Амок

Хилл, обнажённый, влажный от испарины, разметался поверх тонкого одеяла и стонал сквозь зубы. И хотя старшая жена свернулась рядом, прижавшись мягкой грудью к его груди, и щекотала длинными распущенными волосами его свежевыбритую щеку, стонал Хилл вовсе не от удовольствия. Женщина, закусив губу, обрабатывала надрезы на его лице. Индейцы так вдохновились речами Джозефа, что торжественно предложили навсегда запечатлеть свидетельство его мудрости на коже. И теперь цветные линии сложной геометрической татуировки украшали лицо Хилла ото лба до подбородка – кожа горела, пот разъедал ранки. Гордость сменялась раздражением, затем боль затихала, археолог вновь ощущал достоинство преемника древней традиции и заново скрипел зубами. Джозеф погладил жену по лицу, убрав прилипшие к влажной щеке чёрные пряди. Она осунулась, под глазами залегли тени. Её мучили кошмары. Хотя убийств больше не происходило, во всей деревне люди жаловались на дурные сны, страдали головными болями, никто больше не пел, не смеялся, дети забросили игры. Телесные муки всё же отвлекли Хилла от намерения немедленно отыскать тело Уши. Несколько тревожных ночей он страдал от тяжёлых сновидений, в которых его с раздражающей навязчивостью преследовали картины погибающего Окмонта, а затем и остального мира. Из-за участившихся приступов лихорадки Хилл не мог сосредоточиться и не был уверен, что в ближайшее время выдержит ещё одно путешествие за врата. Младшая жена принесла на деревянном подносе маисовых лепёшек и какао на завтрак. Пока Хилл без особого аппетита ел, она устроилась рядом и принялась расчёсывать волосы старшей. Утреннее спокойствие нарушил шаман, взывавший к археологу с улицы. Хилл проглотил последний кусок и с тоской подумал, что наслаждаться семейным счастьем осталось недолго. Однако он жалел шамана: теперь сын Белого Неба предпочитал обращаться за советом не к отцу, а к нему. Впрочем – Джозеф дотронулся до порезов на лице и тут же отдёрнул руку – теперь-то за его премудростями должна выстроиться очередь. Хилл успел натянуть штаны, пока младшая жена впустила гостя, и теперь шаман, словно зверь в клетке, перетаптывался по комнате с настороженным видом. Черты его дружелюбного округлого лица заострились, отчего он выглядел старше своих лет. Хилл предполагал, что скоро шаман заменит Белое Небо на посту главы общины. – Каменный мешок, – промолвил старший сын, и защитные амулеты на его шее и запястьях звякнули в такт словам, – всё время снится. И вода, много воды. Вода – смерть. Хилл переглянулся со старшей женой, закутавшейся в пропитанное его запахом одеяло. Только сегодня она жаловалась на то, что ей снится незнакомый, чуждой архитектуры город, погибающий под натиском водной стихии. Джозеф с досадой подумал, почему не догадался опросить других жителей общины, уточнив детали их сновидений. Его извиняла только продолжительная телесная слабость. Хилл зашёл в кабинет и вскоре вернулся с небольшой стопкой потрёпанных фотографий. – Этот? Шаман не принял в руки изображения и, осторожно, словно боясь увидеть что-то нехорошее, рассмотрел их издали, затем кивнул. – Другие приходили, – он сел на пол и отхлебнул предложенного напитка, – рассказывали мне такие же сны, просили лекарство. Хилл вздохнул и потёр лоб. Отчего-то жителям отрезанной от цивилизованного мира индейской деревеньки снился Окмонт. День Джозеф провёл в состоянии относительной бодрости, суммируя на остатках бумаги всё, что услышал от шамана, а также свои собственные впечатления, сны и догадки. Окмонту была уготована трагическая участь. И хотя знание об общем для всех жителей общины кошмаре не на шутку его встревожило, Хиллу не суждено было расспросить индейцев, как он планировал. На закате, в густой, душной оранжевой заре деревню снова оглушили крики. По главной дороге, меж аккуратных рядов хижин младший сын вождя, вздымая облачка желтоватой пыли, тащил за волосы молодую женщину, в другой его руке был зажат нож. Мужчины окружали младшего, кричали и отвлекали внимание, пытаясь освободить жертву, но немедленно отпрыгивали, едва острое лезвие протыкало и рассекало воздух рядом с их полуобнажёнными телами. Рэдклиф появился на пороге своего дома, тут же исчез и появился ещё раз, уже с револьвером. Он выстрелил в воздух. Индейцы бросились врассыпную, а женщине отчаянным рывком удалось вывернуться, оставив