От Иларии до Вияма. Часть третья

Брерн Квитас уехал на строительство чуть только рассвело, а вернулся в гостиницу часам к трем — запыленный, следы крови на одежде и кожаных доспехах он скрыл, укутавшись в плащ. — Куда вы дели наемников? — спросил Солз. — Ни тебе «здрасьте», ни тебе «какое счастье, что живой», — проворчал Квитас, спешиваясь и передавая повод слуге-мальчишке. — Парни все живы, я оставил их в банях. Вот, кстати… Малец, хочешь денежку заработать? — Конечно, господин! — Отнесешь чистую одежду в бани, что дальше от реки на три улицы, отдашь женщине по имени Оливара. Пошли. В комнатах, которые занимали наемники, Квитас повытаскивал из сундуков каждому парню по рубахе, по исподнему, сложил в два седельных мешка, навьючил их на мальчишку и отправил того в бани. Затем попросил Джилиану, хозяйку гостиницы, приготовить ему ванну. — Трудно пришлось? — спросил Солз. — Да не то чтобы очень, — отозвался Квитас. — Нечисто там на строительстве. Дайте только в воду забраться — расскажу, как было. Монах внимательно следил за приятелем, когда тот раздевался, но, хвала Единому, не нашел на нем ран, только свежих синяков прибавилось. Квитас, покряхтывая, опустился в горячую воду, прикрыл ванну полотном, чтобы не остывала, и принялся рассказывать: — Мы с парнями, значится, выгадали время, когда подводы как раз грузились на каменоломне, и отправились выискивать засаду. Дорога в лесу, правда, неширокая, негде разъехаться. Не буду утомлять вас подробностями, дружище. Скажу только, что засаду мы обнаружили, покромсали бандитов в капусту, но одного захватили в плен. Я отправил парней обратно на каменоломню, чтобы те все же проводили подводы до стройки. Пленному же связал руки — пробежался он у меня за лошадью до стройки немного. Господин Марчиан принялся его допрашивать. Тот сначала ерепенился, но когда ему пригрозили, что отвезут сейчас к господину дознавателю, запросил пощады. По его словам, раньше их шайка промышляла грабежом барж на реке, кто именно их нанял, он не знает. Сначала они просто портили дорогу, а потом подводы стали сопровождать охранники. Так заказчик им велел убивать только их, а рабочих не трогать. Само собой, пленного мы не собирались оставлять на стройке, Марчиан велел слугам доставить его на телеге в город, повели они парня — тут крики, суматоха; выбежали мы — лежит наш пленный с ножом в груди. Метнули нож из-за сарая с инструментами, как один из слуг сказал, только убийцы, разумеется, и след уже простыл. — Какая незадача! — воскликнул Солз. — Марчиан хотя бы решил наконец обратиться к дознавателю. Уже хорошо. — А что за нож? — Обычный боевой нож, метательный, — пожал плечами Квитас. — И у стражи такие есть, и у наемников. — Так с самого начала было понятно, что на стройке нечисто. Удивительно, как еще Марчиана никто не прирезал. — А смысл? Государи прислали бы вооруженные отряды, разворошили осиное гнездо. Солз подождал, пока Квитас вымоется и поест, и потом только поделился своими новостями. — Я тоже не сидел без дела, — он положил на стол листок бумаги. — Нашел, где вдова живет. — Солз, дружище! — Квитас кинулся к монаху. — Дайте я вас расцелую! — Э-э-э, не стоит, — остановил его тот. — Тут название улицы и план, как добраться до дома. Сейчас пойдете? — А то! — Устали поди… — С чего? — поразился Квитас. — Я разве в бою побывал? — Вечереет уже. — Тем более надо спешить. Монах усмехнулся: — Вы уж там поделикатнее: убитого похоронили сегодня. И будьте осторожны, ради Творца!

***

Квитас без труда нашел жилище вдовы. Узкий двухэтажный дом был стиснут рядом стоящими, но выглядел новее. Девчонка-служанка провела Квитаса в комнатку на первом этаже. Вскоре спустилась хозяйка — маленькая женщина в трауре, она с некоторым испугом смотрела на Квитаса заплаканными глазами. — Только не пугайтесь, госпожа, — сказал тот, — примите мое искреннее уважение вашему горю. Я служу господину Марчиану, но так уж получилось, что именно я нашел тело вашего мужа. Господин Марчиан так дело не оставит, он намерен дознаться, что за душегуб совершил убийство. — Садитесь, уважаемый, — вдова указала на один из стульев. — Где же вы нашли тело моего мужа? Мне ничего не рассказывали. — Смерть супруга не оставила вас без средств? — начал Квитас издалека. — Господин Марчиан по доброте душевной помог деньгами, а муж мой хорошо зарабатывал и был бережливым человеком. Я не пропаду. Но объясните мне: кому он мог помешать — он просто выполнял поручения господина. Почему его убили? — Как вас зовут-то, уважаемая? — Мойрина. Мужа звали Данье Раймс. — Меня зовут Квитас. Боюсь, я не могу сказать, за что убили вашего мужа, уважаемая Мойрина. Я бы хотел поговорить о нем с вами, может, что-то пойму. А нашел я его случайно в кустах возле одной из дорог на другом берегу. Как вы думаете, что он там делал? — Я не знаю, — растерялась вдова. — На том берегу всё больше виллы. Это или чьи-то жилища, или вообще места, куда лучше не ходить. Просто так гулять там точно никто не станет. Может… — Что? Смелее, уважаемая Мойрин. Или вы кого-то боитесь? — Мне бы стоило бояться вас, уважаемый Квитас, — слегка усмехнулась вдова, — я ведь вас вижу впервые в жизни. Конечно, я должна пойти к дознавателю и рассказать ему обо всем, что знаю, но вы правы, я боюсь. Может, вы меня проводите к господину Морну? — Я бы лучше проводил вас до монастыря, и вы там укроетесь до поры. А господина дознавателя я и сам увижу не сегодня-завтра. Вдова вздохнула, но, видать, решила, что двум смертям не бывать — одной не миновать, и заговорила: — Данье рассказывал мне, что на строительстве неспокойно, кто-то вредит государеву делу. Он подозревал одного человека, который пользуется доверием господина Марчиана, но имени мне, разумеется, не называл. Да и сам не совсем был уверен в собственной правоте. — На месте злоумышленника я бы вас в живых не оставил, голубушка, уж простите. Так что соберите кое-какие вещи, и я провожу вас до монастыря, а сам поспешу к господину Морну и расскажу ему все. Дом заприте, а девчонку вашу отправьте к родным. Мойрина окончательно уверилась, что Квитаса можно не опасаться — давно бы убил, имей такое намерение. Она поспешила на второй этаж, а Квитас подошел к окну и принялся осторожно разглядывать улицу из-за занавески, но никого подозрительного не заметил. Телега проехала, да две небогато одетых женщины с корзинками мимо прошли. Тем временем Мойрина спустилась с узлом, дала служанке пару монет и вывела через заднюю дверь, которую заперла изнутри на засов. Дверь, выходящую на улицу, она замкнула на висячий замок. Квитас взял женщину под руку и повел в сторону монастыря. Они спокойно дошли до конца улицы, повернули налево. Меж тем совсем смерклось, хозяева домов стали выходить из дверей, зажигать жаровни, за которые отвечали. Квитас задумался — идти ли дальше по прямой или сократить путь через ближайший переулок. Он решил рискнуть и повел Мойрину короткой дорогой. Улочка была проложена между сплошных каменных оград и поднималась вверх, и там, вдалеке, уже виднелись стены монастыря. Квитасу казалось, что ограды идут сплошняком, однако он ошибся —самоуверенность, за которую Солз его то и дело ругал, сыграла с ним злую шутку и на этот раз. Оказалось, что улочку пересекает другая, чуть пошире — внезапно оттуда выскочили две темные фигуры. Квитас прижал Мойрину к стене. — Стойте тут и не вздумайте бежать. Я с ними разберусь. Выходило, что наемники, следившие за домом, срезали путь, предполагая, что он как раз и поведет женщину кратчайшим путем. Квитасу пришлось непросто из-за узости улочки, но и нападавшим — ровно так же. Квитас уже разделался с одним из наемных убийц, когда позади вдруг раздался женский крик. Квитас сделал резкий выпад, пронзил живот второго злодея, повернулся и с ужасом увидел, что Мойрина лежит на булыжниках улочки навзничь довольно далеко от того места, где он ее оставил. Квитас бросился к женщине — из ее груди торчал такой же метательный нож, каким нынче на строительстве убили пленного налетчика, но внизу улочка была пуста и хорошо просматривалась. — Глупая, я же велел тебе стоять смирно! — закричал Квитас хрипящей Мойрине. Он подхватил ее на руки и бросился бежать по направлению к монастырю. Ему пришлось наступить и на убитого, и на раненого, валявшихся на дороге. Вскоре он достиг ворот обители и, повернувшись к ним спиной, принялся ногой стучать по дубовой створке. — Кто там? — раздался испуганный голос монахини. — Помогите! — заорал Квитас. — У меня на руках раненая! Откройте, Единого ради! Как только он вбежал во двор, монахиня тут же принялась звонить в колокол — прибежали другие сестры, забрали раненую и унесли. Квитас без сил опустился на каменную скамью, сгорбился и сжал голову руками. Он слышал, как монахиня запирает ворота. — Выпейте воды, — услышал он вскоре заботливый голос и увидел перед носом глиняную кружку. Квитас, захлебываясь, осушил ее. — Спасибо, сестра. — Вот и хорошо. Отдышитесь немного, когда мать-настоятельница позовет, вас отведут к ней. Никогда еще Квитас не чувствовал себя таким идиотом — мало того что его провели, как мальчишку, предугадав, куда он двинется, так третий убийца, получается, просто шел следом, ожидая, когда он отвлечется на схватку с первыми двумя. Мойрина, видать, испугалась и побежала вниз, там ее и настиг убийца. И ведь успел скрыться, мерзавец. «Из-под земли достану!» — прорычал Квитас себе под нос.

