? — Не… наш священник это не одобряет, — подал голос Латир. — А вы, значит, для вида его слушаетесь, а втайне продолжаете грешить? И поди себя правоверными называете? Мужики запыхтели сердито, но ничего не ответили. — Ты уж не серчай, Матьяс, — сказал старик, — но мне надо в Виям. — Ну, надо — значит, надо. Вскоре пришел Тит и сказал, что брат Альм велел отвести их в комнатку, где они смогут отдохнуть. Это была одна из келий для паломников, куда они прошли через второй внутренний двор с колодцем, скамьями и садиком, где зеленели кипарисы и торчали еще голые кусты. В большой келье мужики растянулись на широких лавках, а Митир уселся за единственный в ней стол, на котором уже лежала книга. — Что там дальше-то? — спросил Матьяс. Митир справедливо рассудил про себя, что это, с его стороны, такая плата за проезд и еду, и принялся читать дальше. — «Есть ли еще Великие земли? Доподлинно нам известно, что южнее Изумрудного моря и Моря тишины находится северное побережье еще одной Великой земли, которая называется по-макенски Кафрат. Туда плавают лишь макенские пираты — самые отчаянные и промышляющие работорговлей. В Макении, как известно, попираются законы Единого, и некоторые люди становятся бесправными рабами по разным причинам — кого взяли в плен, кого отдали в рабство за долги, но иногда пираты доставляют в Макению людей из Кафрата. Такие рабы — большая редкость. Их можно встретить лишь в Макении да еще в Лимане, где рабство уже вне закона, но именно странных людей из Кафрата за людей не считают и порой покупают у пиратов. Такие рабы стоят очень дорого — они отличаются выносливостью и большой физической силой. В Макении и Лимане они становятся домашними слугами у богатых людей. Наши купцы, плававшие в Лиман, видели несколько раз жителей Кафрата, когда те сопровождали своих господ в порт. Описывают их так: кожа у этих людей очень темная, почти черная, носы немного приплюснуты, с широкими ноздрями, губы полные и большие, глаза темные и красивые. Мужчины высоки и крепки, а женщины отличаются крутыми бедрами, тонким станом и полной грудью». — Вот ведь, а? — только и смог произнести Джона. — Увидать бы таких людей. — «Про Кафрат мы можем лишь предполагать, — продолжил Митир, — что там очень жарко — жарче, чем в Иларии, чьи жители смуглы, но все же не черны. Во времена Лиманской империи корабли не могли еще достигать Кафрата, потому что строили их не такими большими и прочными, как нынче». — Что там дальше? — спросил Матьяс. — Дальше тут про страны вокруг Гутрума. Читать? — Читай-читай. Интересно. — «На северо-западе Гутрум граничит с королевством Рован, — терпеливо продолжал Митир. — Жители Рована и герцогства Земерканд раньше были одним народом, говорят на похожих языках. Южнее герцогства Каррас лежат земли маленького княжества Опал, а еще южнее расположен Лиман, который в древности разросся в огромную империю, захватившую множество земель, в том числе и земли нашего королевства, Макении и даже части Калхедонии. Справа от Лимана находится Макения, которая на востоке граничит с Калхедонией и Ушнуром». — Что за Ушнур такой? — удивился Матьяс. — Никогда не слышал. — Тут пока только называются государства, — ответил Митир, — и карта есть. Мужики поднялись с лавок и подошли к нему. Склонились над картой. — Вот Ушнур, — показал Митир. — А это, наверное, Илария? — предположил Джона. — Как там говорилось? Полуостров? — Да, это Илария. — Ишь, какое у нас большое королевство-то! — не без гордости произнес Латир. — Пожалуй, только Илария и может с нами сравниться. — Вот еще большое государство. Как оно называется? — ткнул пальцем Джона. — Притц, — прочитал Митир. — А вот это Зозар. А тут написано «Неизведанные земли». — А что про них сказано? — «К Востоку от Иларии лежат земли кочевников, — нашел Митир. — Насколько они обширны и где заканчиваются, не знают даже в Иларии». — А почему вот этот Зозар просто надписан, а границ нет? — Это потому, — раздался звучный голос, — что очертания границ Зозара нам неизвестны. Мужики испуганно обернулись и увидели в дверях высокого мужчину в одеждах настоятеля, с золотым символом Единого на груди. За ним, виновато пригнувшись, стоял брат Альм. Крестьяне низко поклонились отцу Дорусу. — Стремление к знаниям похвально, — прогудел настоятель, — но я заберу у вас книгочея. Брат, возьми книгу. Митир почувствовал, как у него засосало под ложечкой — настоятеля он побаивался. Если своему брату, простому крестьянину, он еще мог наплести с три короба, хотя больше недоговаривал, чем лгал, то как не сказать правды важному духовному лицу? Митир шел за отцом Дорусом на почтительном расстоянии и, когда тот вошел в свои комнаты, замер на пороге. — Входи, — пригласил настоятель. — Рассказывай, кто ты, куда держишь путь. Отец Дорус уселся за стол и жестом указал Митиру на стул. Тот уселся на краешек и начал со все той же истории, которую удачно скормил своим случайным попутчикам. — Так куда же ты собрался? — спросил настоятель. — Твое желание уйти из мира я могу понять и даже, как ты понимаешь, полностью одобряю. Ты позаботился о жене, проводил ее до обители, добрался до нашей. Зачем тебе куда-то уходить? Ты человек грамотный и уж точно мы тебя не в свинарник отправим работать, навоз под хрюшками вычищать. Ты еще полон сил, подучим тебя, работы в типографии море. Оставайся. — Спасибо, отец-настоятель, я бы рад, но должен идти дальше. В Виям, — уклончиво ответил Митир. — И зачем же тебе в Виям? Ты, конечно, волен идти на все четыре стороны, удерживать тебя я не стану, но все же хотел бы понять, что тобой движет. Ты собрался в паломничество? Тогда почему идешь один? Тебе бы стоило отправиться в Ахен и примкнуть к какой-нибудь группе, которую благословит на путешествие приор Мадс. — До Ахена — это какой же крюк, а мне спешить надо. — Вот я и не понимаю, куда ты спешишь? Что у тебя могут быть за дела в соседнем герцогстве? Ты уж не виляй, дружок, отвечай правду, как на духу. — Мне надо увидеть государей, — пробормотал Митир. — Что?! — воскликнул настоятель и захохотал. — Государей? Нет, желание посмотреть на королей, с одной стороны, похвально, а с другой… Полно, да по своей ли воле жена твоя в монастырь пошла? В уме ли ты, братец? — По своей, отец-настоятель, по своей, Единым клянусь! — Митир заерзал на стуле. — Да-да! Вот как-то встал ты утром и говоришь ей: «Жена, хочу, мол, поглазеть на государей, а они далеко. Отправляйся-ка ты в обитель». Моча тебе в голову ударила, братец, вот что я тебе скажу! — Вы так не говорите! Не надо, ваше преподобие! — Митир вскочил со стула. — Я бы жил себе со своей старушкой и дальше в своей деревне, пока силы были работать, но только как же я могу ослушаться воли Единого?! — Ну-ка, ну-ка, — отец Дорус махнул рукой — садись, мол, — и с чего ты решил, что Единый посылает тебя к государям? И зачем? — Передать кое-что на словах. А что — сказать не могу, потому что не знаю пока. — Послушай, ты, видно, человек очень