I could be heartache, I could be tender

В восемнадцать каждый мнит из себя невесть что, и Мартин не становится исключением. Он пьёт столько, что под утро кое-как передвигает ногами, чтобы на корячках выбраться из-под кучи спящих похмельным сном тел. Курит травку, важничая с наспех скрученным косяком прямо перед носом полисмена, чтобы через десяток минут уже сидеть в полицейском участке с дерзким видом человека, которому нечего терять. Трахается с кем попало, где попало и как попало, преследуя одну цель — забыться. Уже в двадцать пять Мартин никому не нужен, и встреча с Андресом меняет всё. Каждая безумная ночь наполняется смыслом. Ничего такого, лишь трепет от долгих пространных разговоров, хорошего вина и тяжёлых, мутных взглядов. Андрес всегда уходит в свою спальню не один, и всегда не с Мартином. Не так уж сложно любить кого-то безответно. Ты живёшь своей жизнью, можно сказать, наслаждаешься ею, встречая кого-то, кто хочет подарить тебе целый мир. Иногда даже делаешь попытку принять этого человека со всеми его достоинствами и недостатками, но всегда отворачиваешься в последний момент, потому что вместо сердца в твоей груди чёрная дыра. Дыра, заполнить которую может только один человек. Человек, который вспоминает о тебе лишь в моменты, когда ему становится скучно. «Приезжай, Мартин», — глухо просят с другого конца телефонного провода, и первое желание — вовсе не бросить все дела и сорваться с места, чтобы, преодолев неприлично долгий путь, сесть в кресло напротив, а послать его куда подальше, разбить телефон об стену и забыться этим вечером с бутылкой чего покрепче и парой десятков тугих косяков. «Конечно», — вопреки всему, отвечаешь ты и, соскребая себя с разворошённой кровати, как заведённая птица, выполняешь привычный моцион. Умыться, почистить зубы, причесаться. Красавчик. Только вряд ли он оценит. Самый лучший костюм, будто они пойдут куда-нибудь, а не проторчат на веранде остаток вечера и полночи. Беспощадное солнце унимается к вечеру, когда окончательно скрывается сперва за облаками, а после и за холмами, оставляя вместо себя прохладу морского бриза. Уже через полчаса Мартин на месте. Он мог свернуть где угодно, влиться в любую компанию разгорячённых итальянцев и итальянок и остаться с ними до утра. Наверняка, нашёлся бы какой-нибудь смуглый красавец, кто посвятил бы ему чуть больше времени, проводил до дома и остался на ночь. Быть может, этот безымянный мужчина задержался бы подольше — на неделю, месяц или целый год. Но узнать это никак не удаётся, ведь Мартин уже открывает тяжёлые задние двери крошечного трулло, построенного будто наспех. — Что будешь? — тихо и лениво спрашивают из угла комнаты. Места здесь — не развернуться, и от этого делается ещё более уютно. По лицу Андреса полощут сумеречные тени, проникающие в окно, и впору заглядеться, но перед носом уже стоит стакан, наполненный до краёв. — Тебя, — шутит Мартин, тут же прикусывая язык. Будто у него в самом деле есть право выбирать. — Ты сегодня такой красивый, — Андрес мягко улыбается, соблазняя одним только этим. — Для меня расстарался? — Видишь здесь кого-то ещё? — Мартин злится. Он всегда старается только для того, чтобы Андрес похвалил его, или хотя бы заметил. Кисловато-сладкий запах вина бьёт в ноздри, а следом и по рецепторам. Мартин выпивает весь стакан залпом, судорожно вдыхает запах, стоящий в комнате, и смотрит в лицо своего неизменного собеседника. — Меня звали на вечеринку, — врёт Мартин, отведя взгляд, потому что знает, что Андрес читает его как раскрытую книгу. В детстве мама говорила ему, что в его глазах появлялись полоски, когда он врал, и он верил ей, оттого почти всегда был честен, за что заслужил любовь строгой приёмной матери. Если он смог заставить оттаять сердце сеньоры Берроте, то с Андресом он хотя бы попытается. — Я отказался, потому что думал… думал, что мне будут здесь рады больше, чем там. — Любишь секс с незнакомцами? — зачем-то спрашивает Андрес всё с той же улыбкой. — Как и ты. — Я люблю секс с незнакомками, — поправляет Андрес, вновь разливая вино по стаканам. Столь элегантному джентльмену, коим Андрес считает себя, не к лицу