Слова не нужны

У каждого свое сокровенное в сердце, И, не умея выразить это словами, Каждый бережно хранит свою тайну. Таникава Сюнтаро.

*** У Вуда была странная улыбка. Виноватая и снисходительная одновременно. Она словно бы говорила: «Ну, извини, что я такой весь из себя замечательный. Я не специально». Эта улыбка безумно злила Марка. Наверное, потому, что никогда не была адресована ему лично… Впрочем, Флинту вообще мало кто улыбался. Тем более — искренне. И нельзя сказать, чтобы его это как-то волновало. До недавнего времени. Может быть, именно поэтому та улыбка Вуда так выбила его из колеи. Тренировка закончилась, внизу толпились грифферы, но уж очень не хотелось возвращаться в родные холодные подземелья. Кто-то предложил сыграть команда на команду. Как ни удивительно, гриффиндорцы согласились. На трибунах расположились фанатки Поттера и Вуда. Если на первых Флинту было откровенно наплевать, то вторые его ужасно раздражали. И это была вовсе не зависть. У Маркуса тоже были фанатки — несколько слизеринских малявок и толстая Гаррисон, пятикурсница с Хаффлпафа. Только они никогда не приходили на тренировки и, уж конечно, не верещали при каждом более-менее удачном броске. Флинт презрительно сплюнул в сторону трибуны и в упор посмотрел на Вуда. Тот почему-то не отвел глаз. Просто взял и улыбнулся. Даже не своей обычной улыбкой, а как-то по-новому: задиристо, открыто, весело. Он что, издевается? Марк направил метлу прямо на Вуда, а тот летел ему навстречу, не собираясь сворачивать. «Мы сейчас столкнемся!» — думал Флинт, но почему-то не мог заставить себя повернуть в сторону. И отвести глаз от улыбающегося Вуда тоже не мог. Самого удара он не запомнил. Только треск ломающихся метел, боль в ребрах, холод сугроба. И хриплое дыхание Вуда где-то у виска. И его губы возле уха. Марку показалось или он смеялся? Потом выяснилось, что у Флинта, кроме трещин в ребрах, вывихнута щиколотка. У Вуда — сломана рука. Их обоих доставили в лазарет; команды сидели вокруг своих капитанов, переругивались в полголоса, пока их не разогнала мадам Помфри. Она напоила пострадавших зельями, выдала распоряжения, расставила на тумбочках склянки с лекарствами и ушла, погасив свечи. Вдруг стерильная больничная палата стала похожа на их пыльный заброшенный коридор. В ней было так же пустынно, такие же квадраты лунного света на полу. И так же никого, кроме двух парней. — Почему ты не свернул? — Маркусу показалось, что его шепот прозвучал слишком громко. — Но ведь и ты не свернул… — ответил Вуд. Тоже почему-то шепотом. И после непродолжительной паузы добавил: — У меня есть карты. Сыграем? — Давай. *** Оливер никогда не думал, что в его жизни всё может быть так плохо. Точнее, «всё» было хорошо, а плохо — только одно. Но это «одно» было ужасно настолько, что Оливер совершенно изменился. Друзья всерьез опасались за Вуда и постоянно пытались вызвать его на откровенный разговор. Но именно об ЭТОМ Оливер и не мог с ними поговорить, вообще ни с кем. Даже думать об этом было стыдно. Но не думать тоже не получалось. Поэтому Вуд мрачнел день ото дня, плохо спал, даже учебу запустил. И все из-за своих проклятых снов. От еженощных очищающих заклинаний середина его простыни стала грубой и сероватой. И теперь он каждый вечер накладывал Заглушающие на свой полог, после того, как однажды утром в умывалке пацаны с хохотом пристали к нему с расспросами: — Признавайся, Олли, кто тебе снился! Кто она? Ты та-а-ак стонал! Тогда Вуд вяло отшутился. Ну не рассказывать же им, что ему снился Флинт, прижавший его к стене раздевалки и по-хозяйски запустивший руку ему в штаны. На самом деле Вуд вовсе не хотел воплощения своих эротических фантазий в реальности, как мечтали почти все пацаны. Наоборот — стремился стать нормальным. Он одолжил у Питерса порножурнальчик и по вечерам сосредоточенно разглядывал обнаженных красоток. Но ни блондинки, ни рыженькие, ни брюнетки, зазывно потряхивающие круглыми грудками и соблазнительно разводящие точеные ножки, не возбуждали его. Оливер отчаянно воображал себе пламенный секс с самыми горячими девчонками, но его член упорно отказывался реагировать. Зато стоило представить себе Флинта в мокрой от пота майке, как пижамные штаны моментально натягивала эрекция. Все это просто убивало Оливера. Он не прекращал встречаться с девушками, в которых у популярного квиддичного капитана никогда не было недостатка. Только теперь ему приходилось закрывать глаза и фантазировать, что он целуется с Маркусом. Это неизменно срабатывало. А однажды он кончил от одного поцелуя, просто представив Флинта, медленно натягивающего квиддичную перчатку. Инесса Каминг приняла это на свой счет и целую неделю ходила, гордая собой. Не смотря на все это, Вуд продолжал по вечерам ходить в заброшенное крыло, словно пытаясь что-то себе доказать. Там он будто снимал с себя все накопленное за сутки напряжение и мог просто побыть самим собой. Оливер, почти не скрываясь, пялился на Флинта и не чувствовал себя при этом ущербным извращенцем — ведь больше там и смотреть-то не на кого. В присутствии Марка буйные фантазии куда-то исчезали. Хотелось чего-то совсем невинного — поцелуя в щеку, легкого прикосновения — да что там! — хотя бы простого рукопожатия. Но хотелось нестерпимо, до тошноты, до тянущей боли где-то в груди. Когда на той тренировочной игре Флинт сам посмотрел на него — просто посмотрел, без издевки, без подначки, без обычной злобной ухмылки, Оливер не смог сдержаться. Помимо воли расплылся в счастливой улыбке. И уже лежа в сугробе, он не чувствовал ни холода, ни боли в руке, ни сломанных ребер. Он мог ощущать только тяжесть тела Марка и его дыхание, обжигающее ухо.