набожный, — неожиданно ласково произнес настоятель, — молился, видать, много. Похвально, похвально. Только, дружок, иногда от слишком усердной молитвы может чего и померещиться. Голоса всякие, видения. Ты бы для начала к священнику бы сходил. — Да нет у нас в деревне-то священника пока. Вы не думайте, ваше преподобие, я сперва так и решил — померещилось. Да и не настолько набожный я. Утром и вечером со старухой молитвы читали — те, которые знали наизусть. Бывало, начнешь чего делать, работу какую — так попросишь Единого о помощи. Ну, и за столом, как водится, благодарили его за то, что послал нам пищу телесную. Вот и все. Мал я и ничтожен пред лицом Творца, ваше преподобие. Так что когда услышал голос-то, испугался. — И как же ты его услышал? Чем занимался в тот момент? Молился? — Да нет, старый башмак чинил, — смущенно пожал плечами Митир. — Сидел себе в сарае, нитки смолил и вдруг услышал, будто кто-то зовет меня по имени. Я из дверей выглянул — никого во дворе. Думаю — показалось. Вернулся опять к своему занятию — а меня все зовет голос да зовет. Испугался я, признаюсь, крепко. Решил, что умом тронулся. А голос то замолкал, то опять звучал — и вроде как… не знаю, как объяснить. Не в голове, а где-то рядом — негромко так. «Митир да Митир». Вот и ответил я: «Тут, мол, кто меня спрашивает?» А голос говорит: «Я отец отцов твоих и предков твоих, Творец и бог твой». Я чуть наземь без чувств не грохнулся, право слово. «Не бойся, Митир, — говорят мне, — пришла тебе пора мне послужить. Оставь дом свой и ступай в Виям. Там увидишь ты государя Ленарда, верного сына моего, а как повстречаешь, так я скажу, что ему передать». Я еще больше испугался, ваше преподобие. Говорю: «Творец мой, да неужто у тебя не нашлось никого моложе, сильнее, умнее и лучше меня? Ну куда мне с государями разговаривать?» А голос мне отвечает: «То моя воля послать тебя, ибо ты ничтожен и мал, сир и убог, а малых детей своих я люблю больше прочих». Что ж, помолился я, поплакал, ваше преподобие, и пошел с женой говорить. Густые брови настоятеля, пока он слушал Митира, окончательно сошлись на переносице. Старик мысленно попросил у Творца прощения за то, что не сможет выполнить его повеление, потому что вот прямо сейчас его, в лучшем случае, посадят в монастырский подвал. — Послушай меня, — заговорил отец Дорус, — ты пока что останешься у нас. Я отправлю письмо твоему барону, чтобы тот подтвердил, что ты именно тот, за кого себя выдаешь. Поклянись, что не сбежишь! — Ваше преподобие! — Митир упал на колени, прижал руки к груди и переплел пальцы. — Мне идти надо! Пожалуйста, отпустите меня! Я ничего у вас больше не прошу! — Разве ты не знаешь, что должен слушаться священников и настоятелей? — Должен, ваше преподобие, но разве я не должен также слушаться Единого? — Да ты, я гляжу, смутьян, каких поискать! — рявкнул отец Дорус, поднимаясь на ноги. — Нет, ваше преподобие, я вовсе не смутьян. Простите, если мои слова показались вам дерзкими, — неожиданно (и для настоятеля, и для себя самого) спокойно ответил Митир. Настоятель позвонил в колокольчик. — Брат Рубео, — сказал он вошедшему монаху, — отведи этого человека в подвал и запри в келье для кающихся грешников. Посмотрим, что он скажет, когда посидит дня три на хлебе и воде. — Пошли, старик, — монах подошел к Митиру и подхватил его под руки. — Ну?! — спросил настоятель. — Чего ты ждешь, брат Рубео? Монах вторично попробовал приподнять старика, побледнел и посмотрел на настоятеля. — Отец, я не могу его поднять. Он тяжелый, как… как не знаю что. — Что ты такое несешь? — настоятель подошел к ним. — Да его соломинкой перешибешь. Он отодвинул монаха в сторону и сам подхватил Митира под мышки. Ему показалось, что он пытается приподнять каменный блок, вроде тех, что составляли части арок в галерее монастыря. Тело крестьянина налилось невероятной тяжестью. Настоятель попробовал повалить Митира на бок, но с тем же успехом он мог попытаться сдвинуть колонну. — Выйди-ка, жди за дверью, — велел он монаху. — И держи язык за зубами! Когда брат Рубео вышел, ошеломленный, настоятель сначала склонился над Митиром, но голова у того была слишком низко опущена, поэтому отец Дорус вынужден был опуститься на колени, чтобы заглянуть старику в лицо. Это было лицо старого человека, всю жизнь проведшего в поле, в саду или на огороде. Обветренное, покрытое намертво въевшимся загаром. Настоятель видел каждую морщину, черные точки на носу, клочковатую бороду, в которой сквозь седину виднелись каштановые и рыжие волоски. Лицо было грубоватое, на нем не лежала печать особого ума, но выражение его поразило настоятеля странным спокойствием. — Старик, — отец Дорус потрогал Митира за плечо. Тот не шелохнулся. Настоятель накрыл ладонью сжатые морщинистые руки, которые были теплыми, но ни один палец не получилось отогнуть. Настоятель растерянно посмотрел вверх, на потолок кабинета. — Ты правда хочешь, чтобы я отпустил его? Подай знак! Губы Митира зашевелились. Он что-то прошептал. — А? — настоятель придвинул ухо поближе, почти согнувшись до полу. — Я не слышу! — Ты такой маловерный, Весельчак Дорити? Настоятель в ужасе отшатнулся от старика. Так называл его в детстве отец, за непоседливость и веселый нрав. Но уже лет пятьдесят никто его так не называл. И как этот крестьянин, пришедший неведомо откуда, мог знать такие вещи? — Единый, Единый, прости, я прогневал тебя! — в ужасе проговорил отец Дорус. — Неужели ты думаешь, что меня так легко прогневать, Дорити? — явственно произнесли губы старика. — Пошли с ним Джону, пусть поможет. — Джону? Какого Джону? Настоятель осторожно поднялся на ноги, подошел к двери, косясь на коленопреклоненного старика, выглянул в коридор, где ждал распоряжений брат Рубео. — Крестьяне, которые привезли старика, еще тут? — Да, еще не уехали, ваше преподобие. — Узнай, нет ли среди них некоего Джоны. Только быстро! Монах бросился со всех ног по коридору, а настоятель подошел к старику и опустился на колени. — Очнись, отец, очнись, пожалуйста! — А? — Митир заморгал и посмотрел на настоятеля. — Ваше преподобие, что это вы? Ой, грех какой! Встаньте, встаньте, негоже вам вот так… Он попытался помочь настоятелю, а тот попытался сделать то же самое. Попытка подняться на ноги не увенчалась успехом, и оба вдруг рассмеялись. Наконец настоятель встал и помог старику. — Прости меня, отец. Ты пойдешь, куда тебе надобно, но все-таки отдохни до утра, выспись, а я отправлю с тобой провожатого. Дам вам на дорогу припасов, лошадь, телегу… — Ваше преподобие! Зачем лошадь-то? Ее ж кормить надо в пути, поить. Зима ведь! А что за провожатый? Неужто вы монаха со мной отправите? — Нет, не монаха… — настоятель посмотрел в сторону двери. — Подожди, сейчас его приведут. Сядь, сядь. Тебе знакомо имя Джона? — Так парня зовут из числа тех добрых людей, что меня в монастырь подвезли, — ответил Митир. — Я так и подумал. — Неужто вы его хотите со мной отправить, ваше преподобие? Да захочет