во время веселья, во время пьянства и пышного бала я, будто пёс, ждал её у двери. напиваясь, она танцевала. а я бросал в звёзды камни, пытаясь разбить их, как фонари.
затягиваться сигаретой с чужих, незнакомых пальцев — привычно. терять в пространстве верх и низ под какое-то ломаное техно — привычно. целоваться с очередной десятиклассницей, чей блеск для губ пахнет вишней — привычно. смеяться, как помешанный, когда очень хочется разрыдаться — привычно. прыгать под неоновые вспышки до онемевших ступней — привычно. пахнуть кальянным приторным дымом и не мочь вздохнуть в плотном, душном, сладком воздухе клуба — привычно. втирать в десны уже не понятно что, увеличивая дозы, лишь бы ударило в мозги — привычно. удивляться, что на телефонном дисплее пять утра и пять пропущенных — привычно. противно прилипшая к груди футболка, мокрая от разлитого алкоголя — привычно. мерзнуть на ветру, кутаясь в слишком тонкую для такой погоды куртку — привычно. шмыгать вечным насморком — привычно. не попадать брелком по домофону из-за дрожащих пьяных пальцев — привычно. добираться на третий этаж с остановками на каждой площадке, чтобы не выблевать свои внутренности — привычно. не узнавать себя в зеркале — привычно. валиться в постель совершенно без сил и не видеть снов — привычно. даже жить плохо можно привыкнуть. сережа пьет чай совершенно молча, и не оборачивается на полю, когда тот вваливается (иначе не скажешь) в кухню. хочется прохрипеть что-то типа «доброе утро», но ипполит не уверен, что имеет на это право. сережа, в конце концов, сам говорит: — утро. — утро, — голос удивительно сиплый. привычно. — ты же не будешь… — а есть смысл? сережин голос не сиплый, но охуенно уставший. — это должно заставить меня чувствовать себя виноватым? — поля фыркает и открывает холодильник. выуживает йогурт с черникой и усаживается на дальний от брата стул, поджав под себя ноги. — ты вообще еще что-то чувствуешь? — без интереса, как-то слишком дежурно. поле не нравится. — я… — потому что мне кажется, — продолжает сережа, — что ты бесчувственная бессовестная скотина, которая кончает нервы всей семье, абсолютно наплевав на все треволнения и советы. поля молчит пару мгновений. потом откручивает крышечку с бутылки. облизывает с обратной стороны. — повторяю вопрос: это должно заставить меня чувствовать себя виноватым? сережа без единого слова швыряет кружку об кафельный пол. кружка разбивается как-то совсем не драматично, а очень тихо, слегка прошелестев цветастыми осколками с разорванными ромашками. — полегчало? — поля изо всех сил старается сделать тон не-насмешливым. не получается. — нет. это только в кино, наверное, работает. расколошматить сервиз, разнести комнату, разбить мобильник, швырнув его в бетонную стену. на самом деле после такого чувствуешь себя только пустее. хуже. потому что если до этого было просто больно, то теперь к этому примешивается недо-вина и горечь. поля пьет йогурт и не чувствует вкуса. иногда попадают чернички, которые криво лопаются на зубах, растекаясь липким соком до самого нёба. — в последний раз говорю, сереж — отстань. — а если нет? — тогда скажу отъебись. было бы смешно, если бы сережа мог позволить себе смеяться над пассивным суицидом младшего брата. на скулах у него дергаются желваки, пока он сидит вполоборота на кухонном полу и собирает осколки, бывшие его любимой кружкой еще четыре минуты назад. поля сваливает к себе, отоспаться еще пару часов перед сменой. ему снова не снятся сны и просыпается он совершенно разбитым от визгливой истерики будильника на телефоне. голова противно ноет, как артритные суставы в плохую погоду. сухие слизистые трескаются. поля может только морщиться, потягиваться, натягивая шмотки, и хрустеть суставами. беспрестанно шмыгать носом, смаргивать набегающую на глаза муть, зевать до выверта челюсти и потирать ушибленный вчерашним вечером затылок. перед выходом он глотает таблетку мескалина насухую, еще больше раздирая горло. погода такая же отвратительная, как его состояние — слякотная и ветреная, как раз под стать концу февраля. под ногами хлюпает примерно так же, как и в легких, совершенно сморенных запущенной простудой. привычно. приятно кутаться в нормальную, теплую куртку и согревать нос в старом полосатом шарфе, пропахшем