Бывает

Я подошёл к девушке и спросил её о том, что мне делать. Она попросила стереть маску панды со своего лица. Мне ни капли не стыдно. Я стёр подводку с глаз. Мне не хотелось спорить, и она была красивой. Таня. – Таня. Я не не уверен, что я могу накрасить реально известного рэпера. Там же будет много людей. Я не визажист и вообще никто. – Так даже лучше. Он не способен сделать даже такую маску панды. Ему нужна помощь. Каждый вечер он в хлам. Это просто трэш. Я могу красить его днём. Но вечером это нереально. И ни один визажист не захочет. А тебе плевать. Ты же панк, – она посмотрела на нашивку с обведённой буквой А на моей куртке. – Живи тут, с Аней или с ним, – она показала на загорелого парня с не вскрытой шеей. Хочу жить с Аней. Я никогда не слушал его. Это его псевдоним: безоружен. Прикольно. Я устал. Устал так сильно. Когда я увижу его? Я пошёл селиться к Ане. Аня. Бедная. Бедная Аня. Аня не думала, что она бедная. Аня не знала. Она носила серу майку-алкоголичку и серые джогеры из мягкой ткани. На ногах у неё были дорогие кроссы от Louis Vuitton. Очень дорогие. Возможно, реплика. Я не знаю. Мне казалось, что она могла их себе позволить. Она занималась "эскортом". Скорее эскорт занимался ей. Она верила в то, что это работа. Говорила, что она феминистка и всё это для того, чтобы улучшить положение sex workers. Она плакала по ночам. Но говорила, что это потому что права работников незащищены. Говорила, что такого не будет, если всё легализуют. Мне кажется, что она плакала не потому что у проституток нет социальных льгот. Она плакала, потому что её насиловали каждый день. Она говорила, что такого не будет при легализации. Её перестали бы бить? Может. Прекратились бы все остальные ужасы. Вряд ли. Иногда я хотел подойти и обнять её. Но она не хотела, чтобы я её обнял. Она хотела, чтобы её больше никто не трогал. Даже я. Вечером я смотрел из окна своего фургона на фургон рэпера. Перед входом было много людей и света. Пахло этанолом. Меня позвали туда часов в 9 вечера. Всех предварительно выгнали. Я зашёл. На диване лежала девушка: она была одета в оверсайз футболку и во что-то непонятное ниже пояса, там были ремни и кольца, которые должны были формировать что-то вроде белья. Она была такая красивая: прямые серо-фиолетовые волосы, яркие губы, похожие на двух милых гусениц, плоский нос с поднятым кончиком. Она была пьяная и спала. В руках она держала бутылку какого-то модного ликёра. Почти в таком же беспомощном состоянии лежал на диване безоружен: её нога на его ноге. Но он не спал. Глаза его были полуприкрыты и он ещё держал бутылку. Рот его тоже был открыт. Я зашёл и он слегка приподнял голову, чтобы посмотреть на меня. И сразу же опустил обратно. Медленно. Безучастно. Я показал ему коробочку с косметикой, он кивнул головой и сказал: "Давай". Я накрасил его. Других красить – это как-то иначе. Себя легче. Мне было. Как он будет выступать? Он так плохо разговаривает. Он сможет петь? Они знают, что делают. Его берцы были похожи на мои. Только подошва была выше. Какой-то роковый рэпер. На нём была широкая и длинная, шелковая красная рубашка с огромным золотистым драконом. У него были длинные волосы, но бритые виски. Была длинная чёлка. Странный парень. Наверное, не сильно старше меня. Как так получилось? Я же тоже играл. Хорошо играл. Сочинял. Я мог бы тоже стать знаменитым. Почему я не стал? Что делал я, когда он делал то, что сделало его таким. Таким известным. Таким художником. Я остался гражданским. Я не художник, а он – да. Почему он творец? Он стоял у зеркала и стал рассказывать мне про то, что всё не так и всё дураки. Почему он мне рассказывает, а не я ему?