***

— Странные дела творятся в нашем городе в последнее время, сын мой, — хмурясь говорила мать-настоятельница, расхаживая по кабинету. Квитас сидел на стуле и следил за ней взглядом. — Неспокойно стало, — продолжала монахиня. — Говорите, вы человек герцогини? Хорошо бы она навела у нас порядок, а государи своей властью помогли ей. — Как раненая, матушка? — беспокойно спросил Квитас. Ему пришлось ждать довольно долго, прежде чем за ним пришли и проводили в покои настоятельницы. — Что ж, вы вовремя поспели — женщина жива, и мы о ней позаботимся. — Могу ли я вас попросить об одолжении, матушка? Если кто станет справляться о Мойрине Раймс, пусть сестры скажут, что она скончалась. Это очень важно. Боюсь, что тех, кто покушался на жизнь бедной вдовы и убил Данье Раймса, не остановят даже стены монастыря. — Мы сделаем это, сын мой, не волнуйтесь. Единый простит маленький обман, если он во благо. Но кому помешала бедняжка? — Ее муж, видать, выяснил, кто вредит строительству крепости — вот и поплатился, а от вдовы решили избавиться на всякий случай. Так что будьте осторожны, матушка. Можно ли взглянуть на нож, которым ранили Мойрину? Мать-настоятельница позвонила в колокольчик и отдала распоряжение. Вскоре одна из сестер принесла нож, завернутый в тряпицу. — Вот, сын мой, он самый обычный. Когда я жила в миру, видала такие у стражи. — Да, и кто-то слишком хорошо им управляется. Я заберу его. Про происшествие я сообщу кому следует. — Страже? Бургомистру? — Нет, господину дознавателю. Помоги вам Единый, матушка. До встречи. Я навещу вас, чтобы справиться о здоровье вдовы. Выйдя за монастырские ворота, Квитас направился в сторону реки, чувствуя, что слишком устал. Он был готов выслушать упреки и нравоучения Солза, лишь бы потом наконец улечься в постель. Он уже заприметил впереди один из мостов и собирался повернуть налево, чтобы вдоль берега добраться до гостиницы, когда его обогнал человек в плаще с низко надвинутым на глаза капюшоном. «Хм, неужели опять погода располагает к прогулкам на холмы?» — подумал Квитас и, почувствовав азарт, поспешил следом. Незнакомец шел тем самым путем, каким в прошлый раз — кожевенник, пересек ярко освещенный мост, свернул немного и стал подниматься ровно по той же лестнице. Только на сей раз Квитас действовал умнее — найденный в укромном месте факел поджигать не стал, пробрался повыше, хоронясь в тени кустов, но тут заметил, что внизу виднеются огни сразу трех факелов, и быстро нырнул во тьму. — Пароль! — раздались голоса выше, когда трое под капюшонами прошли мимо. «Черт бы побрал их пароль», — подумал Квитас и полез ощупью сквозь кусты. Вскоре он кое-как выбрался на дорогу выше того места, где у идущих спрашивали пароль, подивившись наивности здешнего сборища, щелкнул огнивом и, когда факел разгорелся, отправился дальше. Оказалось, что лестница здесь почти совсем разрушена, но факелы виднелись и справа, и слева — видать, не только одной дорогой сюда собирались люди. Квитас очутился перед полуразрушенной оградой, за которой темнел сад, окружавший ныне заброшенную лиманскую виллу. Внутренний двор ярко освещали многочисленные жаровни, так что надобности в факелах уже не было — входящие просто совали их в кучи песка и складывали в сторонке. В некоторых окнах виллы горел свет, но люди под капюшонами просто выстраивались рядами во дворе — среди них Квитас заметил и несколько женщин. Внезапно толпа тихо запела гимн — и вроде как на лиманском. Сумев расслышать что-то вроде припева, Квитас, как мог, подтягивал. Перед крыльцом виллы стояла низкая жаровня, вскоре из дверей вышло двое мужчин, неся блюда, прикрытые тканью, и почтительно установили их подле на мраморные колонны. Гимн внезапно смолк, наступила тишина, и к собранию вышел человек в белом плаще, чье лицо все так же скрывал капюшон. В руке незнакомец держал жезл со странными символами. — Ночь явила нам свой лик, братья и сестры! — заговорил человек в белом. — Возрадуемся! Мы собрались здесь, чтобы воздать почести мужу одной жены, сумеречному владыке, великому Ахакту, тому, кто дает успокоение от земных тревог и воздает по справедливости! — Слава Ахакту! — хором ответили все. «Разрази меня гром, куда я попал?!» — подумал Квитас. — Ахакт донес до меня весть, — продолжал жрец, — что сегодня было совершено два злодеяния: убиты пленник и бедная невинная вдова. Мы верим, что люди, облеченные властью, найдут и накажут виновных, но попросим Ахакта воздать убийцам по справедливости и призовем на их головы его гнев. — Ахакт, порази убийц! — Призовем также милость Ахакта в помощь тем, кто вершит закон и борется со злом, с врагами нашего государства, с подлыми язычниками, которые извращают волю богов и волю Единого! — Ахакт, помоги им! «Мой друг Солз сказал бы, что у этих людей ум за разум зашел. А сами они не язычники? — думал Квитас, старательно повторяя за толпой нужные слова. — Но ход их мыслей мне нравится: я прямо чувствую помощь Ахакта, ага». — Принесем Ахакту бескровную жертву и возрадуемся, что справедливость существует! — возгласил жрец. — Славься благой Ахакт! — повторил за всеми Квитас, чувствуя, что не миновать ему покаяния. Жрец меж тем откинул куски ткани и стал бросать в жаровню какие-то листья и ягоды, беря их то с одного, то с другого блюда. Толпа затянула бесконечное «Ахакт! Ахакт!». Дым от жаровни потянуло вверх. — Радуйтесь, Ахакт принял нашу жертву! — воскликнул жрец. — Слава ему! — раздались голоса в ответ. Квитас услышал, как кто-то из женщин даже заплакал от счастья, и скорчил под капюшоном рожу, чтобы не выругаться случайно. Толпа опять затянула гимн — пришлось приноровляться. «Быстро же у них тут все проходит, — думал Квитас. — Интересно, как часто они собираются? По календарю или как? У них тут по улицам головорезы почти каждый день расхаживают — так и молитв не хватит, чтобы на всех гнев Ахакта призвать». — А теперь откроем лица наши и поприветствуем друг друга, — вдруг объявил жрец, когда гимн смолк. «Нечистый меня раздери! — не удержался Квитас от богохульства. — Мне пора убираться отсюда». Он попятился, пытаясь быстрее добраться до ворот, пока собравшиеся стали скидывать капюшоны и натурально обниматься друг с другом. Но жрец заметил его маневр. — Среди нас чужак! Закрыть ворота! Его приказание тут же исполнили, но никто на Квитаса не бросился ни с кулаками, ни с оружием. Наоборот, от него все отпрянули, как от зачумленного. Вздохнув, он снял с головы капюшон и внезапно услышал голос: — Этот человек свой — он мой слуга и телохранитель! Квитас поднял взгляд и увидел господина Барагона, который стоял по правую руку от жреца.

***

В комнате, где жрец готовился к священнодействию, пол украшали лиманские мозаики — чисто выметенные. Сундук и стулья — вот и вся мебель. — Значит, вы слуга господина Гавина? Жрец так и не назвал свое имя, да Квитас и не спрашивал. — Признаться, я не за господином приглядывал, хотя он обещал мне не выходить из дома без охраны. В прошлый раз я следил за кожевенником Огнусом — проклятое любопытство доведет меня до греха, уважаемый. Но добраться до виллы не успел — обнаружил в кустах труп. — Да, мы знаем об этом происшествии, — сказал жрец, — и мы нашли тело, когда возвращались с виллы, отнесли несчастного к дверям мужского монастыря и оставили записку, что это жертва неизвестного убийцы. Ахакт покарает его. — Очень надеюсь, что покарает, — не удержался Квитас от легкой издевки, — но я бы хотел покарать его сам, если Ахакт позволит. — Не кощунствуй! — нахмурился жрец. Барагон пришел на помощь: — Брат, не стоит сердиться. Квитас — честный человек и хороший воин, но слегка напуган. Квитас, Ахакт карает или сам, или руками людей, так что если ты найдешь злодеев, то выполнишь волю бога. — Это радует, господин, но ничего, что я верю в Единого? — Ничего, — ответил за Барагона жрец, сменив гнев на милость. — Мы тоже верим в него, просто не считаем, что одно противоречит другому. Зато я могу тебе сказать, что того несчастного убили днем, потому что с утра я с помощниками прятал в кустах факелы, и никакого тела там не было. Мы закончили все приготовления на вилле, когда колокола на ратуше били три пополудни. — Это очень ценные сведения, господин — не знаю, как вас зовут, — благодарно кивнул Квитас. — Но как вы узнали о том, что сегодня убили еще двоих? — Я не буду раскрывать имена наших братьев и сестер постороннему, — ответил жрец. — Квитас, это все честные люди, — уверил Барагон. — Просто они сами не могут сделать ничего, чтобы остановить злодеяния, вот и остается молиться. — Понимаю, но вы нарушили свое обещание, господин, и вышли без охраны. Придется мне сопровождать вас еще и на эти собрания. — Этого только не доставало! — возмутился жрец. — Клянусь, что никому ничего не скажу! — горячо воскликнул Квитас. — Даже своему другу. Тем более ему — он монах, знаете ли. Барагон тут не выдержал и рассмеялся. — Брат, — обратился он к жрецу, — право, когда наемники Гутрума отличались особой набожностью? Квитас мне уже не единожды спасал жизнь, успокойтесь на его счет. Если мы что-то узнаем, позвольте хоть мне поделиться с ним. — Хорошо, брат, но мы все вверяем наши жизни в твои руки. До виллы Квитас довел Барагона без происшествий — в кои-то веки. По пути он рассказал господину о последних событиях, а заодно и о странных жетонах с буквой «М», которые он давеча нашел в бане в карманах убийц. — На твоем месте я бы сходил в кузницы за городскими стенами, — посоветовал Барагон. — Поспрашивал бы, не покупал ли кто недавно партию заготовок для торговых жетонов. — Я так и собирался поступить, господин, — кивнул Квитас. — Не думаю, что это вызовет подозрения. — Слушай, уже ночь, оставайся у меня, а утром пойдешь в гостиницу. Обещаю, что завтра буду весь день сидеть дома. Даже в собор не поеду. Квитас усмехнулся — к чему ехать в собор, если уже помолился своему богу? — Ладно, господин. Солз, конечно, с ума сойдет, но я и сам не рискну пробираться на тот берег ночью. Барагон приказал слугам накрыть поздний ужин, отпустил их, чтобы не мешали разговору, усадил Квитаса с собой за стол и принялся потчевать: — Не стесняйся, сегодня ты мой почетный гость. Я тебе не только жизнью теперь обязан. — Да полно вам, господин, что я, негодяй какой — доносить на вас? Но скажите мне: неужто вы, правда, верите в вашего Ахакта? Только не обижайтесь, ради… ради Творца. Барагон рассмеялся: — Верю, представь себе. В Творца я тоже верю, только вот среди прихожан его я никогда не чувствовал такого единодушия, как на наших собраниях. Имя нашего жреца я тебе, конечно, не назову, но скажу, что он простой ремесленник, а я стал его помощником вовсе не из-за своего богатства. — А почему вы называется Ахакта «мужем одной жены»? — продолжал любопытствовать Квитас. — Это просто. У его брата Деоса три жены, да и по смертным женщинам он в глубокой древности, согласно легендам Лимана, похаживал. Хотя, возможно, это только легенды — каждому городу хотелось, чтобы его основателем считался полубог. Бог морей Плеос, средний брат, считается вдовцом. Когда-то в незапамятные времена жена его, прекрасная Асиз, отдыхала на берегу моря и расчесывала свои косы золотым гребнем, украшенным жемчугом и кораллами. Жадные рыбаки увидели ее, соблазнились гребнем и золотыми украшениями, напали на Асиз и смертельно ее ранили… — Как можно ранить богиню? — удивленно перебил Квитас. — Боги различаются по могуществу. Асиз была просто прекрасной морской девой — бессмертной, конечно, но вовсе не неуязвимой. Кровь ее потекла в морские воды, смешалась с ними, Плеос впал в отчаяние и гнев и стал просить Деоса, чтобы тот позволил ему истребить человеческий род. Тогда Деос сказал: «Я позволю тебе бесчинствовать ровно тридцать дней и тридцать ночей, но затем ты должен отступить. Тех из людей, кто спасется, ты не будешь преследовать». Плеос согласился и наслал потоп. Он колебал землю, заставив моря переполниться, их воды потекли в устья рек, и реки тоже переполнились. Все поселения людей по берегам морей и рек были затоплены. Спаслись немногие — те, кто успел убежать в горы. Конечно, это легенда, и в ней также сказано, что Плеос до сих пор вдовеет, а когда вспоминает погибшую жену, то на море случается шторм. — Что ж, монахи когда-то давно записали многочисленные легенды и о наших богах, — покивал Квитас. — Это все очень интересно, господин, но есть дело куда более важное. Пора нам уже понять, кто желает вам смерти. Перво-наперво, это богатый человек. Такое количество убийц абы кто не наймет. И он как-то связан с торговыми делами — вряд ли ему иначе пришла бы в голову мысль использовать в качестве опознавательных знаков торговые жетоны. — Ты рассуждаешь разумно, — кивнул Барагон, подливая в бокалы вина. — Но очень многие состоятельные семьи занимаются торговлей или ссужают деньги гильдиям или купцам. — Понять бы еще, кому выгодна ваша смерть. — Ты намекаешь на моего брата? Но это скорее я должен желать его смерти. В деньгах у Масителло недостатка нет, а если у него появится наследник, то этот ребенок станет настоящим Гавином. По завещанию отца своим детям я смогу передать только имя в качестве родового. Так что появятся Барагоны. — Это неважно. Думаю, что у вашего брата достаточно причин вас ненавидеть. Он ведь не получил в наследство все состояние. Позвольте спросить: как так получилось, что отец вам все-таки что-то оставил? Я слышал, что вы даже не его внебрачный, а матушкин. — Да я и сам не знаю, только отец меня любил так же, как и брата, одинаково. Мы оба пошли в матушку лицом. — А можно ли взглянуть на ее портрет? У вас же есть фамильные портреты или они все достались брату? — Есть портреты матери и отца. Идем, покажу. Барагон встал и взял лампу. Он провел Квитаса в соседнюю комнату, где на стенах висело несколько портретов. — Вот, наши с Масителло родители, — сказал он, передавая лампу Квитасу. — Ну, брата вашего я видел у собора, — пробормотал тот, поднимая светильник повыше и вглядываясь в старинные изображения. — А что, у вашей матушки, правда, глаза были голубые? И у отца тоже? — Правда. Художник не погрешил против истины. — В вашем лице я нахожу только материнские черты, но не отцовские. Уж простите великодушно, господин, мне кажется, что у вас с братом одна мать и один отец, но это точно не господин Гавин-старший. Возможно, у него вообще не могло быть детей. — Скорее всего ты прав, мне тоже приходили в голову подобные мысли. Родители наши жили мирно, но не скажу, что питали друг к другу любовь. А если мы с братом от кого-то со стороны, то отца можно понять: он видел в нас равных наследников. Знаешь, ты очень наблюдателен и умен. Но давай вернемся к столу, поужинаем и отправимся отдыхать.

