Амок

«Ребёнок был мёртв. Чертовка скушала весь мозг, а сама убежала в лес». Мифы индейцев Южной Америки. * Задыхаясь, он с великим трудом выбрался из руин храма, оставив позади смрад подземного лабиринта, и нетвёрдым, заплетающимся шагом заспешил по едва заметной в зарослях тропинке. Густой зелёный, светло-жёлтый и серо-коричневый мазки деревьев, кустов и травы сменялись перед его глазами пёстрым калейдоскопом, изредка чередуясь с яркими кусочками голубого неба. Вконец обессиленный, он рухнул на четвереньки между выпирающих из земли огромных корней сейбы. Эти величавые деревья, до сих пор почитаемые за священные, цветом и размером напоминали ему африканских слонов. Посеревшая рубашка намокла от пота, голова шла кругом, слабость его одолела воистину смертная. Если берёшься оживлять мертвецов, сам должен пребывать в добром здравии – вот какую мудрость он поведал бы на ночь детям, если бы решил поговорить с ними об основах некромантии. Джозеф Хилл рассмеялся и мгновение спустя скривился от приступа головной боли. Долгое время археологу казалось, что болезнь оставила его, но истощенный многодневным чудовищным ритуалом, он не держался на ногах. Хилл уселся поудобнее, упершись спиной в изгиб корня, снял с пояса флягу и прильнул к воде, пара глотков – не больше, иначе в приступе жажды он вылакает весь запас и до деревни его будут волочь волоком. Уютный полумрак подлеска не облегчал страданий: влажная жара, грязная, липнущая к коже одежда, жужжание опасных, разносящих диковинную заразу насекомых, крики пёстрых птиц не давали сосредоточиться. Плеснув воды в ладонь, Хилл обтёр коричневое от загара лицо, досадуя на то, как быстро оброс щетиной, и мысленно вернулся в подземную пещеру. Внутренний взор метался между усталыми, перекошенными от напряжения и отвращения лицами индейцев и Рэдклифа, его помощника англичанина, бывшего моряка. На немёртвое Хилл старался не обращать внимания: его ноздри и без того были забиты тошнотворно-сухим запахом солей, жирным амбре специальных снадобий, вонью их собственных давно немытых тел; в ушах звучал угасающий стон, похожий на слабый вечерний ветерок, дующий из дырявой ссохшейся груди. Хилл попытался сдержаться, но его стошнило желчью. Он не помнил, когда ел последний раз. В текстах Бореллия ритуал выглядел на порядок легче. Если Джозеф вернётся в Окмонт, то, возможно, разработает собственную методику для получения наилучшего результата в спокойной атмосфере современного города и уютных апартаментов. Пожалуй, единственное преимущество жизни в Штатах. Здесь слишком жарко, нет нормального рабочего кабинета и полно назойливых насекомых. Он раздражённо помахал рукой, отгоняя мух, слетающихся на его зловонное присутствие. Поначалу они прятались под покровом ночи, дабы уберечься от лишних глаз и уберечь чужие уши от непотребных звуков, но ритуал требовал исполнения непрерывных монотонных действий, многоразового начертания и прочтения сложных формул, невольного вдыхания зеленовато-серого пепла, что не могло не сказаться на их собственном умственном здравии. Многократное превращение неудачно, не до конца оформившегося объекта в изначальную субстанцию и возобновление процесса воссоздания тела сопровождались вереницей изнуряющих и бесполезных допросов, потому после ряда неудач они осмелились разбить в подземных кавернах лагерь, чтобы продолжать днём – одни сутки перетекали в другие, в третьи и так далее, пока силы их небольшого кружка смельчаков не истощились. Как казалось Хиллу, он правильно, по крайней мере, сносно применял формулы из проклятого «Некрономикона», но вопросы оставались без ответов. Могущественный жрец и колдун Тайель Чан, который жил в те далёкие и тёмные, волшебные времена иного времяисчисления, мистической космогонии и других богов, лепетал и хныкал, как бессмысленный младенец, несмотря на тщательно подготовленные соли и масла для обработки восстановленных из пепла органов и полостей, ответственных за звук. О существовании в Мезоамерике помимо Юкатанского культа Жабы ещё и культа Монолитов, чьи ритуалы оказались до странности похожи на традиции венгерских последователей Чёрного камня, которые справляли жестокие обряды и приносили кровавые жертвы вплоть до середины шестнадцатого века, Хилл, будучи совсем ещё новичком в археологии, узнал из «Невыразимых культов» фон Юнтца. Являясь опытным путешественником и исследователем