Слова не нужны

День, когда для меня началось что-то. День, когда для меня кончилось что-то. В этот день все хранили молчанье. Таникава Сюнтаро.

Он пришел и сел зеркальным отражением. Одна нога на подоконнике, вторая легко покачивается, не доставая до пола. Руки на коленке, сцеплены в замок. Взгляд затерялся где-то в освещенном луной заоконье. Молчание не тяготит. Оно такое простое и понятное. Если бы он заговорил, Маркус бы ушел. Но Вуд молчит. И Марк молчит. Они просто сидят и смотрят в окно. Каждый сам по себе. Никто никому ничего не должен. *** Маркус приходит сюда побыть наедине. Давно, еще с первого курса. Это старое крыло, тут и днем не многолюдно, а по ночам даже Филч не заглядывает. К тому же, сюда очень удобно добираться из подземелий. Протиснуться за дряхлый гобелен в тупике возле кладовки, и окажешься на узкой пыльной лестнице. Семь пролетов вверх, отодвинуть такой же древний гобелен, как внизу, — и на месте. Флинта утомляет всегда быть на людях. Занятия, переполненный Большой Зал, квиддичные тренировки, жужжащая как улей гостиная, даже спальня на пятерых. Ни малейшей возможности расслабиться. Всегда собран, всегда надо держать лицо. Иначе нельзя. Сожрут и не поморщатся, растопчут и не заметят. Слабость не прощают. Маркус знает, он сам такой. Поэтому, когда ему надо побыть слабым, он идет сюда. Тут никто не мешает опустить напряженные плечи, стереть с лица злобную ухмылку, расправить нахмуренные брови. Здесь можно даже поплакать, прослеживая пальцем извилистые дорожки дождевых капель на стекле. А потом вдруг появился он. Флинт не слышал его шагов, просто он неожиданно возник в квадрате лунного света и устроился в дальнем конце длинного подоконника. Марк хотел уйти, но почему-то остался. Они долго сидели молча. И, так же молча, разошлись в разные стороны. На следующий вечер Вуд не пришел. Маркус ожидал почувствовать облегчение, но вместо этого пришло разочарование. За завтраком он, сам не зная зачем, отыскал глазами физиономию гриффиндорского капитана. Тот всего на мгновение поднял голову и тут же уткнулся в тарелку. А вечером он снова появился в тихом коридоре и сел на подоконник. Маркус уже не помнил, сколько продолжались их молчаливые встречи. Прозрачные дождевые слезы на стекле сменились перламутровыми кружевами изморози, а они все еще приходили по вечерам, чтобы посидеть на разных концах холодного подоконника. Они и без того часто виделись: на совместных уроках Слизерина и Гриффиндора, в Большом Зале, сталкивались во время тренировок. Вуд — с вечной застенчивой улыбкой обнимающий какую-нибудь девчонку. Флинт — невозмутимый, как каменное изваяние; всегда в окружении своих преданных бойцов. Они были словно две параллельные прямые — вроде бы рядом и в то же время абсолютно обособлены. Но по вечерам эти две линии вопреки всем законам геометрии пересекались. *** Оливер никогда не любил нарушать школьные правила. Но иногда и ему — умнице, отличнику, любимцу факультета — хотелось наплевать на все запреты и пошататься по ночному притихшему Хогвартсу. Просто так, безо всякой цели. И однажды во время такой прогулки он услышал что-то странное. И, вместо того, чтобы развернуться и потихоньку ретироваться, он пошел на звук. Луна освещала сгорбленные, вздрагивающие от глухих рыданий плечи и ежик темных волос. Первым побуждением Оливера было подойти, предложить помощь, но плачущий человек поднял голову, и Вуд неслышно отступил за статую. Он тотчас пожалел, что забрел в этот коридор и увидел то, что никому видеть не полагалось. Потому что человеком, размазывающим слезы по некрасивому лицу, был не кто иной, как великий и ужасный капитан Слизеринской сборной Маркус Флинт. Оливер не мог поверить своим глазам. Такого просто не могло быть. Флинт в его представлении не умел плакать, даже человеком почти не был. Да и не похож был на обычного Флинта этот, сидящий на подоконнике несчастный некрасивый мальчишка.