пить выдержанное вино из простых стаканов, но в этом доме нет ничего похожего на изысканную посуду. Он здесь ненадолго, максимум на пару недель, а после — очередное съёмное жильё в новом уголке Италии или Испании. Он никогда не упускает возможности напомнить Мартину, что любит исключительно противоположный пол. — Однажды я спал с мужчиной, — а это уже интереснее. Сердце Мартина, кажется, делает разворот на сто восемьдесят градусов, потому что вдруг начинает стучать где-то под лопаткой. — И это было ужасно. — Что именно было ужасно? — это повод расспросить о щекотливой теме поподробнее, и Мартин не намерен упускать такую возможность. — Он был ужасен, — Андрес дёргает плечом, будто пытаясь откреститься от этой темы. Не тут то было. — Думаешь, если один мужчина был ужасен, то секс с остальными такой же? — Не думаю, — Андрес прячется за привычной блаженной улыбкой. Будто не он начинает нервно постукивать по стакану кончиками пальцев, поправлять галстук и отводить взгляд, — но это неважно. — Даже жаль, что тем незнакомцем был не я, — терять Мартину, в общем-то, уже нечего. Вопреки нарочной беспечности, которую Мартин демонстрирует вмиг посерьёзневшему Андресу, в его горло будто впиваются тысячи невидимых рук, то одновременно сжимаясь, то разом разжимаясь. Он бездумно отпивает из своего стакана, думает пару секунд и допивает остатки вина залпом. — Думаешь, ты справился бы лучше? — на лицо Андреса возвращается беспечность. Любоваться им можно вечно: костюм-тройка песочного цвета, рубашка нежно-голубого цвета, коричневый галстук и чёртовы золотые запонки на рукавах в тон часов. Словно через пару минут они выдвигаются в театр Массимо, смотреть оперетту в вип-ложе. — Без всяческих сомнений, — Мартин шутливо кланяется, устроив ладонь в районе своего сердца. — Ведь я хорош в этом. Мартину двадцать семь, и за два года знакомства с этим удивительным человеком он успевает понять одно: Андресу нравится, когда его удивляют. Фонойосе никогда не бывает скучно — разве гении умеют скучать? — но он любит, что ради него пытаются расшибиться вдребезги. Андрес допивает свою порцию вина неспешно, смакуя вкус, запах и ощущения от них. Он прикрывает глаза, делая последний крошечный глоток, и открывает их лишь тогда, когда на его бедре оказывается раскрытая ладонь Мартина. — К нам должна заглянуть очаровательная девушка, забыл её имя, — вряд ли Андрес хотя бы пытался запомнить имя той, с кем проведёт эту ночь. — Не хотелось бы, чтобы она застала столь напряжённый разговор. Мартин умеет быть настойчивым, но знает, что с Андресом это так просто не сработает. Он убирает руку, напоследок ведя ею по внутренней стороне бедра и цепляя коленки. Андрес резко хватает его за запястье и всё с той же доброжелательной улыбкой, будто не его только что едва не потрогали за член, сообщает: — Поэтому было бы весьма удобно запереть входную дверь и чёрный ход. Не веря своим ушам, Мартин расслабляет руку и позволяет увлечь себя ближе. Дрожь прошибает всё тело, а не верящий мозг продолжает судорожно переваривать поступающую информацию. Всё это, должно быть, дурная шутка. Сейчас Андрес оттолкнёт его, рассмеётся и с хищным выражением на лице спросит: «Ты правда думал, что я захочу тебя?» — Что ж, я сделаю это, — неопределённо говорит Андрес и встаёт. Он неспешно добирается сперва до парадной двери, затем и до запасной, щёлкает всеми замками и зачем-то напоследок тушит свет в комнате, оставляя только пару горящих свечей на столе. На лице Андреса тут же принимаются плясать косые тени, делая его ещё более острым, а выражение на нём — хищным. — Андрес, — начинает Мартин, вжимаясь в свой стул. — Да, Мартин? — то, как Андрес тянет букву «р» в его имени, пускает рой сильных мурашек по затылку. — Я вижу, что ты уже начинаешь сомневаться в том, как сильно ты хорош. — Ты — другое, — честно говорит Мартин, наконец вставая с места. Он медленно приближается к Андресу, встаёт вплотную и заглядывает в тёмные от плохого освещения глаза. — Я всегда недостаточно хорош для тебя. Улыбка с лица Андреса тут же пропадает. Мартин толкает его в грудь и уходит, потому что не хочет, чтобы с ним были из жалости.

