Амок

Утро Хилл проводил у подножия храма в одиночестве. Присев на поросшую зелёным мхом каменную ступень, он принялся раскуривать одну из отвратительных самокруток Рэдклифа, терпкий аромат которых, тем не менее, помогал собраться с мыслями. От традиционной ступенчатой пирамиды в Безымянном храме остались фундамент, обломки балюстрады да единственная лестница, расчищенная группой Хилла. Верхние платформы, другие лестницы и украшения разрушило время, а джунгли с жадностью поглотили остатки. Безымянный храм был лишён пышности поздних акрополей, но несомненно являлся более древним сооружением, чем классические пирамиды майя. Хилл с удовольствием посвятил бы себя традиционной археологической работе, тем более, что ещё больший интерес представлял для него подземный лабиринт. Сейчас из соображений безопасности вход в него был закрыт досками, которые Хилл с Рэдклифом принесли из деревни сразу после того, как завершили ритуал, и заложен камнями. У Джозефа не было убедительных доказательств, но профессиональная интуиция подсказывала ему, что система ходов простирается на значительное расстояние, и кто знает, сколько природных тайн и подробностей человеческой истории хранят мрачные пещеры. Коллеги из Окмонта многое бы отдали за возможность подобного исследования. Например, эта выскочка Гарриет Доу, протеже Трогмортона. Её самоуверенные манеры невероятно раздражали Хилла, когда эти двое пересекалась в Университете, будучи представителями смежных факультетов. Просто удивительно, что сделали деньги одной из главных семей Окмонта для продвижения столь блёклого женского ума. Впрочем, Доу, видимо, не брезглива. Хилл усмехнулся перед очередной затяжкой. Вернись он в Окмонт с известием о том, что практически в одиночку обнаружил настоящий вход в царство мёртвых, эти учёные обезьянки пустились бы в пляс. Но нынешняя цель казалась ему гораздо важнее и глобальнее. Именно магические двери в Шибальбу следовало запечатать к концу цикла. Досада и разочарование прошлой недели растворялись в успокаивающем шуме деревьев, щебете и щёлканье птиц и глубокой медитативной атмосфере, свойственной многим сакральным местам, которые и по сей день являются средоточием вековой мудрости. В руинах храма настроение Хилла улучшалось, его вновь одолела жажда деятельности. Несколько дней после ритуала участники не покидали поселения, пытаясь восстановить душевное спокойствие и занимаясь повседневным обязанностями. И если бы не особый характер посещающих его снов, Джозеф называл бы тихие дни в обществе своей семьи настоящим блаженством. Возможно, решил Хилл, в пещерах под воздействием тягостных запахов и уродливых картин он размышлял слишком пессимистично. Возможно также, нежданный финал ритуала – только начало, и, если приложить больше усилий, им удастся разговорить сопротивляющиеся останки: в конце концов, немёртвое, кем бы оно себя ни называло, должно было что-то знать. А до той поры жрец, по крайней мере, тело, некогда ему принадлежавшее, вновь был обращён в прах и дожидался своей судьбы в специальном погребальном сосуде, хранящемся в тайнике в домике Рэдклифа. Англичанин жил один, и его одиночество гарантировало отсутствие чужих любопытных глаз. Хилл отпил воды, снял соломенную шляпу и подставил лицо солнцу. Он редко мог позволить себе расслабленное безделье, да и джунгли, пусть знакомые и давно исхоженные, не прощают легкомыслия, но сейчас Джозеф испытывал глубокое душевное спокойствие и разрешил себе раствориться ненадолго в насыщенном тепле светила. Жёлтая ящерица, скользившая по тёплому краю ступени, встретив преграду в виде неподвижного человека, замерла рядом с его ногой, погрела спинку, а едва Хилл вновь зашевелился, скрылась в щели. Когда археолог открыл глаза, на тропинке, берущей начало в зарослях напротив лестницы и ведущей к деревне, его ждала нефритовая девушка. Она переминалась босиком на мягкой траве и хихикала, пряча лицо в веер из разноцветных перьев кетцаля, словно благородная дама. Едва Хилл обратил на неё внимание, она двинулась прочь в джунгли. Девушка поглядела на него через плечо, но осталась нема. Хилла заворожила её своеобразная грация: верхняя половина худенького тела двигалась как бы отдельно от нижней, словно