оккультного, немец вдохновлял Хилла, пусть даже жизнь учёного прервалась жестоким и загадочным образом. Копию запретного тома в первом издании на языке оригинала Джозеф добыл у коллеги, с котором завёл дружбу на почве интереса к потаённым знаниям глубокой старины во время раскопок культуры Олтоме в Восточной Африке. Аборигены за тысячи лет до нашей эры декорировали керамику тревожными диковинными образами; вылавливали из волн Индийского океана и оставляли потомкам странного вида раковины, принадлежащие тварям, предполагаемые происхождение и внешний вид которых ставили в тупик даже почтенных малакологов. Хилл был необычайно возбуждён, обнаружив, что Монолитам поклонялись в разное время в разных уголках Земли. Ему самому таинственные камни являлись ещё в детстве в тяжёлых, необычайно ярких снах, которые определили сферу его интересов. Хилл не смог убедить руководство Окмонтского Университета в необходимости организовать поездку в Венгрию, зато ему удалось насытить свой алчущий знаний дух во время командировок на Британские острова, к руинам языческих капищ Скандинавии и в заброшенные азиатские деревни, где помимо основной работы он искал и находил сведения о таинственных, пропитанных злой аурой камнях, существовавших на Земле, по видимости, до появления первого человека. В Центральную Америку Хилл отправился в составе большой университетской экспедиции, ведь даже всемогущий Кэй ведёт свой род из заросших джунглями тысячелетних руин. Именно в тот год, ещё будучи здоровым и полным сил, Джозеф нашёл страсть всей своей жизни. Могучую силу и мудрость древней цивилизации майя, чьи секреты хранились в густых влажных лесах и манили его сквозь жару и ливни к ступеням забытых храмов, вели к иному восприятию времени, космоса, красоты, смерти и математики, к новому пониманию своего предназначения. Хиллу потребовалось немало денег, чтобы в дальнейшем организовать свою собственную поездку на границу Мексики и Гватемалы, подальше от рациональных, контролирующих его деятельность учёных мужей из Университета – в сердце джунглей, где проводником ему служила жажда запретных знаний. Чем больше эзотерических книг читал Хилл, чем успешнее практиковал вдали от трусливых современников яркую и дикую смесь церемоний и ритуалов, составленную им из множества различных учений, добытых со всего мира, тем сильнее становилась его потребность в ещё более древних, более страшных тайнах. Так текла под жарким солнцем Центральной Америки его насыщенная жизнь, лишённая тягот Великой войны, пока наконец на границе трёх пространств – повседневного, оккультного и сновидческого – Хиллу не явилось откровение, заставившее его испытать истинный трепет и впервые всей душой ощутить печальную ничтожность человеческого существования. Накопленный опыт позволил ему проследить по священному майанскому календарю, хронологически запечатлевшему пульсации из самого центра вселенной – там, где определяли его древние, – последовательность циклов, ведущую к ужасающему для мира финалу. Теперь, спустя годы раскопок в разрушенных храмах, чтения сохранившихся в тайниках сакральных манускриптов и разного вида тёмных практик, которые подтачивали его здоровье, но подготавливали к проведению ритуалов куда более диких, чем он сам от себя ожидал, у Хилла накопились особые вопросы к усопшему. Только истинный носитель древнего знания смог бы объяснить ему, как надлежит толковать надписи на Монолитах и не сойти с ума от воздействия их сверхъестественной силы; как следует воспринимать то, частью чего Монолиты на самом деле являются и не лишить себя жизни от осознания истины; каким образом следует запустить новый цикл, когда старый подходит к концу, знаменуя разрушение основ человеческого существования. Таковы были глобальные цели Джозефа Хилла в отличие от главы местной общины, чьим далёким предком и был жрец. Этого современного потрёпанного жизнью и невзгодами вождя мучила банальная жажда золота и долголетия. Белое Небо, Сак Чан, гордился своим благородным происхождением, но гордость не помешала ему, поддавшись на продолжительные уговоры и посулы Хилла, осквернить могилу жреца, чей прах хранился в погребальной камере, спрятанной в фундаменте храма настолько древнего, что даже индейцы с их склонностью уточнять называли его Безымянным. Попасть внутрь можно было расчистив заросший кустарником, засыпанный камнями и