Ghost: A Romance in Six Seasons

Приход весны всякий раз застает Ньюта врасплох. Она всегда наступает стремительно. Кажется, всего мгновение назад воздух был холодным и светло-серым от снега и Ньют дремал в смутном оцепенении, похожем на тяжелый сон, и вот уже снег тает, воздух становится теплее, на деревьях распускаются цветы, и лес за разрушающимся домом моментально оживает. И Ньют открывает глаза и улыбается. Он чувствует запахи цветов и растущей травы, проникающие через открытое окно с ржавыми рамами. Ветер приносит пение птиц и шелест распускающихся листьев. Он поднимается на ноги и выходит из дома — как и раньше, через дверь, но уже не открывая ее. Солнечные лучи окатывают его, словно струи воды, когда он оказывается снаружи. Его глаза закрыты — так лучше всего наслаждаться теплом, сметающим зимнюю стужу. Он слышит щебетание только что прилетевших птиц, сидящих в кронах деревьев, и растерянное кваканье сонных еще лягушек. Ньют потерял счет, сколько раз он стоял так под первыми весенними лучами. Десять лет прошло, двадцать? Он уже не мог вспомнить, но никогда весна не была так прекрасна, как сейчас. За его спиной скрипит и бормочет ветхий дом, словно пробуждаясь от долгой спячки. Как ежи в лесу, как лягушки в траве. Как Ньют. Трава щекочет его босые ноги, когда он идет к пруду через луг. Едва ощутимое прикосновение, словно рука, едва касающаяся кожи, и крохотные электрические заряды, пробегающие по стеблям. Ньют опускается на колени на берегу пруда. Две лягушки уже сидят здесь — пруд, должно быть, оттаял пару недель назад — и на заросшей ряской поверхности воды мелькает множество лягушачьих лапок. Лягушонок неуверенно выпрыгивает из травы, и Ньют инстинктивно замирает, затаив дыхание. Лягушонок его не видит. Он промахивается и, не допрыгнув до пруда, приземляется сквозь ногу Ньюта. Он квакает в растерянности и удивлении и снова прыгает, приземлившись в этот раз на заросшую опушку. — Давай же. Ньют наклоняется и трогает лягушонка за заднюю лапку, заставляя прыгнуть. Тот снова квакает, прыгает вслепую и с приглушенным плеском приземляется в воду. Ньют садится, наблюдая за тем, как лягушонок плывет под водой. Он вспоминает о том, что нужно дышать: воздух такой по-весеннему сладкий, что было бы кощунством не насладиться им. Нарциссов в этом году больше, чем раньше, и когда Ньют шагает к лесу, он с радостью отмечает, что колокольчики почти повсюду. Они еще не цветут, но через несколько недель лесная подстилка будет совсем синей. Небольшие надгробия почти не видны из-под листьев и побегов, оплетающих их. По стволам деревьев ползут муравьи, первые пчелы вылетают из своих ульев. Ньют смотрит то на одно, то на другое. Ему всегда нравилось это время, когда вся природа оживает. Странный звук, напоминающий треск и постукивание, привлекает его внимание, и Ньют оглядывается по сторонам. Он иногда видел дятлов в лесу, но только издалека… Но нет. Звук доносится не из леса, а со стороны дороги. И это еще более странно. Потому что если дятлов он в последний раз видел месяцев семь назад, то последними людьми, проезжавшими здесь, были его отец и дядя. И это было очень, очень давно. Ньют спешит обратно к дому, потому что… Глупо надеяться, но он так давно не видел папу и Илью. С того времени прошли долгие годы. Машина, со скрипом едущая по дороге, старая и ржавая. Когда она поднимается по тропе, ведущей к дому, звук ее мотора превращается в надсадный кашель. Ньют прижимается к стене — наполовину просачиваясь в нее — скорее просто машинально, чем из-за чего-то еще. Он невидим для всех с того момента, как умер. Даже Якоб и Илья, которые чувствовали чье-то присутствие, не могли его увидеть. Машина издает последний хрип и останавливается у входной двери. Человек, выходящий из нее, одет в неряшливый