оно было составлено из разных людей. Вскоре лишь легкое движение кустов свидетельствовало о том, что кто-то пробирается сквозь заросли. Хотя загадочность манила его, Хилл был взбодрён и полон решимости, да и винтовка за плечом добавляла ему уверенности, он решил не идти следом. И не только потому, что не собирался слепо подчиниться чужой воле, пусть даже это юное существо являлось для него олицетворением, идеальным символом той древней культуры, что так ценил и любил Хилл. Однако ему хорошо был знаком древний миф: очарованный мужчина устремляется за таинственной женщиной, чтобы попасть в неприятности. Слишком банально для его богатого воображения. Даже опытному путешественнику не стоит разгуливать по знакомым лесам, растеряв внимание, иначе привычные места рискуют превратиться в непроходимые лабиринты. Было ещё кое-что. Её глаза над едва трепещущем золотисто-зелёным веером, пристально следящие за ним. Один из них затянулся мутной плёнкой. Но странности не исчерпывались и этой неприятной деталью. Хилл практиковал различные состояния сознания, исследуя древнеиндейские практики и употребляя галлюциногенные растения. Он достиг определённых успехов в осознанных сновидениях. Однако за неделю, что Джозеф провёл в хижине, занимаясь в основном записью проведённых опытов, его не отпускало ощущение, что по ночам он против воли путешествует по карте чужих снов. Хилла использовали, словно приёмное устройство, вынуждая воспринимать сновидческие эманации чьего-то невероятно развитого сознания. В навеянных чужим намерением грёзах, мистических полувидениях, неверных воспоминаниях смешивались воедино разномастные ощущения, звуки и цвета, эхо древности и обрывки современности: бой ритуальных барабанов; бесконечная пустота звёздных пространств; запах свежей рыбы; шлёпанье босых ног за спиной, затихающее, едва он успевал обернуться; тускло светящее сквозь кровавую пелену солнце; автомобильные гудки; трепет разверстой грудной клетки под его дрожащими руками; оглушающий шум тропических дождей; клацанье зубов; отдалённый плач; танцующие у костров тёмные фигуры; вздымающиеся к чёрным небесам Монолиты; получеловеческие стоны и визги; циклопическая волна, обрушивающаяся на городские стены... Хиллу много лет не снился Окмонт, но теперь его кварталы раз за разом возрождались в сознании, чтобы, напомнив о родине, сгинуть в беспощадных джунглях или пойти ко дну. Образ нефритовой незнакомки преследовал Хилла каждую ночь: она следила за ним из-за искажённых в пространстве сна углов, подманивала золотистой пыльцой древних оккультных знаний, исполняла экстатические танцы посреди его квартиры в Рид-Хайтс, грызла бьющиеся сердца, ползала по-паучьи вокруг беззащитного Хилла, недвижно лежащего в защитном кругу подземного зала, принюхивалась и, страшно улыбаясь, размазывала по его лицу свежую человеческую кровь. И сам он, поддавшись её диким чарам, плясал причудливо и неуклюже под глухую, сводящую с ума жуткую дробь барабанов и тихие монотонные всхлипы проклятых флейт, так же, как пляшут безглазые, безгласные, мрачные, безумные Иные боги. Плясал среди чёрных пространств, закрыв лицо ритуальной маской ягуара, перед влажными громадами Монолитов, восстающих из доисторических морских глубин, читал светящиеся надписи на их эбонитовых гранях и, впитав откровения древних, сходил с ума и смеялся, отрывая от лица маску вместе с кожей и выдавливая себе глаза… Хилл просыпался озадаченным, заинтригованным, обеспокоенным, а порой даже возбуждённым. После насыщенных ночных образов и странных встреч при свете дня Хиллу, с его гибким благодаря оккультным практикам умом и мировоззрением, отличным от современных белых людей, не сложно было поверить, что его общества ищет не отбившаяся от общины бродяжка, а дикая лесная шаманка или даже некая сущность, не галлюцинаторное порождение его собственного разума, а манифестация чужого сознания. И потому, тонко предчувствуя вредоносное воздействие неизведанных сил, он предпочитал сохранять трезвость рассудка и выдвинулся домой не сходя с тропы. По дороге в деревню Хиллу встретились дети, выступающие в печальной и торжественной процессии, которая направилась к подлеску за границей поселения. Мальчики тащили