***

Мартину тридцать два, и этот день рождения он не забудет никогда в жизни. Нет, он не лежит в одной постели с Берлином, как того теперь называют, не идёт с ним под венец и уж тем более не трахается с ним до жёлтых звёзд перед глазами. Мартин, он же Палермо, сидит в камере предварительного заключения и пялится на облезлую стену, плавно переходящую в облупившуюся стену. — Вам что-нибудь нужно? — интересуется молодой офицер, наверняка ещё не видевший ни капли дерьма в своей жизни. — Я бы не отказался от чашечки кофе и утренней газеты, — с издёвкой тянет Мартин, устраиваясь в новой позе — широко раздвинутые ноги, руки на бёдрах. Офицер смеётся, но тут же пытается вернуть своему лицу суровое выражение, получается хреново. — А если серьёзно? — Если серьёзно, я бы трахнул тебя прямо здесь, — всё тем же беспечным тоном продолжает Мартин. — Натянул бы на себя посильнее, да оттрахал так сильно, что ты не вспомнил бы имя своей милой мамочки. В глазах офицера на мгновение проскальзывает интерес, но Мартин знает, что ничего не будет. Ему придётся удовлетворить себя собственными силами, и этой ночью он обязательно сделает это. Не успевает похотливый офицеришка скрыться из виду, как он возвращается обратно, но уже не один. С ним кто-то званием повыше, не видно из-за приглушённого света, и вид у того такой, будто он сожрал дохлую кошку. — Выпускай этого, — старший офицер кивает на Берроте и морщится, точно одно только нахождение с ним в одном помещении вызывает у него зубную боль. Он говорит что-то ещё, но так тихо, что Мартин не может разобрать и слова. — Проваливай отсюда, и побыстрее. Дважды повторять не нужно, и через несколько секунд Мартин уже вдыхает ночную прохладу на улице, не веря, что так легко отделался. Ему грозило проторчать пару недель здесь, в сырой и грязной камере, а теперь он был волен делать всё, что заблагорассудится. — Мой милый Мартин, — знакомый до дрожи голос произносит это так, что у Мартина едва не подкашиваются ноги. — Снова ты влип в неприятности, из которых никто, кроме меня, достать тебя не сможет. Мартин медленно оборачивается, чтобы увидеть кривоватую ухмылку Андреса. Одет тот, как обычно, в элегантный костюм и начищенные до блеска туфли, а довершает композицию тёмная шляпа с широкими полями. — Я приехал сразу, как только узнал, — Андрес быстро обнимает его и тут же отстраняется, вид у него, насколько Мартин хорошо может распознать такое, немного взволнованный. — Ты не обязан, — это именно то, что должен сказать Берроте; не «спасибо», «я так рад, что ты сделал это» или «я так скучал». Они идут вверх по улице, молча наблюдая за постепенно темнеющим небом и наливающимися на нём тучами. С минуты на минуту они прольются сильным дождём, а поднявшийся ветер то и дело пытается сорвать с головы Андреса его пижонскую шляпу. — С днём рождения, Мартин, — просто говорит Андрес, когда они наконец добираются до временного обиталища Мартина. Они бы могли уже сто раз съехаться, планировать ограбления вместе по двадцать часов в сутки, но вместо этого разъезжаются на разные концы города, а иногда даже страны, и не видятся по году или два. — К сожалению, сегодня я без подарка. Мартин кивает и поджимает губы, чтобы не ляпнуть что-нибудь глупое о том, что его лучший подарок — возможность увидеть Фонойосу живым и здоровым, да и вообще — увидеть. — Ты можешь подарить мне пару своих дрянных историй, выпить вина, а потом катиться на все четыре стороны, — Мартин и сам не замечает, как начинает широко улыбаться. — Как тебе идея? — Идеально. Под руку они входят в небольшой дворик и пропадают внутри дома. Андрес так и не уходит домой этим вечером.

