Алая косынка

Мысли о Ксении и адъютанте Кудасова не отпускали Смирнова. Он был зол и не знал, на кого злился больше: на Ксению, на покойного Перова или на самого себя. Если рассуждать здраво, то Ксения права. Она честно выполняла свой долг, а осуждать кого бы то ни было за любовь несправедливо. Смирнова терзали сомнения, правильно ли он поступил, доверив Даниилу допрос Овечкина. Если штабс-капитан снова взболтнёт лишнего, если брат и сестра поссорятся, если отважная четвёрка распадётся, если это скажется на их слаженной работе… Впрочем, они всё равно уйдут в отставку после окончания допросов. В душевных терзаниях Смирнов провёл всю ночь. Утром к нему в кабинет снова пришла Ксения. Почему-то явилась не в форме, хотя в белой блузке и светло-серой юбке она выглядела намного привлекательнее. При других обстоятельствах Смирнов залюбовался бы девушкой, но сейчас он находился не в том настроении. — Что ты хотела? — холодно поинтересовался он. — Иван Фёдорович, — робко начала Ксения, подойдя к столу начальника. — Данька сказал, что Вы поручили ему допросить Овечкина. Пожалуйста, не делайте этого. Если Овечкин расскажет про адъютанта Кудасова… Данька меня убьёт. — Так уж и убьёт? — несколько язвительно переспросил Смирнов. — Не в этом смысле… — занервничала девушка. — Данька никогда мне этого не простит. Он не поймёт меня. — Единственное, что я могу сделать — перепоручить допрос Валерию или Якову. Вы вчетвером отвечали за охрану и возвращение короны. Вам и разруливать до конца. — Нет! — вскрикнула девушка. — Они обязательно расскажут Даньке. Они все отвернутся от меня. Я не выдержу этого. Иван Фёдорович лишь пожал плечами, мол ничем не могу помочь. — А Вы не можете как-нибудь пригрозить Овечкину, чтобы он держал рот на замке? — снова спросила Ксения. — Разве только смертью. Но он к ней готов. Терять ему нечего, а язык ему не вырвешь. Тем более что из него необходимо выжать сведения о других контрреволюционных заговорах. — Иван Фёдорович… — умоляюще произнесла она. Казалось, вот-вот расплачется. — Уже пятьдесят семь лет, как Иван Фёдорович, — нервно произнёс Смирнов. — Ксения, твои проблемы с братом не должны касаться служебных дел, тем более дел государственной важности. — Вы ведь решили препоручить Дане Овечкина после того, как узнали про меня и поручика Перова? До этого же Вы сами штабс-капитана допрашивали, — сказала она с вызовом. — Вы мстите мне за эту связь? Но почему? Разве я когда-нибудь Вас подводила, предавала? — Ты полюбила врага. Это и есть предательство. Девушка посмотрела на него с жалостью. — Иван Фёдорович, что Вы такое говорите? Ну, неужели Вы никого не любили? Смирнов подошёл к ней вплотную. Ксения инстинктивно отступила на два шага назад, а дальше путь ей преградил стол. — Думаешь, я не понимаю твоих чувств? Понимаю. А сможешь ли ты меня понять? Я любил, Ксюша, и люблю, — он навис над Ксенией, упираясь руками об стол по обе стороны от девушки. — А теперь представь, каково мне. В моём далеко не молодом возрасте пылать безнадежной страстью к юной красавице, сгорать ревностью при мысли, что она любит другого. Знаешь, как невыносимо находиться рядом с ней и не сметь даже надеяться на то, что когда-нибудь смогу обладать ею? На последних словах Смирнов нежно провёл пальцами по её щеке, и от этого лёгкого прикосновения Ксения ещё больше напряглась. Она долго смотрела на него с испугом и растерянностью, прежде чем решилась вымолвить хоть слово. — Иван Фёдорович, я отношусь к Вам как к отцу. — Я понимаю, Ксюша, — мягко сказал он. — Если Вы вправду меня… Не губите меня, пожалуйста. Я сделаю всё, что угодно. «Всё, что угодно», — эхом звучало в голове Смирнова. А что если у него появился шанс воплотить свои желания в жизнь? Он не смог отогнать эту ужасную постыдную мысль. И как не вовремя вспомнились слова Овечкина: «Такая юная простая девушка оказалась страстной любовницей». Иван Фёдорович молчал, лишь жадно смотрел на растерянную девушку перед собой. Словно угадав его желания, Ксения дрожащими руками расстегнула одну пуговицу на своей блузке, затем вторую, третью… Её лицо залилось краской смущения. Она посмотрела в глаза Смирнова, будто пытаясь понять, правильно ли поступает. Он же невозмутимо следил за её действиями и останавливать не собирался. Расстегнув все пуговицы, Ксения сняла блузку и принялась за завязки на юбке. Руки дрожали, и копошилась она долго, но, в конце концов, юбка тоже слетела на пол. Девушка осталась в полупрозрачной нижней сорочке. Она снова посмотрела в глаза начальнику. Смирнов же старался сохранять невозмутимый вид, но… если бы Ксения только знала, что происходило с ним сейчас, сколько самообладания требовалось ему, чтобы не поддаться искушению. Ксения нерешительно приспустила бретели сорочки. Смирнов больше не мог сдерживаться. Он взял её за плечи, резко стянув сорочку. Затем прильнул губами к её шее, покрывая поцелуями нежную кожу, руками ласкал обнажённое юное тело, задерживаясь на груди. Он медленно приблизился к её губам, посмотрел ей в глаза… и остановился. Ксения плакала. Она смотрела на него своими серо-голубыми глазами с испугом, отчаянием и мольбой, смотрела не как на любовника, а как на покровителя и начальника. Она дрожала в его руках, но вовсе не от сладостного волнения. «Я отношусь к Вам как к отцу», — так ведь она сказала. Она не любит его и никогда не полюбит. Смирнов оттолкнул Ксению. Она стояла перед ним полуобнажённая, прикрыв руками грудь, заплаканная и униженная. Если сейчас он воспользуется её слабостью, её отчаянным положением, то потеряет даже то, что имеет — её уважение. Она возненавидит его, и он сам возненавидит себя. — Оденься, — сухо сказал он и, отвернувшись, подошёл к окну. Напряжённую тишину кабинета нарушали только всхлипы Ксении и шелест одежды. Смирнову хотелось провалиться под землю. Он был противен сам себе. Старый дурак! Всегда умел держать себя в руках. И тут едва не занялся любовью со своей юной подчинённой прямо в служебном кабинете. Стыдно! Ксения, впрочем, тоже хороша. Зачем она это сделала? Неужели себя не уважает? Как легко она была готова отдаться нелюбимому мужчине, чтобы скрыть свой позор, хотела воспользоваться его слабостями в своих целях. Поручика она ведь тоже использовала. Видимо, Перову стоит не только позавидовать, но и посочувствовать. — Иван Фёдорович… — послышался испуганный голос девушки. Ему хотелось снова её прогнать. Внезапно в дверь постучали, а через секунду вошёл помощник. — Иван Фёдорович!.. О! Вы заняты? Смирнов посмотрел на своего помощника, тот растерянно глядел на Ксению, та в ответ — с испугом. Ещё бы! Смирнов сам в этот момент испугался от мысли, какую бы пикантную сцену увидел его помощник, придя несколькими минутами ранее. Дверь-то запирать надо! Иван Фёдорович наконец взял себя в руки и привычным спокойным тоном сказал помощнику: — Я вчера вечером поручил Даниилу допросить Овечкина. Теперь передумал. Штабс-капитаном займётся Ксения. Остальные пусть допрашивают его пособников. Это приказ. — Понятно, — ответил помощник. — Пока свободен. Мне с Ксенией ещё надо обговорить это дело. Позже зайдёшь. Помощник кивнул и вышел. Ксения, казалось, немного приободрилась. — Спасибо, Иван Фёдорович, — сказала она. — И простите меня. — Довольно. Забудем о том, что здесь сейчас произошло. Так будет лучше для нас обоих, — Смирнов говорил равнодушно, не глядя на неё. — Протокол допроса отдашь моему помощнику, он мне передаст. Начни сегодня же. Выясни, известно ли Овечкину что-нибудь о других интригах Дюка. — Конечно. Я всё сделаю, — ответила девушка. — Иван Фёдорович, а Вы ведь не расскажете Даньке о поручике Перове? — Ксения, как ты себе это представляешь? Что я скажу Даниилу, что мне сказал Овечкин, что ему сказал Перов, что он… — Смирнов не стал выражаться при девушке. Ксения, видимо, поняв это, снова залилась краской. — Я не могу гарантировать только того, что Овечкин не проболтается при солдатах или других сотрудниках ОГПУ. Сама знаешь, причин досадить тебе и твоим друзьям у него предостаточно. — Я понимаю, — пробормотала девушка, снова поникнув. — Можешь идти. Этот вопрос закрыт.