Что-то перевернулось в тот момент в душе Оливера. Зажмурившись и глубоко вдохнув, он вышел из-за статуи. Но глухой коридор уже был пуст. Весь следующий день и еще много дней после Вуд незаметно приглядывался к Маркусу Флинту, надеясь заметить хоть какие-нибудь проявления человеческих черт. Но слизеринский капитан вел себя как обычно, то есть — был привычной невозмутимой сволочью со злобной ухмылкой на лице. И тогда Оливер решился — вечером снова пришел в тот коридор. На этот раз Флинт не плакал. Сидел на подоконнике, прижавшись виском к холодному стеклу. Когда Вуд приблизился, он вздрогнул и сделал такое движение, будто хотел уйти, но остался сидеть на месте. Оливер воспринял это как разрешение и устроился на другом конце подоконника. Маркус молчал, и разрушить это молчание Оливер не решался. Он просто не знал, о чем можно говорить с Флинтом. Но и тишина была комфортной. Было так спокойно и уютно сидеть рядом с расслабленным, умиротворенным слизеринцем. Казалось, что ничего плохого не может случиться. И слова казались лишними в тишине этого маленького пыльного мирка. *** Потом, лежа в постели и слушая приглушенные звуки гриффиндорской спальни, Оливер вспоминал освещенную луной фигуру Флинта. И не мог понять, почему столько лет считал его уродливым. Теперь он вовсе так не думал. В памяти всплывали доказательствами различные моменты. Больше всего, конечно, квиддич: как Флинт держался на метле! Она словно становилась частью его самого. Исподтишка Вуд всегда этому завидовал. И частенько подглядывал за тренировками слизеринской команды. Своим он объяснял это тем, что хочет понять тактику врага, но сейчас мог себе признаться, что порой откровенно забывал обо всем, просто любуясь на полет капитана в развевающейся зеленой мантии. А однажды Оливер явился раньше времени на тренировку. Слизеринцы только-только закончили. Они вывалились оживленной компанией из дверей раздевалки, но сразу замолчали, увидев гриффиндорского капитана. Оливер, придав своему лицу невозмутимое выражение, протиснулся, раздвигая плечами наглых парней, которые даже и не думали уступать ему дорогу. Флинт прошел мимо него из душевой, в одном только белом полотенце, обёрнутом вокруг бедер. Оливеру тогда казалось, что он не обратил на это никакого внимания. А что особенного? Будто он никогда не принимал душ вместе с другими парнями. Возле своего шкафчика Флинт повернулся к Вуду спиной и сбросил полотенце. Тогда, в реальности, Оливер просто стоял, ожидая, когда слизеринский капитан освободит раздевалку. Но сейчас он страстно желал, чтобы Маркус оглянулся, кивнул, что-то сказал, дал ему повод приблизиться, дотронуться, провести руками по гладкой влажной коже. Он и не подозревал, что память сохранила столько подробностей — родинку на плече, кубики пресса на плоском животе, островок темных волосков на пояснице и смуглые, даже на вид твердые ягодицы. Которые до дрожи в пальцах захотелось обхватить, проехавшись ладонями по влажной спине. И вжаться горячим пахом в чужой пах, почувствовать ответную обжигающую упругость и ощутить, как сильные, властные, бесцеремонные руки стискивают задницу. И замереть в предвкушении… Только никакого предвкушения не получилось. Оливер проснулся, судорожно дыша, в развороченной постели, живот холодило мокрое пятно на пижамных штанах. Лицо заполыхало от стыда, а видения из сна слишком яркими картинками мелькали перед глазами. Оливер застонал и перевернулся, пряча голову под подушку. Вуд благодарил Мерлина, что в тот день у Гриффиндора и Слизерина не было совместных занятий. А вечером, чтобы только не думать о Флинте, одиноко сидящем на холодном подоконнике, он так загонял на тренировке команду, что взбунтовались все, включая обычно тихого Поттера. Зато усталость навалилась такая, что Оливеру было уже на все наплевать. Но в душевой он вдруг снова вспомнил свой сон во всех мельчайших подробностях. Пришлось мокнуть дольше всех. Иначе шествие через всю раздевалку с гордо торчащим членом могло обернуться совсем не безобидными шуточками братьев Уизли. Конечно, никуда он в тот вечер уже не потащился. И, лежа в кровати за задернутым пологом, клялся себе, что вообще забудет дорогу в заброшенное крыло. Но утром во время завтрака вдруг встретился взглядом с черными непроницаемыми глазами Флинта. И часов в десять, после того, как опустела гриффиндорская гостиная, он тихонько выскользнул через портрет и пошагал туда, где молча сидел на подоконнике Маркус.