костюм-тройку, его неопрятные волосы слиплись то ли от геля, то ли просто от пота. Ньют морщится. У него нет ни малейшего представления, кто бы это мог быть, но он от всей души надеется, что человек не задержится здесь надолго. — Как видите, это очень уединенное место, — бодро говорит мужчина, подходя к задней двери и открывая ее. — Почти историческое и единственное в своем роде. Конечно, дом старый, но нет ничего, что нельзя было бы поправить и отремонтировать… — он умолкает, смутившись. — Довольно, — отвечает с нетерпением резкий голос. Мужчина, сидящий на заднем сиденье, одет как какой-нибудь университетский профессор, преподающий биологию, но ненамного старше Ньюта. Его лицо напряжено и сосредоточено, когда он выбирается из машины, осторожно ставя обе ноги на землю, прежде чем подняться. Он с трудом выпрямляется, опираясь на трость обеими руками. На нем нет ни корсета, ни гипса, которые могли бы объяснить ее наличие, но это явно не дань моде. Широкий рот мужчины сжат в жесткую, почти болезненную линию, но когда он смотрит на дом, его взгляд теплеет и черты лица смягчаются. Это делает его моложе. Молодым и очень усталым. — Прекрасное место, — гнусавый голос Неряхи заставляет их обоих вздрогнуть почти одновременно. Ньют усмехается. Похоже этот парень Испытывает к Неряхе те же чувства, что и он сам. — Мы можем пригласить реставраторов на следующей неделе… — Я беру дом, — рявкает мужчина, даже не оборачивая на Неряху. Тот прерывисто вздыхает. — Ох. Но… Да, отлично… Когда вас ждать?.. — Мне сказали, что дом полностью меблирован. — Ох… да, прежние владельцы не захотели брать с собой ничего — ох — что бы напоминало им… — И ключи у вас при себе? — он все еще стоит неподвижно, глядя на старую кладку красного кирпича, плющ, оплетающий окна верхнего этажа, гнезда, которые ласточки свили под крышей. — Э-э… Конечно. Экскурсия… — Мне не нужна экскурсия. Давайте ключи. Неряха ошарашенно протягивает ключи, и мужчина забирает их у него. — У вас есть необходимые документы? — Да, но… я не могу поручиться за… состояние дома. Доктор Готтлиб, здесь уже давно никто не бывал. Ньют прислушивается, пытаясь уловить дату, но мужчина — Готтлиб? — перебивает. — Я… я еще не доктор, — он говорит вежливо, но его спина напряжена как стальной прут, словно это слово причиняет ему боль. — И, — Готтлиб берет себя в руки, — Я в силах вызвать реставратора, если это будет необходимо. Все нужные вещи у меня с собой, и если понадобится что-то еще, я пошлю за этим. Давайте бумаги. Он тут же подписывает документы. Ньют наблюдает, как Неряха убирает их в портфель, достает из багажника большую спортивную сумку и ставит ее на крыльцо. Готтлиб не открывает дверь, а просто тяжело опускается на сумку, сжимая в руках трость. Неряха останавливается на полпути к машине. — Вы знаете… э-э… что говорят об этом доме? Предыдущие владельцы ручались, что… — Есть что-то, о чем мне не сообщили, и что причинит мне беспокойство? — Ох… Ничего такого, но… — Тогда это не имеет значения. Хорошего вам дня. Они с Ньютом смотрят, как мужчина садится в машину и уезжает. Только после этого Готтлиб поднимется на ноги и пробует открыть дверь. Замок так заржавел, что повернуть ключ ему удается лишь с большим трудом. Ньют мог бы сказать Готтлибу, что задняя дверь дома все это время была открыта. Как будто бы тот услышал его. Ньюту вспоминаются первые месяцы после… после. С отцом и Ильей, плачущими и растерянными, и им самим рядом с ними, невидимым и неслышимым. Когда он научился двигать предметы и пытался этим привлечь их внимание… Ладно. Ньют задумывается о том, не следует ли отпугнуть и этого человека. Готтлиб коротко ругается по-немецки, обертывает ключ краем рукава и с усилием поворачивает его. Ньют зажмуривается и просачивается в стену. Первым делом Готтлиб