носилки из пальмовых листов, на которых лежал труп собаки. Девочки по ходу процессии украшали мёртвое тельце цветами. На белой свалявшейся шерсти животного Хилл отметил пятна крови. * – Итак, где же тот брухо, которого мы искали? – Рэдклиф намеренно употребил испанское слово, но Белое Небо не удостоил его вниманием. Вождь сидел, чуть раскачиваясь, печальный, углублённый в себя, лишь теперь осознав необратимость ситуации. Противоестественный ритуал беспокоил его гораздо меньше, нежели приступ неоправданной жестокости, во время которого он искалечил младшего сына. Последний свернулся клубком на плетёной циновке в углу, не издавая ни звука. Старший же расположился по правую руку от отца, мрачный и сосредоточенный, и потирал время от времени защитный амулет в виде солнца. Прежде чем начать встречу в покоях вождя, Рэдклиф обошёл хижину, чтобы удостовериться, что никто не подслушивает. Женщины и маленькие дети на этот вечер были отправлены из дома. Мужчины сидели на круглом, сотканном местными мастерицами ковре. В центре стояли чашки с атоле и какао, но никто не прикоснулся к напиткам. Никто также не ответил англичанину. Глубокая тьма постепенно поглощала людские фигуры, и только масляные лампы освещали сосредоточенные лица. Вождь не смог объяснить, кому принадлежало имя, которым назвал себя пробуждённый Тайель Чан. Рассказы о столь далёких предках передавались в устрой традиции. Генеалогические записи были обрывочными и ненадежными, большая их часть оказалась утеряна века назад, ещё во времена вторжения испанцев, иные сведения были перевраны самими индейцами, не желающими делиться информацией с белыми завоевателями. Тем сложнее было свидетельствовать что-либо про женщин – группа сошлись на том, что изо рта колдуна доносился девичий голос, – обычно жреческую традицию продолжали сыновья. Хилл не упрекал вождя в том, что тот не может рассказать ничего полезного, и не винил в том, что одна мысль о возобновлении ритуала вызвала у Белого Неба глубочайший протест. Всё же люди в деревне жили простые, дружелюбные, пожалуй, слишком мягкосердечные, да к тому же падкие до «огненной воды», потому-то потомки великого народа и не смогли, по мнению Хилла, вернуть родине былое величие. Ничто так не подтачивает дух и не разъедает разум, как крепкий алкоголь. – Я кое-кого вижу, – ближе к ночи дурное самочувствие возобладало над Хиллом, и под влиянием слабости он принял решение поделиться секретом, – и, кажется, только я один. Молодую женщину. Он рассказал о встречах с незнакомкой, не утаивая деталей, однако о снах он умолчал: ему требовалось время расшифровать их. – Плохо, – повторил вождь дважды, – дурной знак. Штабай сбивает мужчин с пути, чтобы те никогда больше не вернулись домой. Младший застонал из своего угла. Во вспышке воспоминаний Хилл заново пережил испытующий взгляд девушки. Согласно мифам, Штабай соблазняет мужчин не только забавы ради, а для того, чтобы препроводить их в загробный мир. Быть может, его закадычная знакомая множество лет свивалась клубочком в одной из подземных пещер лабиринта, а они за чтением формул «Некрономикона» разбудили её от вековой спячки. Но если в таких размышлениях существует хоть крупица правды – девушка окажется главным проводником Хилла на пути к его великой цели. Только археолог не собирался играть в догонялки. – Есть один способ, – Хилл подобрался, намереваясь встать и покинуть помещение: протирая ковры, они ничего путного не решат. – Я пройду сквозь врата сновидений. Это безопаснее, чем гоняться за духами по джунглям. Она должна быть там. Более того, я предполагаю, что оттуда она и является. * Успешное вхождение во врата сновидений требовало определенных условий. Идеальным способом было бы самому выкопать яму в отдалённом месте, улечься на её дно в самостоятельно сколоченном ящике, сверху Хилла должны были закрыть пологом из тростника или пальмовых листьев, и в таком состоянии, отрешённый от мира и погружённый в самое тело земли, он должен был перешагнуть грань сознания. Однако будучи опытным практиком, Хилл полагал сэкономить время на ящиках и ямах. Вместе с Рэдклифом и страшим сыном вождя сразу же после собрания они запаслись провизией, факелами и оружием и выдвинулись