пряди волос в пальцах младшего. Упустив жертву, он тут же бросился за разбегающимися жителями, издавая мычащие звуки и хаотично размахивая ножом направо и налево. Длинные волосы его разметались, худое тело было страшно напряжено, глаза горели безумием. Стол револьвера следовал за его беспорядочным перемещением, но Рэдклиф не торопился со следующим выстрелом. Увидев среди мельтешащих индейцев подоспевшего Хилла, младший весь собрался, подтянулся, словно ядовитая змея перед броском, и, вытянув свободную руку, указал на него пальцем, застыв в этой драматической позе на несколько мгновений. Затем схватил себя за волосы, с силой вытягивая голову вверх, словно рука сделалась ему чужой. Ярость во взгляде сменилась узнаванием и истинным ужасом. Вытаращившись на Хилла, он сделал несколько медленных шагов на цыпочках в сторону археолога, его глаза увлажнились. Младший открыл рот, силясь что-то сказать, но вместо того одним движением перерезал себе горло. * Открыв глаза, Хилл уставился в растительный узор толстого пушистого ковра, под которым угадывался твёрдый пол. Джозеф прислушался к ощущениям, прочувствовал тело с головы до пальцев ног, поднялся на колени и огляделся. Одет он был по-городскому: в брюки, жилет и рубашку. Вокруг него – изумрудные обои, бардовые бархатные портьеры, деревянный паркет, сырость и прохлада. Хилл очнулся в своей окмонтской квартире. Он оглядел давно покинутые стены, пытаясь вызвать воспоминания о том, как здесь очутился. Память была чиста, как белый лист. Его взгляд зацепился за карту, закреплённую на стене, и, словно не выдержав пристального внимания, линии поплыли и размылись, по полу пошла рябь. Обернувшись на приглушённый шум, Хилл обнаружил, что за окнами бушуют волны. Он не планировал проходить через врата, и только подивился тому, как полно, объёмно ощущал своё тело: биение сердца, гусиную кожу на руках, вызванную низкой температурой, плотность дерева под ногами, запах пыли и атмосферу одиночества давно заброшенного жилья. Услышав смешок, Хилл вздрогнул. Уша сидела на платяном шкафу, диким образом скрючившись под потолком и скалила на него украшенные нефритом зубы. Насладившись глупым видом археолога, она мягко спрыгнула на волнистые половицы и приблизилась к Хиллу, мгновенно переместившись из угла комнаты в центр. Вслед за её движением стены слегка искривились и сквозь трещины в посеревшем потолке зазвучала зловещая морская капель. Каким-то образом минуя человеческую волю, Уша призвала его тело сновидения в те углы искривлённого магического пространства, что воссоздавали Окмонт. Хилл отметил этот факт. В последнее время слишком уж часто родной город являлся на подмостки театра его печальных и жутких грёз. Джозеф впервые видел, слышал, обонял немёртвого жреца в сновидческой плоти его дочери так губительно близко, так физиологически концентрированно. – Много знает… – Уша обошла его, неслышно перебирая босыми ногами и принюхиваясь. Хилл отступил, испугавшись, что она в своей кровожадной манере захочет отхватить кусок его плоти. Скрип её зубов, запах гнили изо рта, вид запёкшейся крови на губах, змеиный присвист в голосе были непереносимы. Хиллу потребовалась вся сосредоточенность, чтобы поплывшее от чувственных ощущений сознание не ускользнуло в поисках спасения в реальный мир. – Но не Семя… – заключила она. Хилл вспыхнул, решив было, что речь идёт о его мужской состоятельности. У него случались проблемы с потенцией, и эта нежить, разумеется, выведала правду о постыдном затруднении. Уша быстрыми ловкими движениями ладоней обласкала его лицо и вытащив длинный отвратительно-губчатый язык лизнула Хилла в щёку, затем в разрез воротника, вдоль шеи. – Она не расскажет ему ничего, – жрица хихикнула и пятясь, не спуская с Хилла молочно-белых глаз, вернулась к шкафу, отворила дверцы и скрылась в деревянном чреве. * – Проклятая тварь! С той стороны зазеркалья через небольшую овальную раму на Хилла уставился истощённый человек с посеревшим, изрытым сыпью лицом и воспалёнными глазами. В чёрных как смоль волосах появились седые нити. Кожа в тех местах, где Хилла приласкал Тайель Чан, сперва нестерпимо зудела, воспалялась, набухала заражением, а затем расцвела россыпью болезненных, постоянно кровоточащих язвочек. Зеркальный двойник будто против воли самого Хилла поднёс к лицу грязные пальцы и принялся