проверяет свет. Электричество перестало работать в ту самую зиму. Он вздыхает, затаскивает сумку в комнату и запирает дверь. Ньют наблюдает за тем, как он включает воду — к удивлению Ньюта, она течет — газ — который не работает — и наконец звонит электрикам и в газовую компания по самому маленькому телефону, который Ньют когда-либо видел. Он не осматривает дом, не поднимается на второй этаж, а вместо этого открывает ближайшую дверь — это оказывается кухня — и заходит туда. У окна стоит кресло, на котором Ньют иногда сидит. Он перетащил его туда от двери, когда стало понятно, что родные не вернутся. Окно выходит в заросший сад, за которым виднеются пруд и лес. Здесь хорошо сидеть зимними днями, когда холод пропитывает дом насквозь и становится его неотделимой частью на несколько бесконечных месяцев. Готтлиб осторожно опускается в кресло, словно боясь, что оно развалится. Но оно только скрипит под непривычным весом — он гораздо тяжелей, чем Ньют — и выдерживает. Готтлиб откидывается на спинку с облегченным вздохом. Старое одеяло, с незапамятных пор висевшее на спинке кресла, мягко сползает на пол. Готтлиб скашивает на него глаза, затем, вздохнув, поднимает. Это одеяло — одна из немногих вещей, которые остались у Ньюта от матери. Наверное, его должно задевать то, что кто-то прикасается к нему… Его должно злить, что кто-то ходит по его дому, сидит в его кресле с его одеялом в руках. Это ведь то, что всегда делают призраки, верно? Когда кто-то приходит в дом с привидениями, они обычно злятся, стонут и кидаются вещами в непрошеного гостя. Ньют, возможно, и мог бы бросить что-нибудь, но стонать было бы пустой тратой времени, все равно этого бы никто не услышал. К тому же он так давно не испытывал гнев, что совсем забыл это чувство. Все, что у него было эти годы — спокойствие старого дома. Его тишина. Его одиночество. Готтлиб рассматривает одеяло, и его глаза на мгновение расширяются от удивления. У Ньюта есть привычка избавляться от моли и клещей там, где он сидит, так что одеяло, несмотря на то, что долго провисело здесь, все еще в хорошем состоянии. Готтлиб слегка улыбается — его суровое лицо снова становится мягким и усталым. Он заворачивается в одеяло, роется в сумке, достает оттуда маленький ноутбук и, устроившись поудобнее, начинает печатать. Там он и остается. Делает еще несколько звонков со своего крохотного телефона, печатает на ноутбуке. Встает, чтобы налить себе чая из большого термоса и съесть несколько сэндвичей. Снова садится в кресло. Еще немного печатает, затем говорит с кем-то — через экран? Странно — и, наконец, засыпает. Ньют полностью выбирается из стены и на цыпочках подкрадывается к парню. Он чувствует себя совершенно по-дурацки, ведь тот все равно не сможет его услышать. Затем опускается на корточки рядом с Готтлибом и разглядывает его. Он немного старше Ньюта, ему максимум двадцать пять, и морщины вокруг рта и глаз смотрятся чужеродно на его лице. Короткие темные волосы выглядят так, будто его стриг с помощью газонокосилки слепой парикмахер, ничего не смыслящий в своем деле. Под глазами залегли глубокие тени, словно он не спал несколько дней. Ньют опускает взгляд и замечает великолепный ноутбук, наполовину скрытый складками одеяла. У него есть похожий наверху, но тот раз в десять больше, чем эта вещица. Она тонкая, почти как лист бумаги, серебристая и со знакомым логотипом на крышке. Какая жалость: Ньют предпочел бы, чтобы яблоко было радужным. Но на таком изящном ноутбуке оно смотрелось бы вульгарно. Он задерживает дыхание — глупость — и протягивает руку. Под его руками пробегают искры. Точно так же было, когда разрядился его ноутбук, и Ньют хотел зарядить его. В тот раз, стоило сконцентрироваться настолько, чтобы поднять ноутбук, во всем доме отключили свет. Но