***

Весь день Смирнов не мог сосредоточиться на делах. Мысли о том, что произошло утром, не давали покоя. Ближе к вечеру в кабинет снова зашёл помощник, как никогда взволнованный и… напуганный. — Иван Фёдорович, Овечкин… Он скончался. — Что? — Смирнов от неожиданности выронил ручку. — Что с ним случилось? — Утром его допрашивала Ксения Щусь. Вот протокол допроса, — он передал Смирнову чёрную папку. — Спустя пару часов у него началось удушье… Не успели спасти. — Какова причина? — Его осмотрел тюремный врач. Есть подозрение… — помощник замялся. — Говори! — приказал Иван Фёдорович. — Что он был отравлен. — Кем? Установили, кто это сделал? — Иван Фёдорович, боюсь, у меня только одна версия… — помощник многозначительно посмотрел на Смирнова, будто надеясь, что тот сам догадается. — Не запрещено ведь предлагать арестованным воду во время допроса. Смирнов похолодел. — Иван Фёдорович, а Вы говорили Ксении, что я тоже слышал эту историю… про адъютанта Кудасова? — Нет. И ты ничего не слышал. Понял? — настойчиво произнёс Смирнов, помощник кивнул. — А Овечкин умер от сердечного приступа. Врач пускай так и запишет. Это понятно? — Да. Я передам врачу. — Свободен. Помощник ушёл. Смирнов долго смотрел прямо перед собой, будучи в шоке от произошедшего. Впервые за долгое время он снова почувствовал… страх. Захлопнув папку с очередным делом, он открыл ящик, чтобы положить её туда… Там лежала косынка. Иван Фёдорович забыл вернуть её хозяйке. Алый кусок ткани показался Смирнову сгустком крови. Он аккуратно взял косынку, но не с трепетом, как вчера, когда подобрал на стуле, а с горечью и… неприязнью. Что ж, у Ксении осталась фотография Перова — напоминание о несчастной, хотя и взаимной любви. Смирнову осталась её алая косынка — напоминание о глупой безответной страсти. Былой страсти.