по дороге, на которой нет следа

Это было напряжно. Напряжно именно в той мере, в которой Илья выдавливал из себя негодование. Пока Никитос рядом возился со стареньким, пыльным, но настроенным пианино «Беларусь», наигрывая первую пришедшую в голову мелодию, он нервно постукивал пальцами по открытой крышке и смотрел куда-то Никитосу за спину, но смотрел невидяще, совсем неосязаемо, как если бы долго и тщательно что-то обдумывал. — Ну, рассказывай, — выдохнул Никитос. — Понятно, руководство запрягло возиться с музыкальным номером к открытию смены завтра, по головке погладило, «Илюшенькой» назвало, чего бурчать-то? В первый раз как будто. Или это тебе настолько Саню просить не хочется? Думаешь, наш лагерь «Луч» — не его уровень так-то? Не его, конечно. В захудалом старом «Луче», не знавшем ремонта уже не пойми который год, вообще не было уровня. Он даже для Никитоса не уровень, а ведь его удел и вовсе — пара-тройка сыгранных опенингов из излюбленных аниме, и это после оконченной музыкалки и неудавшегося будущего в консерватории. Вообще-то, не то чтобы неудавшегося — будущего там вообще не было. Не поступил, даже не пробовал, вопреки всем уговорам матери. — Да нет, — пожал плечами Илья даже как-то чересчур спокойно. — Он быстро согласился. Привык, наверное, что его на всякие выступления тянут. Даже бровью не повёл, когда я сказал, что исполнять придётся «Прекрасное далёко». Скрипка в сопровождении фортепиано. До чего же глупо. Не вяжется он у меня с образами из советских фильмов. Не вяжется, конечно. Красно-белый сплит и чёрный гвоздик в ухе вообще ни с какими песнями тридцатишестилетней давности не вяжутся. У Ильи мышление вполне стереотипное, музыкантов на большой сцене представляет строго зализанными, без лишних атрибутов, а скрипачей и вовсе — со стойкой по струнке, королевской осанкой. Есть что-то чарующее в одной их манере держаться. Есть что-то чарующее и в Сане, в нём это и без скрипки в руках заметно. — А я значит вяжусь? — улыбался Никитос. — Мало ли, вдруг он ухо пробил и перекрасился, как узнал, что в лагерь наш едет. Так сказать, оторвался наконец-то от серьёзности жизни. — Вяжешься. Ты, главное, не забудь свою футболку с «Наруто» надеть, — похлопал его по плечу Илья. Взгляд его смягчился. — Мало ли, может. Он не имел привычку держать зла на других, да и злопамятным вовсе не был. С Саней получилось вот как: они столкнулись, как только тот впервые вступил в «Луч». Не знал, куда пройти и что сделать, не знал, сформированы ли уже отряды, а если и сформированы, то в какой из них он попал. К Илюхе обратился с вопросом: «Ты в каком отряде?». А Илюха, собственно, ни в каком и не в отряде. Он вожатый. С ростом, правда, не повезло: сто семьдесят сантиметров отнюдь не выдавали его полные двадцать четыре года. — А я что, на подростка похож, чтобы в отряде каком-нибудь был? — спросил он почти беззлостно. Вся эта история с ростом его жутко задевала, а тут ещё и непонятно — издевается ли пацан или всерьёз недоумевает. Пацан издевался: — А тебе разве не пятнадцать? Пару часов спустя Саня, конечно, понял, что к чему, но было уже поздно. Да и не то чтобы это заставило его почувствовать себя как-то некомфортно. На линейке объявили: вот, мол, вы — первый отряд — самые старшие. А вот вожатый ваш — Илья Алексееич. А Илья Алексееич помахал Сане из центра воображаемой сцены, а улыбку выдавил такую, что позавидовал бы сам Чешир. Тогда-то Саня и напрягся. Когда в актовом зале хлопнула дверь, Никитос тихо присвистнул. Позвал к себе переписывать найденные в интернете ноты. Саня замешкал: нотные