мамиными вишневыми духами. больная, пустая, легкая голова вот-вот оторвется и улетит, как гребанный воздушный шарик. до бара, в котором он работает, он доходит за двадцать восемь минут, совершенно замерзший. — здорова, — говорит пестель облегченно, проводя рукой по волосам. — думал уж помру здесь сегодня, совсем ничего не соображаю. муравьев хмыкает. — вали домой. паша уходит в подсобку переодеваться. с другого конца зала окликают: — привет, поля. — привет, — здоровается он с кондратием, который тут кукует явно не первый час. — повторишь мне чай? — конечно. кондратий явно выстрадал пару страниц своего романа и поэтому такой дружелюбный. обычно он куда меланхоличнее и иногда цитирует бараша, распивая очередной странноватый сорт чая. сегодня вот взял «грушу с шоколадом». поля пил чай просто черный, с тремя ложками сахара, и совершенно не врубался во все эти вкусовые изыски, но против кондратия ничего не имел. рылеев никогда ему не хамил, в отличие от некоторых других посетителей, не напивался и не блевал под барную стойку. обычно он просто сидел в дальнем от двери углу с ноутбуком и чайничком, хмурился и слушал музыку. иногда приходил без ноутбука, выпивал парку виски сауэров и уходил домой. в такие вечера он цитировал не только бараша, но и сардонически молчал, тонко щурясь на полины расспросы, все ли в порядке. в подсобке муравьев стянул с себя пуховик, шапку и шарф. пригладил волосы, все еще борясь с похмельным отходосом и проглотил еще одну таблетку. горло зачесалось. захотелось откашляться, потому что легкие уже просто умоляли и просили пощады. поля планировал перебиваться сиропом от кашля и пачкой антибиотиков. по крайней мере, до конца смены. переодел рубашку, затянул на талии фартук. в целом, все шло спокойно. кондратий выпил еще чайничек своего невразумительного чая и ушел через полтора часа после полиного прихода. на часах было шесть тридцать вечера и голова разнылась ровно настолько, чтобы к этому привыкнуть. оставалось только не совершать резких движений. в целом, все шло просто замечательно — посетители были адекватные, спокойные, не сбегающие не расплатившись, вежливые. все было нормально. и все равно ощущение было таким, как будто полю облили дерьмом, а потом вываляли в соломе. наверное, дело было в мигрени, простуде и утренней ссоре с сережей., а еще — в похмелье и двух таблетках мескалина, раскрошившихся в пищеводе и всосавшихся в кровь тошнотворной тревожностью и абсолютно никаким ощущением кайфа. и было десять вечера, когда в бар зашел сережа со своим самым невыносимым выражением лица. — привет, — осторожно поздоровался поля. это было лакмусовой бумажкой — если не откусит ему голову сразу, можно попытаться построить диалог. — привет, — ответил хмуро. — налей мне пива. кинул на стойку сотку. спокойно взял в руки запотевший стакан, поставленный на салфетку, и немного отпил. — ты серьезно пришел сюда разговаривать? — недоумевает поля. — дома не хочу. там мама. она… она. да. она. — понятно. сережа до белизны сжал губы. — что тебе понятно? — в его голосе звучала такая тихая ярость, что по хребту прорезались мурашки. — что ты не хочешь ее расстраивать. — да, потому что у нас в семье это твоя, блять, прерогатива. хотелось сереже по тонким пальцам увесисто стукнуть пустым стаканом для пива. чтобы был хруст и крики и никаких слов. никаких обвинений и тирад. чтобы никаких злых глаз напротив. чтобы никаких разбитых с утра кружек и этого иронического «а ты еще что-то чувствуешь?». поля бы хотел сказать, что не-чувствует. хотел бы быть той бессердечной мразью, которой казался собственному брату, но просто не мог. внутри болело надорванное сердце. внутри кто-то умер, и теперь вонял уже больше полугода. — поль, — горько сказал сережа. — тебе же всего восемнадцать, ну пожалуйста. пожалуйста, не бухай. пожалуйста, не долби. пожалуйста, стань снова собой. где мой брат? кто ты такой? — я же сказал, что все следующие разы буду говорить отъебись? отъебись, сереж. старший брат молча допивает пиво и уходит. привычно. поля продолжает шмыгать носом. к двенадцати в баре остается только один посетитель, молчаливо застывший с кружкой кофе на краю стойки. — кхм… мы закрываемся, — неловко говорит поля. не нравится ему выгонять людей. там же февраль на