Если существует темная сила, так враждебно и коварно налагающая на нашу душу нити, которыми она потом нас полностью опутывает ‹…›, то она должна заключаться в нас самих. E.T.A. H.
*
Он приехал – тогда, когда Вадим уже не думал, что он приедет. Глеб всегда писал ему. Короткие сообщения: «Заеду», «Буду в ближайшие пару дней». Вадим иногда все еще чувствовал себя глупо – договариваться о таком? – но постепенно удавалось договориться с собой: так лучше. Лучше знать заранее, быть готовым к тому, что это случится – насколько это возможно, конечно. Вот и в этот раз – пару дней назад, без здрасьте, без до свидания, «Жди, на днях». Он ждал. Концертов на ближайшее время запланировано не было, кроме большого проекта с RT к Дню Победы. Вадим уже понимал, что их не будет еще долго – ситуация с вирусом выглядела с каждым днем все серьезнее. Понимал: даже если Россию эпидемия сильно не затронет, гастролирующим музыкантам придется принести эту жертву. Он сам был готов к такого рода событиям – не готовился специально, не знал заранее, просто всегда думал наперед, берег НЗ. Он волновался за Глеба. В пустой квартире без четкого расписания время тянулось медленно. Он бегал на дорожке, делал долгую зарядку по утрам, слушал музыку, читал новости в интернете, созванивался с мамой и с Янкой. Пару раз брал гитару, но ненадолго – принципиально играл, только пока хотелось. Пару раз долго, внимательно мастурбировал – после того, как ушла Юля, у него снова появилось пространство и желание это делать. Он уже почти перестал ждать. Так ведь тоже бывало нередко – Глеб писал, что приедет, и не приезжал, и не писал, что не приедет и почему. Вадим воспринимал это спокойно – он все понимал про секретность их нынешних отношений. Он не писал ему сам, если только не было срочных дел, из-за которых на встречу не было времени – тогда писал «нет, не могу» и все. Все эти сообщения он воспринимал так: сказал, что приедет – на ближайшие пару дней, если возможно, нужно подвинуть дела. Пока не пишет – жизнь идет своим чередом. Последнее, что стоит делать – ждать. В конце концов, ничего особо приятного в том, чего он ждал бы, не было. И вот он приехал – был вечер вторника, часов пять, может, полшестого. Позвонил в домофон – Вадим в этот конкретный момент не ожидал и не понял, кто бы это мог быть. Спросил «кто там?» довольно строго, он буркнул в трубку «это я». Позвонил в звонок с лестничной клетки – на мониторе домофона появилось его лицо, склоненное к камере, так что лоб получался непропорционально большим. Вадим увидел новые морщины, увидел, что у него начали отрастать волосы. Впустил. И вот Глеб стоял на пороге его квартиры. В который уже раз за последние месяцы. Вадим не считал. Знать заранее, что он собирается приехать, надо – но не надо слишком много об этом думать, систему из этого какую-то выстраивать. Глеб ничего не сказал, только кивнул. ― Снимай ботинки и вымой руки. Глеб одним ботинком удержал второй, потом с заметным усилием наклонился, снял первый. Прошел в ванную, не поднимая головы. ― Потом в комнату, ― сказал Вадим ему в спину. Прислушиваясь к шуму воды в ванной, он зашел в комнату, где когда-то спала Янка, да и сейчас иногда, когда приезжала – но комнату они с Юлей давно переделали из детской в гостевую спальню, поэтому то, что они делали здесь с Глебом, не выглядело странно. Так он себе говорил. Он встал посреди комнаты, огляделся. Вышел, сходил на кухню и взял там черную пластмассовую лопатку. Это тоже не выглядело странно, нет – он не помнил, когда последний раз готовил, в основном заказывал доставку. Когда он вернулся в комнату, Глеб уже был там. Стоял у шкафа, боком к зеркалу, отражаясь в нем в полный рост. Вадим увидел, что он сутулится, черная кофта с рукавами повисла, обтягивая живот. — Выпрямись, — сказал он. — Глеб посмотрел на него снизу вверх и