ли он? — Ну, мне тоже вроде как голос был, — признался настоятель. Тут в дверь постучали, и брат Рубео ввел в комнату растерянного Джону. — Скажи-ка, сын мой, — обратился к нему настоятель, — кто тебя ждет в деревне? Родители, может быть? Жена или невеста? — Да я сирота, ваше преподобие, живу с дядей, он меня из милости к себе взял, вот и работаю на него. Холост я, ваше преподобие, и невесты пока нет — да и кому я такой сдался-то? Ни земли, ни двора. — Что ж, тогда тебе будет легче всего исполнить одно мое важное поручение. А когда выполнишь его, то монастырь или заплатит тебе достаточно, чтобы ты смог обзавестись собственным хозяйством, или же, если хочешь, останешься на наших землях, мы выделим тебе участок под аренду. — Ой… — опешил парень, — ваше преподобие, поди задание очень сложное, если вы обещаете мне такую щедрую награду. По силам ли мне будет? — По силам. Ты проводишь уважаемого Митира в Виям. Или… — тут настоятель задумчиво посмотрел на старика, — или туда, куда он тебе укажет. Словом, позаботишься о нем в пути. — А книжечку с собой дадите? — осклабился Джона. — Ну ту, про географию? Настоятель зычно расхохотался. — Вижу, что ты согласен! Отлично. Сегодня вы отдохнете, выспитесь, братья соберут вам в дорогу все необходимое, а завтра отправитесь в путь. Вечером придете оба ко мне, изучим карты, наметим вам маршрут.***
Матьяс смотрел на Джону мрачно, но в кармане у него лежал небольшой кошель с монетами — «взятка» от настоятеля, которая позволила бы нанять работника на место племянника. Крестьяне погрузили на телегу книги, попрощались со всеми и уехали, а Митир с парнем остались в монастыре. Джона с трудом сдерживал радость — ему представился шанс посмотреть хотя бы на часть обширной страны, побывать в других деревнях, больших и малых городах. Вечером настоятель пригласил его и старика к себе в покои, развернул на столе большие карты, еще раз предложил взять если не лошадь, то хотя бы осла, чтобы погрузить на него поклажу. — У нас в монастыре лишний есть, — уговаривал отец Дорус. — В тягость станет — так продадите кому. — Дядя Митир, давай возьмем ослика, — обратился к старику Джона, — все равно ж не бегом побежим, и не на себе ж тащить узлы да мешки? — Эх, давай, — махнул рукой Митир. — Ваше преподобие, он у вас хоть выхолощенный? Осел-то? — Разумеется. Договорившись насчет тяглового животного, все трое склонились над картами. Отец Дорус записывал маршрут на пергаменте, чтобы Митир сверялся с ним во время пути. Провожая обоих на покой, настоятель удержал на минуту Джону и шепнул ему на ухо: — Слушайся старика беспрекословно, даже если тебе покажется, что он делает или говорит что-то странное и непонятное тебе. Объяснять ничего не стану — сам поймешь. — Да я завсегда старших почитал, — пожал плечами парень. — Не беспокойтесь, ваше преподобие. — Старик от денег отказался, но я тебе с собой дам несколько монет на всякий случай. Мало ли что в дороге случится. Джона кивнул, принял от настоятеля маленький кошель и спрятал его в мешочек на поясе. Рано утром, после молебна, у ворот монастыря странников уже ждал ослик по имени Кодо, укрытый попоной, нагруженный двумя большими сумками и двумя же свернутыми одеялами. Кое-что и людям пришлось нести в заплечных мешках. Обоим дали по монастырскому плащу с башлыком. Монахи тихонько шептались между собой в ожидании настоятеля: почему тот оказывает старику такие милости, с чего вдруг щедрость такая, и куда старик дальше держит путь. Но стоило появиться отцу Дорусу, как шепот прекратился. Настоятель благословил Джону, а, подойдя к Митиру, замер. Но тот сам склонил голову под ладони настоятеля. Монахи с удивлением заметили, что руки настоятеля дрожат. — Ну, да хранит вас Единый, — произнес отец Дорус, и Митир с Джоной, державшим ослика за узду, вышли из ворот на большую дорогу. Посмотрев им некоторое время вслед, отец Дорус отправил монахов исполнять ежедневные работы, а сам поспешил к себе в кабинет, чтобы написать три письма: одно в Ахен — приору Мадсу, второе в Виям — для приора Гильмара, а третье — в столицу, самому Верховному приору. Виям Государи прибыли в Виям первого марта, когда уже смеркалось, так что королевский кортеж въезжал в город особенно эффектно — улицы, по которым он следовал, осветились многочисленными жаровнями и масляными фонарями. Грону вместе с Гаретом встретил государей у городских ворот и сопроводил до замка, где тут же принялся хлопотать, размещая гостей. Ленард же отпустил Маттиаса в увольнительную, и тот поспешил к семье. Отец его был среди встречавших государей и остался сейчас с Кристианом, а Маттиас занялся мальцами, для которых снова привез целые сумки подарков. Гонцы доставляли письма каждую неделю, а то и чаще, но на бумаге всего не передашь. Братья и сестры окружили Маттиаса, галдя наперебой, радуясь встрече. Каждый хотел первым показать старшему брату свои прописи, игрушки, обновки, рассказать о новостях и успехах. Гостей из Притца разместили в комнатах, которые когда-то занимал Альбер, и суровые воины с удивлением разглядывали изображения на гобеленах. Возможно, обстановка показалась им немного изнеженной, но они уже привыкали к здешнему комфорту. А государей Грону сопроводил в недавно отделанные для них особые покои. «Надеюсь, ты не спустил на них слишком много денег?» — шутил Ленард, понимая все же необходимость их обустройства, раз уж их с Кристианом бывшие комнаты сначала занял в качестве наместника Джулиус, а теперь тут жил заслуженный вояка Террант Грону. Кристиан чувствовал себя немного непривычно. Казалось странным в замке, что так долго, почти всю его жизнь, был ему просто домом, теперь занимать почетные гостевые покои, но и он понимал, что так правильно. Ленард, подумав, попросил принести ему книгу о Гутруме — ту самую, что он читал когда-то в кабинете герцога. Зачем — и сам не знал, но, осмотревшись, изучив новенькую обстановку, мебель, гобелены, догадался — хотелось иметь рядом что-то знакомое. Впрочем, просторная, заново украшенная ванная комната примирила обоих государей с переездом. Пока гости отдыхали в бане, они с удовольствием забрались в горячую воду мраморного бассейна, напоминавшего лиманские; в углу его Ленард, вечно охочий разобраться во всем, обнаружил сток, заткнутый пробкой с кольцом, — следовательно, переделки затронули не только облик комнат, но и потребовали прокладки новых труб, а их неизбежно должны были поменять во всей башне, что означало больший комфорт и для остальных обитателей замка. Кристиан следил с улыбкой за его изысканиями, прикидывая в уме, что следует сделать в первую очередь. Кого пригласить на встречу, о чем говорить, какими планами делиться. — Когда к матери пойдешь? — тихо спросил Ленард, когда они помогали друг другу одеваться. — Позже, когда крипту закроют для паломников, — ответил Кристиан, — ты со мной? — Конечно, душа моя. Ленард прошел в комнаты, полюбовался на резной стол и удобные кресла, подхватил со стола знакомую