***

Пробуждение после славной попойки с Фраголино и Просекко никогда не бывает тяжёлым — в этом особенность этих вин, но пробуждение от чьего-нибудь локтя, больно упирающегося тебе в живот, даёт весьма странные ощущения. В голове девственно пусто, Мартин даже не пытается вспомнить, что было вечером, ночью или под утро, он занят запоминанием того, что возможно никогда больше не повторится. Запах Андреса бьёт в ноздри, уж он-то знает, как пахнет этот мужчина, и никогда не упускает возможности прижаться ближе, вдохнуть запах мыла, одеколона и терпкости кожи. Светлая, не тронутая загаром кожа кажется ещё белее обычного, и Мартин легонько ведёт кончиками пальцев по голому плечу, наслаждаясь её мягкостью и гладкостью. Взлохмаченные волосы на голове тоже манят коснуться, и Мартин не отказывает себе в этом удовольствии, ведя по аккуратно подстриженным вискам и выше. Андрес шевелится во сне и ещё больше зарывается лицом в мягкость подушки, чем вызывает у Мартина нежную улыбку. Самое время оценить собственный вид, думает Мартин, и заглядывает под простынь, которой они оба укрыты. Наступившая осень холодит землю и воздух, но им явно было не до этого ночью. Под простынёй предсказуемо ничего не оказывается, и обнажённое тело мгновенно реагирует не только на собственную наготу, но и на близость Андреса — тот лежит на животе, подогнув одну ногу для удобства, и его красиво оттопыренный голый зад приковывает всё внимание. В голове по-прежнему нет ни единой здравой мысли, как и воспоминаний о том, что именно произошло. Как они очутились в одной постели, чем занимались в ней и как всё закончили. Это, своего рода, их первый раз, корит себя Мартин, и он бездарно пропил все воспоминания о нём. На кухню Мартин шагает голым, и голым же задом усаживается на стул. Он выкуривает три сигареты подряд, жмурится, чтобы вспомнить что-нибудь, и пытается найти в себе хоть каплю радости оттого, что наконец получил то, чего так сильно ждал. Вместо этого Мартин ощущает пустоту, которую он сможет наполнить, лишь поговорив с Андресом по душам. У того всегда был более выносливый организм, несмотря на внешнюю ранимость, и алкоголь он переносил гораздо лучше, нежели Мартин. Шаги раздаются спустя полчаса и половину выкуренной пачки сигарет. Мартин не притрагивался к ней уже полгода, но вдруг решил враз прикончить её. — После всего, что между нами было, — важно начинает Андрес, замерев в дверном проходе с серьёзным лицом, — я надеялся, что заслужил хотя бы кофе. То, как ловко он сводит всё в шутку, вызывает облегчение. Кажется, до этого Мартин вовсе не дышал, и только после улыбки, появившейся на губах Андреса, он отмирает, выдыхая, и начинает суетиться. Он открывает отсек кофеварки, всыпает в него кофе и стоит над ней до тех пор, пока вода не начинает слегка шуметь, набирая определённый градус. Андрес, одетый в одни трусы, выглядит по-домашнему беззащитным, и Мартин, косящий на него одним глазом, боится дышать, чтобы не спугнуть медленно надвигающегося на себя мужчину. Тёплая ладонь касается плеча, двигается к ключице и замирает в районе шеи, где бьётся пульс. Одно движение — и Мартин упадёт без чувств, но Андрес преследует совсем другие цели. Дыхание сбивается ещё сильнее, Мартин крепко хватается за столешницу и закрывает глаза. В паху заметно тяжелеет, его слух обостряется, позволяя слышать каждые вдох и выдох Андреса. — Никогда бы не подумал, — шёпотом начинает Андрес, — что мне будет так отрадно видеть тебя обнажённым. — Я