этот? Он такой легкий, что в это сложно поверить — почти невесомый в полупрозрачных руках Ньюта — идеальный ноутбук. У каждого призрака должен быть такой. Ньют позволяет себе рассмеяться, и Готтлиб внезапно открывает глаза. Ньют вскрикивает и отшатывается. Готтлиб смотрит прямо на него. На него. — Что вы здесь делаете? — восклицает он и пытается найти свою трость, путаясь в складках одеяла. — Это мой дом, что вы себе позволяете?.. Ньют падает на спину, закрывая голову руками — слишком громко. Он уже давно не слышал ничего громче, чем раскаты грома. Нужно, чтобы он замолчал. Замолчал, пока кто-нибудь не услышит его крик и не прибежит сюда. Ньют сжимается в комок, но Готтлиб умолкает. Он медленно опускает свою трость и осторожно встает. Он больше не кричит. Даже не сердится. Он бледен и смотрит на Ньюта широко раскрытыми темными глазами. Ньют медленно садится, его трясет. — Ты видишь меня? — слова вырываются сами собой. Готтлиб медленно кивает. — Ты… Ты призрак, — это не вопрос, но, кажется Готтлиб сам не верит в то, что говорит. Ньют осторожно поднимается на ноги, не желая пугать парня. — Да… По крайней мере, мне так кажется. — Ты прозрачный и стоишь прямо сквозь этот стол, — замечает Готтлиб. Ньют смотрит вниз. Падая, он провалился сквозь журнальный столик, на который его отец обычно ставил магнитофон. — Ой. Бывает, — он пытается разрядить обстановку, но выражение лица Готтлиба не меняется. — Я не знаю наверняка. Я никогда не встречал других призраков, так что могу быть и каким-нибудь полтергейстом, — с этими словами он выходит из стола. Готтлиб все еще смотрит на него, не веря своим глазам. Он на добрую пару дюймов выше Ньюта, и это немного раздражает. Ньют всегда надеялся на скачок роста в последний момент, но теперь останется невысоким навсегда. — Эй, скажи что-нибудь. Ты меня пугаешь. — Мне страшно, — бормочет Готтлиб. — Ты призрак, и ты в моем доме… — Ньют вздрагивает, и он замолкает, делая глубокий вдох в попытке успокоиться. — Хм. Я понимаю, что ты заплатил за дом и все такое, но он принадлежит и мне тоже. Я хочу сказать, что живу здесь… не совсем живу, но ты понял, о чем я, — Ньют неопределенно машет рукой. — Какой сейчас год? — у него совсем не получается вести разговор. Готтлиб смотрит на него еще несколько очень неловких секунд, затем моргает, и, кажется, берет себя в руки. Он сжимает пальцами переносицу. — 2014. И… да. Ты прав. Это твой дом. Наверное, об этом и хотел предупредить меня тот неприятный человек. Предыдущие владельцы уехали отсюда, потому что… из-за тебя, полагаю. Напоминание вызывает у Ньюта волну грусти и растерянности, но он пытается улыбнуться. Как призрак он должен гордиться этим, верно? Найти хоть что-то положительное, что случилось за те ужасные недели, которые он провел, наблюдая за горем отца и дяди, пытаясь помочь им и делая все только хуже. — Да, это произошло из-за меня. — Ясно, — он вздыхает и грустно оглядывает кухню. Пустой чистый стол, аккуратные резные полки, зеленые ставни, кресло-качалку и яркое стеганое одеяло. — Это моя вина. Так неудобно получилось… Я позвоню агенту по недвижимости и отменю покупку. Я уеду немедленно… — Нет… не надо! — Ньют произносит эти слова раньше, чем успевает подумать, потому что после двадцати четырех лет одиночества ему невыносима даже мысль о том, чтобы лишиться единственного живого человека, с которым ему удалось поговорить со дня смерти. Единственного, кто может его видеть. И, возможно, дело еще в отчаянном взгляде, которым Готтлиб обвел кухню. Есть ли у него, куда идти? Или этот дом был его последней надеждой? — Все в порядке. Ты можешь остаться, если тебя… ну, понимаешь? Если тебя не смутит присутствие призрака. Готтлиб колеблется, прежде чем ответить, но его ногу внезапно сводит судорогой, и он тяжело