листы с собой не взял. Думал, написанные ноты уже имеются. Когда понял, что нужно возвращаться обратно в домик, Илья его остановил. — Руководство запрягло стулья перетащить из корпуса. На завтра для всех не хватит, — он обогнул пианино, за которым сидел Никитос, спустился со сцены, руки засунул в карманы чёрных спортивных штанов. Саня выгнул бровь, мол, а я тут при чём. Илья неопределённо пожал плечами, но вопрос задал нормально: — Поможешь? — Мне что, больше всех надо? И без того работы много. Я же даже не знаю, сойдёмся ли мы с пианистом. И ноты ещё не переписал. — Да что там играть-то. Ты же весь такой скрипач с большой буквы, разве не справишься? А тут работы на десять минут, если в четыре руки работать будем. Ну как? Саня знал, что это провокация. Знал, конечно. Но решил убить двух зайцев одновременно: — Сначала взгляну на ноты. Посмотрим, есть ли у меня время тебе помогать. Он поднялся к сцене и вынул скрипку из чехла. Никитос подвинул свой телефон, из которого прилежно переписывал ноты, и Саня засмотрелся в экран, бегая глазами по строкам. После выпрямился настолько, насколько позволяло положение, чтобы продолжать видеть очерченное на экране телефона, зажал подбородник и неуверенно мотнул смычком по струнам. Медленно и постепенно, будто пробуя мелодию на вкус, Саша зажимал струны длинными пальцами, водил смычком плавно и грациозно. Взгляд его — серьёзный, сосредоточенный, абстрагировал его от любого внешнего воздействия, погружал в музыку с головой, прятал в нотах, в красивом разливистом звучании. Его скрипка не плакала, как обычно описывают её звонкую трель, она подрагивала наикрасивейшим звоном, она воспаряла, окутывала мягко, не резала. Окутывала даже тогда, когда он играл увереннее, словно отрепетировал звучание всех нот в голове, когда играл громче, когда глаза его переставали бегать по строкам так лихорадочно быстро. Это было ожидаемо. Илюха сразу сказал, что присутствует в этом парне что-то чарующее, но «что-то» раздулось до размеров всего актового зала, вывалилось за его пределы. «Что-то» поддело и заволокло его, окутало и утопило, не давало отвести взгляд. Он попал в омут сосредоточенной вдохновлённой игры, ловил каждое грациозное движение согнутых локтей, каждый взмах ресниц полуприкрытых век. Стройная фигура, красивая осанка и выражение полного умиротворения на лице очаровали его ощущением, которое он никогда не испытывал ранее. Когда Саша закончил, Никитос вовремя вспомнил, что ему нужно отлучиться, пока они оба ещё не ушли за треклятыми стульями. Воспользовавшись заминкой, Саша начал игру по новой, не теряя выпавшего свободного времени. Илья подходил всё ближе и ближе. Неуверенно, словно боялся спугнуть мелодию эхом своих шагов, но Саша не остановился даже тогда, когда он встал напротив, совсем-совсем близко. Лишь поднял на него мимолётный взгляд, взглянул нечитаемо и быстро, но этого хватило, чтобы оторопеть и едва ли не задохнуться от поднявшихся в груди чувств. Когда мелодия перестала звучать, про контроль было напрочь забыто. В полутьме актового зала, разбавленной редкими вкраплениями рыжего тусклого света и поблёскиванием экрана телефона, Илья скользил пальцами по горячей Сашиной щеке, и тот, словно откликаясь, поднимал на него талые студёные глаза. В какой-то момент его настигла необходимость проверить реальность происходящего: не мог парень со скрипкой быть настолько чарующим. Не мог, но был. Он как бы невзначай поддел мочку уха мизинцем, уставился на аккуратный чёрный гвоздик и понял, что Саше он идеально подходит. Сдержанный, неброский, но