Лиминальность

      «Осторожно, двери закрываются.»       Механический голос до скрипа в зубах вежлив и до издёвки равнодушен.       «Следующая станция…»       Пауза на стыке двух записанных заранее кусков единой фразы в этот раз затягивается до неприличия.       «А, впрочем, какая разница, ты всё равно просто катаешься по кругу.»       Ной оказывается недостоин даже названия следующей станции.       Двери действительно закрываются, распахиваются на мгновение снова и злобно схлопываются второй раз, злясь на людей за неудачу. Поезд с грохотом врывается в тоннель. Окна обращаются тёмными зеркалами, в которых Ной ловит свой взгляд, а после отводит глаза, потому что прекрасно знает — то, что бьётся сейчас в толстые двуслойные окна, нельзя видеть. Колёса стучат достаточно громко, чтобы заглушить его вой, но это не значит, что можно смотреть во тьму. В своих глазах можно поймать чужой взгляд.       Ной к этому не готов и потому смотрит на истерично дергающихся бумажных журавлей, привязанных к поручням. Один из них особенно нравится юноше — среди аккуратных ослепительно-белых крыльев своих братьев он выделяется яркими пятнами и некрасивыми, неаккуратными сгибами.       Наконец, спустя три вечности после того, как поезд должен был добраться до следующей станции, Ной встаёт с места и протягивает руку к странному журавлику, сжимая чуть сильнее, чем стоит, и сминая несчастное оригами.       Нитка рвётся на удивление легко и журавлик, будто высохший пожелтевший лист, ложится ему в ладонь. Мысленно прося прощения у его создателя, Ной разворачивает листок. Цветные пятна на нём складываются в карту метро. Одна станция отмечена красным.       Ной поднимает взгляд на карту, висящую на стене, отыскивая нужную ветку. Даже не удивляется тому, что на самом деле этой станции не существует.       Дёргаясь, поезд начинает тормозить, пулей вылетая на станцию. Ной хватается за поручень, выпуская карту из рук.       «Станция — та, что тебе нужна. Конечная. Поезд дальше не идёт. Смирись с тем, что у тебя нет выбора.»       Металлический голос воодушевляет немногим лучше, чем конвоир, призывающий пройти к электрическому стулу. Ной стоит у открывшихся дверей и наивно верит, что всё ещё можно переиграть и продолжить безобидно кататься по кругу, имея возможность в любой момент соскочить.       Но вокруг повисает напряжённая тишина, в которой слышится лишь равномерный треск ламп под потолком. Тогда Ной выходит. Раздражённо плюет вслед ушедшему поезду, готовый поспорить с механическим голосом, мол, посмотрим ещё, у кого тут нет выбора.       Он всегда может просто выйти из метро на поверхность, может подождать следующего поезда, сколько там, три вечности? Не так и долго. Может пойти по путям и быть размазанным поездом, который появится из ниоткуда со скоростью света, как только Ной шагнёт на рельсы. Участь, конечно, незавидная, но выбор, выбор-то есть!       Утешив себя таким образом, Ной отводит наконец взгляд от тёмного провала тоннеля и оглядывается.       Пол напоминает огромный наполовину заполненный кем-то кроссворд, он расчерчен на квадраты, среди которых есть черные и белые клетки. В некоторых белых стоят буквы. Ной случайно запачкал мягкий знак, которых вьётся хвостом за словом «поторопись». Пристав на цыпочки, он разглядывает уходящее в сторону «поспеши».       Ведомый любопытством, Ной хочет посмотреть на следующее слово в цепочке, но, едва он шагает на чёрную клетку, как пол под его ногами влажно чавкает и расходится, обнажая пасть с белыми бусами острых зубов. Глупо прыгая на одной ноге и размахивая руками, Ной с трудом сохраняет равновесие, но в конце концов спасается от укуса пола. Сердце его бешено стучит, а из груди прёт истеричный хохот.       Пол чуть не откусил ему ногу! Да он, должно быть, в конец спятил!       