опускается в кресло. Он делает глубокий вдох и закрывает глаза, его лицо искажается гримасой боли. — Ты в порядке? — Ньют подходит ближе. — Нет, — сквозь сжатые зубы. — Но это пройдет. Готтлиб долго сидит в кресле, не шевелясь и так сильно сжимая рукоять трости, что Ньюту кажется, что на ней должны остаться следы от ногтей. Наконец он открывает глаза, и его напряженные мышцы расслабляются. — Отвечая на твой вопрос — нет. Я не против. У меня все равно не получится подняться на второй этаж, так что та часть дома останется такой, как есть. И мне кажется, что… что я буду рад компании. Ньют усмехается. Странно вновь улыбаться спустя столько лет, но радость распирает его изнутри, словно теплый шар, и он так счастлив, что даже задумывается о том, не удастся ли ему наконец научиться летать. — Это прекрасно! Не беспокойся, я устрою тебя здесь как можно лучше. Я знаю этот дом как свои пять пальцев, так что если что-то будет нужно — просто спрашивай. Я хочу сказать, что постоянно нахожусь либо здесь, либо в саду и услышу, если ты позовешь. — Буду иметь в виду, — Готтлиб говорит сухо, но тоже улыбается. — Тогда полагаю, мы можем наконец познакомиться как следует. Я Германн Готтлиб, — он протягивает руку. — Да, я слышал твой разговор с тем парнем. Кажется, ты собираешься защищать докторскую или что-то в этом роде? Я получил степень по молекулярной биологии перед смертью, и… — Готтлиб… Германн приподнимает бровь, глядя на свою все еще протянутую руку. — Ах да. Я Ньют. Ньютон Гайзлер. Только, пожалуйста, не называй меня доктором. Мне всего двадцать, и это заставляет меня чувствовать себя стар… — он пытается ответить на рукопожатие, но неудачно. Германн отдергивает руку от внезапного электрического разряда. — Фактически, ты должен быть несколько старше, — Германн наклоняется, опираясь на трость. — Когда ты умер? — В 1990-м, — решив, что Германн хочет знать подробности, но слишком взволнован, чтобы спросить напрямую, Ньют продолжает. — Это случилось во время ограбления. Я увидел, как воры забрались внутрь, и начал кричать. Они пытались заткнуть мне рот, и я задохнулся. — он пытается улыбнуться, но плотная и влажная ткань подушки наполняет его рот, легкие пронизывает иссушающей болью, и отчаянный ужас обжигает каждый нерв. — Я всегда был крикуном. — это звучит глупо, а не дерзко, как ему хотелось. Германн только смотрит на него с грустью. — А что произошло потом? Ньют пожимает плечами. — Не знаю точно. Когда я очнулся, грабителей уже не было, и папа плакал надо мной. Я пытался показать им, что я все еще здесь. Но меня никто не мог видеть, и они просто… испугались. — ужасные, ужасные дни, когда горе сменилось страхом, и отец и Илья наконец покинули дом, собрав вещи. Покинули, чтобы никогда не вернуться. — Я не знаю, что произошло после. — Я мог бы найти какую-нибудь информацию о них, — Германн выпутывает ноутбук из смятого одеяла. — Если ты хочешь. Это глупо, но несуществующее сердце Ньюта начинает биться быстрей от этой мысли. Он так долго был один — двадцать четыре года — не видя никого. Он не имел ни малейшего понятия, что случилось с родными после их отъезда… — Прошу тебя! — он пытается сохранять невозмутимость, но терпит сокрушительное поражение. Германн неуверенно улыбается и открывает ноутбук. — Ты знаешь, что такое интернет? Ньют корчит гримасу. — Послушай, я умер не в средневековье. Конечно, у нас был интернет в Массачусетском технологическом… постой, он у тебя работает? Здесь? — У меня 3G-соединение, — увидев непонимание во взгляде Ньюта, он добавляет: — Мобильный интернет. Как пишется твое имя? Благодарю. И дата смерти? — Девятнадцатое января, — календарь в его комнате все еще открыт на этой странице. — Этого должно хватить, — Германн вводит данные в строку поисковика и добавляет «вторжение в