оттеняющий на себя должное внимание. Что ж, это было ясно сразу. — Ещё раз сыграешь? — как-то совсем глухо спросил Илья. — А отпустишь? — Саша мотнул головой в бок и вопреки собственным словам зарылся в горячую ладонь ещё пуще. Взгляд его сквозил лукавостью и вызовом, но был таким заискивающе тёплым одновременно. Он поднял подбородок, опустил скрипку. Что ж, это было ясно сразу. Сразу — как только послышался надменный, но якобы безобидный вопрос. Сразу — как только заплясали нехорошие огоньки в глазах. Сразу — как только Саня подумал: «интересно, насколько сильно я всё-таки попал»? и понял, что на очень сильно. Сразу — как только они встретились, в первую же секунду, в первую же долю секунды и в неисчисляемое количество мизерного времени, понадобившегося на то, чтобы их зрачки расширились во вполне ясном осознании. — Я от тебя теперь не отстану, — подумал первый. — Я тебе теперь не позволю отстать, — подумал второй. Уже неясно, кто спровоцировал поцелуй первым. Ясно было лишь одно: обоюдно желанный, горячий, он был полностью бесконтролен и оглушал вложенными чувствами. Смазанными шагами удалось припереть Сашу к стенке, спрятаться в тени пыльного занавеса, едва ли не угодить ногой в ступеньки, ведущие вниз от сцены. Как страстно это было, каким громким и сбитым казалось дыхание, как вырывалось из груди сердце и плескалась в венах разгорячённая кровь. Это было ясно сразу: начало и финал без намёка на какую-либо середину. Они вжимались в стену, вжимались друг в друга, цеплялись пальцами о мешающую одежду, смотрели пьяно и возбуждённо, утопая в полумраке, прячась от какого-либо света, игнорируя любые звуки и шорохи. Хотелось думать, что Никитос вовремя улучил момент и смылся, что знал о его наступлении ещё с самого начала, когда Илья только рассказал ему о нагловатом парне из своего отряда. Он знал, что Илья мстит по-другому, что в этом случае ему хочется не отыграться, а просто продолжать перетягивать на себя внимание и дальше. Но, конечно, в своей манере, так замудрёно, как умеет только он. И было бы хорошо, будь всё так. Будь Никитос и правда таким же умным и продуманным, каким Илюха очертил его в своих мыслях. Но на деле всё, само собой, разнилось, и вернулся Никитос уже через десять минут после того, как отлучился. По расслабленному, но слегка запыханному виду всё было ясно: ходил курить за территорию лагеря. Саня вывалился из-за кулис первым. Ну куда там, музыкальным слух ведь, ёпта, сразу расслышал скрип большой белой двери. Положил скрипку в чехол, не глядя прошмыгнул мимо ничего не подозревающего Никитоса, пряча глаза в растрёпанной, спадающей на лоб чёлке. — Куда? А репетиция? — едва успел спохватиться тот. — Я за нотными листами, сейчас вернусь, — быстро ответил Саша, хлопая входной дверью. Илюха пригладил непослушные волосы, выкрашенные в зелёный, шагнул на сцену как-то совсем нехотя и даже разразился громким опечаленным выдохом. Никитос, конечно, мог сложить дважды два, но они у него как-то упорно не складывались. Оно, наверное, и к лучшему. — А чего это тут… — он запнулся. Илюха покусывал слегка опухшие губы. — Да ничего, — развёл руками тот. — Стулья вот таскаем. — Из-за кулис? — опешил Никитос. — Ну да, нужно же откуда-то начинать. Ты не переживай: и из-за кулис потаскаем, и из корпуса, и из подсобки. Отовсюду потаскаем. Мы теперь вообще часто стулья таскать будем. Ты не отвлекай главное. — А… ага, — неуверенно согласился тот и прошёл обратно к пианино. Илюха плюхнулся на один из стульев около сцены. Вот тебе и прекрасное далёко. Действительно прекрасное намечается.