***

Утром Квитас проснулся очень рано, оставил господину записку, что торопится в гостиницу, чтобы успокоить друга, напомнил о вчерашнем обещании не высовывать из дома носа, но стоило ему выйти за ворота виллы и немного спуститься вниз по дороге, как путь ему преградили двое стражников на конях. — Господин Морн желает видеть тебя! Следуй за нами! — Да я бы и сам пришел, — вздохнул Квитас. Пожалев мысленно Солза, он послушно взобрался на коня одного из стражников, усевшись животному на круп. На другой берег реки переправляться не стали, двинулись на запад, пока не достигли перестроенной лиманской виллы — поменьше, конечно, чем у Барагона. Квитас догадался, что дознаватель решил принять его не в казенном здании вверенной его заботам службы, а у себя. Оставалось только подивиться, что господин Морн тоже на ногах в такой ранний час. Стражники передали Квитаса из рук в руки личной охране дознавателя, и того провели в кабинет хозяина виллы. Господин Морн встретил его еще в лиманском халате, обутым в домашние туфли, но уже в чулках, военных штанах и рубахе. Лицо дознавателя прорезали глубокие морщины, которые скорее появляются от бурной жизни и страстей, чем от старости, и хотя голову Морна покрывала седина, он выглядел очень крепким и полным сил. Темные глаза пристально вперились в Квитаса. — Садись, — коротко кивнул Морн. — Стоило утруждать себя, досточтимый господин, — сказал Квитас, опускаясь на стул, — и так рано вставать ради меня. Я как раз собирался сегодня к вам. — Много чести. Я всегда встаю очень рано. — Просто меня ждут в гостинице, господин Морн. Мне бы показаться, чтобы мой друг знал, что я жив-здоров. — В гостиницу я отправил посыльного еще вчера, чтобы Солз не волновался, — ответил дознаватель. — Я поддерживаю с ним постоянную связь с самого вашего появления в городе. Ты же не думаешь, что он безвылазно сидит в «Диком винограде», пока ты геройствуешь? — Вот оно что… Значит, это вы сообщили Солзу, где живет вдова? Морн кивнул. — Когда я только приехал в этот город, — продолжал Квитас, — я подумал: вот мирное и цветущее место, а тут нечистый знает что творится. — Тебе только кажется, что мы сидим сложа руки, — холодно ответил Морн. — На строительстве есть наш человек, который ищет злоумышленника. То, что очистил дорогу на каменоломню, — молодец. Это на какое-то время помешает вредительству. Марчиан прислал мне бумагу с докладом, наконец-то спохватился. Помогай ему и впредь. — Кхм… А господин Барагон? — осторожно спросил Квитас. — А что господин Барагон? — переспросил дознаватель. — Про их общество любителей лиманских мифов я знаю. Пусть себе развлекаются. Там есть наш человек, следит. Они безобидные. А насчет богословия — так я не священник. Вот постоянные покушения на него меня тревожат. Так что последи за ним… Опять попал в какую-то историю. Как был мальчишкой — так и остался. Квитас удивленно посмотрел на Морна, чей холодный голос поменялся, когда он заговорил о Барагоне. Да и кислое выражение с лица вдруг пропало. Квитас вглядывался, вглядывался, и вдруг его как молнией поразила догадка. — Помилуй меня Единый! — вскричал он. — Вы же… он же… они же ваши… — Понял — так помалкивай, — буркнул Морн. — Найди, кто на него покушается, буду тебе признателен лично. — Я постараюсь, господин дознаватель, но, боюсь, что у меня не очень приятные для вас подозрения. — Найди, — твердо повторил Морн. — Дальше я сам разберусь. А теперь ступай. Тебе дадут коня, потом придет человек его забрать. — Спасибо, господин дознаватель. — Квитас вскочил и поклонился. Верхом он добрался до гостиницы быстро, и Солз, уже успевший успокоиться, усадил его завтракать. Рассказывая о событиях вчерашнего дня, Квитас тщательно следил за собой, чтобы не сболтнуть лишнего. Даже если Солз мог узнать кое-что от господина Морна, слово есть слово. После завтрака Квитас не стал тянуть с посещением кузниц, оседлал свою лошадь и отправился за городские стены. Оказалось, что жетоны изготавливает старый Марен, чья мастерская располагалась на отшибе. Сам кузнец оказался мужчиной в летах, но с ним работали сыновья, так что жетоны были скорее дополнительным приработком, тем более что они всегда возвращались обратно в лавки и заказывали их нечасто. — Чем могу помочь? — спросил кузнец, когда Квитас спешился и подошел ближе. — Скажите, уважаемый Марен, вы изготовляете жетоны? — Да, для трех гильдий. Но вы как-то мало похожи на торговца. — Да я и не торговец. Но хотел вас спросить: не покупал ли у вас кто-нибудь заготовки для жетонов? Тоже не слишком похожий на торговца человек? Вот такие, — Квитас достал из кармана один и продемонстрировал кузнецу. — Вроде бы мои, — нехотя ответил Марен, почувствовав, что дело пахнет дознанием. — А, может, и не мои. — А не подскажете, кто покупал вроде бы не ваши жетоны? — вежливо улыбнулся Квитас. — Может, вы слышали, что кто-то купил партию? Может, вам рассказывали, как это человек выглядел? Делились за кружечкой эля? — Ну… слышал я, да, — осклабился в ответ кузнец. — Одет покупатель был прилично, но не из господ. Скорее служит у кого-то важного. Только не у торговца. Их приказчики не так выглядят. А этот был в плаще, сапоги со шпорами. — Может, вам рассказывали, чей герб был у него на плаще? — Нет, не было герба. Это точно. — А какого цвета был плащ, не помните? То есть… не слышали? — Синий. А полоса по краю красная. — Благодарю, мастер. Может, вы еще слышали, сколько жетонов купили? — Квитас достал из кармана пару монет. — Да кто же их считал-то? Отсыпали несколько горстей в мешочек. Они вышли слегка подпорченными. Повезло, что вообще кому-то понадобились. Квитас положил монеты на полку с готовым товаром: — Благодарю, мастер. Помогай вам Единый. Чуя, что наконец-то впереди забрезжила разгадка, Квитас поспешил в гостиницу. Оказалось, что «всеведущий» Солз совершенно не знает, чьи цвета в городе синий и красный. — Мы можем выяснить это у бургомистра, — предложил он. — Вот к нему, мне кажется, лучше не соваться. — Тогда поедем в монастырь Уставников, к отцу Андию. — Да, я помню, как вы его расхваливали по дороге в город. Квитас, конечно, дивился: к чему ехать в монастырь, спрашивается? Ведь можно узнать о цветах у того же дознавателя, господина Морна. Но подумал, что Солзу, возможно, просто хочется побывать в монастыре, познакомиться с уважаемым в его ордене настоятелем: «Еще захочет остаться в обители чего доброго, только этого не хватало». Мужская обитель Брерна немного превосходила размерами женскую. Здешние братья зарабатывали переписыванием книг, но отец Андий быстро понял, что с появлением книгопечатания следует идти за новыми веяниями, договорился с бургомистром, прикупил пару зданий неподалеку от обители, развернул в одном типографию. Здешние книги, правда, были еще дороги — бумагу приходилось завозить, зато во втором купленном здании печатались гравюры, которые вклеивались в книги, что делало их очень соблазнительными для богатых заказчиков. Отец Андий, тем не менее, на этом не собирался останавливаться: двух братьев он еще в прошлом году отправлял в Ахен, чтобы те узнали от самого приора, какие еще новшества собираются вводить в стране государи и как это затронет церковь. Последние два месяца он усиленно обхаживал бургомистра, чтобы сподвигнуть его на выращивание за городом конопли, дабы обустроить собственные мастерские по изготовлению бумаги. Пришлось бы, конечно, вырубить две рощицы, выкорчевать пни и довольно долго возиться с землей, чтобы сделать ее пригодной для сева, поэтому следовало поторопиться. Бургомистр же все раздумывал, стоит ли ввязываться в производство бумаги или нет, и отец Андий понемногу начинал терять приличествующее его сану терпение. Все это настоятель поведал гостям, показывая монастырскую библиотеку. Квитас терпеливо слушал, разглядывал особо ценные книги, украшенные узорами и прекрасными миниатюрами — что и говорить, здешние монахи знали толк в своем деле. — Не скучаете по военной службе? — внезапно спросил отец Андий Квитаса. — Как же, соскучишься тут, ваше преподобие, — ответил тот осторожно, — я уж забыл, когда мне столько доводилось обнажать меч, как в вашем мирном и процветающем городе. — Город наш процветающий, но находится недалеко от границы, — рассудительно заметил отец Андий. — Опал сохраняет свою независимость лишь потому, что Лиман позволяет. Поговаривают, что половина вождей в Опале подкуплены, а на приисках лиманцы распоряжаются. — Так тем более крепость нужно достроить! — воскликнул Квитас. — Правильно государи решили. — Да храни их Единый, — покивал настоятель. — Мы хотели кое-что узнать, ваше преподобие, — заговорил Солз, — кое-что из геральдики. Не найдется ли у вас подходящей книги? — Я вам и без книги назову цвета любой знатной семьи Брерна, — улыбнулся отец Андий. — В детстве меня заставили их все заучить. Батюшка видел во мне наследника, а не монаха. — Синий и красный, — лаконично произнес Солз. — Это Гавины. А точнее такие цвета имеет право носить Масителло и его люди. «Помилуй Единый душу безумца», — подумал Квитас. — Насколько я знаю, вы служите младшему, — настоятель обернулся к нему. — Ему не повезло родиться вторым. Получи он все права, это семейство смогло бы вернуть себе былое уважение. — Мне все же странно было слышать о вражде ваших родов, — покачал головой Квитас. — Вражда сильно преувеличена, — ответил настоятель. — Это все дела далекого прошлого, еще при отце Целестина. Сейчас каждое семейство имеет свою сферу влияния, но соперничество остается, и оно не дает городу зачахнуть. Гавины, Марчианы и Формиты держат его на плаву. Согласитесь, что даже в столице нет таких дворцов, церквей и произведений искусства, как у нас, да и люди живут намного лучше. Барагон вынужден оставаться в тени брата, а того волнуют только вопросы происхождения и крови, хотя Гавины издавна поддерживали гильдии оружейников и каменщиков. А сейчас на строительстве крепости всем заправляет Марчиан. Я ничего не хочу сказать о нем плохого — он славный человек, хотя и хитрый. Но по недосмотру Масителло их фамилия лишилась традиционного занятия. — Понимаю. А младший, значит, тратит время на всякие глупости от безделья. — Глупости — это частый удел молодых, — улыбнулся настоятель. — Даже я по молодости лет иногда шалил, пока не посвятил себя Творцу. Но и пользуясь радостями юных лет, не стоит забывать о деле. Вот мой брат Жено — такой же шалопай, что и Барагон, но все же помогает отцу. Тут дверь библиотеки отворилась, и вошел молодой человек, которого Квитас уже видел у собора в первый день пребывания в городе. — Много лет проживешь, мой милый, — сказал настоятель, — мы только что тебя поминали в разговоре. — Надеюсь, вы хорошо обо мне говорили, — Жено обнялся со старшим братом. — Вы так похожи на свою сестру! — невольно воскликнул Квитас. — Мы родились в один день, — ответил молодой Формит. Солз тут вспомнил о приличиях, представился господину и представил Квитаса. — Я уже наслышан о ваших подвигах на строительстве крепости, — радушно улыбнулся Жено. — Как славно, что ее светлость герцогиня прислала вас и ваших людей в помощь господину Марчиану. Дорогой Андий, можно тебя на два слова? Простите, уважаемые. Формиты отошли в сторону, а Квитас зашептал Солзу на ухо: — Что делать станем? Доложим господину Морну о цветах Гавинов? — Разумеется, а почему вы говорите с таким сомнением? — удивился монах. — Да так… Квитас посмотрел на Формитов. Жено, беседуя с братом, стоял, кокетливо подбоченясь и подкидывал на ладони монетку. Но вдруг она соскользнула с его ладони, упала на пол и подкатилась к Квитасу. Тот наклонился, поднял кругляшок и остолбенел — это была вовсе не монета, а все тот же жетон с выцарапанной буквой. — Простите, я такой неуклюжий, — рассмеялся Жено, подходя. — Господин, откуда это у вас? — спросил Квитас. — Пустяки какие. Я нынче разговаривал с Масителло на площади перед собором. Потом он увидел кого-то в толпе, занервничал и поспешил откланяться. У него из кармана выпала, как мне показалось, монета. Я его окликнул, но он не слышал и куда-то торопливо ушел. Оказалось, это всего лишь жетон. Я машинально сунул его в карман камзола. — Да, это в самом деле пустяки, господин. Но мы с Солзом не станем более вам мешать. Спасибо за беседу и за помощь, отец Андий. — С этими словами Квитас схватил приятеля и почти потащил к выходу.