книгу и устроился с ней на широком макенском диване. Кристиан остановился на пороге, улыбнулся открывшейся картине. — Волчонок вырос в могучего волка, — сказал он. — Не могу даже представить, что мы могли бы не встретиться. Ленард только ласково ему улыбнулся. Вскоре пришел Грону, сообщил, что гости отдыхают, что ужин им уже подали, спросил у государей, когда они намерены сесть за стол. — Мы сначала в собор, да, душа моя? — спросил Ленард у супруга. — Да. Грону, скажи Маркису, чтобы приготовил небольшую охрану — троих хватит. Покинем замок так, чтобы не привлекать внимания. Никаких штандартов. — Предупрежу Маркиса, — кивнул Террант. — Лучше покинуть замок через... — он остановился и посмотрел на Кристиана. — Простите, государь, все местные ходы вы знаете куда лучше меня. — Ничего страшного, Террант, — усмехнулся Кристиан. — Вы всего лишь радушный хозяин. Вскоре пятеро всадников, закутанные в одинаковые плащи наемников, выехали через западные ворота и несколько кружным путем, освещая себе дорогу масляными фонарями, добрались до собора. Площадь почти опустела, двери центрального портала уже закрыли, и Маркис постучал в дверь ризницы. — Откройте государям, — не слишком громко, но вполне внятно произнес он, когда изнутри раздался голос служки. Дверь распахнулась, Маркис вошел первым, за ним — Ленард с Кристианом, и неожиданно они увидели в ризнице, помимо парнишки лет семнадцати, еще и самого приора Гильмара. — Я знал, что вы придете сегодня, ваши величества, — сказал он, обнимаясь с обоими. — Разве мы могли не прийти? — тихо сказал Ленард. Кристиан молча ушел следом за служкой к гробнице святой. Ему хотелось поговорить с матерью. Он до сих пор скучал о ней. Гильмар же с Ленардом не спешили спускаться в крипту, присели на передней скамье напротив алтаря. Глубины собора тонули во мраке, лишь у статуй святых и боковых алтарей светились лампады. — Ну что? — подмигнул толстяк-приор. — На свадебку? — Не говорите, преподобный. А ведь у Джулиуса средний сын еще холост. Хорошо хоть две младшие дочери совсем малышки. — Лени вспомнил о приехавших с ними сватах из Притца и задумчиво добавил: — Хотя это, в общем, не так уж и важно. Но хотелось бы посмотреть, кого Джулиус сочтет достойными своих девочек. — Найдутся и для них мужья, — кивнул Гильмар. — Меж тем, государь, перепись началась, я регулярно получаю бумаги из приходов, внимательно их изучаю, как закончим работу — отправим их вам, а заодно и обширные к ним комментарии. Вот уж прибавится вам пищи для размышлений. Лени вздохнул и проворчал: — Вот уж не голодаем... — покосился на приора и спросил серьезно: — Насколько все плохо, преподобный? — Почему же сразу плохо? — удивился Гильмар. — Если вы беспокоитесь о запасах продовольствия, то их более чем достаточно. Но ведь вас интересовало, к примеру, и число ремесленников по герцогствам, и где в ком наблюдается недостача. Опять же кое-кого из крестьянских детей посмышленее хорошо бы вывезти из деревень, дать образование, кого-то ремеслу обучить, кого-то дальше направить — на полезную государству службу. Ленард вздохнул с облегчением. — Мы уже думали об этом, — сказал он. — Университет в Майшене строится, но первых студентов там смогут принять уже совсем скоро, не дожидаясь окончания работ. А ремесло... Здесь сложнее, преподобный. Вы наверняка знаете уставы гильдий. Придется как-то с ними договариваться, в чем, к слову, и церковь могла бы принять участие. Достучаться, так сказать, до самых твердолобых. Ваше оружие увещевание, а наше, — он развел руками, — меч закона и топор справедливости. — До топора не дойдет, я думаю, — усмехнулся приор, — главы гильдий, увидев положение вещей, сами захотят немного расшириться — это принесет им пока что не ущерб, а как раз дополнительные доходы. И, как я понимаю, вскорости появятся и новые ремесла. — Уже появляются, — согласился Ленард. — Правда, впереди ждет неведомое бедствие... — он помолчал. — Но я верю, что общими силами и с помощью Единого мы эту беду одолеем. — Верно, государь, — улыбнулся Гильмар. — И можете положиться на церковь: мы вас поддержим... Можно спуститься в крипту, как думаете? — Полагаю, можно, — кивнул Ленард. — Кристи или уже закончил разговор со своей матушкой, или попросту не обратит на нас внимания. Служка, заправлявший лампады маслом, поклонился приору и королю, когда те прошли мимо, и продолжил свое неторопливое дело. Гильмар взял еще один фонарь, чтобы осветить себе и Ленарду лестницу. Где-то внизу слабо мерцал свет фонаря, с которым спускался Кристиан. Сам он стоял над саркофагом матери, у которого теперь была крышка из прочного стекла в переплете из посеребренной стали. Сперва хотели сделать переплет свинцовым, но вмешались маги, категорически заявив, что свинец — вредный металл, и чудо чудом, а законов природы никто еще не отменял — их же сам Единый и создал. Кристиан стоял, едва касаясь ладонью металла. Услышав шаги, он обернулся, улыбнулся супругу. Лени подошел ближе, вгляделся в герцогиню, будто спящую под стеклом, поклонился ей. Пока шел собор, признавший герцогиню святой, Ленард узнал о матери супруга так много, что порой ему казалось, что он был с ней знаком. Лицо Альвевы оставалось все таким же прекрасным и безмятежным. Конечно, в крипте теперь постоянно горели лампады, и все же Лени подумалось, что для упокоения герцогини стоит построить часовню неподалеку от храма, потому что вход в крипту располагался позади алтаря, а число паломников все увеличивалось, как не так давно писал Гильмар. Паломники все чаще присутствовали на службах, и в храме становилось тесновато, к тому же в крипту пускали только по одному, появлялись очереди, мешавшие молящимся прихожанам. Он открыл было рот, но подумал, что обсудит это с преподобным и наместником Грону позже. Не здесь. Не сейчас. И просто взял супруга за руку.***
Следующие два дня государи отдыхали: показывали притцеанам Виям, устроили охоту на кабана, где гости наконец блеснули — они с таким азартом кидались в схватку со зверями, что их величества даже слегка понервничали, опасаясь, как бы знатные соседи не получили раны. Посетили и имение Ленарда — притцеане дивились царящей тут идиллии, а медведи со своим укладом особо поразили их. У медвежьего старосты и Ареты родились сыновья-близнецы. Счастливые родители накрыли стол для всех соседей, сам Венцик чуть не в пляс пускался каждый раз, как слышал поздравления и пожелания счастья малышам и семье. Ленард был искренне рад за него, помня чадолюбие медведей. На наречении имен присутствовал Гарет, представляя и наместника Грону, и самого короля. На счастливую мать он смотрел спокойно, от чистой души пожелал ей счастья и здоровых детишек — Арета в свое время оказалась права, и раненое не слишком глубоко сердце юноши исцелилось. Управляющий Миро робко спросил Ленарда: государь соблаговолит посмотреть на план земель по новому раскрою или же прикажет снять копию и отправить в столицу? Оставив с гостями