Пески

— Это я виноват, наставник, — говорит Лоргар. — Это все я. Он входит в полутемную каюту вслед за Несущим Слово, закрывает за собой дверь и прислоняет к ней булаву. Пальцы отрываются от древка неохотно — корка засохшей крови накрепко прихватила их к металлу. Только теперь Лоргар замечает это. А в каюте пахнет благовониями, лампадным нагаром и кровью. Кровью истоптан пол перед койкой и коврик, на котором Лоргар так часто сидел, слушая чтение наставника. Кровью покрыта брошенная плеть, похожая на дохлую змею. Кровь черными пятнами проступает на сером плаще Несущего Слово, небрежно накинутом на плечи. Кровью пропитан густой маслянистый воздух — тяжелый, выгоревший до духоты, будто кто-то надолго зажег здесь множество свечей сразу. Кровь… Несущий Слово только что во всеуслышание объявил Лоргара буквально равным себе — но Лоргар не смеет спрашивать. — Что значит "все ты"? — отзывается Несущий Слово. — Ты о чем? И слышать смертельную усталость в его голосе так непривычно. — Смерть следует за мной, наставник, — торопливо говорит Лоргар. — Куда бы я ни пошел. Звезда стерла с лица пустыни оазис, умер старый дэвья, который рассказывал мне сказки, умер мальчик, с которым я дружил, потом все племя Отверженных умерло, а теперь… теперь эти отступники… и тоже из-за меня. — Ты сожалеешь, что убил их? — Нет, наставник. Я сожалею, что они угрожали вам. Из-за меня! Смерть, которая идет по моим следам, едва не… Не оборачиваясь, Кор Фаэрон поднимает руку. Небрежный жест тонких дрожащих пальцев привычно приказывает молчать, и Лоргар проглатывает то, что собирался сказать дальше. Молча он смотрит, как устало рука наставника опускается, как прихватывает у плеча складки плаща… Короткий рывок — и запах крови становится острее. Там, под сползающей тканью, становится видно сперва бледные бугристые шрамы на спине и плечах, а потом и едва схватившиеся раны — вспухшие вертикальные следы плети, совсем свежие, косо пересекающие друг друга. Кое-где запекшиеся корки с них сорвало, и яркие пятна стремительно набухают алым. Кровавый воздух разом встает поперек горла. Но Лоргар все еще молчит. — Не бойся, дитя, — говорит Несущий Слово, когда плащ падает на пол. — Силы вели нас обоих друг к другу не для того, чтобы один умер в самом начале предначертанного нам пути. Ты знал, что это так, когда обратил смерть против тех, кто призывал ее. И когда уходил за остальными, ты знал это. Ничего Лоргар не знал, когда уходил. И в тот миг, когда знакомое чувство падения бросило его на клинки и самострелы отступников, он тоже ничего не знал, не понимал, не помнил — просто падал. Снова. Как звезда на оазис. И ему было очень страшно. Только об одном он тогда думал: чтобы злая судьба, преследующая его, миновала Несущего Слово. Чтобы смерть насытилась другой кровью. Подавилась ею. Может быть, это чувство и было тем самым знанием? — Ты ни в чем не виноват. Лоргар не уверен. Облегчение и усталость как-то разом наваливаются на плечи: только теперь, когда все наконец закончилось, он почти с удивлением сознает, как сильно, оказывается, устал. — Почему вы ранены, наставник? — все-таки спрашивает он невпопад. Несущий Слово не отвечает. Долго, с минуту. Медлительно, как-то скованно он достает из-под койки знакомый кувшин, таз для омываний, идет к сундуку за сумкой со снадобьями. Струйки крови одна за одной сползают с плеч вниз по его спине, блуждают между запекшимися рубцами, копятся в глубоких сизых развалах шрамов, так сильно похожих на отметины, покрывающие спины рабов. Правда, ни у кого из рабов шрамы не выглядят настолько ужасно. — Ты помнишь: страдание есть жар, жертва Силам, — звучит вместо ответа спокойное, бесконечно усталое. — Я молился о твоем возвращении. И Лоргар не сразу понимает, что это и есть ответ. — Перестань стоять столбом, наконец. Прикажи принести воды. Для нас обоих. Лоргар не умеет и не хочет приказывать. Он идет за водой сам — от растерянности, от того, как внезапно свалилось на него это вожделенное "нас", о котором еще вчера даже мечтать толком не получалось. Несущий Слово назвал его равным. Только вот сам Лоргар не чувствует никакого равенства. Он точно знает, что пока даже не приблизился к нему. Способность не умирать от