рад, — подаёт голос Мартин, едва дыша. Кофеварка начинает шумно выплёвывать кофе, спасая тишину от неловкости. Однако у Андреса есть пара-тройка фраз на любой случай, даже если это как-то связано с тем, что он переспал с мужчиной, лучшим другом и кем-то, кого в женских романах называют «родственной душой». Разве родственные души должны прижиматься так близко и дышать в затылок? — Я всегда рад видеть тебя, ты не подумай, — шёпот Андреса заставляет покрыться мурашками шею и плечи, — но сегодня утром это особенно актуально. Как твоя голова? Ладонь перемещается с шеи на грудь, и между ними становится ещё меньше пространства. Мартин с удивлением обнаруживает, что у Андреса встаёт, и от этого делается ещё дурнее. Значит, это всё по-настоящему, и между ними действительно ночью что-то было. Только вот что? Жалкие обрывки воспоминаний начинают накатывать душной волной, и Мартин расслабленно ведёт плечами, чтобы навалиться на грудь Андреса и позволить себе в полной мере насладиться тем, что было: пьяный хохот, что-то о том, что Мартин уже совсем большой мальчик, рваный поцелуй и испуганные глаза Андреса, но уже через несколько минут он сам целует Мартина. Странная возня в коридоре, ведущем из импровизированной кухни-гостиной в спальню, неловкий укус во время поцелуя и горячая рука в трусах Мартина. Андрес начинает всё это первым, и теперь его жалкие оправдания о том, что он любит исключительно женщин, звучат ещё больше смехотворно. — Будто в неё кто-то нассал, — неромантично сообщает Мартин. Андрес обхватывает его талию обеими руками и сильнее вжимается бёдрами в его задницу, чтобы продемонстрировать возбуждение. Разве должны родственные души с дрожью во всём теле вспоминать, как между ягодиц скользил член твоего друга, не проникая, но весьма настойчиво демонстрируя свои намерения? Конечно же, спьяну полноценного секса у них не было, только взаимная помощь друг другу руками, губами и всеми остальными частями тела, которые упирались в самые любопытные места в особенно жаркие моменты. Мартин вспоминает, как голова Андреса двигалась между его ног, и едва не обмякает в захвате крепких рук — Андрес держит крепко, уверенно и без намерения выпустить в ближайшее время. — Вспоминаешь что-нибудь? — издевательски шепчет Андрес свой вопрос и ведёт носом по вспотевшей шее Мартина. — Я помню каждую секунду, потому что я умею пить. — Я не помню ничего, — честно признаётся Мартин. — Почти ничего. — Расскажи мне, что ты помнишь, и я напомню тебе о том, что ты позабыл. Рука Андреса опускается на уже возбуждённый член Мартина, сжимается хваткой пальцев вокруг него и двигается одним движением вверх и вниз, замирая. — Я помню, как ты был внизу, — отчего-то Мартин скромничает. Он хочет сыпать самыми непристойными эпитетами и рассказывать о случившемся жуткими откровениями, но вместо этого выбирает глупые эвфемизмы. — Как ты ласкал меня ртом, пока я не попросил тебя вернуться ко мне, и тогда мы поцеловались. — Тебе понравилось то, как я целовал тебя? Снизу и сверху? — Очень, — Мартин не уверен, его ли это тело, держит ли Андрес его по-прежнему крепко, и он уже расплавился под горячими прикосновениями и растёкся в одну безобразную лужу. — Очень понравилось, Андрес. — И ты хочешь повторить? Конечно, Мартин хочет повторить. На трезвую голову, твёрдую память и невероятно устойчивое возбуждение. Между ног так тяжело и горячо, что он вот-вот согнётся пополам, чтобы позорно кончить на красивый паркет. Андрес хватает его за