супруга, волчонок согласился взглянуть прямо сейчас, не откладывая. Они отправились в бывшее господское имение и там, в комнате управляющего, Ленард смог рассмотреть нарисованный примитивно, но вполне понятно план земель. — Колдун изучил почву везде в имении и дал советы, где что лучше сажать. Мы решили отвести часть земли под огороды — поближе к деревне. Полученный урожай мы распределим между семьями согласно числу едоков и участия в общей работе. Пока что, в первый год мы решили объединить наши силы в земледелии, а потом подумать над тем, чтобы построить большие коровники и свинарники. — Необычные у вас планы, — подивился Ленард. — Все ли члены общины согласны на такие перемены? Неужели наиболее зажиточные крестьяне тоже не возражают? — Насчет земледелия — да, государь. Согласны. По поводу разведения скота выражают сомнения. Но мы и не торопимся. Но никто не был против постройки общинной конюшни. Ленард с сомнением покачал головой. Староста не обманывал его — да и к чему? — но чтоб крестьяне столь ценных лошадей решили сделать общими? Невиданное дело. Миро будто подслушал его размышления. — От того и не против, что по общему уговору будут за лошадьми смотреть те, у кого и опыта больше, и знаний. И мальчишек в науку возьмут, чтоб с малолетства привыкали. — Правильно ли я понимаю тебя — если кому-то потребуется лошадь, чтобы привезти что-то, он должен будет обращаться на общинную конюшню? — Понимаю, государь, ваши сомнения. Не каждая лошадь, которая имеется в деревне, сможет уже выдержать пахоту, но ее можно запрячь в телегу. Пахать мы также собирались и на волах. Конюшню мы почти уже закончили строить, благодаря вашей милости, государь, когда вы разрешили нам закупить уже готовые бревна и устроить вырубки на будущее строительство. Не сомневайтесь, мы очень бережно обходимся с угодьями. Да и медведи следят. Ходят порой по лесу в шерсти, намечают, где есть дерево, которое можно срубить, тем более пока его легко из леса вывезти или выволочь. А еще медведи нашли залежи глины, богатые, и мы подумываем начать делать кирпичи. Да и землебитие решили изучить. — До чего серьезные у вас планы! Вы только не кидайтесь на все сразу, и если потребуется помощь, обращайтесь. Что ж, покажи мне конюшню, мне любопытно. — С вашего позволения, государь, туда ехать надо. Это на окраине деревни, ближе к полям. Ленард позвал одного из охранников и приказал ему посадить управляющего позади. Миро показывал дорогу — заодно еще раз проехались по деревне. Крестьяне подходили к заборам, кланялись государю, весело поглядывали на Миро, а тот, довольно усмехаясь, махал им рукой. Ленарду это казалось забавным, он посмеивался, а про себя думал, что это счастье — вот так, спокойно ехать по своим землям, без охраны, видя вокруг себя довольных жизнью людей. Конюшня оказалась очень длинной, построенной на манер городских домов, то есть на каркасе из больших брусьев, а сверху обмазанной глиной и побеленной. Да в иных деревнях люди пожелали бы жить в таких «хоромах». Место для конюшни выбрали хорошее — не иначе опять колдун подсобил. Крестьяне заканчивали крышу и ограду. Сбоку был пристроен домик для конюхов, которые, как сказал управляющий, должны были поочередно оставаться при лошадях на ночь. Неподалеку выкопали новый колодец, построили сеновалы и хранилища для прочего корма. Ленард с управляющим вошли внутрь. Стойла располагались в два ряда, между ними шел широкий проход. — И сколько у вас лошадей? — удивился Ленард. — Неужто так много? — Да мы построили слегка с запасом, государь. Удобно выбрали место, ведь правда? До кузни тут совсем рядом, там же отстроили хранилище для пахотных орудий, а еще вот, как вы видели, летний загон огораживаем. Летом станем лошадок пасти, водить к реке — и тут мальчишкам тоже работа найдется. — Только смотрите, чтобы не в ущерб школьному обучению! Он подумал, не попросить ли у Мэта еще пару шкатулок и не отдать ли одну управляющему. От столицы-то далековато теперь ездить в собственное имение, а здесь такие перемены намечаются, и если все удастся, его арендаторы смогут обучить новому укладу жизни и другие крестьянские общины Гутрума. Лени не обманывался, не считал, что крестьяне, как по мановению, в один миг станут жить, как в его имении — большой и дружной... да, можно сказать, и семьей. Но если кому-то новый уклад покажется лучшей долей, если кому-то в Гутруме будет полегче справляться с жизненными трудностями — хвала Единому, это уже хорошо. В Виям вернулись к вечеру, и государи сразу увидели Грону, который выбежал из замка им навстречу. — Ваши величества! Пока вас не было, прибыл целый караван телег и подвод в сопровождении охраны. Говорят, что это волки из Притца, те самые, которых вы пригласили. — Давно прибыли? — Ленард поспешно соскочил с седла. — Вы их разместили, Грону? Они успели вымыться и поесть с дороги? — Проводили их в бани для слуг, — доложил наместник и свежеиспеченный барон. — На кухне готовят горячее, пока предложили им хлеб, ветчину, сыр и пиво. — Хорошо, — кивнул Ленард. — Сколько их всего? — Да не так чтобы много. Двадцать мужи… мужчин, в том числе и пожилых, женщин меньше — пятнадцать всего, три — старухи совсем, пятеро подростков, да мальцов шестеро. «С полсотни, не меньше», — вспомнил Ленард слова монаха. Да уж, верно говорят, что у страха глаза велики. — Для детей найдется молоко и что-нибудь сладкое? — спросил Ленард. Грону кивнул и подозвал управляющего. Ленард продолжал: — Как только волки поедят, сначала разместите их, а потом пусть их приведут в малый зал для приемов. И поставьте там два стула для вожака и его жены, стулья для стариков, а для прочих принесите лавки. Мы их примем. Управляющий склонился в почтительном поклоне и, буквально глазами и жестами распоряжаясь слугами, удалился. Кристиан не вмешивался, лишь наблюдал с едва заметной теплой улыбкой. Грону лишь бросил взгляд на своих королей — и почтительно вспомнил о незаконченных делах, оставив их вдвоем. — Мое величество, — мягко сказал Кристиан. — Мы тоже в баню? И там поговорим, чего ждем от этой встречи. У тебя ведь есть и планы на этих волков, я прав? — Пока я даже не знаю, что им предложить. Посмотрим на них сначала. Вдруг они волки только по названию, а сами забитые жизнью «зайцы»? Идем в баню, душа моя, нам бы тоже освежиться с дороги, там и перекусим. — После такого обеда у медведей ты снова голоден? — Кристиан улыбнулся. Лени прислушался к себе, пожал плечами, нахмурился. — Ну вот да, — проворчал он. — Еще же сколько ехали. — Тогда как обычно, все в баню и принесут. Идем, радость моя. Вымывшись и немного поплавав в бассейне, государи расположились на лиманских банных ложах и подкрепились. Глядя на Ленарда, уплетавшего куриную ножку, Кристиан думал: неужто его любимое величество все еще растет? Иначе откуда такой истинно волчий аппетит. Потом государи оделись, сменив дорожные наряды, которые слуги унесли чистить, на, не сказать чтобы парадные, но более чем королевские