Лабиринты

Александра разбудил пронзительный звон будильника и его противная вибрация, что отдавались гулом в голове. Едва открыв глаза, он зажмурился от бьющего по ним света, пытаясь вслепую нашарить рукой телефон. Когда злосчастный предмет, являющийся источником раздражения, оказался наконец выключен, повисла тишина. Гамильтон перекатился на бок, приоткрывая серо-зеленые глаза и краем едва проснувшегося сознания замечая, что постельное белье слегка влажное от пота, хоть жара парень сейчас и не чувствовал. Скорее даже холод — весьма неприятно. Спустя еще пару секунд пришло осознание того, что рядом не наблюдается ни прядей светлых прямых волос, ни сильного горячего тела — после обдумывания этих данных Александр пришел к выводу, что его друг и по совместительству любовник Джон Лоуренс уже проснулся и успел куда-то уйти. Ну и пусть. Вылезать из теплой постели и отправляться на поиски парня не хотелось, как и двигаться в целом — тело словно налилось свинцом, противной, ноющей слабостью. Он широко зевнул, забираясь глубже в одеяло, накрываясь им с головой. Блаженная темнота и тишина окутали Александра, он провалился в сладкое состояние полусна, когда словно повисаешь между сном и реальностью, наслаждаешься минутами отдыха. Но покой был нагло нарушен чьими-то шагами и тихим скрипом двери, что повлекло за собой тихий стон Гамильтона, заглушенный коконом из одеяла.  — Александр? Голос был знаком, но понадобилось несколько секунд на то, чтобы узнать Джона. Парень почувствовал, как кровать рядом немного прогнулась под чужим весом, и зажмурился, прижав колени к груди.  — Александр, пора вставать. Будильник звенел около десяти минут назад. В голосе звучала то ли улыбка, то ли усмешка. Ответом Лоуренсу был очередной тихий стон. Джон же отступать не собирался, слегка тормоша одеяла. Гамильтон на попытки разрушить его убежище отреагировал глухим ворчанием, кутаясь плотнее. Джон рассмеялся.  — Я понимаю, что ты не хочешь, но нечего ложиться так поздно! Давай, Алекс, вылезай! Я приготовил завтрак Глухое ворчание возобновилось, одеяла зашевелились, после явив миру копну медно-рыжих волос и два крайне недовольных и заспанных, нездорово блестящих глаза, что тотчас же были прикрыты ладонью от яркого света.  — Прекрасно, — Джон был оценен затуманенным сознанием Гамильтона как немного расплывчатый, но вполне милый, а также подходящий на роль грелки и подушки, поэтому парень весьма ловко для своего состояния подполз к блондину и устроил голову на его коленях, все еще не желая расставаться с одеялом. Он слабо, но довольно улыбнулся, почувствовав чужую руку в своих волосах.  — Александр, это уже ни в какие рамки не лезет… Голос был притворно-строг, но в нем ощутимо чувствовалась мягкость, как и в прикосновениях. Гамильтон вновь прикрыл глаза.  — Гамильтон, черт ты рыжий, вставай, я не хочу, чтобы мы опоздали на занятия! Джон не повышал голоса, но тот стал ощутимо громче. Это вызвало приступ противной боли в висках, что была похожа на вспышку молнии, пронзившую голову до самого мозга и неприятно отдаваясь эхом, что давило на глаза будто изнутри. Александр втянул воздух сквозь зубы, зажмурившись.  — Не надо… Я встаю, — голос Гамильтона звучал хрипло, слабо, но крайне недовольно. Он медленно сел в постели, избегая резких движений и кутаясь в одеяло. Вставать и идти куда-то не хотелось, но разумом Александр понимал, что на учёбу идти необходимо. Джон поднялся с кровати.  — Идем, завтрак на столе. Только быстрее, иначе опоздаем. При мысли о еде Александр почувствовал слабую, но весьма ощутимую тошноту, и чуть поморщился.  — Я не хочу… — на эти слова Джон нахмурился, оглядев парня внимательнее и подмечая нездоровый румянец на коже, капельки пота на лбу и в целом болезненный вид.  — Алекс, ты хорошо тебя чувствуешь? Нет. Он чувствовал себя весьма неважно, но ему нужно было идти на учёбу. И Джону. Не хотелось бы опоздать из-за его, Александровской, нерасторопности. Гамильтон слабо улыбнулся, уверяя себя в том, что через пару часов неприятные ощущения пройдут.  — Да, все хорошо. Джон недоверчиво изогнул бровь, подходя к сидевшему на кровати парню и кладя руку на его лоб. Александр блаженно прикрыл глаза — ощущение прохладной руки на горячей коже оказалось весьма приятным.  — Ничего не хорошо, ты весь горишь, — хмуро проговорил Лоуренс.  — Ну и что? — Гамильтон тщетно пытался придать голосу хоть каплю воинственности. Вышло не очень.  — А то, что никуда ты сегодня не пойдешь, — скорченное в недовольной гримасе лицо послужило ответом, — Очень смешно. В таком состоянии ты свалишься после первой же пары, если на ней же не заснешь. И слова преподавателя записывать будет весьма проблематично. Поэтому ты останешься дома. Как и я.  — А ты-то с чего? — Гамильтон нахмурился, в глазах сверкнуло беспокойство. Джон что, заразился от него? Появилось неприятное ощущение, будто внутреннюю часть горла терли наждачной бумагой. Александр чуть сморщился.  — Надо же кому-то за тобой приглядывать, и этим кем-то благородно буду я. Еще и потому, что никому другому я бы тебя не доверил. А сейчас ложись, я скоро вернусь. Джон улыбнулся и ушел, Александр же поднялся с кровати, все еще не расставаясь с одеялом. Его немного шатало, ноги были словно ватными. На ум пришла ассоциация с желе, Гамильтон глупо хихикнул, представив себя в виде этого десерта, но заставил себя посерьезнеть. Ему нужно на учёбу, и раз слова не убедили Джона, надо было доказать собственное достаточно здоровое для лекций состояние действиями. Александр сделал пару нетвердых шагов, одеяло неудобно путалось под ногами, но без него было бы холодно. Голова слабо, но ощутимо кружилась, в висках стучало, Гамильтона повело вперед и в сторону. Он потерял равновесие, но угодил прямо в руки Джона, крепко схватившие его за плечи.  — И куда это мы собрались? Я же сказал тебе лежать. Лоуренс мягко подтолкнул Александра к кровати, а последний был не в состоянии противиться. Пробормотав что-то про учёбу, он все же дал уложить себя в постель.  — Сегодня никакой учёбы. Александр не очень любил, когда ему указывают, не давая права отказаться, но пришлось признать, что слова Джона имели под собой основания. Горячего лба коснулись приятно холодные губы Лоуренса, а после его руки нежно огладили медно-рыжие чуть влажные от пота пряди.  — Я могу оставить тебя минут на двадцать?  — Куда ты? — отпускать Джона Александр не хотел, в подтверждение своего желания крепко схватив чужую руку за запястье. Во время болезни Гамильтон становился капризным, хмурым и вялым, ворчал и часто противился лечению, утверждая, что с ним всё прекрасно, а Лоуренс преувеличивает. Последний считал такие ситуации весьма комичными, несмотря на собственное беспокойство, он редко мог сдержать смех.  — Мне нужно сходить в аптеку. Или ты хочешь валяться так ещё с неделю? Александр недовольно буркнул что-то в ответ, после состроив жалостливое выражение лица.  — Ты меня оставляешь, да?.. Джон улыбнулся, поглаживая Гамильтона по голове.  — Двадцать минут, не больше. А ты пока измерь температуру, я принес градусник. Упомянутый прибор уже лежал на тумбочке — очевидно, Лоуренс позаботился. Александр и не заметил, как предмет тут оказался. Ответом Джону на его фразу же оказалось мычание вновь спрятавшегося под одеялом с головой Гамильтона. Блондин тихо фыркнул.  — Ребёнок… Надо, Алекс. И я скоро вернусь. Постарайся не убиться за время моего отсутствия. Комок из одеяла зашевелился, издавая недовольные звуки, что вызвало улыбку Джона.  — Ладно, всё, я пошел. Не забудь измерить температуру, не найди себе неприятности и хотя бы попытайся всё это время пролежать спокойно в кровати. А лучше поспи. Если что — звони. Лоуренс бы соврал, если бы сказал, что ему совсем не нравится так возиться с Александром. Этот рыжий чертёнок был одним из тех людей, о которых Джону искренне хотелось позаботиться, особенно в моменты, когда такой упрямый Алекс просто не мог отказаться от помощи, как делал обычно. Он знал, что Гамильтон не терпел жалости — на этой почве они часто ссорились раньше. Но спустя время Лоуренс научился находить золотую середину между нежностью и холодностью, понимать, какую ласку Александр примет и на какую ответит, а на что обидится или того хуже — разозлится. Как бы не было парадоксально, злился рыжий редко (при этом часто бесился — это разные вещи), но слыл вспыльчивым. Это было неудивительно, учитывая его манеру речи — яркую, эмоциональную, вдохновленную, сопровождаемую сменой тысячи и одного выражения на лице и бурной жестикуляцией. Прямолинейный, но не грубый, болтливый, но не такой уж и надоедливый — одним словом, удивительный. Ярость же Александра выглядела иначе. Холодная, молчаливо-обвиняющая. Её Джон познавал на себе не так уж часто и искренне не хотел повторения тех моментов. Под спокойным, холодным и будто разочарованным взглядом хотелось сжаться и забиться в угол. Александр никогда не позволял себе эту эмоцию по пустякам. Он не терпел несдержанного обещания, не терпел безответственности, не терпел беспричинных оскорблений своих друзей или своих взглядов. Такие моменты Джон запоминал надолго. Пустой, но в то же время такой выразительный взгляд потемневших глаз, сжатые