***

Раз уж появился настоящий свидетель того, что жетоны принадлежали Масителло, Квитас не стал откладывать доклад господину Морну в долгий ящик, оставил Солза в гостинице и верхом отправился в палаты дознания. Господин Морн выслушал доклад с самым мрачным выражением лица, долго молчал, а потом произнес: — Что ж, твоих показаний достаточно, чтобы взять Масителло под стражу. Я хочу поручить это тебе и твоим людям. Также возьмешь с собой столько стражников, сколько сочтешь нужным. — Но какие вы мне дадите полномочия, если охрана дворца окажет сопротивление? — спросил Квитас, поражаясь, насколько Морн верен долгу. — Сопротивление охраны и слуг должно быть подавлено. Масителло доставишь ко мне, Барагону ничего не говори. — Слушаюсь, господин дознаватель. — Но это поручение исполнишь завтра, а пока поезжай на строительство крепости и опроси осторожно рабочих, выясни, кто из старшин отлучался в те часы, когда убили Раймса. — Слушаюсь. — Я напишу тебе бумагу, отдашь Марчиану. Квитас не мог не заметить, что Морн знает об убийстве Раймса намного больше того, что он докладывал. Выходит, Солз продолжал строчить отчеты. Квитас вовсе не думал обижаться на приятеля, ведь сам он был всего лишь наемником, а монах служил господину ле Фею. Не откладывая исполнение приказа, Квитас поскакал к крепости. Марчиан встретил его любезно, но, прочитав приказ от дознавателя, слегка помрачнел. Впрочем, узнав, чем именно займется человек дознавателя, он кивнул: — Дело хорошее. Работай. Сперва Квитас отправился к каменотесам и обратился к первому попавшемуся, обрабатывающему блок. — Вы чего-то хотели, уважаемый? — спросил детина. — Господин Марчиан велел мне кое о чем расспросить людей на стройке. Довольны ли вы работой? — вежливо улыбаясь спросит Квитас. — Да чего ж быть недовольным? — хмыкнул каменотес. — К тому же в последний раз подводы прибыли вовремя, так что и работа есть, и плата есть. — Довольны ли вы вашим старшиной? Что-то я не вижу его на месте. Он часто отлучается? — Да что вы? Он даже ночует иногда на стройке. Да тут он. — Каменщик огляделся. — Вон, под навесом, разговаривает с кузнецом насчет заточки инструмента, просто стоит к нам спиной. — Значит, не было такого, чтобы он отлучался со строительства? — Не было. Только в воскресенье ездит в город на службы в соборе, ну и семью повидать. Но к вечеру возвращается. — Благодарю за помощь. Помогай Единый в вашей работе. У плотников Квитаса встретили не так радушно. Пильщик даже прикрикнул на него: — Ну, чего встал? Нечего тут глазеть! — Меня прислал господин Марчиан узнать, довольны ли вы своим старшиной. — Прямо меня велел спросить? — заржал пильщик. — Могу всех собрать. — Да незачем. Все скажут одно и то же. Неужели до господина Марчиана дошло наше недовольство? — А в чем оно? — насторожился Квитас. — Старшина не работает, часто отсутствует на площадке? — Да если бы! Мы бы только радовались. Вон в четверг уезжал на лесопилку, так мы даже сработали лучше. Лезет во все дыры, мешается, то ему не так, то ему не эдак. Просто невозможно спокойно работать. — Вот оно что! Я доложу. Когда он ездил в город, вы сказали? Во вторник? — Чудак человек! Я же сказал – в четверг! — Точно, я его перепутал с другим. Спасибо за помощь! «Оба мимо, — подумал Квитас. — Пойду-ка пошатаюсь у подъемных машин». — Простите, уважаемый, — обратился он к рабочему, только что закончившему обвязывать веревкой блок. — Мне бы вашего старшину повидать. — Он на самом верху, придется вам туда лезть, уважаемый. Если у вас дело к нему, забирайтесь наверх. — Да я был в городе, и меня просили передать чертежи, которые он там забыл. — Я не помню, чтобы старшина ездил в город. — На той неделе не был? — Точно нет. — У кого же узнать? Главное, чертежи-то важные. — Сходите на кухню. Если кого из старшин не было на строительстве, там запомнят. — И в самом деле! Как я не догадался! Спасибо за помощь! Квитас обрадовался совету совершенно искренне, а еще обозвал себя дураком: все-таки его дело — мечом махать, а не вести дознание. На кухне работа кипела вовсю: готовили похлебку в огромных котлах, пекли хлеб. Всем распоряжалась дородная матрона, еще нестарая. Сперва она посмотрела на Квитаса сурово, но тут же улыбнулась: — Вы тот наемник, который очистил дорогу от разбойников! Почему вы тогда не поели со своими солдатами? — Какие пустяки. Не хотел стеснять. — У нас, конечно, всё на учете, но вас бы пятерых мы покормили. — Ну мои парни поехали в бани, а потом в трактир, а у меня были еще дела. Вы сказали, у вас тут строгий учет. То есть вы знаете, кто в какой день отсутствовал в обеденное время? — Рабочие всегда тут, — ответила повариха, — но старшины или архитекторы могут отлучиться в город. Они предупреждают заранее, потому что им мы готовим отдельно. — Вы не скажете, кого из них не было во вторник? — Сейчас посмотрю. — Повариха достала из сундука большую амбарную книгу и открыла на нужной странице. — В прошлый вторник отсутствовали двое: господин Тереборн — старшина каменщиков западной башни, и господин Роуч — счетовод. Получилось не очень хорошо, так как оба не предупредили, что их не будет. — Они не сказали, куда ездили? — Разве они станут мне что-то объяснять? Сказали, что у них были срочные дела. — Благодарю вас за помощь, уважаемая, — поклонился Квитас. Он направился к шатру, припоминая, что именно Тереборна видел там в первый свой приезд на стройку. — Ты что-то выяснил? — спросил его Марчиан. — Скажите, ваша милость, вы посылали во вторник кого-нибудь в город с поручением? — Кажется, я посылал Роуча. Счетовода. Да, точно. Я посылал его к сыну с письмом, чтобы Иеросимо уладил кое-какие денежные вопросы с бургомистром. — Благодарю вас, ваша милость. С вашего позволения, я вас покину. Поразмыслив, Квитас решил сначала заехать в палаты дознания, надеясь, что господин Морн еще на месте. — С какими ты известиями? — спросил дознаватель. — Вовремя поспел — я уже собирался ехать домой. — Как вы приказывали, я опросил людей на стройке. Во вторник отлучались двое: счетовод Роуч, но его посылал с поручением Марчиан. Думаю, можно проверить, где он был в отведенное ему время. И еще Тереборн — никого не предупредив. — Вот как? — Морн замер в кресле. — Могу предположить, господин дознаватель, он и есть ваш человек? Морн тяжело задышал, лицо его наливалось краской. Квитас уже собирался принять весь гнев начальства на свою голову, но дознаватель прошипел: — Пора в отставку, меня обдурили, как сопляка. Он взял пергамент и принялся строчить на нем приказ. — Возьмешь моих людей, Тереборн нужен мне живым, — с этими словами Морн свернул пергамент и запечатал. — Теперь у тебя есть все полномочия. Осторожнее, у Тереборна на стройке есть свои люди. Квитас и отряд стражи поспешали, насколько это позволяла дорога. Раз уж у Тереборна имелись какие-то свои люди, то без подмоги нельзя было обойтись, в противном случае Квитас, уже примелькавшийся у крепости, предпочел бы действовать в одиночку. Строители заканчивали работы, приближалось время ужина. Квитас, оставив стражу недалеко от шатра, поспешил к Марчиану и вручил ему приказ. — Тереборн? — переспросил тот удивленно. — Правда? — Данье Раймс, видать, его и подозревал, но не решился рассказать вам, зная, что Тереборн пользуется доверием. Кроме того, господин Морн тоже считал его своим человеком. Но, полагаю, он шпион на службе у Лимана. Марчиан промолчал, только глаза его расширились от изумления. — Тереборн где-то тут, — сказал он наконец. — Будь осторожен. Квитас поклонился и выбежал из шатра. От нескольких попавшихся на пути рабочих, он слышал одно и то же: да, Тереборна видели — то там, то тут. А вот совсем недавно он крутился у кухни. Похолодев, Квитас бросился туда. — Вы решили разделить с нами трапезу? — улыбнулась ему старшая повариха. — Нет, у меня полномочия от дознавателя. Погодите разливать похлебку. Вы видели сегодня Тереборна? — Да, он приходил. Предупредил, чтобы на его долю не готовили. — Только с вами разговаривал? Что именно он вам сказал? — Вроде как… срочные дела заставляют его уехать. Еще пожалел, потому что сегодня его любимая чечевичная похлебка с бараниной. Потом он позвал двух стражников, что-то им сказал, ему привели коня, и они поехали в сторону лесной дороги. — Не подавайте еду рабочим! — гаркнул Квитас. — Возможно, она отравлена. — Да что за глупости?! — топнула ногой повариха. — Девки вот только недавно пробовали похлебку… — Где они? Как они себя чувствуют? — Да откуда я… — повариха метнулась в соседнее помещение, и оттуда донесся ее раздраженный голос: — Марти! Ты чего разлеглась?! — Боюсь, она навсегда разлеглась… — пробормотал Квитас и кинулся следом за старшей поварихой. Он наклонился над сидящей на табурете и привалившейся к столбу женщиной, пощупал ей шею, как учил его однажды Солз. — Она мертва. Ищите остальных! Зовите стражу! К котлам никого не подпускать! Я к Марчиану! Он ворвался в шатер с такой скоростью, что опрокинул стоящее на пути кресло. — Что такое? — Марчиан вскочил на ноги. — Тереборн отравил еду рабочих. Боюсь, что кое-кто из поварих уже мертвы. Стройку оцепить! Доложить Морну! Я за Тереборном! — Он выскочил из шатра и свистнул, подзывая стражников дознавателя. — Парни, по коням! В погоню! Бранн На другой день после встречи послов государи стали готовиться к отъезду в графство Марч. Кристиан давал последние распоряжения министру Коннра, а Ленард решил показать досточтимому Тоурусону и его спутникам столицу. Торстейн Гвюдлейгсон и Аусгейр Хильдюрсон, как выяснилось, приходились сыну вождя родичами по отцу и воспитывались вместе с ним, поэтому именно их выбрал Тоурусон для поездки в столицу Гутрума. Еще раньше, после завтрака, Ленард представил притцеанам Маттиаса, а заодно и Мэта, раз уж в Притце в почете была магия. Но на прогулку поехали без них: Маттиас остался во дворце, чтобы еще раз выслушать от Маркиса необходимые распоряжения, а Мэт был занят каким-то новым опытом и не мог отвлечься. — Ничего, досточтимый Тоурусон, — сказал Ленард, — на этих двоих можно положиться в наше отсутствие, они не дадут вам скучать. И вот небольшая процессия выехала на улицы Бранна. За время, прошедшее с коронации, государи успели приучить горожан к своему постоянному присутствию в городе. А через столичных священников передали просьбу: не кричать и не выражать бурно свои верноподданнические чувства, когда правители занимаются текущими делами, осматривают стройки или посещают советы в Ратуше, а оставить восторги для торжественных выездов. Конечно, случалось, что, когда Ленард, или Кристиан, или оба зараз появлялись в городе, их останавливали просители, по старой привычке едва ли не бросавшиеся под копыта коней. Охрана вежливо останавливала бедолаг, успокаивала, подводила к государям, те выслушивали просителя и предлагали прийти в условленное время во дворец или же, если просьба не терпела отлагательств, решали вопрос тут же. Но такое случалось все реже: горожане поняли, что любого просителя во дворце примут, невзирая на положение и толщину кошелька, что пытающихся дать взятку, чтобы пролезть без очереди, вытолкают взашей, что мировые суды вдруг заработали споро и в соответствии с буквами новых законов, что бывшие, разжиревшие при Целестине судьи куда-то запропастились, а на их месте появились новые — тощие, молодые и немного сумасшедшие, ибо мзду не брали и судили справедливо. Именно для них в первую голову закончили часть будущих чиновничьих палат; каждый мировой судья отвечал за свои приходы столицы, разгребая накопившиеся дела, и очереди к ним становились понемногу все меньше. Впрочем, некогда горожанам было особо судиться-то: работы навалилось столько, что поди успей переделать. Да и новые постановления городского совета заставляли то и дело чесать в затылке: двор в порядке содержи, дымоходы чистить не забывай, всякое ненужное тряпье сборщикам сдавай, участок у дома расширил — так деревья-кусты сажай, новые нужники рой — хороши, конечно, придумки колдунов, запахов нет, чистота, пусть и удобства во дворе, но ведь какие затраты! То ли дело раньше было — взял горшок да выплеснул из окна прямо на мостовую. Дождик прошел — все смыл. А теперь гляди ж ты — бочки по городу ездят, мочу собирают для красильщиков тканей, что за городом обосновались, да для кожевенников, да еще для удобрения полей. Желавших содержать домашний скот постепенно переселяли на окраины и даже выделяли большие участки по совсем нелепым в малости своей ценам, но и тут регулярно приезжал чиновник, чтобы хозяева свинарников не разводили уж слишком «свинство», а по улицам потянулись новые телеги с бочками — для сбора помоев и объедков. «Свинари» смекнули, что можно нанимать возчиков вскладчину, а потом честно распределять собранное. Свинок стали держать больше, собственные навозные кучи переполнились, и излишки стали сбывать крестьянам из близлежащих деревень. Все это рассказывал Ленард удивленным до крайности притцеанам, когда на пути попадалась то одна, то другая телега с «благоухающими» бочками. Гости дивились домам, дивились главной площади, Ратуше и Собору, храмам, дивились мощеным улицам со стоками по бокам тротуаров, дивились, сколько в городе деревьев, и как много строится новых домов. Ленард показал притцеанам бывший пустырь, оставшийся от пожара, со вновь отстроенными домами богатых браннцев, поведал, куда ушли их бывшие жилища, подо что используются теперь, показал и почти законченные чиновничьи палаты — пришлось, правда, объяснять, что за люди станут там служить и для чего. — А такое только в столице, государь? — поинтересовался досточтимый Тоурусон. — И в столице герцогств тоже строятся, и в крупных городах. — Такого у нас даже в столице нет. — Да нам и не надо, — заметил Торстейн. — Живем мы иначе. Гутрум большой, уклад другой, власть короля сильнее — поди управься без помощи с такой махиной. — Позвольте задать один вопрос, государь? — заговорил вновь Тоурусон, когда, наездившись по столице, процессия повернула ко дворцу. — Только не сочтите за дерзость. — Спрашивайте, досточтимый, — улыбнулся Ленард. — Правильно ли я понял, государь, что уважаемый Маттиас Люс, с которым вы познакомили нас, дружен с вами с детства? — Да, вы поняли совершенно правильно, досточтимый Тоурусон. — Но почему же он не поехал с нами на прогулку? Разве он не приближен к вам, как приближены ко мне товарищи моих детских лет? — Маттиас состоит в нашей с Кристианом личной охране и часто сопровождает меня в поездках. Но у него есть свой командир и свои правила службы, — ответил Ленард. — То, что я поручил вас заботам в том числе и Маттиаса Люса, лучше всего свидетельствует о том, насколько высоко я ценю его. Но если вы своим вопросом подразумеваете, часто ли я могу уделить ему время лично, то, увы, нет. Но я уверен, что Маттиас все понимает правильно, ведь мы с супругом не проводим наше время в пирах и увеселениях, а много трудимся. Я уже не помню, когда мы вдвоем с Кристианом имели возможность отдохнуть и развлечься, как бывало раньше, в бытность его виямским герцогом. Вот разве что на свадьбе графа Марча удастся повеселиться. А впрочем… Ленард задумался, а Тоурусон стал посматривать на него с тревогой — вдруг да прогневал все же государя неуместным вопросом. — Знаете, досточтимый, вы меня слегка пристыдили… — Государь, да я и не думал! То есть в моем вопросе… — Да полно, досточтимый Тоурусон. А не желаете ли вы с вашими друзьями проехаться с нами до Вияма? Там тоже есть на что взглянуть. К тому же у Маттиаса Люса служит в замке отец и живут младшие сестры и братья. Он будет рад их повидать. Тоурусон выслушал переводчика — по городу с гостями ездил другой, помоложе, хорошо державшийся в седле, обменялся со спутниками несколькими фразами и заверил государя, что все они почтут за честь посетить родовые земли королей. Ленард покосился на переводчика, тот ухмыльнулся смущенно и вроде бы виновато, но в глазах не раскаянье читалось, а уверенность, что все сделано верно. — Ну вот и славно, — кивнул Ленард, подумав, что притцеане скорее найдут общий язык с воякой Грону, чем с пожилым министром или Верховным приором. Правда, он тут же вспомнил об остающейся во дворце графине, но подумал, что та с удовольствием отдохнет от притцеан. Вот за ней он со спокойной душой попросил бы присматривать Мэта, чтобы дворцовые слуги хорошо заботились о гостье, да ведьмак мог бы при случае составить ей компанию в прогулке — более чем безопасно для чести вдовы. Вечером Кристиан, подумав для порядка, признал идею супруга интересной и оправданной, и к Грону через шкатулку отправилась депеша, чтобы он успел подготовиться к приему гостей. Государи же вдвоем посетили оружейную и сокровищницу, выбирая ответные дары для послов-сватов. Отобрали мечи виямской работы, иларийские кинжалы. — Лат притцеане не носят, — наставлял Крис, с удовольствием перебирая оружие, опробуя то один, то другой клинок. — Драгоценности, что они носят, и за латы сойдут при случае. Ты обратил внимание на их гривны и браслеты? Грубоватые, широкие, массивные — шею и руки защитят. А меха и кожа, что на них надеты, да в несколько слоев, и от стрел могут помочь. Наконечник или вовсе застрянет, или заденет самым кончиком, а ядом они не пользуются. — Когда-то давно их кланы, как я читал, порой доходили до войн друг с другом, — ответил Ленард, — может быть, поэтому их страна не настолько богата и сильна, как наша. Да и Лиман до них не добрался, а все-таки, что бы мы не думали о временах империи, у лиманцев почерпнули многое. — Сколько всего можно построить, разобрав по камешку чей-то дворец или храм, — усмехнулся Кристиан. — После лиманцев нам досталось достаточно камней. — Что поделать, все уже разобрали до нас, — рассмеялся Ленард. — Но вот люди Мейнир в Брерне писали мимоходом, что там множество лиманских вилл. Памятуя о нашей идее создать собрание рисунков и чертежей наиболее выдающихся строений королевства, следует послать художника и туда. — Что ж, отправь художника, душа моя, — отозвался Кристиан, рассматривая содержимое очередного сундука. — Только сперва наведем там порядок.