улице. сам муравьев бы не выходил на улицу до весны. — а? — вскидывается парень. — что, простите? — мы закрываемся. вынужден просить вас уйти. — о, да. конечно, — растормошено отвечает. — сколько я вам за кофе должен? — семьдесят. на стойку падает еще одна сотка. — сдачи не надо, — парень вываливается за двери раньше, чем поля успевает что-то ответить. ну ладно. хорошо. чаевых вышло почти три сотни. неплохо — это несколько мескалинок, две экстази и два шота водки. это пара пачек винстона. это один коктейль в каком-нибудь пафосном месте типа «крыши». это три отвертки в «безымянном»., но в таком положении это скорее какие-нибудь таблетки и полоскания. на стойке валяется разрядившийся айфон. кажется, того самого полусонного парня. поля вертит телефон в руках и безутешно пытается его включить. зарядника в баре не было — муравьев свою забрал домой, а у паши и миши самсунги. решено было забрать телефон домой, зарядить и позвонить кому-нибудь, чтобы сообщить, что нашелся. или, если не выйдет, принести завтра в бар и отдать бестужеву, чтобы он вернул владельцу. со спокойной душой заперев двери, муравьев попиздил домой. ветер совершенно взбесился с наступлением темноты и дул, как ненормальный, почти стягивая с ушей шапку и то и дело разматывая шарф. домой поля добредает ближе к часу ночи, прошерстив пол-квартала в поисках круглосуточной аптеки и так ничего и не купив. на кухне горит свет. мама выглядывает обеспокоенно, но увидев, что он не пьяный и не угашенный, улыбается. — привет. — привет. ты чего не спишь? — да что-то не получается никак заснуть. посидишь со мной? — давай. поля кипятит воду для чая в кастрюльке, потому что чайник на днях полетел куда-то туда же, куда и сережина кружка. — я тут осколок нашла вечером, не знаешь, что разбилось? — сережа кружку уронил. нечаянно. само упало. само упало и расколотилось на тысячу кусочков, один из которых закатился под раковину, где мама его и нашла. поля негромко и мокро кашляет, прикрываясь рукавом. — приболел? — взволнованно спрашивает мама. — да все нормально. чай с малиной приятно согревает стенки кружки и больное горло. все еще першит, но хотя бы не режет. анна семеновна совсем сонная, подпирает щеку ладонью и разомлевше улыбается. на пальце у нее пластырь — от осколка ромашки с сережиной любимой кружки. в два часа ночи мама уходит спать и поля вваливается в свою комнату. проверяет чужой айфон на зарядке — 47%. неплохо. оказывается еще лучше, потому что телефон не запароленный. удивительная доверчивость. контакты полупустые и муравьев решительно не знает, кому можно позвонить. поля ломается перед тем, как лезть во вконтакте и инстаграм — все-таки личное. в итоге решает, что ничего читать не будет — только напишет людям из важных, что у него телефон и было бы здорово если бы они связались с владельцем. владельца зовут стасом кузьминым и его скулы возмутительно выступающие. поля с удивлением находит у него в друзьях сережу. в итоге он никому не пишет, решив спросить у брата, или отнести телефон в бар и оставить там. блокирует экран и валится спать. утро совершенно заплывшее, раздавленное и сырое. и начинается в час дня. ноги решительно не слушаются, пока поля бредет до ванной, мечтая отлить. стенки играют с ним в жмурки, каждый раз оказываясь вообще не там, где он ожидает их найти, расползаются под руками в хлипкую зыбь. цветочки на обоях превращаются в какие-то ярко-приторные венерины мухоловки, которые тянутся к рукам, норовя откусить пальцы. или хотя бы кончики пальцев. до ванной поля доходит чудом. фаянс раковины и унитаза леденит руки. зябко на кафеле босиком. глаза закрываются, а потом не хотят открываться. их приходится уговаривать. совсем, как сережа вчера — ну пожалуйста. градусник укоризненно показывает 38,2. с такой температурой идти до бара по такому ветру — сущее самоубийство. поля трет глаза. трет нос. в горле словно растрескалась почва и из-под нее полезло то, что умерло чуть больше полугода назад. по спине озноб — горячая волна, холодная, горячая, холодная. хлоп — останавливается где-то на середине, а потом резко схлынивает к ногам. дергает, как от тока или хорошего кокаина. судорогой сводит почти до боли. — ебал я ваше болеть, — бормочет поля и не узнает свой голос — хриплосиплый, совершенно