расковыривать ранку, отчего Джозеф мучительно скривился. Под правым глазом образовался нервный тик. Никогда ещё события сновидений не влияли на его жизнь так стремительно и так уродливо. Хилл усилием воли оторвался от отражения и обернулся к младшей жене. Та, едва разлепив веки, ещё не одетая, уверилась, что оскорбление предназначалось ей. На четвереньках она торопливо пробралась в угол комнаты и вжалась в стену, глаза её мгновенно наполнились слезами. От этого умоляющего взгляда Хилла бросило в жар, он заскрипел зубами. В его черепной коробке с самого пробуждения били барабаны и отплясывали черти. Он изо всех сил старался бороться, взять себя в руки, выдворить из закоулков сознания гнилостное присутствие говорящей мертвечины. Но после увиденного в зеркале в мозгу Хилла словно произошло короткое замыкание, и верхний, здравый, холодный слой рассудка сморщился и сполз, словно покрывало, уступив место реактивному мозгу животного. Прошло всего несколько дней после самоубийства младшего сына и последовавшего за этим патологически яркого, зловещего сновидения, а здоровье и хладнокровие покидали Хилла с поразительной лёгкостью и быстротой, исчезая из реальности подобно каплям воды в сухой почве. Старшая жена с ложкой в руке выглянула из кухни, и Хилл мгновенно переключил внимание на новое движение, метнувшись в её строну и схватив женщину за косы. Он вытащил её наружу, невзирая на причитания и слабые попытки отбиться. Там, изрыгая проклятья на английском, он пнул ногой попавшийся на пути любимый складной стул и швырнул несчастную оземь. Младшая, в спешке обернув вокруг тела одеяло, выскочила из дома и повисла на правой руке Хилла, умоляя того прекратить. Обе женщины никак не ожидали увидеть своего рассудительного мужа в безумном припадке, подобном тому, что предвещал конец, настигший младшего сына вождя. Шум во дворе привлёк внимание маленького патруля из двух молодых индейцев, и они поспешили на помощь женщинам. Сперва патрульные лишь умножали вопли, но после некоторой суматохи им удалось скрутить Хилла по рукам. Грудь Джозефа тяжело вздымалась, он бессмысленно мотал головой, рубашка лохмотьями висела на исхудавшем теле, и кое-где на плечах и боках раскраснелись глубокие царапины как свидетельство потасовки. Патрульные вслед за жёнами принялись призывать его к порядку, младшая кинулась за шаманом, пока старшая стонала, извиваясь на траве. Оказавшись в центре хаоса из громких голосов, чужих напряжённых рук и истерзанной кожи, Джозеф наконец подчинился, обмяк и практически повис на патрульных, прикрыв веки. Однако едва они ослабили хватку, он с неожиданной энергией вырвался и бросился прочь, отпихивая в стороны суетливых зрителей, собирающихся у его хижины. Он бежал сломя голову, не чувствуя земли под ногами, забыв про недомогание и боль, в ушах его отдавался ритуальный грохот сердца, перед глазами пузырилась кровавая пена, на границе его сознания грохотал шторм. Он бежал в ореоле белого света по ярко-огненной дуге, ослеплённый, оглушённый, безумный. На последнем проблеске разума Хилл устремился к домику Рэдклифа. Англичанин курил в садике перед домом. Он был гол по пояс, крепкий торс покрывали грубые татуировки. – Рэдклиф! Ярость и отчаяние слились в едином вопле, когда Хилл ворвался в сад, споткнулся, упал, прополз пару шагов, поднялся и побежал прямо на англичанина, словно бешеный бык на красную тряпку. Рэдклиф оказался готов. Чёткий и сильный боксерский удар в лицо мгновенно лишил Хилла сознания. * Очнулся Хилл от короткого злого укуса. Он протестующе вскрикнул, решив, что его жалит насекомое. – Успокоительное, – Рэдклиф отложил шприц. Хилл поднял отяжелевшую голову, но смог раскрыть только один глаз. Археолог полулежал на полу в аскетичном доме англичанина, прислонённый к стене, ноги и руки надёжно связаны. По части узлов Рэдклиф был мастер. Хотя казалось, что мозг плавает в черепной коробке, словно дохлая рыба в аквариуме, разум Хилла прояснился, что тот посчитал за высшее благо. Однако Хилл не спешил убеждать Рэдклифа во вновь обретённом здравоумии, чтобы не сойти за противоположность. Он попросил воды. Утолив жажду, Хилл не удержался от стона. Наверняка благодаря кулакам Рэдклифа он заработал сотрясение. Теперь помимо свежей татуировки и мучительной россыпи заразы его лицо украшал огромный кровоподтёк, правый глаз заплыл. Хилл