ветвями провал в полу храма. Как оказалось, эта непонятного происхождения дыра знаменовала собой вход в систему подземных лабиринтов и залов, которые идеально подходили для тёмных дел. Неприметные развалины таились в джунглях настолько глубоко, что археологические группы до них ещё не добрались, а местные избегали бродить в окрестностях из-за их дурной славы. Тщательно маркируя повороты и спуски, группа Хилла разбила небольшой лагерь в ближайшем от подъёма наружу зале. Иные пространства, ведущие всё дальше и глубже под землю, оставались совершенно неизученными и оттого крайне опасными, словно полные жестоких испытаний ходы в Шибальбу. Хилл не испытывал ни стыда, ни вины по поводу вскрытия захоронения и последующего обряда воскрешения: живые важнее страданий самого высокопоставленного мертвеца... Размышления Хилла прервал шорох в листве неподалёку. Он потянулся за мачете. Хищники предпочитают выходить ночью, но в этих местах и солнце не гарантирует покоя. Винтовку он, измученный приступом лихорадки, забыл в подземелье, а мачете осталось на поясе, поскольку служило орудием допроса. В пышных зарослях изумрудных кустов, опутанных ниспадающими коричневыми хвостами лиан, промелькнул чей-то силуэт. Ветви задвигались и между ними появилась голова. На Хилла глядела молодая женщина, скорее даже девочка-подросток. Джозеф немного успокоился и вытер мокрый лоб. Ничего хорошего такая встреча, однако, не сулила: небось, любопытная кошка увязалась за ними от деревни, лови её теперь по всему лесу. Главное не подпустить девчонку к руинам. А, впрочем, она сама будет отвечать за последствия. Вождь, словно обретя в храмовом подземелье силу и решимость ягуара, отрезал после долгого яростного спора язык своему младшему невротичному сыну, чтобы тот не посмел разболтать общине секреты Белого Неба. Следом он пригрозил отрубить все пальцы, если младший в приступе малодушия вздумает распространять письменные свидетельства древних ритуалов и пыток немёртвой плоти. Хиллу даже пришла в голову вдохновенная идея засунуть тёплый окровавленный кусочек живого человеческого мяса в сухой рот мертвеца, чтобы тому было удобнее говорить, но затея себя не оправдала. За время изучения следов древней цивилизации Джозеф не только стал жить по её правилам, думать на её языке, но и сам словно пропитался духом природной жестокости. И дело не только в захватывающих воображение жертвоприношениях, которые случались реже, чем полагают обыватели. Суть в пронизывающим все уровни существования культурном коде. Взять хотя бы сказки про живые черепа, что по ночам лакомятся человечиной. Подобные иносказания всегда казались археологу весьма поэтичными. Хилл понял, что опять отвлёкся, будучи от слабости и голода не в состоянии контролировать мысли. Незнакомка тем временем разглядывала его не мигая и с изрядной долей любопытства. Он в ответ сосредоточился на её чертах. Узкое, безбровое и скуластое лицо, хитрые обсидиановые глаза, вытянутый череп – классическая красавица, по местным меркам, конечно. Хилл приподнялся. Он понял, что не признаёт девушку: местных он знал наперечёт. Её худое, шоколадного оттенка тело было обёрнуто лёгким платьем из коричневой ткани; на груди покоилось богатое нефритовое ожерелье; традиционные прорезанные татуировки и тяжёлые серьги украшали лицо. Когда девушка на мгновение оскалилась, прежде чем исчезнуть в густой растительности, на её зубах он увидел капельки нефрита. Хилл был слишком слаб для преследования и не двинулся с места. Если незнакомка доберётся до храма, вождь сумеет сохранить их тайну. Думать, однако, Хилл о ней не перестал. Что-то в этой девушке пробуждало интерес, какая-то привлекательная угловатость, дерзость во взгляде, несовременная нездешность. Она выглядела слишком уж классически, вот что, словно явилась прямиком из той эпохи, когда испанцы ещё не добрались до этих благодатных берегов. Больше похожа на керамическую статуэтку, изображающую представительницу древней майянской знати, чем на живого человека. Современные девушки давно не выбривают головы подобным образом, да и не украшают лица болезненными надрезами, предпочитая сок ачиоте, а традиции берегут, выбирая соответствующую пёструю одежду, местную кухню и избегая учить испанский. Небольшая община жила далеко в джунглях, чтобы влияние цивилизации по возможности не затрагивало её. У самого Хилла было, согласно