севший. дома, ожидаемо, никого. теплое солнце лениво скалится сквозь щели в занавесках, и, лопнувшись об стены, упруго плещется по коврам и линолеумам. поля соскучился по солнцу — серая липкая хмарь из облаков порядком достала и так мало чему радующийся глаз. надо звонить сереже по поводу телефона. он берет трубку после четырех гудков. — я тебя слушаю. — смотри, какая тема, — не своим голосом начинает поля. — один тип вчера в баре оставил телефон. я его забрал, потому что собирался зарядить и позвонить кому-нибудь, чтобы сказать, что телефон у меня., но я не особо понял, кому мог бы позвонить. поэтому зашел в его вк. и у него в друзьях нашел тебя. ты знаешь, кто такой стас кузьмин? — стас?.. знаю, да. он мой коллега. — это хорошо! вот ты ему его и… — он заедет через двадцать минут. и положил трубку. в смысле — заедет? куда заедет? сюда заедет? спасибо тебе, сереж. мало того, что над братом издеваешься, так еще и честного человека хочешь заразить какой-то непонятной херью, у которой была, видимо, одна цель — уничтожить род человеческий. ну или конкретного ипполита ивановича муравьева-апостола. на кухне нашелся столетний парацетамол и бутылка шиповникового сиропа. поля, даже со своими температурными мозгами, хорошо понимал, что на всем этом не вылечишься, и тем не менее решился испытать удачу — проглотил три таблетки и две ложки сиропа. сироп был сладенький, таблетки — горькие, а в ногу воткнулся еще один осколок от сережиной кружки. — блять! — выругавшись и вцепившись пальцами в окровавленную ступню, ипполит зарылся в аптечке в поисках перекиси и ватки. позвонили в дверь. — блять, — тихо пробормотал. вату так и не нашел и побрел через всю квартиру, прихрамывая и оставляя за собой зловещие клюквенные следы. за дверью стоял вчерашний стас. — привет. проходи, — поля изо всех сил делал вид, что все нормально. — у тебя нога кровоточит, ты в курсе? — вау, вот это информация, это так называется? а я-то думаю, что это у меня происходит. — что случилось? — не смутившись сарказму, спросил кузьмин. — ничего. — а «ничего» теперь до крови кожу режет? буду знать. один: один. стас стянул ботинки и небрежно повесил пальто рядом с сережиным. — пошли, герой-солдат. обработаю тебе ногу, самому неудобно будет. — да не надо. — не надо было раниться. он почти силком усаживает полю на стул и каким-то чудом ориентируется у них в аптечке лучше хозяев. выуживает зеленку, перекись, ватку и пару пластырей. — тебе бы пошли с хэллоу китти, но, к сожалению, только обычные. хочется послать его к черту, да язык не поворачивается — не потому, что поля не хочет его обижать, а потому, что вообще-то сил на это просто нет. чужие пальцы на своей лодыжке муравьева только бесят и нервируют. — ты горячий. полин воспаленный мозг идентифицирует информацию в другом ключе. — чего?.. — температура у тебя. — а. да я знаю. — ты чего-нибудь не знаешь? — да. не знаю альфа-звезду в созвездии гончих псов, сколько я спал и почему ты знаком с моим братом. — "сердце карла", — рассеянно отвечает стас, поливая ступню перекисью. — чего? — ты можешь перестать «чевокать»? это раздражает. голос у него правда раздраженный. поля замолкает. кузьмин обрабатывает края ранки зеленкой, проверяет на наличие стекла, смачивает ватку в перекиси, кладет сверху и закрепляет пластырями крест-накрест. красота. — твой телефон у меня в комнате, — угрюмо говорит ипполит. — на тумбочке. стас уходит и возвращается чуть более довольный. — спасибо. я уж думал, что потерял. — не за что, — сдержанно говорит поля. кузьмин уходит сам, без намеков и уговоров, и даже как-то слишком быстро — поля даже думает, что ему померещилось., а он точно был здесь? а он точно был? был — пластыри хорошее тому доказательство. сам муравьев никогда не наклеил бы их так ровно. остаток дня он спит в температурном бреду, и просыпается от того, что дверь в его комнату распахивается. сережа уставший. — выглядишь хуже меня, — сонно бормочет ипполит. — иди к черту. — я уже, — утыкаясь в подушку носом. на тумбочку опускается пакет из аптеки. — это тебе от стаса. в благодарность за то, что не свистнул его телефон. поля в итоге лечится целую неделю, а там и заканчивается февраль.февральский
7 августа 2020 г. в 23:45
Примечания:
эпиграф все еще в. маршак.