попробовал выпрямить плечи. Получилось так себе. — Ты не стараешься. Вадим подошел к нему вплотную, взял за горло и встряхнул. Устоять на месте Глеб тоже не старался – голова мотнулась назад, он ударился затылком о шкаф. Он продолжал смотреть на Вадима, не отводя взгляда, и Вадим крепко сжал рукой его горло. — Что это такое, — без вопросительной интонации. — У тебя, блять, шкаф за спиной, гладкая поверхность, выпрямись сейчас же. Затылок, плечи, таз, ступни. Глеб вздохнул – Вадим почувствовал сопротивление его наполняющегося воздухом горла под рукой, как будто сжимал воздушный шар. Он понимал, что выпрямиться Глебу сейчас, когда Вадим стоял близко к нему и крепко держал его, было сложно. Но он пытался. Вадим услышал, как у него что-то щелкнуло в плечах. Глеб глубоко выдохнул, пытаясь удержаться и не покачнуться в сторону. Вадим сильнее сжал горло – и, наверное, секунд сорок просто смотрел в глаза с расширяющимися зрачками, держал шею и вместе с ней – все напряженное, неприятно твердое тело. — Плохо, — он сделал шаг назад, глядя ему в глаза, отпустил. Глеб шумно выдохнул, Вадим увидел, что у него заслезились глаза и порозовели скулы. — Сядь. Вон там стул. — Как? Вадим вздохнул. — А ты как думаешь? Лицом к спинке. И дай мне то, что лежит на столе. Он смотрел на Глеба, не отрывая взгляда, пока тот шел к столу, разворачивал стул спинкой к шкафу и усаживался на него. Глеб наклонился вперед, опустил голову к спинке и вытянул вперед сцепленные руки с зажатой в них лопаткой. Вадим в два шага подошел к нему и взял лопатку у него из рук. — Сними это, — он положил руку ему на плечо, на плотную черную кофту. Лица Глеба он не видел, но плечо напряглось. Вадим подождал несколько секунд и сильно сжал плечо. Глеб дернулся. Сразу затем он неловко обхватил себя руками и стащил кофту через голову. Бледная спина с россыпью каких-то царапин, шрамов не пойми от чего, пигментных точек казалась синеватой в сумерках. — Вытяни руки. Глеб вытянул руки – и Вадим трижды не с размаха, но с силой ударил его лопаткой по предплечьям. — Только, пожалуйста, не думай, что ты какой-то особенный, — Вадим подождал немного, следя за реакцией Глеба. Тот чуть заметно вздрагивал от ударов, но не издавал ни звука. — Только не жди, что я буду тебя жалеть. Он ударил его еще несколько раз, не считая, почти не глядя, куда бьет. Глеб шумно втянул воздух сквозь зубы, но головы не поднял. — Ты уже? Уже все? Да что это такое, — Вадим положил руку Глебу на шею сзади и надавил, не давая поднять голову. — Никаких поблажек не будет, слышишь? Нужно быть сильнее, чем ты. Спокойнее, чем ты. Это была целая отдельная задача – ругать его, унижать, не апеллируя ни к чему конкретному, ни к чему, что могло бы привести к срыву этой тонкой, очень относительно терапевтической ситуации. Ни о группе, ни о личной жизни, ни о маме, боже упаси, ни о его проблемах с алкоголем – а жаль, как жаль. Вадим, конечно, говорил себе, что рано или поздно до этого дойдет, что они поговорят об этом после – но сам понимал, что это неправда. Продолжая бить, он чувствовал, что начинает включаться в это состояние, что его подхватывает, приподнимает и наполняет злость. Он сделал шаг, подходя к Глебу со спины, продолжая держать руку на его шее. Отпустил – и сразу несколько раз сильно ударил по спине, там, где побольше мышц и подальше от кости. Но Глеб все равно задрожал и, кажется, всхлипнул – слышно было плохо, потому что его голова все еще была опущена на вытянутые скрещенные руки. Вадим любил это состояние простой, незамутненной злости – когда их взаимодействие сводилось к вот таким простым вещам, когда он просил, а Глеб не выполнял его просьбу – потому что такие его просьбы невозможно было выполнить нормально, – и это давало ему право сказать резкость, право схватить, право ударить. Но всегда боялся, что не сможет