местным обычаям, две жены, сёстры-погодки. Но ни одна женщина в поселении не была похожа на эту архаичную особу. Хилл решил, что бредит в приступе лихорадки. * Он проводил вечер, расположившись на раздвижном стуле перед своей хижиной и успокаивая себя чисткой винтовки. Хилл наслаждался тихим размеренным шумом повседневной жизни поселения, прикладываясь время от времени к настойке из местного сорта агавы. За спиной, в доме суетились две его жены, с кухни доносился запах маисовой каши с пряностями. В деревне никто не задавал археологу лишних вопросов. Все обитатели знали, как много сил и времени белый мудрый пришелец тратит на исследование культуры их предков. Хилл отложил оружие и огляделся. Повсеместное обилие сочных зелёных оттенков природы успокаивало нервы. Странный всё же контраст между уютными, выстроенными в ряды домиками с пальмовыми крышами и каменными заборчиками, улыбающимися детьми, которые возились в дорожной пыли с патлатой собакой, и отвратительным действом в подземелье. Несколько дней Джозеф не покидал деревню, восстанавливая силы. Настала его очередь отдыхать от ритуала, пока вождь продолжал допрашивать колдуна под присмотром Рэдклифа. Последний, смелый, закалённый морскими ветрами и совершенно лишенный воображения, чтил имперскую традицию своей родины, считая индейцев не важнее скота, и присматривал скорее за живыми, чем за мертвецом. Хотя Хилл не сомневался, что полувоплощение мощей древнего колдуна пробрало и англичанина. Когда из леса выдрался, ломая ветви и запинаясь о корни, перепуганный старший сын вождя, Хилл вскочил с места так, что стул упал на землю. Джозеф сразу же понял, что случилось нечто важное, возможно, долгожданный прорыв. Захватив оружие, он немедленно поспешил к храму, едва вслушиваясь в тарабарщину юноши. В общине тот выполнял роль шамана, но его умения не имели нечего общего со сложными практиками, которые исповедовал сам Хилл. Знаний потомка могучего колдуна хватало лишь на то, чтобы врачевать больные зубы и расстроенные животы. И сейчас старший, запыхавшийся, с вытаращенными глазами, был, очевидно, на пределе своих психических возможностей и время от времени хватал Хилла за плечо, то ли пытаясь найти в нём опору, то ли невольно стараясь остановить его. Обычно дорога до руин занимала около часа, но двое охваченных нездоровым возбуждением мужчин справились за тридцать минут. Освещая факельным светом узкие с низкими потолками каменные повороты лабиринта, Хилл прикладывал силы, чтобы не возрадоваться раньше времени. Однако если, согласно путаным объяснениям старшего, Тайель Чан заговорил осмысленно, все мучения Хилла будут оправданы. В дурном спёртом воздухе подземелья Джозефа стали накрывать попеременно озноб и жар, но он силой воли отмёл слабость. С потаённым трепетом Хилл вступил в пещеру. Он осмотрел жреца, уложенного на тканном покрывале в центре символьного круга посреди зала, освещённого кострами и свечами, едва рассеивающими глубокий мрак. Даже после многочисленных повторов колдун вышел неполноценным, словно инвалид-ампутант, и до сих пор вызывал у Хилла приступы тошноты. Несмотря на тяжёлые увечья, полученные во время многочисленных допросов, кусок ожившей зеленоватой плоти не раз пытался выползти за пределы защитного круга, словно в попытке спастись. Скрюченное тело и сейчас тянуло культи в направлении археолога, напрягая все силы, отчего на угловатых стенах плясали отвратительные тени. Хилл, недосягаемый для надежд трупа, оставался вне круга. Швырнув с досады факел на песок, он прикусил губу, ощутив во рту привкус крови. Все приготовления шли в буквальном смысле прахом: месяцы подготовки, длительные уговоры вождя и его сыновей, чтение безумных заклинаний, тщательное приготовление солей... Достаточно было услышать раз за разом повторяющиеся жалобы, произносимые тоненьким испуганным голосом, чтобы понять, что произошло нечто незапланированное. Плаксивые детские интонации, исходящие из провала рта некогда сильного, могущественного мужчины, доводили сыновей вождя до исступления, так что те зажимали уши и трясли головами, будто им передавалось отчаяние противоестественного пленника. Вождь молчал, не сводя с Джозефа глаз, и даже Рэдклиф застыл в недоумении. Всего четыре осмысленных слова в череде тоскливых всхлипов и причитаний, но Хилл поморщился, словно проглотил горькую пилюлю. «Меня зовут Уша. Пощадите».