ран и не сгорать на солнце, выносливость, сила, тонкий слух и ночное зрение — все это не значит ровно ничего, это от плоти, и песчаные гончие тоже видят в темноте, а крепкоспины могут таскать тяжести и не нуждаются в укрытии в долгий полдень. Отступники были глупцами. Потому что нет никакой истины в плоти. — Где тебя носит? — спрашивает Несущий Слово, когда Лоргар возвращается. — Я сказал — прикажи, а не таскайся с ведрами сам. Ты больше не раб. И Лоргар позволяет себе встретиться с ним взглядом, обжечься и замереть: он заслужил это право — наверное, единственное, чему он рад по-настоящему. — Простите, наставник. Я… не хочу разговаривать ни с кем из них. Не сейчас. — Теперь ты должен. Хочешь или не хочешь. Скоро твое слово будет опорой под их ногами и светом для их глаз. Ты не можешь лишить их опоры и света — независимо от того, чего хочешь. Отомри уже, наконец. Мне понадобится помощь. Это действует: Лоргар ставит на пол ведра, которые принес, и снова подпирает булавой дверь, а потом приближается к койке наставника, чтобы наполнить водой кувшин. Несущий Слово все еще не сидит, а стоит. Параллельные косые царапины запеклись у него на лбу и щеке, губы потрескались и тоже запеклись, тонкие веки потемнели и воспалились на кромках, глаза обвело сизыми кругами, кровяные нити усталости побежали по белкам до самых зрачков — но жаркий лиловый мрак в этих зрачках по-прежнему тлеет изнутри, и Лоргар чувствует, как пристально мрак следит за ним, будто выжидая чего-то. Несущий Слово не был неуязвим. Почему-то понимать это оказалось удивительно. Его тело, легкое и хрупкое, было бренно, прямо сейчас оно изнемогало от ран, от боли, от усталости, и старые страшные шрамы говорили о том, что предел его сил уже наступал, возможно, не раз. Но дух в нем — закат, проглоченный бурей, непостижимая сила — будто не замечал его бренности, восходил над очерченными им пределами, не позволяя бессилию плоти сковывать себя. — А если я не справлюсь, наставник? — спрашивает Лоргар, все еще завороженный внезапным пониманием. — Как бы они ни заблуждались, я не то, что им кажется. Пусть Силы отметили меня, и два сердца в моей груди — это Их дар, как и прочее… но ведь это все о плоти. Нет истины в плоти. Наставник кивает ему — скупо, не глядя. Он занят: отмеряет в кувшин снадобья из флаконов. Горький травяной запах знакомо щекочет ноздри. — Хотя бы это ты понял, — говорит он. — А теперь прекрати думать о том, что там кажется каким-то несчастным, неспособным подняться в своей осознанности выше животного. Я испытал тебя и увидел, что ты готов. Значит, ты готов. И речь, разумеется, не о плоти. Разумеется, не о плоти. Разумеется. Лоргар знает, что легко может убедить в чем угодно кого угодно, кроме наставника, но… это же совсем другое. Наверное, другое. А Несущий Слово берет с койки покрывало и набрасывает на плечи. Одно короткое резкое движение — и запах свежей крови заполняет Лоргару рот. Теперь он стоит рядом, всего в шаге, поэтому видит, как быстро на ткани проступают длинные мокрые пятна, почти черные в тусклом свете древнего люмина. Смотреть совершенно невыносимо. — Подержи, — приказывает Несущий Слово, не оборачиваясь. Лоргар подхватывает покрывало. Поверх месива шрамов на спине перед ним быстро набухают кровью раны, воспаленные края лохматятся колючими остатками струпьев, только что содранных по живому. — А теперь возьми кувшин и помоги мне это промыть. Помоги мне, думает Лоргар. Помоги мне. Слова бесконечным эхом повторяются в голове. Он сделал бы это сам, если бы мог — но не может, просто не в силах поднять над плечом кувшин воды. Сил едва хватает на то, чтобы просто стоять прямо. Конечно, он не умирает — нет, это просто усталость, это просто боль, запустившая ему в спину кровавые длинные когти ран. Но видеть глубину этой усталости страшно. Страшно видеть, как непостижимая сила тяготится своей плотью, переламывает ее равнодушно и без пощады, будто даже не ощущает частью себя. — Да, наставник, — отзывается он. Когда снадобье омоет спину Несущего Слово, боль будет ужасной. Он помнит, как испытал ее на себе. И поневоле задумывается, насколько она невыносима на самом деле — ведь когда раны этим промывали ему, он не знал, что