в тонкую полоску губы. Висящая в воздухе тишина, кричащая разочарованием и ледяной злостью. Спокойный, ровный голос Александра. Он медленно проговаривал причину своей злости. Заставлял прочувствовать вину. Осознать. Он никогда не поднимал руки. Ему было достаточно слов. Достаточно этого было и для обвиняемого. Но больнее было после, по крайней мере для Джона. В такие моменты после этого своеобразного разговора, услышав извинения, заслуженное покаяние и клятвенное обещание, что такого не повторится Александр не уходил в другую комнату, все еще злясь. Он смягчался. Краем губ усмехался. Его глаза светлели. В этот момент он выглядел старше своего возраста, гораздо старше — по крайней мере его взгляд. И в такие моменты ребёнком — маленьким, провинившимся ребёнком — чувствовал себя Джон. Он переминался с ноги на ногу, извинялся, понимая, что оправдания тут бесполезны. Александр мягко улыбался, тепло прося так больше не делать. Говоря, что прощает. Странно, но это казалось гораздо более болезненным. Джон тогда всё ещё чувствовал вину, стыд — причем еще в большей степени. Почему-то в такие моменты хотелось плакать, хоть Александр и не злился — расслабленная фигура, мягкая улыбка. Устало опущенные плечи. Гамильтон обнимал судорожно извиняющегося Джона, гладя по спине, говоря, что если тот все осознал и такого больше не будет — всё в порядке. Александр Гамильтон — удивительный человек. Именно обо всем этом думал Лоуренс по пути в аптеку и обратно, думал об Александре. Тот отпустил Джона неохотно, но, понимая необходимость этого похода, всё же дал ему уйти. По дороге Лоуренс успел позвонить Лафайетту — их общему другу — чтобы тот разъяснил преподавателям ситуацию, а ещё поблагодарить Небеса за то, что сегодня пятница. В американских аптеках продавались только самые простые и распространённые лекарства, но этого было вполне достаточно для того, чтобы сбить температуру и в целом улучшить состояние Алекса. В приподнятом настроении он вернулся в их квартирку, что они снимали вдвоем. Его встретил недовольный хриплый голос из спальни.  — Двадцать две минуты сорок семь секунд! Лоуренс не сдержал смешка. Неужели рыжий и правда считал? Сняв верхнюю одежду, Джон зашел в спальню, вновь садясь на кровать. За время его отсутствия мало что изменилось — разве что простыня была смята сильнее, чем раньше, а сам Александр был еще недовольнее.  — Ты опоздал на две минуты сорок семь секунд! Я считал! Лоуренс улыбнулся.  — Прости за это. Но я не сомневался в твоих математических способностях. Джон поцеловал Алекса в лоб, продержав свои губы на чужой коже чуть дольше, чем нужно. Гамильтон фыркнул, но улыбнулся и пробормотал тихое «Ладно уж». Лоуренс же отстранился, проводя рукой по чужим спутанным прядям.  — Температуру измерял?  — Угу. Сто один и семь. (Александр имеет в виду градусы по Фаренгейту — по Цельсию это примерно 38,7° — прим. авт.) Джон чуть нахмурился.  — Я на кухню, сейчас приду. Александр тихо буркнул что-то в ответ, зарываясь в одеяло и даже не смотря на Лоуренса — видимо, ему в самом деле было плохо. Примерно через минуту блондин вернулся со стаканом, таблетками и чашкой чая, поставив все это на тумбочку.  — Алекс? Солнце, вылезай, тебе надо выпить лекарство. Ответом послужило недовольное ворчание, а после копошение и наконец высунутая из-под одеяла голова Гамильтона, окруженная ореолом растрепанной гривы рыжих волос. Он жмурился — свет резал по глазам. Джон протянул стакан и таблетки — Алекс поворчал, но выпил.  — Горькое… — он сморщил нос.  — Знаю. Зато полезное, — поглаживание по волосам возобновилось, как только Александр лег назад. Рыжий широко зевнул, Лоуренс улыбнулся, ложась рядом.  — Спи. Поправишься быстрее. Александр даже не сопротивлялся просьбе, обвивая руками и ногами чужое тело, как коала — эвкалипт, и прижимаясь к нему. Вскоре раздалось тихое и размеренное дыхание, свидетельствующее о том, что Гамильтон уснул. Джон улыбнулся, рассматривая лицо Александра. Его Александра. Тот выглядел таким спокойным во сне, когда сопел в подушку, приоткрыв рот. Длинные ресницы чуть трепетали. Его рыжик обязательно поправится, лекарства и сон подействуют как надо — Лоуренс был уверен. Он не мог скрыть улыбку, перебирая чужие пряди. Ему было жарко — Александр был сейчас, будто маленькая печка, но отодвинуться было выше его сил. Не хотелось ничего другого, кроме как чувствовать чужое дыхание, слышать биение чужого сердца. Пожалуй, сейчас он был спокоен. Он чувствовал это счастье. И будет чувствовать. Пока у них одно дыхание на двоих. Пока их сердца бьются в унисон. Он спокоен.