тем не менее нашёл в себе силы усмехнуться. Мера его страданий буквально налицо. Когда Рэдклиф исчез из поля зрения, Джозеф упёрся затылком в стену и облизал с губ капли воды, впитавшие подсыхающую кровь. – Мне придётся уехать, – сказал он наконец, – болезнь прогрессирует, мне нужна серьёзная медицинская помощь. И что ещё важнее, мне нужно увести эту тварь из деревни. Хилл уже давно предчувствовал, что его путь лежит в Окмонт, теперь он знал, что медлить нельзя. Все сны, его и чужие, твердили о городе, предвосхищали грядущую катастрофу, и Хилл доверял им как никогда раньше. Уша же обретала всё больше силы, и Хилл не хотел навлекать на добродушное племя ещё большие несчастья. Он полагал, что смерть младшего сына была не столько питательной жертвой, сколько предупреждением ему, белому колдуну. – Я поеду с тобой, – Рэдклиф развязал узел, стягивающий запястья Хилла. Джозеф принялся разминать руки, – но в столице мы расстанемся, и ты меня больше не увидишь. С меня хватит этого дерьма. Хилл оглядел англичанина – внешность, за исключением развитых мускулов, у него была непримечательная, скучное лицо и бледно-голубые, будто разбавленные водой, глаза. Зато не задает лишних вопросов, исполнителен и не теряет головы. Хилл вздохнул: такого помощника ещё поищи. Он предполагал, что переубеждать Рэдклифа бессмысленно, однако решил попытаться позже. – Нечто ужасное надвигается, – продолжал Хилл, наблюдая за тем, как Рэдклиф освобождает его ноги, – тень накрывает наш мир, поэтому постарайся получить от жизни как можно больше удовольствия. Если мне не удастся предотвратить финал всего человеческого, что есть на этой Земле, то хотя бы не будешь сожалеть. Но если у меня получится, то, глядишь, и до старости дотянешь. Рэдклиф впервые за долгое время улыбнулся. * Хилл уже второй час шагал позади Рэдклифа по узкой тропинке, вьющейся меж природного многоцветия, отмахиваясь веточкой от назойливых мух. Двое мужчин были нагружены тяжёлыми рюкзаками, на плече каждого висело по винтовке, над ними витало благословление вождя племени. До ближайшей деревни было полдня пути. Там они возьмут гужевой транспорт, на котором доберутся до столицы штата, где Хилл сядет на первый корабль, заходящий в порт Окмонта. Белое Небо, окончательно поникший после смерти сына, объявил жителям деревни на общем собрании, что Хилл вынужден покинуть общину, чтобы увести за собой злого духа. Своих жён, печальных и недоумённых, Хилл доверил шаману. Джозеф всё же надеялся вернуться, решив главную задачу, чтобы продолжить спокойную жизнь среди индейцев на своей второй родине. Настроившись на размеренный ритм шагов, Хилл старался впитать каждой клеточкой тела, каждой ячейкой памяти живописные виды, солнечное тепло, шум зелени, небесную лазурь. Его сердце сжималось при мысли, что он, возможно, больше не увидит всего этого великолепия. Вместе с тем он не мог избавиться от мысли, что Уша преследует его: прячется среди могучих стволов, таращит глаза меж переплетённых ветвей, скалится и грозит неведомыми карами. Но он, сподвигаемый едва ощутимой и вместе с тем глубокой уверенностью, зародившейся средь сновидений, не сомневался, что отыщет труп Уши. Она сама проболталась ему без слов, явившись в Окмонте. Все невидимые, тончайшие, подсознательные нити вели в город. Пусть она напиталась мудростью, зашифрованной в царстве снов, он также владел многочисленными сакральными знаниями, которые только расширятся, когда он доберётся до Окмонта и возобновит обширную переписку с практиками оккультного, чернокнижниками и алхимиками со всех концов света, а также сможет употреблять современные средства, чтобы выздороветь и лучше контролировать как тело, так и сознание. И однажды Уша окажется в его власти безраздельно. Ей придётся претерпеть изнурительные муки и ответить за все его несчастья. Он не даст ей покоя, даже выпытав всё о Монолитах, возобновлении цикла и Древних богах. Он воссоздаст и уничтожит её десятки раз. – С чего такая радость? Рэдклиф обернулся и Хилл, не сразу осознав обращённые к нему слова, понял, что его губы непроизвольно растянулись в улыбке. – Да так, – Хилл подтянул лямку рюкзака, где помимо съестных припасов, записей и одежды покоился сосуд с прахом настоящего Тайель Чана, над которым Хилл планировал провести в Окмонте ряд занимательных экспериментов, – думаю о хорошем.