***

Мэт отнесся совершенно спокойно к перемене планов у государей, но Ленарду показалось, что с некоторым облегчением, а Маттиас не мог скрыть своей радости при известии, что его берут с собой в Виям. Графиню Ленард с куда большим спокойствием препоручил бы заботам госпожи Вильс, но не хотел обременять беременную женщину. И вот наконец жителям столицы выпала возможность вдоволь насмотреться на государей, выезжавших в графство Марч. Притцеане, слушая крики горожан, дивились, что народ сбегается к королевскому кортежу сам, а охрана только следит за порядком. Правда, никого особо и не осаживали, а только обозначали некую границу, за которую лучше бы не переступать, чтобы не мешать процессии и не попасть случайно под копыта лошади. К тому же горожане давно уже поняли, какое преимущество дают окна, выходящие на самые широкие улицы столицы. Некоторые женщины, смотрящие на кортеж с высоты, обратили внимание на чужестранцев и даже посылали им воздушные поцелуи. Заметив внимание дам, притцеане еще больше приосанились, довольно поглаживая бороды. Выехав за городские ворота, всадники пустили коней легкой рысью. Часть подвод под охраной отправили на место первого привала еще вчера — сразу за выездом из леса государей и их гостей должны были ждать шатры и трапеза. Снег на тракте уже давно растаял, так что ехали без заминок. Да еще Единый послал отличную погоду — светило солнце, на лесном участке тракта было почти что светло. Да и пусто почти, не то что осенью. Но кое-какие телеги все же попадались, останавливались, прижимаясь к обочине, пропускали кортеж — и все спокойно, с достоинством. — Нам бы такие дороги, — шептались притцеане. — Это старый тракт, — через переводчика сообщил им господин Авуэн. — Еще лиманский. При Целестине новые тракты тоже мостили, но нынче по велению государей по всему королевству, и даже зимой, где погода позволяет, обустраивают новые дороги, но все же по старым правилам. Пока что никто не придумал дорог лучше лиманских. Может и не так гладко, как хотелось бы, зато просуществуют эти дороги века. — А как у вас с разбоем на больших дорогах? Неужто нету? — спросил Хильдюрсон. — Кое-где еще разбои случаются, но уж точно не на королевском тракте, — ответил Авуэн. — Разбойников теперь ловят всем миром, вызывают стражу из городов, прочесывают леса, пока не переловят. Если, кроме грабежа, еще и в душегубстве повинны, то идут на виселицу, а если кровью руки не замарали — то их ждет добыча угля и прокладка дорог в болотистых местностях. Когда государи создавали новый свод законов, они ничуть не уменьшили наказание для разбойников и грабителей. Проезжал кортеж и три стройки — предприимчивые люди возводили на тракте большие гостиницы для проезжающих, с таким расчетом, чтобы покупать излишки провизии в ближайших деревнях. Государи не всю дорогу ехали верхом, иногда пересаживались в карету, приглашая гостей присоединиться, чтобы удобнее было беседовать. Им хотелось побольше узнать об укладе жизни соседей, об обычаях Притца. Спрашивали и о Зозаре, с которым Гутрум не имел никаких связей. Жили там большими родами по нескольку поселений с общим святилищем примерно на равном от них расстоянии. Поклонялись богам и предкам, вели жизнь тихую и незаметную. С Притцем почти не торговали, да и особо нечем им было торговать — та же пушнина, та же дичь в лесах, рыба в озерах и реках, морской зверь на побережье. — А что находится восточнее Зозара? — спросил Ленард. — На картах значатся «неизведанные земли», но ваши соотечественники, наверняка, что-то о них знают? Ведь так? — Там непроходимые леса, — ответил Тоурусон. — Зозарцы говорят, что в них кочуют племена дикарей, к ним не лезут, но и к себе не пускают. Да и как туда сунуться? Между Зозаром и дальними землями расположена узкая горная гряда, поросшая лесами. — И зозарцы не плавают восточнее своих земель? — удивился Кристиан. — Может, и плавают, но только летом. Так же, как и мы, — к ним. Корабли наши малы, не в пример вашим, как я слышал. Но когда-то очень давно, еще до империи, наши воины плавали с набегами даже до нынешнего Рована, — прибавил Тоурусон с гордостью, — и даже огибали его на западе. — Получается, вы были воинственным народом когда-то, — сказал Ленард. — Получается так, государь. Но наши ладьи и наше оружие оказались ничтожны против лиманского огня. Потом начались войны между кланами, пока мы чуть не истребили друг друга. Земли наши обширны, но до сих пор малолюдны. Размышляя о судьбе Притца, Ленард признал, что соседям и повезло и нет: вроде как отсталая страна по сравнению с Гутрумом (да что с Гутрумом — даже с Рованом!), но если бы Лиманская империя не захватила когда-то такие обширные территории, то со временем вожди родов, живших на землях нынешнего Вияма, возможно, поддались бы соблазну завоевать соседей с востока — хотя бы ради того, чтобы выйти к побережью Океана Бурь в обход зверолюдов. На очередном привале, оставшись в шатре с Кристианом, Ленард принялся просматривать почту. Он оставил помощника секретаря следить за шкатулками, наказав пересылать ему все срочные депеши или личные послания через большую, особую, пара к которой предназначалась для поездок. И вот Ленард выгреб из шкатулки сразу несколько писем и принялся изучать, от кого они. — Смотри, Кристи, письмо Мейнир, — он помахал в воздухе свитком, — и какое большое! — Что пишет тетушка? — Кристиан приподнялся на походной кровати. Ленард взломал сургуч и принялся читать: — «Государи мои, дорогие и любимые мальчики! Спешу уведомить вас, что дело в Брерне завершено. Люди господина ле Фея с успехом выполнили поручение. Они изловили лиманского шпиона, некоего Тереборна, после чего стража очистила город от нанятых им головорезов. Господин ле Фей объяснил мне, что дознание затруднялось тем, что одновременно с лиманскими наемниками в городе действовали наемники Масителло Гавина, который, повинуясь гласу нечистого и будучи обуян ненавистью к родному брату, посылал к тому убийц». Кристи, тебе не кажется, что пора как-то переименовать наших воинов? Слово «наемники» в последнее время что-то начинает терять былую честь. — Пожалуй, душа моя, — отозвался Кристиан. — Тем более что они все теперь служат престолу. Воины королевской армии они. Пусть и называются «рядовой армии их величеств», «лейтенант армии их величеств» и так далее. Они ведь получают жалование из казны даже в мирное время. Поразмыслим на досуге, составим указ. Что там дальше пишет Мейнир? — «Маситтело Гавина взяли под стражу, но господин Морн отправил его в Ахен под конвоем, потому что, как он признался в сопроводительном письме, некогда, в дни молодости, он состоял в связи с госпожой Гавин, так что оба мальчика от него». — Ох ты ж… — Кристиан выругался. — Не повезло этому господину Морну, не повезло. Каково это — схватить старшего сына за то, что тот покушался на жизнь младшего! — Еще бы… Но слушай дальше, Кристи: «Господин Морн подал прошение об отставке, однако, посоветовавшись с господином ле Феем, я ее не приняла — по крайней мере пока не найду замену. Господин Морн в прошении указывал также, что считает себя виновным в том, что не смог самостоятельно распознать лиманский заговор, который творился у него под носом. Вот этот аргумент кажется мне более весомым, что скажете, мои милые? Господин ле Фей говорил мне, что с удовольствием бы видел в качестве дознавателя Брерна того самого монаха Авелия Солза, которого посылал с поручением, но как-то странно это — назначать дознавателем брата Уставника, тем более что тот не хочет снимать с себя обеты. Вот разве что его друг, уважаемый Родри Квитас, более подходит на эту должность, а друг-монах мог бы помогать ему советами. Вы же понимаете, милые мои, что дознавателей и во вверенном моим заботам герцогстве, да и во всем королевстве не хватает. Если уж эти двое так хорошо себя показали, то, возможно, их стоит продвинуть по службе, как вы считаете, государи мои?» Ленард покосился на супруга и, сделав предельно серьезное лицо, важно выговорил: — Быть по сему! Кристиан невольно рассмеялся: — Моё же ты величество! Кстати, сколько там сыновей еще у господина Формита? — Вспомнить бы еще… Шестеро вроде бы. В отчетах упоминался Жено — сейчас первый помощник отца, но там следующим Элиус значится, про него писали, что молодой человек весьма учен. — Проверить бы его ученость, — заметил Крис. — Университет хоть пока и строится, но стоит уже думать не только о тех, кто в нем будет учиться, но и о тех, кому предстоит учить. — Проверим, на что он годен. Не откладывая дело в долгий ящик, Ленард сел за походный столик и написал письмо тетушке Мейнир по поводу нового дознавателя в Брерне: пока что назначить Квитаса помощником Морна, чтобы через год тот передал дела преемнику. А еще просил герцогиню особо указать ле Фею, чтобы оставил брата Солза на новом месте. Также составил письмо уважаемому Донатию Формиту, приглашая сына его Элиуса в столицу. Покончив с делами в Брерне, Ленард принялся разбирать почту дальше, пока не обнаружил вдруг свиток, который совершенно не походил на гутрумские. Взглянув на печать, он воскликнул: — Кристи! Это из Иларии! — Наконец-то, — только и выдохнул Кристиан. — Кто пишет? Ленард взломал печать и развернул послание. — Барток! — радостно улыбнулся он. — «Возлюбленные друзья наши, спешу уведомить вас, что оба мы, Шалья и я, живы и здравы. Добирались мы до границ наших (заметь, Кристи, уже «наших») долго, принимая по пути в армию все новые и новые отряды воинов от местных князей. В последнем княжестве на самой границе воинам пришлось уже менять обмундирование, потому что стало заметно холоднее. Забегая вперед, скажу, что в степях, куда мы скоро выдвинулись, днем, можно сказать, что и тепло, но вот ночами приходится жечь костры и обогреваться. Один раз даже выпал снег, но с утра растаял. Стоило нам углубиться на восток на земли кочевников и пробыть в пути всего четыре дня, как разведчики доложили, что навстречу нам следует большая орда, но двигается медленно, так как это не армия пытается напасть, а целое племя кочует — со стадами и повозками. Еще через сутки мы заметили несколько всадников, скачущих прямо к нам и размахивающих белыми полотнищами, что означало — кочевники просят о переговорах. Шалья приказал поставить на расстоянии в два полета стрелы шатер и пригласил туда вождя. Племя носит название «алгыры» и в прежние годы то и дело совершало набеги на границы Иларии. Зная, дружище Ленард, твое живое любопытство до всего нового, опишу тебе кочевников. Алгыры ростом будут пониже иларийцев, худые, но крепкие и жилистые. Лица скуластые и смугловатые, а глаза узкие, как щелки. Впрочем, физиономия вождя алгыров выглядит весьма мужественно и варварски привлекательно. Женщины алгыров не прячутся под покрывалами, как в Макении, зато носят штаны, как мужчины, только верхние кафтаны у них длиннее. Черные волосы свои они заплетают в две косы, а на голове носят войлочные разноцветные шапочки. Несмотря на всю странность их внешности, среди алгырок попадаются хорошенькие — пишу это лишь затем, чтобы упомянуть, что некоторые наши холостые воины стали поглядывать на них с интересом. Как же мы сумели увидеть и женщин, ежели они ехали в повозках, спросите вы? А вот как. На переговоры в шатер приехал сам вождь алгыров по имени Нэргелы. Приехал с переводчиком из числа угнанных когда-то в плен иларийцев и пятью воинами, как заранее было обговорено. Стоило им войти в шатер, как они дружно низко поклонились — все семеро, включая вождя. «О, сиятельнейший князь! — воскликнул Нэргелы. — Богами заклинаю: забудь на время прежнюю вражду нашу, дозволь обратиться с просьбой!» Шалья только милостиво кивнул, стараясь не показывать ни гнева от встречи со старым врагом, ни удивления. Мне сразу пришло в голову одно выражение: «В непогоду ищут укрытия под высоким деревом». Беспорядки в степи, видать, не всем пришлись по нраву, не всем досталось рыбки из мутной водицы, кому-то вот и тихой гавани захотелось. Представьте себе, друзья мои: Нэргелы попросил Шалью взять его племя под «крыло свое» и обещал принести самые страшные клятвы верности, а также сражаться с ним вместе с соседними племенами, с которыми алгыры теперь находились во вражде. Летом случился у них мор, поразивший больше молодых мужчин, соседи, воспользовавшись их бедой, захватили часть земель, множество скота и прочую богатую добычу. Нэргелы просил помочь вернуть утраченные земли, обещал отдать их под руку иларийского князя и стать верным вассалом Илакшера. Мне показалось, говорил он искренне. Да и понять его можно — от соседей только и жди беды, а Илария сильна и верна союзным договорам. «Сколько у вас пленных иларийцев?» — спросил тут Шалья. Нэргелы изменился в лице. «Не