удержаться, что сделает что-то, о чем они не договаривались. Это все еще казалось ему странным – мы отказываемся от границ, мы позволяем себе грубость и насилие – и как тут держать границы? Он не хотел об этом думать, но подумал: если нет границ, то их нет совсем. Как когда свешиваешься с балкона, как когда гонишь на машине по трассе, как когда едешь воевать. Жизнь и смерть. То, что они делали, было ненастоящим по сравнению с реальным миром, было проекцией реального мира, было фикцией. И иногда – как сейчас, – ему казалось, что это плохо. Он снова взял Глеба за плечо – из-под пальцев виднелись красноватые полоски от ударов, – и сильно дернул на себя. Глеб начал падать назад и панически вцепился в спинку стула – Вадим увидел, как побелели костяшки пальцев. — Ложись на пол, — он отпустил плечо. Глеб шумно выдохнул и вдохнул, удерживая равновесие на стуле. Потом осторожно отпустил спинку и боком сполз на пол. — На спину, я хочу видеть твое лицо. И не смей, — Глеб начал было расцеплять руки, чтобы помочь себе лечь, — не смей сгибать руки. На спину и руки вытяни над головой, как и было. Глеб кое-как улегся. Вадим посмотрел на него: всклокоченные короткие волосы, лицо, покрасневшее от того, что было опущено и прижато к рукам, влажные глаза с короткими ресницами, сжатые губы, дрожащие крылья носа. Он не плакал – хотя вообще плакал легко и от этого часто, – только напряженно дышал. Вадим подошел к нему с головы, еще раз заглянул в перевернутое лицо. Глеб смотрел не на него, а как бы сквозь него, молча. Вадим наступил ему на пальцы левой руки. Глеб вскрикнул. Кто бы сказал ему, даже год назад, что он сделал бы так с другим человеком, которому по долгу жизни иногда приходится держать в руках гитару, он бы не поверил. Сейчас он вздохнул и чуть перенес вес, чтобы Глеб вскрикнул еще раз. — Жалость – это не ко мне, — он стоял на кисти руки Глеба ступней в одном носке и чувствовал его напряженные пальцы. — Этого добра у тебя хватает. Я знаю, что ты такое на самом деле. Мне тебя нисколько не жаль. Мне нравится делать тебе больно, и я буду делать так столько, сколько захочу. Это было много слов, и он отвлекся – по крайней мере, когда посмотрел на Глеба после этой речи, оказалось, что его влажные глаза уже не просто влажные, что он чуть запрокинул голову, и слезы катятся по покрасневшим вискам. Его рот был приоткрыт, и он громко дышал. — Больше всего мне нравится то, что ты в любой момент можешь остановить это, — сказал Вадим, не собираясь ничего говорить. — Всего одно слово, да? Но ты ничего не скажешь. Ты знаешь, что я лучше знаю, что тебе надо. Я лучше знаю… Он вздрогнул – никогда не мог к этому привыкнуть, кроме того, это все же случалось не каждый раз, что они оказывались в этой ситуации. Сразу много звуков: Глеб несколько раз громко всхлипнул, постанывая и дрожа, и перекатился на бок, подтянув колени к груди, не очень близко – видимо, ближе было уже неудобно. Рука, на которой стоял Вадим, оставалась неестественно прямо вытянутой и чуть вывернутой, как будто Глеб сел с ногами на стул в первом классе и тянул руку, чтобы ему дали ответить. Другую руку он опустил, провел ей по явно затекшим пояснице и бедрам. Вадим сосчитал до трех и отошел от него. Он собирался пойти в ванную и умыться, как следует вымыть руки с мылом, побить себя по щекам. Наверное, посмотреть в глаза своему отражению и сказать ему, что все это значит – и чего все это никак, ни в коем случае не значит. Но вместо этого он зачем-то опустился на пол рядом с Глебом, сел по-турецки и, не прикасаясь к нему – знал, что после такого Глеб не дает себя трогать, уворачивается, может и ударить, – сказал: — Не уходи сразу, — Глеб посмотрел на него исподлобья, насколько это было возможно в его нынешнем положении. — Поговори со мной. Зря он с этого начал – Глеб сразу перевернулся на бок и