белоснежные рубахи и свободные камзолы, да и вместо штанов для верховой езды надели другие. В моду недавно вошел новый фасон — куда свободнее и удобнее, чем прежде. Ленард усиленно поддерживал новую моду, ему не нравились прежние узкие штанины. В малом зале они заняли два резных кресла с высокими спинками, окинули взглядом подготовленные для волков стулья и скамьи, столики подле них, чтобы можно было поставить кубки. Управляющий еще раньше выяснил, что волки от вина не откажутся, потому как сами, живя в лесах, гнали брагу из собранных в тех местах ягод. Слуги отворили двери в зал, и в них стали нерешительно входить волки. Всем им уже выдали новую одежду, наподобие той, в которую когда-то облачили отмытого и накормленного Юргаса, то есть городскую, простую, но добротную. Впереди разновозрастной толпы шли двое — вожак Нилес и его жена Илрид. Они первыми преклонили колени перед государями, за ними — остальные, на что Кристиан покачал головой, а Ленард поспешно жестом приказал волкам встать. — Садитесь, уважаемые Нилес и Илрид, на эти стулья. Друзья, усадите ваших стариков поудобнее и устраивайтесь сами. Переглядываясь и робко улыбаясь на такое обращение, волки расселись, устроили детей рядом с собой на скамьях. Государи с плохо скрываемым интересом рассматривали «настоящих», исконных оборотней. Теперь становилось ясно, что у волков тоже есть некоторые общие особенности во внешности — ни единого курносого носа, даже у детишек, государи не заметили. Скулы на лицах заметно выдавались, рты были узкогубыми, четко очерченными. А волосы, как у Юргаса, черные, кроме седины у стариков, да и то у многих она была, что называется, «соль с перцем». Слуги обнесли взрослых волков кубками с нагретым с пряностями легким вином, а детям вручили кружки со сладким взваром. Государям подали кубки с точно таким же вином, что и у гостей. Ленард поднял свой. — Добро пожаловать в Гутрум, дети Лигис, — сказал он. Глаза волков при таком приветствии загорелись, старики одобрительно закивали. — Надеюсь, мы сможем устроить вас на вашей старой родине наилучшим образом для всех, — продолжил Ленард. — А пока выпьем за встречу. Государи и гости осушили кубки, и слуги тут же бросились наполнять их вновь. С места поднялась Илрид, поклонилась и заговорила от лица всех волков. Так-так, те, выходит, в первую голову почитали именно жену вожака. — Добрые государи, — акцент у волчицы был таким же ужасным, что и у Юргена, — смею надеяться, могу добавить «наши». Стая благодарна вам за то, что вы позвали нас на родину, не оставили пропадать на чужбине. Пусть и долго жили мы в Притце, но все же мечтали, что, если не мы, так дети или внуки наши, смогут вернуться в благословенный Гутрум. Сами изволите слышать: говорим мы по-гутрумски уже неважно, но мы старались сохранить язык и традиции. Располагайте нами, как вам будет угодно, добрые государи, а мы станем вашими верными слугами. — Благодарим за доверие, — без тени иронии ответил Кристиан. — Смею заверить, уважаемая Илрид, что хотя вы и говорите с акцентом, но речь ваша стройна, а умению говорить правильно и красиво могут позавидовать многие в Гутруме. — Благодарю, государь, — ответила волчица, — мы сохранили много сказаний и песен, которые ведомы были нашим предкам, потому и сберегли язык в целости. — Это делает вам честь, — кивнул Ленард. — Что же касается того, где вы будете жить, чем заниматься, нам требуется некоторое время, чтобы решить это. Пока что отдыхайте, будьте нашими гостями, мы обсудим завтра, подождете ли вы нас в Вияме до возвращения из графства Марч, или же отправитесь дальше, в столицу. Пить за наше с вами здоровье как-то странно — оно и так отменное (волки при этих словах заулыбались), но хочу поднять этот кубок за умножение числа детей ваших, за процветание вашего рода. Волки встали, дружно прокричали троекратное ура (даже дети подняли свои кружки), а затем государи отпустили их ужинать и отдыхать. — Ты им понравился, — заметил Кристиан, идя с супругом по коридору до покоев в сопровождении охраны. Охрана, конечно, не требовалась, но правила есть правила, а Маркис в отсутствие Бартока только усилил меры безопасности — он-то был простым человеком и, даже если бы следовал за государями тенью, не имел таких поразительных способностей, как его бывший командир и учитель. — Главное, чтобы не разочаровались, — усмехнулся Ленард. — Все будет хорошо, не переживай. В Гутруме для всех найдется место, и для твоих волков тоже, — Кристиан одобряюще похлопал супруга по плечу. После ужина в ближайшем кругу, на котором присутствовали Грону, Гарет, мастер Люс, доложивший об успехах в обучении наемников, Маттиас и вездесущий господин Авуэн, государи сразу отправились на покой. — Какое бишь число сегодня? — сонно спросил Кристиан, омывшись в ванной комнате после любовных утех и падая рядом с Ленардом на постель. — Твой пожилой государь запамятовал. — Четвертое, душа моя, — ответил тот. — Не волнуйся, на свадьбу поспеем вовремя.***
Ленард проснулся очень рано, по спальне расползалась утренняя серая муть. Он встал с постели, накинул халат и подошел к окну. Ближе к замковым стенам небо чуть светилось, но высоко в небе еще ярко блестела луна в третьей четверти. Ленард рассчитывал встретить полнолуние в графстве Марч. — Ты почему не спишь? — раздалось ворчание со стороны кровати. — И опять ты босиком! Вот непослушный волчонок. — А ты все никак не привыкнешь, душа моя, что я не простужаюсь, — улыбнулся Ленард, но вернулся к кровати и надел мягкие макенские туфли. — Не спится мне что-то. Слуги придут часа через два, не раньше. Выйду-ка подышать свежим воздухом. — Осторожнее только! — Кристиан и сам проснулся. Он не то чтобы боялся высоты, но не любил ее, а непослушный волчонок все норовил высовываться из окон до сих пор. В дальнем конце спальни имелась небольшая дверца, которая выходила на эдакий глядящий на юг балкончик, образованный огромным куском камня, встроенным в замковую кладку в незапамятные времена. Его огородили толстыми перилами, которые крепко удерживали чугунные штыри, глубоко уходящие в раствор между камнями. День обещал быть безветренным, редкие облака застыли над невидимым горизонтом. Ленард поплотнее закутался в халат, вдыхая холодный утренний воздух. Впрочем, до него уже доносились запахи дыма с замковой кухни. Несмотря на ранний час, замок уже давно ожил: слуги занимались своими повседневными обязанностями, пока господа еще нежились в постелях. Ленард невольно вспомнил те годы, когда он сам вставал чуть свет и бежал к кадке на заднем дворе лачуги, чтобы умыться, что всегда сопровождалось урчанием вечно пустого желудка. Внезапно с юга подул странный ветер — резкий порыв ударил Ленарда в грудь, распахнул халат, заставив вновь закутаться и обхватить себя руками. Открытая дверь хлопнула о стену. Следом за порывом ветра с юга донесся непонятный зловещий гул. В замке разом залаяли собаки, им вторили городские. Лошади заржали на