шею и прижимает к себе сверху, обхватив грудь рукой поперёк. — Ты должен быть хорошим мальчиком. Конечно, между ними есть разница в возрасте — целых десять лет. Андресу сорок два, а Мартину тридцать два, и он, по мнению Андреса, ещё не успел не только понюхать пороху в жизни, но и увидеть что-то стоящее, в том числе настоящую любовь. Насчёт последнего Мартин хочет спорить до хрипоты, срывать голос и разрывать грудные клетки тех, кто считает, что его влюблённость в Андреса ненастоящая. Разве могут быть ненастоящими чувства, которые испытываешь на протяжении семи лет? Андрес целует его в шею, притираясь ближе отчётливым возбуждением и перемещается губами к месту, где шея переходит в плечо. — Ты будешь? Мартин теряет себя, думая о том, что никогда и не выходил из образа хорошего мальчика. Он всегда услужливо ползал за Андресом в любую точку земли, совершал перелёты невероятной длины и преодолевал расстояния пешком такой сложности, что можно было давать медаль, но Андрес не замечал этого — для него это было чем-то самим собой разумеющимся. — Я буду, — покорно шепчет Мартин сорванным голосом. У него нет сил спорить, нет сил сопротивляться и нет сил делать хоть что-нибудь вопреки словам Андреса. Между его ягодиц становится горячо, это Андрес примеряется для первого проникновения — гладит наспех смазанными пальцами, надавливает посильнее и проникает пока только одним пальцем внутрь. — Ты такой хороший мальчик, Мартин, — Андресу явно нравится игра в хороших и плохих мальчиков, и оставлять эту тему он не намерен, по крайней мере до тех пор, пока Мартин не кончит. — Такой хороший мальчик для меня. Мартин опирается кухонную столешницу спиной к Андресу и расставляет ноги шире, молчаливо давая добро на всё что угодно. И из всего, что может случиться между ними, Андрес выбирает неспешный темп, минимальное расстояние между их телами и, конечно же, поцелуи. Андресу, оказывается, нравится целоваться, и делает он это при любой удобной возможности. Мартин неудобно выворачивает шею, лишь бы получить очередное касание губ, и стонет на новое вторжение внутрь себя — пальца уже два, и через минуту к нему добавляется и третий. — Не нужно со мной возиться так долго, — шипит Мартин, сильно зажмурившись. Перед глазами начинают вспыхивать круги, от которых невозможно проморгаться. — Я и не собирался, Мартин, — хватка на горле Мартина становится жёстче. Андрес напряжённо дышит ему в затылок, прижавшись грудью к его лопаткам, и не прекращает двигать рукой. Пальцы в заднице двигаются совсем не нежно, и уже через пару секунд Мартин будет достаточно растянут, чтобы принять в себя член. И в самом деле, Андрес вовсе не намерен церемониться. Уже совсем скоро Мартин слышит звук, с каким избавляются от белья — скольжение плотно прилегающей к телу ткани вызывает мурашки по всему телу. Теперь к нему сзади прижимаются полностью обнажённым телом, и особенно выделяющаяся часть тела тверда так, что от возбуждения сводит живот — Мартин ведёт бёдрами и чувствует, как при этом покачивается его собственный стоящий член. Первое проникновение не так уж болезненно, Мартин скорее наслаждается им, чем испытывает дискомфорт. Андрес опускает руки на его таз, тянет на себя, и Мартин с радостью подаётся назад, полностью принимая его член в себя. Двигаться они начинают тут же, синхронно и так слажено, точно делали это не одну сотню раз. Мартин хватается за столешницу с новой силой, роняет какие-то бутылки и мельницы для специй, стонет на новый