Ной не сдерживает смеха и долго стоит, смеясь, согнувшись в три погибели и держась за живот от боли. Потом он идёт, стирая буквы. Поторопись — поспеши — беги — он послушно начинает бежать по кажущейся бесконечной станции метро, уже не читая слова под ногами, а кроссворд у него за спиной не стирается уже — рушится, с каждым шагом растёт за спиной Ноя стена тьмы, отрезая путь назад, будь же проклята эта механическая дура, сглазившая отсутствие выбора!       Наконец, он замирает, выбравшись на безопасную белоснежную платформу из тончайшей бумаги. Оглядывается назад, на непроницаемую тёмную стену. Старается дышать глубоко, вспоминая из уроков физкультуры, что это, вроде как, помогает после бега. Помогает ли оно после того, как тебя чуть не сожрал всё тот же треклятый восставший пол, Ной не знает. Ему снова смешно.       Из стены перед ним торчат две огромные ладони — каждая будет больше Ноя, даже если тот встанет на цыпочки и вытянет руки вверх. На пальцы их надета странная бумажная конструкция — очередное оригами, четыре пирамидки, на гранях которых написаны цифры. Пальцы шевелятся, открывая перед Ноем то одни, то другие грани. Когда он подходит ближе, они замирают.       — Восемь, — вслух произносит он, называя первую приглянувшуюся ему цифру. Потом начинает считать. Руки делают ровно восемь манипуляций с положением пирамидок, а после дают Ною новый выбор. Он просит четвёрку, и гигантские ладони, сняв с пальцев свою бумажную игрушку, сжимаются в кулаки, а между ними обнаруживается дверь.       Впервые за всё время своего пребывания в этом месте Ной колеблется. Потому что если до этого всё выглядело так, будто пытается убить его так или иначе, или ему плевать на Ноя с высокой колокольни, то эта дверь… когда Ной тянется к ней, ему кажется, будто в груди ворочается робкий неуверенный комок света. Он встаёт юноше посреди горла, когда тот берётся за ручку. Давно забытое ощущение возвращения домой щемит сердце.       Ной пытается злиться на это чувство, но не может перестать чувствовать себя маленьким мальчиком, который, несмотря на запреты, вышел за пределы родного двора, скитался по городу час, а, может быть, вечность, и, наконец, нашёл дорогу обратно. Он стоит под дверью родной квартиры, из-за которой вкусно пахнет жареной курицей и солнечной пылью, и точно знает, когда он откроет её, мать выйдет с кухни, услышав, как повернулся ключ. На ней будет заляпанный фартук, а пахнуть она будет дешёвыми духами и пряностями. И она будет злиться на Ноя, а потом обработает его царапину зелёнкой, заставит переодеться в чистое и напоит свежим морсом.       Ной… Ной вернулся…       Он открывает дверь и тонет в солнечном свете. Перед ним коридор — по бокам решётки, опутанные побегами роз. Алые цветы кляксами расплываются в мельтешении других цветов. Ной выглядывает сквозь решетки и с удивлением узнаёт в улочке по ту сторону родной город. Несчётное множество раз он смотрел на место, где стоит сейчас, оттуда, гадая, что же скрыто за неплотной завесой листьев роз и решётчатого забора.       Приоткрывшаяся тайна чёрной кошкой ластится к его ноге, но, едва Ной наклоняется, чтобы погладить выгнувшуюся спину, исчезает за новой дверью в конце коридора. Ной идёт следом за ней, всё более и более проникаясь доверием к этому месту. Оно имеет ощущение дома, а тайны тут всего лишь ведут его дальше, а не норовят откусить пару-тройку пальцев.       Ной открывает новую дверь и едва не падает. За порогом — провал глубиной в несколько этажей, не меньше. Ной поднимает голову — до стеклянного потолка примерно столько же. Он попал в учебную аудиторию — на уровне входа находятся ровные ряды парт и скамей, стоящих на длиннющих опорах. Конечно же, тут есть доска, на которой аккуратным почерком выведена тема занятия.       «Уход в никуда за три шага.»       Ной надеется, что он не опоздал. Отступает на пару шагов, разбегается и прыгает, с грохотом приземляясь на ближайшую скамью. Громкий звук привлекает внимание парящей в воздухе перед доской девушки. Вздрагивают лисьи уши, сворачивается полукольцом рыжий хвост.       — Сорок два, — вслух объявляет она, ставя на стол рядом с собой бумажного журавлика. Там уже стоит, кажется, целая армия таких. — Не такой плохой результат для новичка, как думаешь? — она потягивается, лёжа в воздухе. Игриво подмигивает Ною, который только и может, что ошарашенно пялиться на неё из середины аудитории.       — Ч-чего? — тупо спрашивает он, перескакивая по партам на первый ряд, чтобы лучше слышать.       — Сорок два журавлика — столько времени у тебя ушло на то, чтобы потеряться.       Ной не может перевести это в привычные ему единицы измерения, потому что понятия не имеет, сколько это — один журавлик. Поэтому он предпочитает поверить своей новой знакомой — результат не так плох.       — Я потерялся? — спрашивает он, вызывая у лисички смех.       — Дурашка, конечно потерялся!       Ной улыбается. Усаживается на первую парту, свешивая ноги вниз. Смотрит на далёкий пол.       — И где я?       — Нигде, конечно же, — девушка ворочается на спине, устраиваясь поудобнее, и в её движениях мелькает что-то звериное. — Ведь если бы у этого места было название, ты бы больше не был потерянным, — вдруг она резко переворачивается на живот и, приподнявшись на локтях, заглядывает в глаза Ною. — И на этом наш урок окончен. Пошли дальше.       Ною странно. Уютно, тепло, немного забавно, очень недоверчиво. Сорок два, а, может быть, уже больше, журавлика назад он выбежал из места, где жил, не вынося более серых давящих стен. Место это было подобно жёваному картону и называть его домом было бы извращение.       Сначала Ной бросился к автобусной остановке и заскочил в первый попавшийся автобус, но конечная случилась слишком быстро и преступно близко к остановке метро. Так Ной оказался под землёй. А потом чередование белизны искусственного света и темноты за окнами вагонов слилось в единую серость.       И теперь, спустя несколько вечностей и чуть больше бумажных журавликов, он сидит в плетёном кресле посреди огромной залитой светом библиотеки. Каждый шкаф здесь с многоэтажный дом, а потому тут полно сложных лестничных конструкций, переходов, балконов — всё из светлого дерева. Всё донельзя простое и оттого уютное. Даже чай в ярких керамических чашках — просто чёрный чай с двумя кусочками сахара. И лимонный пирог на тарелках из тех, что можно купить в любом супермаркете.       — Что значили цифры, которые я выбирал?       — Конечный пункт и встречающего. Ты выбрал меня, я польщена, — девушка кокетливо поправляет волосы. Ной думает, что ему, в общем-то, нравится его выбор. Лисичка отвечает на его вопросы, когда он их задаёт, но не навязывает своё общение.       — И что теперь?       — У тебя спрашивать надо, — по-прежнему паря в воздухе, она подтягивает колени к груди и кладёт на них подбородок, с интересом глядя на Ноя. — Можешь остаться здесь. Можешь пойти куда угодно: за каждым окном — новый мир. Можешь найтись.       Услышав последний вариант, Ной отчаянно мотает головой. Его пробирает дрожь при мысли о сырой серой реальности. Вспоминая о том, что заставило его желать потеряться, Ной сглатывает. Чтобы отвлечься, он хватает со столика кусок пирога. Яркий и аппетитный, на вкус он оказывается жутко кислым. Давясь этой кислятиной, Ной в пару глотков осушает чашку с чаем, но неприятный вкус оседает на языке.       Он ничего не видит перед собой, парализованный горем, скованный печалью. Чужой смех стоит в ушах, а перед глазами встаёт образ девушки, ускользающей вдаль легко и беззаботно. Сквозь пальцы Ноя струится ткань её платья, которую он тщетно пытается схватить и удержать.       Горячие руки обвивают его сзади, сжигая в этом живом пламени образ цвета холодной стали. Рыжие волосы щекочут щёки и шею, а дыхание обжигает уши.       — Забудь об этом, — вкрадчиво шепчет лисичка. Ной расслабляется, обмякает в её руках. — Никто не заставит тебя уходить отсюда. Ты можешь оставаться тут столько, сколько захочешь.       Её руки размыкаются, но тепло не исчезает. Ной благодарен за это.       — Говорят, нужно сто журавликов, чтобы забыть печаль.       — Я не умею складывать их, — горько признаётся Ной, мотая головой. В руках лисички уже сияет ослепительной белизной чистый лист бумаги.       — Я научу.