Звуки музыки

— Дженсен, мы по-моему договорились, что с первого августа ты снова начинаешь играть на фортепиано?, — больше всего в жизни Эклз ненавидел когда отец говорил спокойным тоном. Это было также гадко, как есть холодную овсянку холодным зимним утром. Вроде бы терпимо, но приятного вообще нет. — Да, — лежать на кровати, пока отец стоит в дверном проёме – отвратительно как некомфортно. Пронизывающий взгляд родителя блуждал по комнате, в который раз рассматривая книжные, а точнее – нотные полки. Дженсен знал – это не из простого ,,родительского" любопытства. Мужчине просто нужно ещё к чему-то придраться, чтобы увеличить своё наказание, ведь делать кому-то боль без повода – это невероятно тупо, а тупым себя этот мужчина, вообще ни капельки не считает. — Так, почему тогда, Дженсен, — собственное имя, с уст отца, звучало, словно это не имя вовсе, а кусок лошадиного дерьма, — ты до сих пор сидишь и ничего не делаешь? По правде сказать, Дженсен не совсем ,,прям ничего не делал". Нет, он конечно отдыхал, ведь летние каникулы именно и созданы для того, чтоб отдыхать (по крайней мере Дженсену так сказал школьный психолог). Но конечно, всегда есть исключения, которые вместо бессмысленного прожигания времени, занимаются каким-то делом, например (как это дико не звучало) учатся. Этим исключением является и сам Дженсен, который вместо просиживания штанов в ненавистной школе, перепрыгнул через себя и поступил в Лос Анджелескую музыкальную академию. Этим естественно хотелось похвастаться, только вот, Дженсену было не с кем. Но конечно, Адама Эклза не волнует. Его вообще никогда не волновала жизнь старшего и единственного сына. Точнее нет, его волновало, но только когда он лажал или не выполнял своих обязанностей. Дженсен не святоша, и никогда им не станет и не пожелает стать. Почему вообще, он не имеет право на ошибку? Все люди ошибаются и ждать чего-то невозможного у собственного сына просто старческий маразм. Дженсен хочет своей личной жизни, как совсем нормальный подросток. Но какого-то хера, он никогда её не получает. Блядь, да его даже с сестрой в одну комнату поселили, хотя живут они в огромном, доме! Нет, вы только не подумайте, парень, из всех своих, близких и не очень, родственников больше всего любил свою младшую сестрёнку, но иногда ж личное пространство нужно. Блин, он даже подрочить нормально не может, потому что понимает, что в любую минуту в комнату может забежать Маккензи. Дженсен на все сто процентов уверен, что это всё дело рук отца. Адам Эклз его просто ненавидел. Презирал до глубины души. И хоть парень с возрастом почти привык, но иногда всё таки хотелось спросить совета или попросить помощи в решении какого-то банального вопроса. Просто иногда Дженсен мечтал о том, как расскажет отцу о своих успехах. И вместо идиотских придирок и замечаний, он услышит: ,,Я горжусь тобой". Но всё это тупые детские фантазии и ничего больше. Скорее всего, именно из-за чувства, что ты никому здесь не нужен, Дженсен и выбрал этот самый колледж, где все студенты жили в здании самого заведения. Подальше от отца. Ещё дальше от проблем. Желательно хоть что-то ответить, но вместо этого Дженсен сидит и думает: нужно ли сесть, или всё таки лучше не менять своё положение так как это может вызвать странную реакцию? Его отец временами был прост и читался, как открытая книга, но Дженсен не знал, что с этой книгой делать и как её всё таки прочесть. — Телефон, — мужчина выставил правую руку в тот момент, как левая устало тёрла переносицу пытаясь хоть как-то избавиться от морщин. Дженсен даже не сомневался, что в первую очередь, отец заберёт именно его. Просто, что можно ещё отнять у подростка у которого в имуществе имеется лишь несколько десятков сборников книг, кровать и пару баксов в копилке? Дженсену никогда не хотелось создавать проблем, но почему-то вместо того, чтоб извиниться он лишь произнес своим язвительным тоном: — Пожалуйста, вот. Понятное дело такие ,,неуважительные" слова, жесты и небольшая ухмылка, только ухудшают отношения с отцом. Хотя казалось бы, куда хуже. Поэтому когда к лицу подносится рука, чтобы врезать пощёчину, Дженсен почти не боится. Дело