толчок, от которого прошибает всё тело, и роняет голову на сложенные перед собой руки. — Господи, — шепчет он, зажмуриваясь и распахивая рот, чтобы ритмично выдыхать горячий воздух вместе со стонами; вдыхать Мартин уже не успевает, и через пару минут окончательно теряет себя в жёстких толчках и грубых захватах. Андрес отстраняется внезапно: покидает тело Мартина, разворачивает его к себе и жадно целует в губы, точно ему не хватало именно этого. Мартин обнимает его обеими руками и так же ненасытно отвечает на поцелуи, пока сильные руки не подхватывают его за бёдра и не усаживают на столешницу, чтобы тут же войти вновь, только под другим углом. Член Мартина зажат между их телами, и от трения, которое возникает от каждого толчка, становится дурно. Задницей он свешивается со злополучной столешницы, и сильные руки Андреса удерживают его таз навесу, чтобы иметь возможность регулировать угол проникновения, и от этих экспериментов Мартин сходит с ума. В один момент он чувствует ритмичное проникновение, которое лишь дразнит, а через секунду — точные толчки прямо по простате, от чего оргазм начинает накатывать удушающими острыми волнами. Всё заканчивается так же быстро, как и начинается: Андрес приникает к его губам горячим поцелуем, одновременно с этим пробираясь между их животами рукой, чтобы обхватить обделённый вниманием член, и Мартин чувствует, какой он влажный от выступившей смазки. Толчки становятся ещё быстрее, они сопровождаются шлепками и рваным дыханием. Мартин закатывает глаза и кончает, отдавая последний протяжный стон в рот Андреса, который с радостью сцеловывает его с чужих губ. Сам Андрес кончает немного позже, всё это время толкаясь в безвольно принимающего Мартина, оставшегося, кажется, без чувств насовсем. Мартин, конечно же, не теряет ни секунды из того времени, что они вместе: наблюдает, запоминает и безусловно наслаждается. Между ними может больше никогда ничего не случиться, и оттого каждый жест Андреса хочется запечатлеть в памяти, выжечь на сетчатке глаза и запомнить до тошнотворной точности. Однако он знает, что уже на следующий день в памяти останутся лишь обрывки их близости, самые яркие и горячие. Андрес аккуратно усаживает его обратно на стол и устало облокачивается на него обеими руками, чтобы притереться в последний раз. Между ними снова не остаётся нисколечко пространства, и Мартин тянется за, должно быть, прощальным поцелуем. — Я вынужден огорчить тебя, — начинает Андрес, и сердце Мартина сжимается, — но ночью ты был не так хорош, как сейчас. Мартин шутливо отталкивает его от себя и смеётся. Его сердце только что едва не остановилось. — Думаю, мне стоит остаться на завтрак. — Скоро обед, на него ты тоже можешь остаться, — без особой надежды предлагает Мартин. Они наконец размыкают объятья, и Мартин с особой осторожностью опускает ноги на пол, боясь совершать лишние движения. Андрес оттрахал его на порядок круче, чем хоть кто-нибудь до этого. — Раз уж на то пошло, вчера мы не допили одну бутылочку вина, так что придётся ещё и поужинать с тобой. Наверное, в глазах Мартина слишком много надежды, поэтому он не смотрит на Андреса, но улыбка сама по себе расплывается на его лице. Даже если уже завтра они вновь разъедутся по разным странам или даже континентам, он будет вспоминать этот день, как самый счастливый за всю его жизнь. Мартину тридцать два, и он безмерно счастлив. Пускай на один день и завтра всё может закончиться, но сегодня он намерен получить от жизни всё.