дом» для верности. — А, вот и оно. Здесь тысячи веб-страниц. Очевидно, что большая их часть не имеет к нему никакого отношения, но для обеспечения их всех и хранения данных понадобились бы сервера размером с небоскреб… Страница, на которую кликает Германн, открывается, и Ньют начинает читать, затаив дыхание. Это оказывается маленький незаметный заголовок в университетском журнале Массачусетского технологического. «Смерть одного из самых молодых студентов института во время ограбления». И прямо под ним — фотография Ньюта. Он только что получил степень, держит в руках свой диплом и улыбается до ушей. Справа и слева от него стоят папа и Илья, положив руки ему на плечи. Они улыбаются, их глаза сияют. Они так гордятся им. Они так гордились им. Они все были так счастливы. Ньют чувствует, как в его груди растет холодная дыра. — Здесь говорится, что двое из грабителей сдались сами. Они не хотели причинить тебе вред. — Германн смотрит на него. — Мне жаль… — он умолкает. — Я хочу сказать: ты в порядке? Ему было двадцать. Он работал над своей следующей докторской по прикладной химии. Вел занятия, как ассистент лектора. Планировал поездку к матери на пасху. Двадцать четыре года назад. Господи, что случилось за это время? С папой и Ильей все хорошо? Живы ли они вообще? Или же умерли давным-давно и теперь гадают, где Ньют? Почему его не было с ними, чтобы встретить их? Ньют отворачивается, ощущая в животе мертвую холодную тяжесть. — Ох… Прошу, не расстраивайся… Не плачь, пожалуйста, — Ньют вытирает слезы, текущие по его щекам, они искрятся и мерцают, образуя крошечные шарики света на его пальцах. — Мне очень жаль… Я понимаю, что это бесполезно, но я… Ньют шмыгает носом и пытается улыбнуться, чтобы прервать бормотание Германна, хотя это причиняет ему боль. — Все в порядке, — вовсе нет. Двадцать четыре года. Но что он может сделать? — Что произошло дальше? Был ли суд? Ньют не может оторваться от ноутбука и не замечает, что проходят часы, в попытке заполнить два десятка лет потерянного времени. Двое из людей, убивших его, получили по тридцать лет, другие двое — те, кто сдались и признали себя виновными, — по четырнадцать. Ньюта это едва интересует, но когда Германн ищет информацию о его родителях, он не может оторвать взгляда от экрана, не обращая внимания на то, что в комнате начинает темнеть. Они живы. Какое облегчение. По крайней мере, они его не ждут. Якоб и Илья вернулись в Берлин после отъезда отсюда, а мама вышла на пенсию и живет в Италии. Если верить тому, что нашел Германн, с ними все хорошо. Может быть, из-за того, что Ньют ошарашен всей свалившейся на него информацией, или же потому что он всегда был не очень внимателен к людям вокруг, он так увлечен изучением всемирной паутины, что не замечает, что Германн стал печатать гораздо медленней и дает отдых своим рукам снова и снова, словно надеясь, что боль уйдет. Не замечает, что он наклоняет голову ниже к экрану и чаще моргает. В оправдание Ньюта, Германн ни говорит ему ни слова, и поэтому он ошеломлен, когда рука Германна безвольно падает на клавиатуру, голова откидывается назад, глаза закрываются, а тело обмякает, словно он упал, пробежав марафонскую дистанцию, а не просто сидел здесь, читая. — Германн? — он не получает ответа. Ноутбук начинает соскальзывать с коленей Германна, и Ньют успевает поймать его, прежде чем он падает на пол. Экран мигает, когда Ньют берет его в руки, но не гаснет. Ньют откладывает ноутбук на журнальный столик. — Германн, ты в порядке? — нет ответа. — Германн? Герм? Ну же, не шути так, — он касается его руки. Германн подпрыгивает от электрического разряда, его глаза широко открываются. Он бледнеет и через мгновение краснеет. Смотрит по сторонам: на окно, на дальнюю стену, на свои колени. На что угодно, только не на