гораздо выносливее, чем положено быть человеку. Но попытки отговорить наставника вызовут в ответ лишь гнев и презрение — как обычно. Нет истины в плоти, страдание есть жар, жертва Силам… и все же решиться так невероятно трудно. Лоргар решается. Струя темной травяной воды слизывает кровь с ран, и они белеют по краям, почти сливаясь со шрамами. Мускулы под ними каменеют, будто в невероятном усилии. Содрогнувшись всем телом в самый первый миг, Несущий Слово больше не шевелится и не издает ни звука — он стоит неподвижно, скрестив руки и нагнув голову к самой груди. Но Лоргар видит, как скрюченные спазмом пальцы сжимаются все сильнее, мертвой хваткой впиваясь в плечи над локтями. — Зачем, наставник? — спрашивает он без уверенности, когда снадобье в кувшине иссякает. — Почему не просто водой? Несущий Слово молчит. Еще долго — с минуту, может, и больше. В глубине побелевших рубцов снова появляется кровь, но не сразу и совсем немного, ее темные медлительные потеки теперь густы и немедленно схватываются, запечатывая собой раны. — Силы сделали тебя выносливым, — говорит он наконец, не поднимая головы. — Глупое дитя. Ты понятия не имеешь о том, как обычно слаба плоть — особенно если щадить ее. Мне некогда валяться в постели, пережидая лихорадку. Тем более теперь. Он оборачивается, и становится видно, что его ресницы отяжелели и слиплись от слез, которые выдавила боль. Но тлеющий мрак за ними по-прежнему дышит жаром — тем, что есть истина, жертва Силам, свобода от оков плоти. Почему-то это одновременно восхитительно и ужасно. Лоргар подает ему покрывало, не решаясь спрашивать о шрамах. Правда, Несущий Слово легко угадывает невысказанное. — Что? — Шрамы, наставник. Эти раны… их вы тоже нанесли себе сами? На какой-то миг кажется, что ответа не будет. Но нет. И пустынный закат в обжигающих глазах удовлетворен: Лоргар уже научился отчасти чувствовать, что он прячет в себе. — Нет, — качает головой Несущий Слово. — И да, и в то же время нет. Ты слышал, как Ахенги сказал, что я был изгнан. — Да, наставник. — Только я не был изгнан. Я был казнен. И брошен умирающим в кругу праха за стенами Варадеша. Всякий путь должен однажды сойти во прах, дитя, в безмолвие и бессилие, потому что вновь выйти за пределы ничтожества — очень важное испытание. Если ты все еще не понял, почему для начала я назвал тебя рабом, подумай над этим. Но Лоргар не может над этим думать. Ни о чем не может. За горсткой скупых спокойных слов он вдруг чувствует ярость, страх, бессилие, целую пропасть неистовства, отчаяния и мук — и сам не понимает, как решается протянуть руку, чтобы коснуться шрама, перехлестнувшего плечо. Корявый, бледный, давно заживший, он глубоко врос в тонкую, медового цвета кожу, неожиданно горячую на ощупь. Будто вцепился. — За что, наставник? Это все, что он в силах выдавить из себя. Но Несущий Слово только мягко отстраняет его пальцы, вместо того чтобы ударить по руке. — За правду. Вымойся, для начала. Потом будешь задавать вопросы. Почему-то торопясь, Лоргар смывает с себя пыль и остатки чужой засохшей крови, уносит прочь ведра с грязной водой и мокрые покрывала. А когда возвращается, застает его лежащим — впервые за все время, проведенное рядом с ним. Несущий Слово лежит на боку, свернувшись клубком, будто умирающее животное. Спит или нет? Кажется, еще нет. Но Лоргар все равно старается не издать ни звука. Он садится на пол рядом с койкой — в ногах, плечом к ее краю, лицом к измученному лицу наставника. Вот так, с закрытыми глазами, оно кажется моложе, чем всегда, и мягче, будто беззащитнее. На него можно смотреть и смотреть, целую вечность разглядывать морщинки на висках и веках, глубокие тени под скулами, тоненькие вертикальные штрихи шрамов от песчаной лихорадки, зачеркнувшие губы — не сводить глаз и все равно не понимать, почему хочется смотреть без конца. Ведь когда беспощадный огонь его духа дремлет, речь, наверное, только о плоти, а в плоти нет истины. Если ты все еще не понял, почему для начала я назвал тебя рабом... Лоргар понимает. Теперь, наверное, понимает — но думать об этом до сих пор не может. Может только смотреть. И смотрит, пока наконец не засыпает тоже, уронив голову на край койки у ног Несущего Слово.