конюшне. — Что такое? — на балкон выбежал Кристиан, успевший натянуть штаны и рубаху (видать, тоже решил, что не видать ему утреннего сна). — Странное что-то творится, Кристи. И страшное. Ветер вроде бы стих, но слышишь? — Да, отродясь такого не помню. Словно где-то разразилась чудовищная гроза. Но это невозможно. В марте гроз не бывает. Землетрясений ни в Вияме, ни в Бранне тоже сроду не случалось. Разве что далеко на юге, на границах, в горах. — Спаси и сохрани, Единый, — пробормотал Ленард. — Думаешь, это оно и есть? То, что было предсказано? — Не знаю, любовь моя. — Кристиан прижал супруга к себе. Но гул понемногу стих, собаки перестали лаять, лошадь успокоились в стойлах. Государи вернулись в покои и перешли в кабинет. Ленард первым делом бросился к шкатулкам, но ни в одной под крышкой не заметил волшебного сияния. Макения Известие об исчезновении Дидира вместе с женой и работником вскоре облетело все ближайшие рыбацкие деревушки. Люди судачили, строили предположения, но никто особо не переживал. Вскоре иное заняло умы рыбаков: они вынуждены были уходить все дальше от берега, а рыбы становилось все меньше. Чайки тучами поднимались со скал, носились над волнами, а в один прекрасный день просто исчезли — будто и не было их тут. Изумрудное море — тихое даже зимой, стало вдруг неспокойным. Появлялись то тут, то там странные течения, водовороты, грозящие утянуть в глубину хлипкие суденышки. Над морем стоял странный гул, иные люди утверждали, что это земля гудит под ногами. Однажды поутру люди заметили, что над горой Наклас появилось темное облако, словно спустилось с небес и зацепилось за вершину. Рыбаки побоялись выйти в море. Весь день люди с тревогой вглядывались в очертания горы, не зная, чего ожидать. К вечеру в деревушках взбесились собаки — как-то разом. Они рвались с цепей, грызли их, метались, а то замирали, поднимали морды вверх и выли. В прибрежных городах творилось то же самое — да еще домашняя птица сходила с ума, мыши и крысы вылезли из нор и побежали по улицам, прочь из городов, подальше от моря. Гул под землей все нарастал. Глядя на Наклас, люди стали замечать, что очертания горы изменились. Сверху на ней будто образовалась огромный нарыв, прежде четкие очертания вершины смазались. Облако становилось все темнее и увеличивалось в размерах. Кто поумней, стали поспешно собирать пожитки, понимая, что лучше убраться подальше от моря. На рассвете пятого марта 6852 года от Сотворения мира раздался страшный грохот. Его слышали люди и в равнинной части Макении, и в Лимане, и в Калхедонии. Даже в Иларии слышали грохот, приняв его за дальние раскаты грома. До самого Гутрума донеслись отголоски ужасных звуков. Гора взорвалась. Вершина ее раскололась — и в небо ударил серо-черный клубящийся столб. Он поднимался все выше и выше, затмевая солнце. Удары продолжались. В разные стороны от горы пронесся чудовищной силы вихрь, сметая все на своем пути. Все постройки вдоль побережья в мгновение ока превратились в щепки. Деревья вырывало с корнем и валило, как соломинки. Ночь накрыла побережье Макении. Солнце погасло. Видно было только чудовищных размеров тучу, пронизываемую зигзагами молний. Боги продолжали являть ужасы свои. Море внезапно отхлынуло, обнажив дно. Все рыбацкие деревушки к тому времени обезлюдели. Но в ближайшем к горе порту, в низине люди почти не обращали внимание на море — грохот от взрыва был такой силы, что лишил людей слуха, а из ушей их стекала кровь. Люди в ужасе метались по улицам, истошно крича. Внезапно чудовищная волна с огромной скоростью ринулась на берег. Горожане побежали прочь от берега, толкая и опрокидывая друг друга. Немногочисленных женщин и детей, оказавшихся в порту, повалили наземь и затоптали в давке. Тщетно макенцы пытались спастись — их сметало бурлящим потоком, как песчинки. Речные воды столкнулись с морскими, вздыбились, и стали заливать город. Те немногие, кто успел подняться на плоские крыши, смотрели, как вдоль улочек проплывают телеги, тюки, ящики, домашний скарб вперемешку с трупами. А вода все прибывала. Невысокие макенские дома не могли спасти от потопа. Только те счастливцы, кто успел добежать до храма на площади, лепились по ограждениям покатой крыши, цеплялись за башенки, задыхались в давке на колокольне и вдоль узких винтовых лестниц. Кое-кому, кто жил ближе к холмам, удалось подняться повыше и остаться в живых. Прошло еще некоторое время, и вода стала спадать, унося с собой следы разрушения и множество мертвецов. В улочках образовывались заторы из обломков и изуродованных тел. Немногие выжившие торопились с холмов в город, спускались с башен храма. Некоторые, увязая по колено в грязи, бежали к своим домам, ежели те не смыло, но кое-кто бросился к домам богатых соседей, стремясь поживиться напоследок их оставшимся имуществом и побыстрее покинуть город. То там, то здесь вспыхивали драки, поножовщина. Люди уподобились диким зверям. В других портах, находящихся подальше от горы Наклас, звук взрыва прозвучал почти так же чудовищно, но все же люди сохранили слух и многие не растеряли рассудок — успели спастись от наступающей воды, но все же и эти города погибли в одночасье. По дорогам прочь, на север, потянулись беженцы. Конечно, добру есть место даже среди подобных ужасов, и многие вели с собой не только своих женщин и детей, но и оставшихся без попечения. Казалось, стоит покинуть проклятый город, и самое страшное окажется позади. Люди оглядывались в сторону моря, где даже во тьме они видели огромный столб дыма, окаймленный молниями. Но это было только начало. Подул ветер — настоящий ветер, погнал тучи к берегу. Люди с трудом продвигались вперед во тьме, когда с неба стал падать пепел. Горячий пепел. Стало нечем дышать. В городке Аль-Сакр, не слишком пострадавшем от наводнения, жители, по большей части оставшиеся невредимыми, поспешили укрыться в домах, полагая, что лучше переждать. Вскоре они услышали стук по крышам. Подумали — град, но это сыпалась пемза. Она пробивала крыши, била по головам, ранила до крови. Люди стали задыхаться от ядовитых газов, а дома стали их могилами. Уже на следующие сутки на месте Аль-Сакра лежала серая пустыня из пепла и пемзы. Ветер гнал тучи пепла все дальше и дальше, вдоль плодородных в прошлом долин, отсекая людям последнюю возможность для бегства. Ветви деревьев ломались под его тяжестью, озимые на полях увядали и сморщивались прямо на глазах. Народ в деревнях не знал, что делать — загонял скотину в сараи, прятался в домах, затыкал тряпками щели, чтобы отравленный воздух не проник внутрь. Гора вдруг задрожала и по ее склонам — во все стороны, клубясь, с ужасающей скоростью потекли по водной поверхности тучи пепла и газа. Они были столь горячи, как бывает только в преисподней, и ядовиты, как слюна демонов. Эти страшные клубы убили то немногое, что выжило. К тому времени все на многие лиги вглубь Макении было раздавлено, отравлено и искорежено. Рыбацкие деревни, леса и