привычки. Багровый цвет на щеке выглядел бы, как здоровый румянец, если бы только не было видно очертания пальцев и кольца, которое отец никогда не снимает. На самом деле Дженсен боли не чувствовал. Поэтому ему было, отчасти, всё равно. Мужчина ушёл ни сказав ни единого слова, надеясь на то, что Дженсен сам всё понял. Дженсен не тупой, но иногда хочется им быть. ,, – Наверно всё таки надо было сесть..." Хотя, уже без разницы. Дотрагиваешься до щёки, на которой небольшой пушок небритой щетины и просто не понимаешь, чем вообще это заслужил. Хочется заплакать, но вспоминаешь, что мальчики не плачут. Не положено им. Понятное дело, что после такого разговора, делать вообще ничего не хочется, но тело само встаёт, садится на стул, поднимает крышку, сдувает пыль с пюпитра. Всё на автомате. Как будто Дженсен давно уже механизирован. Нет, вы не подумайте, парню действительно нравилась музыка. Только классическая музыка помогала ему в худшие времена, когда просто не хотелось жить, а в мыслях были только мысли о скоропостижной смерти. Вены, таблетки, наркотик, высотки. Вариантов миллион. И только тихий звук собственной игры выводил его из этого состояния. Вот, чувствуешь, что хреново и не можешь спать – послушай пьесы Грига или Чайковского. Нежный звук виолончели и концертного рояля наверно просто прекраснейшие звуки в мире, поэтому вероятнее всего тревожные мысли отпустят и вы почувствуете, после стольких дней, умиротворение и душевный баланс. Конечно, если вас раздражает классическая музыка, вам, понятное дело, не понравится. Но это так, мелочи. Дженсен слишком часто ощущаешь серую оболочку одиночества. Чувство, будто овдовевшая женщина, сжимает своими холодными пальцами плечи и душит за горло. Ком в глотке мешает сказать даже слово. Хотя зачем какие-то звуки, если в тёмной-тёмной комнате ты совершенно один. Дженсен много раз задумывался, что детям в Индии или Китае повезло намного меньше, но реже проклинать свою жизнь, почему-то, не получалось. Пальцы бегают по клавиатуре, сначала прямо потом в разные стороны. Арпеджио, гаммы, ганоны*. Никогда не останавливающийся и не заканчивающийся круг. Руки делают что-то сами, в то время, как мысли далеко-далеко не здесь. Нужно больше концентрации. Дженсен не знает сколько прошло времени. Наверно около двух-трёх часов, ведь меньше играть гаммы не получается. Далее идёт повторения программы. Лучше начать с этюдов*, но пальцы уже играют Баха. Несомненно, что полифония* Дженсену нравилась больше всего. Можно одновременно прослушать, как истерично поёт сопрано и как спокойно слушается бас. Играя этот вид классической музыки, ты не чувствуешь себя одиноким. Ты создаёшь своими пальцами иллюзию, будто в комнате, кроме тебя разговаривают другие люди. Прекрасное чувство. На самом деле, всё это немного странно, но Дженсен ещё лет пять назад признал, что все музыканты отбитые шизики. Поэтому ему можно быть ненормальным. Хотя, если задуматься, то что в нашей жизни есть квинтэссенцией нормального? Ведь то, что обыденное для одного, будет совершенно диким и непонятным для другого. Пожалуй, нельзя достоверно сказать, что Дженсен Эклз и есть ненормальный, как и нельзя утверждать, что абсолютно нормальным являешься ты. Предлагаю убрать слово нормальный. м н е о н о н е н р а в и т ь с я Останавливается Дженсен только когда видит, что уже давно темно и ничего не видно. Когда заиграешься – не понимаешь, как всё таки скоротечно время. Любой другой человек сошёл бы с ума, от такого многомиллионного количества повторов, но Дженсен уже привык. Ему не страшно. Вот только что было часа два дня, а сейчас уже сумерки. Маккензи сегодня ночует у тётки, а у отца ночная смена. Нужно спуститься вниз и что-то съесть, но всё на что Дженсен способен – это бессильно упасть на твёрдый, постаревший с годами, матрас. Сил нет. Дженсен так и не включил свет. Хочется спать, но в голове такое множество мыслей, что это просто мешает сосредоточиться и перестать думать в принципе. Дженсен устал. Но он, как и многие, слепо верит в лучшее, зная, что лучшему в его жизни, нет места быть. Глаза, сами по себе закрываются. А дальше только чернота. На этом, пожалуй, всё.