считал, сиятельнейший князь», — ответил он, понурив голову. Шалья тогда пожелал поговорить с переводчиком. Угнали того в степь лет десять назад почти мальчишкой, и сначала он пас овец у хозяина, богатого воина, близкого к семье вождя. Потом, когда вырос и выучил язык алгыров, подыскали ему жену — пусть и из бедной семьи, но смог он жить своим «домом», развел понемногу стадо, построил крепкие повозки, шатер стал крыть лучшим войлоком, жена родила ему двух сыновей и дочь. По словам Хуланы, как стал зваться илариец на местный манер, алгыры к пленным относятся довольно милостиво. За десять лет он видел, как раза три пороли молодых работников за попытку побега, а один раз убили иларийца за то, что тот надругался над алгырской девушкой. Если угоняли в плен мужа и жену, то оставляли их так, а девиц и незамужних сразу пристраивали в шатры — чаще вторыми, а то и первыми женами. Впрочем, алгыры не особо любили таскать в степь людей — предпочитали грабить пограничные городки и деревни, воровать скот и коней, охочи были до хороших тканей, драгоценностей, зерна. Впрочем, кто ж от них откажется? А зерно в степях всегда ценилось, да и хороший конь предпочтительней пленника. Да к чему лишний рот кормить? Воины, сопровождавшие вождя, обменялись несколькими фразами, переводчик выслушал и сказал Шалье — обещали расспросить своих домашних и завтра же доложить, есть ли иларийцы, сколько, как зовут, давно ли в плену. Но вот как с женщинами быть, не знают. Все же давно живут — и дети есть. Не разлучать же матерей с детьми, мужей с женами. «Разлучать семьи мы не станем, — сказал Шалья. — Но ты, вождь, должен понимать, что жизнь племени изменится, если ты станешь вассалом моего отца. Придется алгырам строить деревни, заниматься не только скотоводством, но и земледелием, учиться искать воду, рыть колодцы, каналы для орошения полей. Мы победим твоих врагов и захватим богатую добычу, захватим их скот, оружие, коней, земли, но и туда тоже придут иларийцы». Вождь выслушал переводчика, посмотрел на своих советников и кивнул. «Прими нас под свое крыло, — повторил он. — Времена меняются, и мы изменимся, если так нужно. Мой народ должен жить. Ради этого я и все мои люди будем верны тебе. Я сам пойду у твоего стремени». Шалью особо интересовало число алгыров. По словам вождя, взрослых мужчин, способных сражаться, осталось чуть больше полутора тысяч. А всего алгыров кочевало тысяч двадцать — со стариками, женщинами всех возрастов и детьми. Далеко не каждый воин имел две жены, в войско зачисляли с семнадцати лет, а заканчивали алгыры воевать, отправляясь на покой лет в тридцать пять. Надо ли говорить, что положение племени выходило просто ужасным — разве могли оставшиеся мужчины противостоять соседям? И все же Шалья, несмотря на клятвы Нэргелы, призвал двух магов, что следовали за нашим войском, чтобы те поговорили с вождем и вынесли свое решение: можно ли ему доверять, искренен ли он. И только после их уверения, что душа чужеземца чиста, мы стали планировать, как нам переформировать войско. Сражаться с кочевниками иларийцы научились давно, о чем свидетельствовали многочисленные победы Шальи в прошлые годы — все хитрости и уловки степняков он сумел разгадать. И все-таки более тысячи луков знатно усиливали нашу мощь. Затем Нэргелы отправил в орду гонцов, и еще через сутки показались всадники, охранявшие многочисленные стада и повозки. Нам показалось, что алгыры заняли всю линию горизонта — а что говорить о их соседях, которых, возможно, мор миновал? Все воины спешились, оставив оружие притороченным к седлам, из повозок вышли их отцы, матери, жены и дети. И почти вся эта толпа двинулась в нашу сторону. Нэргелы подошел к народу своему и обратился с речью, радуя известием, что иларийский князь согласен ныне считать алгыров своими подданными. Тут все кочевники упали на колени и коснулись лбами земли. «Встаньте, — сказал Шалья, а переводчик повторял за ним, — волею отца моего, князя Сагары, Илария признает вас. Соблюдайте законы наши, служите княжескому престолу, и вас ждут светлые времена. Клянитесь в верности». Нэргелы заговорил: «Призываем в свидетели предков наших, богов наших — владык земли, небес, воды, молний, трех великих праматерей, огненного зверя и всех малых духов, что алгыры отныне — верные рабы иларийского князя. Просим у него защиты и клянемся пасть, если понадобится, как один во славу нашего повелителя». И огромный многоголосый хор повторил за вождем: «Клянемся!» Мне невольно вспомнился отец. На миг и очень мимолетно, но все же так ясно представилось его лицо с довольной улыбкой». — Вот уж не уверен, что отец Бартока был доволен этой первой победой, — усмехнулся Кристиан, — ведь она вышла бескровной. — Это пока победа бескровная, но что там дальше? — Ленард невольно заглянул в конце свитка. — Увы, писано еще до наступления на соседей алгыров. Слушай: «Вчера алгыры зарезали множество баранов и решили устроить пир. Мы же предложили приготовить совместную трапезу и соединить баранину с рисом. Надо сказать, что в обозах с провиантом в иларийской армии всегда еще возят много лука — как свежего, так и маринованного в горшках, сушеную морковь, которую вымачивают перед приготовлением похлебки. Так что угощение получилось на славу. Алгыры тут же дали блюду название «плов». С утра Шалья велел кочевью двигаться на берег последней реки, которую мы оставили позади себя, разбивать шатры там, делать на всякий случай земляные насыпи вокруг становища — словом, обустраиваться пока до конца зимы. Мы отправили в Илакшер гонца с письмами: одно — князю, второе — вам. Жаль, что гонцу придется ехать долго. Надеюсь, нас впереди ждет удача и победа. Благослови вас Единый и боги, возлюбленные друзья мои. Желал бы я, чтобы те же высшие силы дали мне возможность обменяться с вами посланиями спустя какое-то время. Напишите князю, отцу нашему, как дела в Гутруме, что слышно у соседей. Верный вам до гроба Барток». Лени свернул свиток, подержал в руках и спрятал в ларец. — Что ж, — сказал Кристиан. — Барток и Шалья в порядке. Верю, что Единый и дальше будет хранить друзей наших и воинов их. — Ты-то сам не соскучился по битвам? — осторожно спросил Лени. — Может, и соскучился, только понимаю, что нам следует проявлять осторожность и не ввязываться пока в войны, не имея представления, что за беды напророчили нам ведьмы. Душа моя, может, отправим в Илакшер две шкатулки Мэта? Одна останется у князя, вторую гонцы отвезут в ставку Шальи. — У Мэта уже есть готовые? — спросил Лени. — Он делал еще, но, кажется, пока не закончил. — Так давай спросим, — Кристиан поднялся с кровати, прошелся по шатру. — Напиши ему пару строк. Ленард на сей раз воспользовался бумагой, а записку ведьмаку, завернул еще в один лист, где написал распоряжение для помощника секретаря — передать послание в собственные руки и тут же отправить ответ. Разумеется, если господин Мэт не спит уже в этот час — тогда отложить исполнение поручения до утра. — А ты отцовскую шкатулку сегодня проверял? — спросил Кристиан, когда супруг опустил крышку походной. — Нет еще, — вздохнул Ленард, доставая из сундука узкую, под свитки, шкатулку из орешника, на которой собственноручно вырезал надпись на калхедонском «от адари». — Ох, Кристи! Кажется, она не пуста! Он осторожно поднял крышку и с криком радости вынул из шкатулки свиток. — Вот и славно, — улыбнулся Кристиан. — Не читай пока вслух, потом расскажешь мне новости из Калхедонии. — Хорошо, — Ленард улегся на свою кровать, поближе к висящей на цепи масляной лампе, развернул отцовское послание, прочитал первую строчку и невольно прослезился: «Весенний цвет души моей, алмаз моего сердца, возлюбленный сын мой! Твои послы благополучно прибыли в Сифру, мы с царицей Анжалой благодарим за дары и шлем горячий привет тебе и супругу твоему государю Кристиану. Так, сперва я не поверил, что какая-то шкатулка может перенести письмо на тысячи лиг, но Анжала уверила, что иларийские маги тоже владеют подобным волшебством, а твой колдун, видать, кое-чему у них научился. Должен сказать, это великое изобретение — надеюсь, мое письмо перенесется куда следует и вскоре я получу от тебя ответ. Полагаю, в Гутруме пока что число сильных магов не столь велико, чтобы ты смог отправить к нам хотя бы двоих, дабы они поделились искусством отправлять депеши на большие расстояния, но, возможно, со временем ты поможешь и нам обзавестись чудесными шкатулками, чтобы держать связь с отдаленными городами. Спешу сообщить тебе, что Творец одарил Калхедонию в этом году обильным урожаем. Так, я внял советам твоим, а также тестя и друга нашего, князя Сагары, и поспешил построить подле городов зернохранилища, выделив на это довольно золота из казны, отправил по городам особо назначенных чиновников, призванных следить за сохранностью запасов. Конечно, не грабь прежние князья крестьян, имей те больше зерна для посева, урожаи мы получили бы намного большие, но и нынешний взрастили таким необычайно обильным потому, что землепашцы теперь получили свободу и с большим рвением трудились на полях». — Ленард поднял голову. — Кристи, у отца урожай хороший, и зернохранилища они построили, как у нас. — И у них голод отступит, — кивнул Кристиан. — Доброе дело. — Отец пишет также, в некоторых областях он передал пустоши в общинное владение, позволив на следующий год государевым крестьянам расширить свои поля, — заметил Ленард и принялся читать дальше: — «В середине июля, о чем я неустанно молю Творца, Анжала должна родить. Она в добром здравии, но, конечно, уже не может сопровождать меня в поездках и вынуждена оставаться во дворце. Откровенно говоря, калхедонские царицы прежде никогда не сопровождали супругов, кроме как ради увеселения или на охоту. Но Анжала моя сперва испросила позволения заниматься благотворительностью в нижнем городе, под ее присмотром там построили лечебницы и приюты, а уж купцы и путешественники разнесли весть о ее доброте по стране, поэтому когда она отправилась со мной в Ленардию — порт, который я заложил сразу после восшествия на престол, народ приветствовал ее с искренней радостью и никому не приходило в голову осуждать ее за нарушение обычаев. Жены нашей знати стали подражать царице и тоже стали обращать внимание на нужды простых людей. Твои послы рассказывали, какие усилия ты прилагаешь к тому, чтобы искоренить в Гутруме нищенство и бродяжничество. Так, пока что мы только встали на этот путь, ибо Калхедония за годы правления Фирмина обеднела». Ленард вздохнул. По письмам отца и разговорам калхедонцев он представлял себе жизнь при Фирмине — что и говорить, в Гутруме при Совете и то слаще жилось. Люди хотя бы свободными были. Он потянулся за дорожной книжкой для заметок и записал: «Переговорить с магами, выбрать двоих или троих для отправки в Калхедонию. На время или...» «Недавно Калхедония избегла великой напасти, страшного мора — благодаря мужеству наших моряков. Пограничный корабль, следящий за безопасностью наших торговцев, заметил судно макенских пиратов, ведущее себя как-то странно, дрейфующее будто без руля и с приспущенными парусами. Наши моряки, не дождавшись каких-то действий со стороны разбойников, решились на абордаж. Пришвартовавшись к макенскому борту, они увидели троих пиратов, лежащих на палубе без признаков жизни. Лица их, руки, шею покрывали страшные рубцы, будто от лопнувших или засохших гнойников. Замотав лица кушаками, моряки наши стали осматривать корабль, находя все новые тела, причем у иных они замечали признаки того, что смерть наступила от собственной руки. Наконец наши молодцы спустились в трюм и увидали там картину невообразимо ужасную. Весь трюм был заполнен мертвыми невольниками и не простыми, а с черной кожей. Конечно, ты видел карты Изумрудного моря и Моря тишины, сын мой, и знаешь, что на другом их конце лежит Великая земля, куда обычно наши корабли не плавают. Живут там странные, непохожие на нас люди — черные, как ночь, но обладающие, как говорят, большой физической силой и выносливостью. Макенские пираты — отчаянные головорезы, иногда они рискуют достигать Великих земель, а порой их заносит туда штормами. Они вступают в стычки с местными племенами, а пленников — тех, кому удается выжить в плавании, продают на невольничьих рынках Лимана или Макении. Они ценятся чрезвычайно высоко, и только очень богатые семьи могут позволить себе подобных рабов. Наши моряки затопили пиратское судно, но решили, что опасно возвращаться в родной порт, нашли пустынный остров неподалеку от побережья, пришвартовались и подняли на корабле сигнал бедствия. Приплывшим на помощь они прокричали, что остаются на острове на некоторое время, потому что боятся занести в порт заразу, попросили только привезти