попытался встать, опершись на избитую руку. Не смог, втянул воздух сквозь сжатые зубы, снова попытался, кое-как встал. Он стоял, нависая над Вадимом, неустойчивый, как зверь, вставший на задние лапы. — Послушай меня, — сказал Вадим, зная, что это не сработает. — Дай посидим с тобой просто, я чаю тебе сделаю. Ты же знаешь, что без этого будет плохо. Он вдруг подумал, что на кухне есть классный пуэр, который Глебу бы точно понравился – он всегда любил все странное, чай, который на вкус как земля. «Ты же знаешь, что будет плохо» – это для Глеба не аргумент, но Вадим не мог не сказать. Он же знает, он же, сука, знает. Ну неужели… Глеб покачал головой и молча вышел в прихожую. Вадим не пошел ни останавливать его, ни провожать. Через пару минут хлопнула входная дверь. После этого Вадим сделал все, что собирался: умылся, две минуты – строго по рекомендации ВОЗ, – мыл руки с мылом. Глядя в зеркало, похлопал себя по щекам. Эрекция не пропала, но он и не особо на это рассчитывал. Он зашел на кухню, налил себе воды – последнее время старался пить не меньше полутора литров в сутки, – пошел в спальню, лег на кровать. Поставил стакан на прикроватный столик, снял носки. Вдруг понял, что все это время – час, полтора, двадцать пять минут? ему сложно было следить за временем в этом состоянии, – он был в мягких домашних штанах, футболке и коротких белых носках. Не так он представлял себе костюм садиста. С другой стороны, он вообще особо не представлял себе, как выглядят садисты, у него никогда не было серьезного сдвига по всей этой садо-мазо теме. Когда все это только началось, Вадиму было странно, что Глебу не хватает Тани. Вадим видел ее только мельком, ни разу с ней не разговаривал дольше пяти минут, но ему казалось, что она-то, в отличие от него, выглядит как доминатрикс, как злодейка из не очень хорошего фильма: обтягивающие кожаные штаны, пугающая худоба, лицо, завешенное волосами, и макияж, как будто глаза обвели углем и уголь размазали пальцем. А это ее увлечение маньяками… Ну неужели она не может его отпиздить? Зачем ему, чтобы Вадим наступал ему на пальцы ногами в носках, если есть Таня в туфлях на шпильках? На самом деле он знал ответ. Таня просто мало о Глебе знала. То, что она сама себя считала журналисткой, дела особо не меняло. Глебу надо было, чтобы его пиздил и по его рукам ходил ногами человек, который много о нем знает. Который его видит. Ему недостаточно Венеры в мехах – ему нужна такая, которая видела, как он плачет, видела, как он блюет от передоза и орет от ломок. Ну или такой – это, как оказалось, не принципиально. Раздеться перед другим человеком – до костей. Показать ему все, что в тебе есть. Дойти до дна, какая-то такая цель. Некрасивая. В этом случае, конечно, чем дольше его знаешь, чем больше видишь его срывов, его гадкого, злобного поведения – тем лучше ты претендент. И опять же, как оказалось, похуй, брат ты ему, не брат. Вадим лежал, проваливаясь головой в большую подушку, и думал, как странно, что между ними столько всего было – а теперь осталось только это. Из бесконечности в постель. Наверное, по глебовой логике идеальный претендент – это мама. Вадим поежился от одной такой мысли, хотя думал ее не всерьез. Она знает его с тех пор, как он вел себя отвратно, потому что у него в мозгах еще не было концепта хорошего поведения… И как странно, что все это началось именно дома у мамы. Потому что мама, врач советской закалки, строгая, но не жестокая, ни разу за всю свою жизнь не подняла на них руку и не давала этого делать отцу. Нельзя было искать корни всего этого в детстве Глеба, которого выпороли ремнем, а ему понравилось. У этого не было никакого инцестуального бэкграунда, он как-то… со временем появился. Когда это случилось? Вадим потянулся, глядя в потолок. На кухне шумела посудомойка, полупустая, с одними чашками.