Ньюта. — Где ноутбук? — Я поймал его, он на столике. Послушай, что случилось?.. — Не имеет значения. Уже темнеет, и если у тебя нет свечей, мне лучше всего лечь спать. — Я найду тебе свечи, но что это было? Ты просто… — Это не имеет значения, — Германн выпрямляется и почти рычит. — А теперь оставь меня одного! — Эй, ты только что потерял сознание! Ты перепугал меня, понимаешь? Первое мгновение Германн ничего не говорит, только сверкает глазами. Затем напряженно произносит: — Хорошо, я объясню тебе. Ты все равно узнал бы, так или иначе. Я уже говорил, что не совсем здоров. У меня злокачественный рассеянный склероз. Ты понимаешь, что это значит? Ньют колеблется. Прошло много лет, с тех пор, как он читал медицинскую литературу, это было даже до смерти. Познания в медицине никогда не были его сильной стороной. И все-таки… — Это… это плохо, да? — Для специалистов такая болезнь означает прогноз примерно на семь месяцев, — Германн вздыхает, и, кажется, гнев покидает его. Он откидывается на спинку кресла и — черт — неудивительно, что он потерял сознание, он выглядит совершенно измученным. — Семь месяцев быстрого физического и умственного регресса, пока не случится неизбежное. Полагаю, это объясняет, почему я могу видеть тебя. Я на полпути туда. — Ох, — Ньют понятия не имеет, что сказать. «Мне жаль» прозвучит абсурдно, особенно из его уст. — Так почему ты здесь? Один, в глуши? Его лицо напрягается. — Если допустить, что это имеет хоть какое-то отношение к тебе, я хочу жить независимо, раз уж не в моих силах изменить диагноз. И если мне придется… уйти… я хочу сделать это на своих условиях, — его руки сжимают рукоять трости. — А что касается одиночества… думаю, у меня теперь не получится побыть одному, — он смотрит на Ньюта, но намек оказался слишком тонким, так что тот только пожимает плечами. — Мне нужна тишина и покой, чтобы закончить мою диссертацию, и я был бы благодарен, если бы ты обеспечил меня ими. Это было предупреждением, но Ньют ничего не может с собой поделать. — Хорошо, но… почему? Не похоже, чтобы ты планировал в будущем найти работу или что-нибудь в этом роде. — Потому что мне нужно закончить хоть что-то! — Ньют отшатывается, наполовину проваливаясь в стену. — Я хочу сделать что-нибудь стоящее, прежде чем… прежде чем умру! Потому что я потратил столько времени… на ерунду, и я не проживу достаточно, чтобы сделать… хоть что-нибудь еще… — его голос срывается, он отворачивается от Ньюта, закрывая лицо ладонью. — Германн? — Ньют выбирается из стены и осторожно подходит чуть ближе. — Прости, — его голос звучит приглушенно. Он сглатывает и снова оборачивается к Ньюту. Его лицо раскраснелось, глаза блестят. — Я не на тебя сержусь. И не должен вымещать все на тебе. — Я понимаю, — Ньют садится рядом с ним. Поколебавшись, он касается руки Германна. Ворс на твидовом рукаве искрится и встает дыбом. — Жаль, что я не выбрал тему получше для своей диссертации. Я хочу сказать, кто хочет остаться известным своими исследованиями жизненного цикла саламандр? Я мог бы взять кого-нибудь получше, варанов или комодских драконов. Но нет, если кто-нибудь будет искать информацию обо мне, все, что он отыщет — это спаривание аксолотлей. Германн смотрит на него, пытаясь не улыбаться, но безуспешно. — А диссертация о гравитационном действии черных дыр в твоей классификации попадает под категорию «что-нибудь получше»? Ньют слышит иронию в его голосе и улыбается в ответ. Его рука опускается на рукав Германна, и тот вздрагивает от электрического разряда, но не отстраняется. — Определенно. Лучшая тема из возможных. Германн улыбается и неуверенно протягивает руку, чтобы коснуться Ньюта, рассыпая крошечные искры. Ньют поднимается на ноги. — Я бы мог устроить тебе экскурсию, если ты чувствуешь себя достаточно хорошо.