на берег неподалеку от корабля припасы. Забрав их в первый раз, моряки написали углем на плоском камне: «Придем через три дня». Палатки из снятых с мачт парусов они разбили на противоположном конце островка. Так и плавали к ним из порта, привозя еду и воду, на протяжении двух недель, не забирая назад ни бочек, ни ящиков, ни мешков. Увы, болезнь не миновала экипаж, и через неделю на камне появилась надпись, что половина команды слегла в горячке. Им отправили необходимые лекарства, чтобы как-то облегчить страдания. Не буду длить эту грустную повесть, скажу только, что выжил лишь один юнга, которого нашли на берегу спустя еще три недели. Мальчик ужасно ослаб, лицо его осталось изуродованным от лопнувших гнойников, но он все-таки поправился. Он же ранее сжег тела погибших товарищей. От него-то мы и узнали подробности страшного происшествия. Видать, в Великих землях свирепствует мор, так что прикажи своим морякам — увидят макенских пиратов, пусть топят без жалости. А для торговцев установи карантин в портах — нечистый этих макенцев разберет: сегодня они разбойничают, завтра за торговлю принимаются». — Кристиан, — Лени даже свиток отложил, посмотрел на мужа серьезно. — Надо Джулиусу писать. И Мейнир. Срочно. Не дай Единый, и к нам доберется зараза. — Что такое? — Кристиан даже подскочил на кровати. — В Калхедонии мор?! Ленард быстро перевел отрывок. — Слышал только о Великой земле, — бормотал Кристиан, садясь за стол и разворачивая чистый свиток. — И про черных людей слышал, но не думал, что макенцы их еще и в рабство обращают. Ты дочитывай, душа моя, я пока приказы составлю. Ленард вновь взглянул на отцовское письмо, там оставалось совсем немного: «Напиши, сын мой, как живет Альбер, как здоровье Овайны, поди уж родила?» Да, гонцы отправились в Калхедонию раньше, чем в Бранне получили известие о рождении Инира Хамата — мальчика назвали в честь погибшего брата Овайны, того самого, про которого слагали баллады, над одной из который Лени когда-то плакал после первого путешествия с Бримарр и знакомства с Джулиусом и его семейством. «Напиши, как и чем живет Гутрум, какие новшества у вас появились — видать, мне придется многому учиться у тебя и Кристиана. Вот еще: как поживает старый греховодник-барон? Передавай ему от меня привет. Все скачет по юбкам или уже остепенился? Впрочем, я назвал его по старой памяти бароном, но твои посланцы сообщили, что Джулиус теперь герцог и правит мятежным в прошлом Земеркандом. Хоть об этом рассказали, я все расспрашивал их, расспрашивал, а они, бедняги, не знали, что можно отвечать, а что нет. Я не в обиде, не подумай — славные молодцы, блюдут государственные секреты. Так что сам сообщи мне в письме все, что посчитаешь нужным. Люди твои вернутся вместе с нашим посольством. И свое посылай — пора, как раз поспеет к окончанию ремонта дома, который приготовили в Верхнем городе. Заканчивая письмо, крепко обнимаю тебя, сынок. Если письмо исчезнет из шкатулки, то душа моя наполнится радостью в ожидании ответа. Храни тебя и супруга твоего Всевышний. Твой отец Нардин Хамат». Макения Йоан бы ни за что не рискнул совершить с Гершей обряд в Кха-Турий. Слишком большой город, слишком богатый. Да Герша и не требовала никаких обрядов. Ночевки в общем шатре сделали свое дело: не в силах скрывать свои чувства, «муж и жена», пусть и на бумаге, наконец объяснились, но дальше поцелуев Йоан не продвинулся. Находись они с тайной миссией в каком-нибудь Лимане, Опале или даже Роване, Йоан бы не спешил бежать в первую попавшуюся церковь, а отложил брак до возвращения на родину, тем более Герша внезапно стала ему ровней и уже не приходилось беспокоиться о том, что дед станет возражать против его выбора. Но в Макении оставалась, пусть и небольшая (раз уж до сих пор никто их ни разу не остановил и не потребовал метрик, подорожных и бумаг о налогах), но все-таки угроза свободе и жизням. Чем ближе «паломники» подъезжали ко Кха-Турий, тем Йоана все сильнее мучили предчувствия какой-то беды. И он вбил себе в голову, что если между ним и Гершей будет заключен настоящий брак, Единый отведет от них эту неведомую беду. А тут как раз Аллиди на привале рассказал об очередном святом, могилу которого они должны были миновать на пути к городу. Рядом с могилой располагалась деревушка, существующая за счет славы святого. Крестьяне кормили паломников, предоставляли им кров, а священник-кешиш за небольшую плату мог поженить кого угодно. К нему съезжались со всей страны те, кто не мог вступить в законный брак в родных местах. Чаще всего из-за невозможности заплатить выкуп за невесту. В Гутруме такой побег с неимущим из-под отчего крова сочли бы романтичным и воспели отчаянную любовь. Но в Макении все обстояло не так благостно: любому мужчине в определенном возрасте полагалось жениться, если ты не евнух или не служишь Владыке. Нет денег на выкуп, не получается сосватать девицу из приличной семьи, так ведь есть и такие, кого не спешат брать в жены — может, приданого нет, может, свахи уже напели, что у девицы нос длинный, или родимые пятна, или грудь плоская, или отец прогневал чем власти. Вот и уговаривали таких бедняжек на побег незадачливые женихи, прибегая ко всяческим уловкам, чтобы получить возможность перекинуться с девицей хоть парой слов. А порой достаточно было одной фразы: «Блаженный Махсур аль Усмала ждет нас». Случалось, конечно, что между молодым человеком и девицей вспыхивала настоящая страсть — все же в Макении жили обычные люди и, как не внушай мальчику с младых ногтей, что предназначение женщины — вести хозяйство, рожать детей и знать свое место, а душа-то к душе потянется, недаром она дар Единого, заповедавшего жить в любви. Вот и бежали такие пары на могилу Махсура аль Усмалы, платили деньги священнику, получали бумагу, а дальше… дальше следы их терялись на просторах Макении. Паломники остановились на лугу между деревенькой и почитаемой усыпальницей. Пока слуги хлопотали, ставя шатры и разводя костры, господа поспешили исполнить свои обеты и поклониться святому. Могила выглядела не в пример виденным прежде ухоженной и, пожалуй, даже богатой. Стены из обожженного кирпича были тщательно побелены, и на них красовались дозволенные законом и учением узоры — цветы да переплетенные стебли. На резной табличке было аккуратно выведено имя святого — Махсур аль Усмала, примерные годы рождения и смерти, день, назначенный Мальдуком Вторым для его почитания, и короткий призыв к Владыке о милости. Паломники опустились на колени, Аллиди затянул молитву, делая паузы, чтобы остальные могли повторить последние строки и добавить восхваление Владыке. Случайные крестьяне, ставшие свидетелями их молитвы, только головами качали и цокали языками, одобряя благочестие прибывших и их слаженный хор. Повторив моление положенные три раза — во имя Владыки, во имя Повелителя Мальдука и, так уж и быть, во имя погребенного здесь святого, Йоан поднялся с колен и, осмотревшись, подозвал к себе одного из крестьян. Спросил, как отыскать в их деревне кешиша, бросил мелкую монету за ответ и, не слушая многословной униженной благодарности, жестом приказал Герше следовать за ним. Они быстро нашли домик служителя Владыки, совмещавшийся коротким проходом со зданием, которое в Гутруме любой бы назвал часовней, круглым, без окон, под слегка выпуклым куполом, отделанным изразцами, в центре которого зияло оконце, через которое внутрь попадал и свет, и воздух. Кешиша звали Рамзи ар-Рахмат, он сидел, скрестив ноги, в маленькой комнатке возле молельни и обмахивался веером, хотя жарко по макенским меркам не было. Но кешиш только что плотно пообедал, а слуга приготовил ему острое блюдо, потому-то служителя Владыки и бросало в пот после трапезы. Увидев Йоана, пусть и в одежде паломника, но в дорогих мягких сапогах, и Гершу, закутанную в серое покрывало, но в изящных туфлях с вышивкой, он понял, что дело пахнет деньгами, и перед ним не какой-нибудь босяк с уродливой девицей, которую никто замуж не берет. — Слушаю вас, мехди, — просипел ар-Рахмат и закашлялся, проклиная в душе переперченную курицу. — Милость Владыки над вашим домом, почтенный, — после поклона начал Йоан. — Нам бы... — Проходите и молитесь, — перебил его мечтавший о стакане холодной воды священник и закашлялся. Йоан бросил беспокойный взгляд на Гершу. Одно дело повторять что-то за Аллиди, который все молитвы сызмальства знал, а совсем другое — произносить священные тексты самому. Уж точно не женщине надлежало руководить мужчиной в молении. Но Герша улыбнулась Йоану одними глазами, и тот, встав на колени, вполз через узкий коридорчик в часовню. За ним последовала Герша. Внутри часовня оказалась украшена изрядно, но как-то пестро, благодаря разномастным дарам брачующихся. В центре, под оконцем в куполе, сиял символ Единого, ничуть не отличавшийся от тех, что стояли на алтарях в Гутруме. В нишах по всей окружности часовни горели масляные лампы, а пол покрывали узорчатые коврики. Опустившись на колени, Герша принялась кланяться, как заведенная, лишь изредка повторяя вслух: «Помилуй, Владыка, помилуй!» Йоан быстро занял место рядом с ней и, покачиваясь, тоже погрузился в беззвучную молитву, но только молился он по-настоящему, твердя хвалебный гимн Единому, который особенно любил с самого детства. Сам кешиш ар-Рахмат с наслаждением осушал чашу с холодным молоком, поданную третьей его женой. Владыка был милостив, и пожертвований от паломников и брачующихся хватало и на содержание гробницы, и на украшение молельни, и на поддержание достойной жизни ничтожного и презренного, однако, верного и преданного раба. Повелителю тоже перепадало — хоть земля под гробницей и была освобождена от податей и налогов, но за собственный дом и сад кешиш платил аккуратно и в срок. Жена проворно подлила еще молока в опустевшую чашу. Жжение во рту ослабло, в горле больше не першило. «Ишь, правда молятся», — подумал кешиш, ожидая, пока, наконец, богатый жених сообразит, что пора бы уже выползти из часовни и щедро одарить ничтожного слугу Владыки, а тот и бумагу нужную напишет, как полагается. «Неужто обряд придется проводить?» — вздыхал кешиш. Моление в часовне продолжалось, и, помянув недобрым словом истовое благочестие молодых, кешиш признал со вздохом, что на этот раз придется отрабатывать свою плату. Правда, и денег он надеялся получить больше, чем от обычных своих клиентов. Осушив чашу и раздраженно махнув рукой на жену, чтоб больше не путалась под ногами, кешиш откашлялся и направился в молельню, припоминая положенные слова. — Восславим Владыку! — начал ар-Рахмат, занимая свое место в часовне. Полагалось, конечно, прочитать длинную молитву, но кешиш решил перейти сразу к сути. — Воззри на этого мужчину, Владыка, ибо пришел он сюда, чтобы исполнить твой завет, данный в блаженных землях первому мужчине и первой женщине. И сказал ты, Владыка, тварям своим: «Плодитесь и размножайтесь». Имя, — кешиш посмотрел на Йоана. — Ясин, — быстро сообразил тот. — А девицы? — Даянь. — Раб Владыки Ясин, ты привел сюда сию девицу, готов ли ты повелевать ею, кормить, давать ей одежду, исполнять свой долг и размножить род свой? — Готов, — едва не поперхнувшись, ответил Йоан. — Девица, — кешиш повернулся к Герше, — ты готова повиноваться этому мужчине? Герша только кивнула. Кешиш представил себе серебряные монеты в руке молодожена и вдохновенно восхвалил скромность и послушание невесты, угодное Владыке, чья милость, несомненно, изольется на головы новоиспеченного семейства, да родятся у них прекрасные и талантливые сыновья, несущие отцу своему лишь радость и гордость. Йоан и Герша низко поклонились. Монеты в воображении кешиша сделались золотыми, и он искренне прочел жениху и невесте наставление о том, как жить богоугодно, скромно и достойно, славя Владыку, служа повелителю Мальдуку и не забывая милостями и щедротами служителей Владыки. Йоан все понял правильно, и очень скоро бархатный мешочек с монетами перешел из рук в руки. — Хвала Владыке! — возгласил полной грудью кешиш. — Муж и жена, Ясин и Даянь, идите и плодитесь! Впрочем, молодоженам пришлось чуть задержаться. Ровно настолько, сколько потребовалось кешишу, чтобы выписать им брачное свидетельство. Мельком заглянув в мешочек и убедившись, что и серебро, и золото из его фантазий в нем наличествуют, а меди нету вовсе, кешиш писал особенно аккуратно, ошибок в именах супругов не допустил, проговаривая их про себя чуть не по буквам, а клякс на свидетельстве не было ни одной. Йоан только радовался, что уже вечер и что не придется долго мучиться, разыгрывая из себя давно женатых. Он даже завидовал Герше, закутанной по самые глаза в покрывало — не видать было, краснела она или бледнела, только глаза странно блестели.

