(Не) летние истории

Волны медленно скользили по берегу, а затем уходили, оставляя влажный след на песке — будто лизнули языком. Белые пенные барашки казались Коле похожими на сладкую вату, которую продавали в городском парке. По самым большим праздникам родители возили его в Пензу, покупали что-нибудь вкусное, и сладкая вата стала для Коли символом счастливого детства. Здесь, под разбомбленным Кенигсбергом оно казалось далеким и нереальным, точно полузабытый сон. Пену хотелось попробовать на вкус, наверняка она окажется сладкой. Многие товарищи Коли пытались так сделать и пена исчезала у них на пальцах. Видимо они так же, как Коля, никогда прежде не видели моря. Другие играли с волнами в догонялки: заходили за линию прибоя, а потом улепетывали от воды, не давая намочить свои сапоги. Солдаты, совсем юные или уже успевшие состариться на войне. Солдаты, без колебаний стрелявшие в фашистов, протыкавшие их штыками, а иногда лупившие кулаками и рвавшие зубами… Сейчас все эти солдаты смеялись задорно, как расшалившиеся дети. Прохладный бриз с запахом соли обдувал их лица, разглаживал морщины, пытался сорвать пилотки. Море… Раньше Коля только читал о нем или видел на фотографиях в газетах. Он из своей деревни с мелкой речушкой дальше Пензы-то никогда и не выезжал. Война дала ему возможность посмотреть мир. Но в любой момент могла забрать синее небо, солнце и шепот волн навсегда… Коля тряхнул головой. Нет, он не будет ни о чем вспоминать сейчас. Выбросив из головы все мысли, он посмотрел вдаль, туда, где море сливалось в объятиях с небом. Конца и края не видно синевато-стальной глади. Волны вздымаются и опускаются, словно где-то там, на дне дышит Морской Царь из сказок. Вдохнув полной грудью холодный воздух, Коля постарался вобрать в себя море, наполнить свое тщедушное тело силой древней стихии. И на миг ему показалось, что сердце стало биться в такт прибою… С тех пор каждый раз в трудные минуты Коля вспоминал тот день на берегу залива. Во время штурма Берлина, когда рядом рвались снаряды, и друзей превращало в пыль, море шептало Коле, что все образуется… *** — Долбанная дырища! — звонкий голос внучки Любы Николай слышал даже в своей комнате. — Не ори так. — Его сын, Виктор, говорил тише, но тонкие стены хрущевки пропускали и его слова. — Город не виноват в том, что вам сократили зарплату. Если хочешь кого-то ругать, то ругай президента и тех, кто его за нитки дергает. Да, Виктор всегда любил говорить о политике. Но Любу не так-то легко было сбить с выбранного курса. Броненосец. Иногда Николай гордился такой упертостью внучки, но сейчас нет. Он знал, что Люба собиралась сказать. — В этом сраном Калининграде и тем более в сраном Балтийске нормальной работы не найдешь! Зачем дедан сюда переехал?! У моря, видите ли, жить хотел! Старый осел! Наверняка Люба знала, что Николай ее слышит, и даже специально повышала голос. Виктор насмешливо хмыкнул. — Если бы отец остался в деревне, у тебя бы сейчас тем более работы не было. Да и в областном центре ее днем с огнем не найдешь. — Так надо было переезжать в Москву или в Питер. — Люба не унималась. — От Калининградской области толку только, что она может стать Европой. Вот бы немцы ее назад вернули… Лафа бы началась! Они — трудолюбивые, практичные, не то что… Раздался грохот: Виктор ударил кулаком по столу. И Николай на миг восхитился сыном. — Ты мне эти разговоры брось! К немцам ей, видите ли, захотелось! Твой дед жизнью рисковал, чтобы ты сегодня фашистам жопы не лизала! А она… — Ха, и что мне теперь, его медали жрать?! — заорала Люба. — Все, я валю в Питер. Судя по звукам, она вылетела из кухни. Затем хлопнула входная дверь. К подружке пошла плакаться. Николай вздохнул: разве он пророк и мог предсказать развал Союза? Разве знал, как стремительно разрастется безработица? Он хотел жить рядом с морем и думал, что дети будут счастливы здесь. И ведь они были счастливы. Раньше. «Хорошо, что Клава уже умерла и не видит всего этого», — печально подумал Николай. Да и его время уже приходит. Подкатив кресло-каталку к окну, Николай посмотрел на море. На самом деле из их окон был виден только самый краешек залива, Николаю с его старческим зрением трудно было что-то разглядеть. Но он знал, что море — там. Все так же величаво катит свои волны, как и в сорок пятом. Николай надеялся, что после смерти дети выполнят его последнюю волю: кремируют и развеют прах над Калининградским заливом. Тогда море поглотит его, смоет с рук и кровь врагов, которые были обычными людьми с семьями, и пыль пройденных военных дорог, которая, казалось, въелась в пальцы. Море заберет сержанта Николая Голубева на самую глубину, где нет печалей и радостей, страха и сомнений. Там его ждет покой.