Плач из темноты

Сквозь толстые погнутые прутья решетки пробился слабый бледно-голубой свет. Он на несколько секунд осветил каменный пол палаты, обшарпанные стены, прочную дверь и людей, находящихся в комнате, а потом исчез, запутавшись в листьях деревьев, росших под окном. Те люди, что здесь находились, были поистине страшные люди. Нет, не внешностью, не характером. Они были просто…странные. Странно страшные и до ужаса пугающие меня. Сначала было противно смотреть на них, но со временем я свыкся. Видите мужчину в углу? Да-да, того с пустым взглядом и шрамами на лице. Он всегда что-то бормочет себе под нос и качается. Вперед-назад. Вперед. Назад. Говорят, что эти шрамы он сам оставил себе в память о дне, когда зарезал свою жену и годовалую дочь. А вот тот старик, разлегшийся на койке, здесь давно. Он самый старший в палате. У него длинная и вечно запутанная борода, седые волосы, и от него дурно пахнет потом, мочой и разлагающимся мясом. Хотя на такие мелочи тут не обращают внимание. Его лишь недавно перевели сюда, а раньше держали под присмотром, привязанным к кровати. А эта девушка, что повернулась лицом к стене, пыталась выброситься из окна, но её спасли. Знаете, по-моему, зря. Если человек решил покончить с собой, то не стоит его останавливать, ведь дойдя до такого состояния, он уже умирает, только морально. Говорят, что эта особа употребляла наркотики. В любом случае, она единственная, с кем можно тут хоть как-то поговорить. Она немного пугливая, вечно вздрагивает от любого шума, и я даже видел, как она плакала во сне и кого-то звала. А ещё у неё всегда холодные руки, а короткие волосы выкрашены в красный. Её, кажется, зовут Хельгой. Зато у этой странной девушки замечательный голос, хоть она и не любит его показывать. Но однажды я слышал, как она, прикрыв глаза, высоким, но немного грубым голосом, пела. В её пении была такая боль и тоска, что мне это, право, трудно передать словами. Ну, что ж, вам, наверное, интересно узнать что-либо обо мне? Моё имя – Лейн Эрнест, и мне девятнадцать лет. Черные волосы, челка, спадающая на лицо, пирсинг над бровью. Ну, ещё, пожалуй, вас заинтересуют глаза неестественно-желтого цвета, которые я частенько выделяю черной подводкой. Черты лица резкие, немного грубые. Я, вообще, довольно тощий. Тонкие запястья, длинные пальцы, худые ноги, обтянутые черными джинсами. Таких, как я – миллионы. Я всегда был трудным ребенком, а потом и проблемным подростком. Сбегал с уроков, рано начал курить. Да и сейчас ни дня не могу прожить без сигарет. Вероятнее всего, если мы встретимся, то вы застанете меня курящим. Да, это плохо, но, если честно, мне пофиг. Мать растила нас с сестрой и братом одна, отца я видел редко. Порою ночью он вваливался домой, кричал на мать, бил её, нам тоже иногда доставалось от него, но дети в такие моменты всегда прятались. Мы, действительно, боялись отца. Он ассоциировался у нас с материным плачем и запахом дешевого алкоголя. А потом отец исчез. Его не было месяц, два, год. Я не знаю, что с ним случилось, да и знать не хочу! Жили мы в нищете, а я рос беспризорником. В классе надо мною смеялись. Я частенько становился объектом их издевок. Но что поделать, если я не понимал их! Совсем не понимал, совсем. Я был другим. У меня были совершенно другие приоритеты, размышления и мысли. В конце концов, я стал этаким социофобом. Очень замкнутым, резким и нелюдимым. И только в музыке я находил себя. Я слушал рок, не выносил эту попсу или сухой реп! Я мог часами сидеть, заткнув уши наушниками, или перебирать гитарные струны, чувствуя, как из-под моих пальцев рождается музыка. О да, я, наверное, никого так не любил, как музыку. Ах, есть ещё одна интересная вещь, которую вам стоит обо мне знать. Я педик. Ну, голубой то есть, гомосек. Гей, короче. Девушки никогда меня не привлекали. Такие дела. А тут я оказался из-за того, что при обследовании в школе, на которое меня тащили чуть ли не насильно, у меня отыскали обостренную форму какого-то психического заболевания. У него такое ещё название странное, ай, ладно. Вспомню – скажу. Ах, черт, я же совсем забыл сказать, где мы находимся! Перед вами психиатрическая лечебница закрытого типа! Забавно, правда? Я ухмыльнулся своим мыслям, но от размышлений меня отвлек низкий и грубый голос дежурной медсестры, совершающей вечерний обход. Она заглядывала в палаты через небольшое окно в двери, и в отверстие снизу просовывала тяжелую тарелку, наполненную чем-то густым и липким, наподобие каши. Я скептически осмотрел сегодняшний «ужин», но прикасаться к нему не решился. Находясь здесь, мне только и оставалось, что отдаваться своим мыслям. Я даже начал разговаривать сам с собой, спорить. И порой мои выводы меня пугают. Но вдруг тишину взорвал звук сирены. Она выла, заглушая мысли, её звучание заполнило все коридоры и палаты, кабинеты и лестницы. Она выла, исполняя эту странную и пугающую песню. Да, в этом месте абсолютно все было странным и пугающим. Дверной замок пронзительно звякнул, и дверь отворилась. Показалось перекошенное от страха лицо заведующей, а дальше крик: - Пожар! – она распахнула дверь, а потом убежала, громко крича. Я удивленно поднял брови, переглянулся с Хельгой, затем встал, сделал пару неуверенных шагов и вышел из этой мрачной комнаты. Свет слепил мне глаза, а запах дыма заставлял идти вперед, пробираясь к выходу. Я, открыв дверь ногой, выскочил на улицу. Легкий весенний ветерок подул мне в лицо. Господи, как же давно я не чувствовал его! По телу пробежал озноб, сердце бешено билось, а легким не хватало кислорода. Краем глаза я заметил, как Хельга, вырвавшись через другой вход, точно также застыла на секунду, а потом, опомнившись, скрылась в темноте квартала. Свобода. Она пронзила меня, словно тысячи шипов, впилась в меня, словно заточенный нож, въелась, как загнанная в вену игла. В голове шумит, кулаки нервно сжаты, все тело напряжено. Я сделал шаг, ещё один. А дальше я помчался. Побежал вперед, не оглядываясь. Позади осталась пылающая больница, а впереди был огромный город, горящий тысячами огней.