***

На другое утро Фехруз смотрела на обоих с подозрением, но молчала. Нет, она не слышала ночью шума, доносящегося из соседнего шатра, но и мехди Ясин и жена его выглядели странно задумчивыми и, пожалуй, счастливыми. Мехди не разговаривал с женой больше положенного, но то и дело на нее поглядывал, а когда отводил глаза, смотреть на супруга принималась Даянь. «Они словно поражены безумием любви», — думала Фехруз. Чем больше она размышляла о своих спутниках, тем меньше понимала их. Про причину изготовления фальшивых метрик Фехруз поверила Даянь, расхрабрилась и спросила про «сестру» — мол, точно ли сестра, а не брат? Даянь посверкала глазами, а потом огорошила ответом: «Да мы и сами не знаем». Владыка, помилуй! Фехруз потом долго мыла руки, так как утром дотронулась до «Лейши». Она слышала о таких уродах. Ох, и за что ж Владыка так наказал семью Даянь? Немудрено, что она родить не может. Да и мехди Ясин, кажется, околдован женой, не иначе, если таскает с собой ее полубрата-полусестру. Добраться бы поскорее до города, а там они расстанутся, дождется она господина своего и уедут они вместе. Куда? Такие вопросы Фехруз себе не задавала — куда господин скажет. — Ну, удружила «сестрица», — ворчал Тахир. — Ничего более умного не могла придумать? Герша только виновато смотрела на мальчишку. — Зато Фехруз теперь до тебя не дотронется и сыну запретит, — вступился за жену Йоан. — До города осталось всего два дня пути, потерпи немного. — Ваше счастье, что таких детей в Макении убивать не принято еще в младенчестве, — сказал Аллиди, присутствующий при разговоре. — Устали вы, госпожа, раз, не посоветовавшись, такое сказали. Но да правда, чего уж — скоро приедем в Кха-Турий, а по реке вы доплывете до порта. Примите мой совет: постарайтесь там попасть на иларийский корабль. — Почему? — удивился Йоан. — По Морю Тишины вы всего за неделю достигнете Илакшера при попутном ветре, да и капитан судна меньше станет задаваться вопросами на ваш счет. Вы, конечно, можете доплыть на макенском корабле до Лимана, но там придется пересаживаться на другой корабль. Лиманцы же вас вряд ли возьмут на борт. Макенских кораблей в Гутрум плавает не в пример меньше, и вас сразу заподозрят в попытке бегства. — А если нам попадется иларийский корабль, который плывет в Гутрум? — предположил Йоан. — Хорошо бы, — кивнул Аллиди. — Но вы поняли меня, мехди: ищите иларийцев. Напишите их величествам, как приедете в порт — в Бранне уже есть иларийский посол, есть переводчики. Уж государи позаботятся о всех необходимых грамотах для вас — хоть для капитана, хоть для князя Сагары. Я почему советую плыть до Илакшера — все же зима еще, в Великом океане можно попасть в шторм, а Море Тишины недаром носит такое название. По суше вы доберетесь с любым торговым иларийским караваном до Гутрума легче и безопасней. — Послушай Аллиди, муж мой, — сказала Герша, — он дело говорит. — Хорошо, жена моя, — кивнул Йоан. — Спасибо за совет, Аллиди. — Хотя с вами едут слуги, я должен быть спокоен за вас, — улыбнулся макенец. — И вы не волнуйтесь за нас с Рамтином, мы не пропадем. — Но вы вернетесь в Гутрум? — с беспокойством спросила Герша. — Мы постараемся. Единый даст — Бехруз благополучно уедет из столицы, найдет нас. Но оставить одинокую женщину с ребенком мы не можем, сами понимаете, друзья мои. Подождем Бехруза месяца два-три. Посылать ему письмо я не рискну. Кха-Турий не имел крепостных стен — их давно уже разобрали за ненадобностью. Он делился на две части рекой — на одном берегу жили ремесленники, торговцы, а на другом располагались роскошные гостиницы, лечебницы, дома богатых горожан, окруженные садами. Те путешественники, которые не желали селиться в гостинице, могли снять дом с садиком и фонтаном, купить услуги возчика, который стал бы возить их к источникам и купальням. Что и говорить, часть города на крутом берегу реки поражала роскошью, хотя стоило приблизиться к источнику, как в воздухе чувствовался неприятный запашок, но чего не вытерпишь ради исцеления? В Кха-Турий женщины, пусть и отдельно от мужчин, но тоже могли получить толику неги и счастья: понежиться в бассейнах, усладить себя яствами, позаботиться о красоте с помощью притираний, мазей, массажа. Но путешественникам нашим было не до того. Въезжая в город, они первым делом скинули с себя серые одежды, переоделись сообразно своему положению или же своим ролям. Их документы не вызвали у городской стражи никаких вопросов. Первым делом Аллиди нашел подходящий домик для себя, Рамтина, Фехруз и ее сына, снял сразу на два месяца, заплатив вперед, нанял женскую прислугу. Йоан же с Гершей и Тахиром остановились пока в гостинице. Хозяин был немало удивлен, что приезжему господину требуется охрана из трех дюжих безъязыких рабов, но, конечно, помалкивал. Разумеется, они не пошли в бани, но посетили один из рынков, полюбовались на товары. Герша и Тахир, закутанные в покрывала, семенили за Йоаном, а позади шел один из немых невольников. За время пути Йоан не успел поиздержаться, и в дорогу отложил нужное число монет, так что решил кое-что купить для Герши. Поразмыслив, он подумал, что драгоценностями он жену и на родине украсит, но вот такие шелка в Гутруме можно купить разве что у заезжих купцов. Торговцы дивились щедрости молодого господина по отношению к жене, на четвертом отрезе Герша умоляюще посмотрела на него и покачала головой. Гостиница давала некоторую свободу, потому ужинали вместе, заперев предварительно дверь, ведущую в коридор. Заказали еды больше, чем необходимо, отправив часть троим невольникам в их комнатку. — Завтра попрощаемся с Аллиди и в путь, — мечтательно произнес Йоан, глядя в окно второго этажа на все еще шумный город. — Ох, храни его Единый, — вздохнула Герша. — И Рамтина тоже. Она посмотрела на Тахира. — Ты чего такой грустный сидишь? Не заболел часом? — Скажешь тоже, — отозвался мальчик, — просто тревожно мне почему-то. — Предчувствуешь беду? — спросил Йоан, возвращаясь на подушки подле столика. — Не знаю. Колдун-то я колдун, только ведь недоучка. Странный разговор я слышал на рынке, пока вы к шелкам приценялись. — Что за разговор? — У соседней лавки человек один, вроде перекупщик рыбы — воняло от него так, продавал ювелиру две жемчужины — огромные, с перепелиное яйцо. А тот его допрашивал: где взял, не украл ли? Перекупщик ему в ответ: на берегу, мол нашел. Вроде там рыбак какой-то жил, а ночью поднялась на море гигантская волна, смыла домишко вместе с обитателями, зато вот выбросила такую ценность. — Разве ж волны могут выбросить на берег жемчуг? — пожала плечами Герша. — Он ведь в раковинах. Врал тот пройдоха, поди ограбил кого-то. И что за волна такая, чтобы смыть один дом? Тогда бы смыло и другие. Выброси эти глупости из головы.