в храм, надеясь подпитать сновидческое тело Хилла силой древних стен. Англичанин также захватил пару книг, чтобы развлекать себя, пока Джозеф блуждает по параллельным пространствам. Практика требовала от сновидца вовлечённости всего духа и огромной сосредоточенности. Хилл заявил спутникам, что они пробудут в храме около двух суток. По его подсчётам, в течение этого времени, если не вмешается болезнь, он сможет продержаться в жаркой влажной погоде без воды и еды, чтобы справление естественных потребностей не нарушало ритуал. Рэдклиф и шаман будут дежурить по очереди, предоставляя друг другу возможность выспаться обычным сном. За отведённые часы Хилл надеялся выяснить как можно больше. Он захватил курительные смеси и специальные батончики из трав и грибов, которые должны были помочь ему дольше сохранять осознанность в неверном пространстве грёз. Хилл знал, что события, происходящие по ту сторону врат, могут оказать непосредственное влияние на реальность. Все уровни бытия тесно взаимосвязаны, так же, как в неразрывной витальной связи выступают тело, душа и природа. Джозеф вдохновенно рассуждал об устройстве мира, исписывая пол защитными символами, на котором уже было разложено его скромное спальное место. Троица расположилась под естественным куполом из сплетения проникших в храм ветвей и лиан: тень должна была скрывать людей от полуденной жары. Они не рискнули спускаться в подземелье, поскольку в реальном мире Хиллу придётся пребывать в беззащитном состоянии, и хотя он во всём полагался на Рэдклифа, даже бдительности смелого англичанина могло не хватить, чтобы оградить его от тех угроз, какие, по мнению Хилла, скрывались в лабиринте. За сновидцем должен был приглядывать опытный колдун, чтобы в случае проникновения сущностей из мира за вратами уберечь тело и разум спящего, уничтожив сущность соответствующим образом. Хотя Хилл являлся самым опытным практиком из всей деревни, Рэдклиф и шаман всё же разбирались в некоторых тонкостях сновидения и, самое главное, могли защитить Хилла от реальных неприятностей на поверхности. В делах, которым посвящал себя Джозеф, вообще не существовало стопроцентных гарантий, и он мирился с подобными издержками. Употребив батончики, Хилл приготовился ко сну, уложив на груди и животе амулеты. Незатихающий голос джунглей успокаивал его разум. Некоторое время Джозеф любовался яркими звёздами. Млечный Путь – центр вселенной майя, мост между мирами, связь между жизнью и смертью. Хилл удержал в сознании этот образ, прежде чем закрыть глаза. Шаман, понаблюдав за Джозефом, устраивался на своём спальном месте. Рэдклиф же расположился рядом на раскладном стуле у небольшого костра, с ружьём под рукой и зёрнами кофе на языке. Он вперил взгляд в ночные джунгли, и никто в мире не смог бы догадаться, чем заняты его мысли. Первый раз Хилл очнулся довольно скоро, немного раздражённый от неудавшейся попытки, он съел ещё один батончик, потом вновь заснул. Далее он проспал до утра, вернулся в реальный мир, молча сделал пару глотков воды, раскурил трубку и после отсутствовал до вечера. Вечером повторилось то же самое, и Хилл вновь пришёл в себя только на следующий день, когда солнце начинало клониться к закату и Рэдклиф всерьёз забеспокоился о своём спутнике: пульс археолога едва прощупывался, а дыхание сделалось поверхностным и редким. Рэдклиф решил было, что непопулярное хобби Хилла окончательного того доконало. Около девяти вечера Хилл медленно приподнялся с одеяла, посмотрел на Рэдклифа с невозможным выражением в глазах, которое тот не смог расшифровать, и долго сидел, не в силах пошевелиться. Затем, плохо владея телом, встал на четвереньки, сполз с одеяла и, удерживая в слабых пальцах мел, принялся обводить защитные символы жирным контуром. Затем, так и не проронив ни слова, Хилл, отказался жестом от лёгкого обеда, предложенного старшим сыном, выпил воды, попытался встать и пойти прочь, но добрался только до верхней ступени лестницы. Там он развалился, словно пьяный, озадаченно озираясь по сторонам, пока Рэдклиф, проявив солдатскую сноровку, не собрал за несколько минут вещи и не затушил костёр. Вместе с шаманом он подхватил Хилла под руки, и в полном молчании троица покинула храм.