виноградники, поля, дорогие дома богачей, сады, украшенные статуями и журчащими мраморными фонтанами, — все исчезло. Вместо этого простиралась серая пустыня, источавшая ядовитые пары. А далеко, в столице, в Виллотисе небо потемнело, подул холодный ветер. Жители столицы не понимали, что происходит — впрочем, их пока мало волновала погода. Из дворца в город просачивались тревожные вести — младший сын Повелителя был найден мертвым, и по всему видать, мальчика отравили. Тем временем Наклас и не думал успокаиваться. Он продолжал извергать в небо пепел и пемзу. Но вот что странно — ветры гнали тучи почти только в сторону Макении. Немного пепла выпало на побережье Калхедонии. Жители портов сметали его с крыш домов, с тревогой вглядывались в потемневшее небо. В воздухе стоял странный, неприятный запах. Такой же дождь из пепла выпал на побережье Лимана. Девятого марта гора взорвалась вновь. Все, что скопилось в ее недрах, вылетело в небо, а сама она стала оседать вниз. Дрогнула земная твердь, часть береговой линии Макении стала проваливаться, кажется, в бездну. На месте прежде выдающихся в сторону Изумрудного моря очертаний земли образовался залив. Море вновь отхлынуло от берега — еще дальше, чем в первый раз и через некоторое время вернулось волной, казалось, затмившей собой небо, которая ринулась на сушу. Прежде высокие утесы уже не защищали землю, и теперь наводнение пришло и туда, где люди прежде страдали только от пепла и ядовитого дождя. Все реки, впадавшие в Изумрудное море, переполнились. Прибрежные городки и деревни перестали существовать в вечной, казалось бы, ночи, упавшей на Макению. Огромные волны докатились и до западного побережья Калхедонии, вызвав чудовищные наводнения в портовых городах и уничтожив рыбацкие деревни. Но поселения по берегам Моря Тишины не пострадали — полуостров Гадуани, разделявший моря, не пустил потоп дальше. Однако южные берега Иларии тоже не избегли нашествия волн, пусть действие их и не было так чудовищно. По южным же берегам Лимана волны только слегка прошлись, слизнув несколько ветхих лачужек. Наконец вода схлынула. На месте горы Наклас в бурлящем море виднелся маленький островок. Островок посреди залива, врезавшегося в побережье злосчастной страны. Там, куда не добежала волна божьего гнева, люди в ужасе не знали, что происходит. Немногие счастливцы, сумевшие вовремя убраться из пораженных извержением земель, рассказывали такое, что кровь стыла в жилах. Отчаянные смельчаки сели на коней и поскакали на юг, чтобы узнать, правда ли то, что им поведали. Они возвращались через пару дней, все грязные с головы до ног, покрытые серой коркой, а когда смывали ее, многие оказывались до времени поседевшими. Их соседи не знали, что делать. Оставаться ли в своих домах или бежать на север. К тому же заметно похолодало, небо заволокло тяжелыми облаками. Люди смотрели на зеленые пока еще, тучные колосья, на облака, бродили неприкаянными по деревенским улочкам, толковали между собой, за что Владыка послал им такую напасть? Ночью хлынул дождь, а когда утром люди вышли из домов, плач вознесся к небесам. Листья на деревьях увяли, колосья сморщились и будто сгнили на корню. Народ стал собирать пожитки, немногие запасы еды — собирая по три урожая в год, макенцы все больше продавали излишки соседям, но не делали больших запасов, полагая, что это им ни к чему — и двинулись на север, на восток — в Калхедонию, на запад — в Лиман. Виям — Лени, макенская шкатулка! — воскликнул Кристиан. Оба государя успели уже полностью одеться, но не спешили отдавать распоряжения слугам. — От Йоана! — Ленард вынул клочок бумаги и, запинаясь, всякий раз, когда до его сознания доходил смысл слов, прочел: «Государи! Гора Наклас взорвалась, чудовищное извержение. Тьма, как ночью, пишу при свете лампы. Макении конец. В Кха-Турий наводнение. Но наш дом стоит на возвышенности, правый берег смыло полностью, жертвы невозможно сосчитать. В городе паника. Мы спешно собираемся и бежим обратно в столицу. Будем писать каждый день, насколько это возможно. Здешний правитель не справится с таким ужасом. Предчувствую, государи, что в Гутрум скоро хлынут беженцы. Будьте готовы. Не поминайте нас лихом, просим ваших молитв за нас. Йоан». — Помилуй нас Единый! — воскликнул Кристиан, бросился к двери, распахнул ее и крикнул: — Авуэна к нам, живо! И всех писарей, что только есть в замке! Лени, ответь им быстро. Ленард тут же сел за стол, обмакнул перо в чернильницу и вопросительно посмотрел на супруга. — Пиши: «Минуя столицу, двигайтесь на север, — говоря это, Кристиан шарил в сундуке в поисках нужной карты, — ищите перевал Хаш Урук, по другую сторону от него находится наша застава. Мы отправим туда гонца, вас будут ждать. Берегите себя, храни вас Единый. Главное — останьтесь в живых». Вот, нашел, — Кристиан безжалостно отрезал лишнее от карты, свернул оставшийся пергамент в трубочку, присовокупил письмо и положил в шкатулку. Через некоторое время она опять засветилась изнутри. Там лежала коротенькая записка: «Слушаемся. Благодарим за карту». Вскоре явился Авуэн, а с ним еще двое писарей, да еще Гарет в помощь. Государи усадили их вокруг стола и продиктовали письмо Йоана несколько раз, присовокупив приписку, что, мол, сообщение это пришло от верных и надежных людей, выполнявших особое поручение престола в Макении. Далее государи уже писали от себя каждому адресату в отдельности. Мейнир просили отправить отряды наемников к границам с Опалом. Джулиуса — чтобы тот не вздумал отменять свадебные торжества, не пугал молодых раньше времени, содержание письма хранил до поры в тайне. Альбера просили рассказать обо всем ведьмам в Прибрежных соснах, посоветоваться с ними. У светлой Тайры спрашивали, не помнит ли она или кто-то иной из эльфов подобные события в прошлом, и что ожидать теперь Гутруму. Отправили также депешу в Калхедонию, справедливо полагая, что если извержение как-то коснулось тамошних земель, то до столицы гонцы когда еще доскачут. А из Иларии письмо пришло прежде, чем государи надумали писать князю Сагаре. Маги сумели доставить в столицу вести очень быстро — видать, имели возможности для мгновенного перемещения или передачи вестей. Сагара писал, что на южном побережье уже знают об извержении, что там, а также в Илакшере готовятся к наводнению, уводят людей из порта, а корабли выходят спешно в море и ложатся в дрейф. Маги предсказывали, что извержение или продлится несколько дней, или же гора полностью разрушится. Они уже искали в книгохранилищах описания подобных напастей в прошлом, ибо известно было, что когда-то давно ужасное извержение вулкана разрушило целых три города в Лиманской империи. Также маги надеялись найти свидетельства об извержениях Наклас в далеком прошлом. — Слава Единому, хоть Сагара приготовился, — вздохнул Ленард. — Кристи, думаю, нам следует сейчас пригласить Грону, Гильмара и устроить совет. Нам нужно решить, что делать дальше. А пока что давай отправлять письма.