Эта трудная жизнь

— Мне жаль, Мэгги. Очень жаль! Да не смотри ты на меня так! — кричит Фредди истерично. — Мне правда чертовски жаль, что все так вышло, но иначе я, блять, не могу! — Фредди едва удается подавить рвущийся против воли из горла жалобный всхлип, судорожным нервным движением он вытирает ребром ладони красные от слез глаза, размазывая по щекам подводку с тушью, и торопливо, словно желая поскорее сбежать прочь из своего же дома и не возвращаться туда больше никогда (хотя именно так все и есть), начинает застегивать пуговицы осеннего легкого пальто. Одеревеневшие от волнения пальцы его не слушаются. Меркьюри матерится грязно, раздраженный собственным болезненным бессилием, и бросив это дело, укутывает шею и грудь теплым шерстяным шарфом, наивно надеясь, что его одного будет вполне достаточно, чтобы защитить своего непутёвого хозяина от царящей на улице непогоды. Завязать шнурки на ботинках у него тоже выходит не с первого раза. Голова кружится, перед глазами мельтешат тошнотворно разноцветные пятна. Святое дерьмо! Да он на грани обморока сейчас, не иначе! Фредди уверен, что ещё пара минут рядом с Брайаном, который выглядит, кажется, абсолютно уничтоженным, сожженным до пепла тем, что происходит, и его либо вырвет от нервного перенапряжения, либо он потеряет сознание. Надо бежать, бежать отсюда без оглядки, пока не стало слишком поздно. И как назло все вокруг, кажется, препятствует его уходу, даже чертова дверная ручка, за которую он зацепился шлевкой на рукаве пальто. О настоящей причине того, почему он до сих пор еще и правда не выбежал за дверь прочь, словно сумасшедший, Меркьюри старается не думать, и уж тем более ему не хочется смотреть в сторону стоящего, ссутулив неловко худую спину, в углу около вешалки мужчины. — Я пытался, Брайан. Пытался… Но я правда не могу больше, я запутался, я ничего не понимаю, не знаю, что мне делать. Я опять все испортил! — выдыхает Фредди бессильно, замерев напоследок на пороге. Уйти, ничего больше не сказав, как он рассчитывал изначально, не получается. Своим до смешного покорным молчанием Мэй вынуждает его оправдываться. — Но я больше не могу! — сами рвутся на волю слова. На мгновение становится немного легче, а после еще больнее. Слезы жгут глаза, дышать с каждой секундой становится все сложнее, болезненные спазмы пронзают живот, вызывая почти непреодолимое желание заскулить от боли и скорчится на полу в позе эмбриона. У него, кажется, начинается паническая атака. Если так, то надо спешить, чтобы успеть хотя бы добраться до машины, прежде чем истерика заставит его задыхаться в слепом ужасе и биться головой о стену. И всё-таки он продолжает и продолжает говорить, будучи не в силах замолкнуть наконец. — Я пытался быть сильным, я правда думал, что справлюсь со всем этим, но я только окончательно запутался. Для меня все кончено, я думаю! Я понимаю, что после того, что я сделал, просить тебя об этом — наглость, но я тебя умоляю, просто пообещай, что пусть не сейчас, но когда-нибудь ты простишь меня! Если ты возненавидишь меня, я пойму, но это меня убьет! — с этими словами, не дожидаясь ответа, которого на самом деле боится так, что начинает щемить сердце, Фредди сдергивает неосторожным резким движением с крючка вешалки сумку, едва не отрывая тонкий ремешок, и перекинув ее через плечо, скрывается за дверью, исчезая в сером мареве дождя и засвеченной огнями города ночи, и оставляет Брайана в полном одиночестве. Три месяца назад. Август 1981г. — Иногда ты бываешь просто отвратителен! — Брайан кривит лицо в брезгливо-негодующей, полной рянящего больнее любых самых злых слов разочарования гримасе и, отвернувшись так, словно человек перед ним не стоит того, чтобы уделить ему ещё хоть пару секунд внимания, быстрым шагом выходит за дверь, острыми локтями грубо расталкивая стоящую у него на пути толпу пьяных веселящихся людей. Фредди болезненно хмурится, глядя ему вслед, щурится, кусает до крови и без того истерзанные дрожащие жалобно губы. Ему сейчас так невыносимо хочется разрыдаться, словно брошенному ребенку, но вместо этого он пинает в бешенстве стоящий рядом стул и просто кричит громко и истерично. К счастью все вокруг слишком не в себе, чтобы заметить его состояние и попытаться что-то предпринять, чтобы ему помочь. Во всяком случае не после того, как несколько минут назад он едва ли не набросился на Роджера с кулаками и до хрипоты ругался с Брайаном. К слову о Брайане… Он ушел последним. Они все ушли — его друзья, команда. Ушли вместе со своими женами, или подругами, ушли и бросили его совсем одного. Да, Фредди провинился перед ними, да, ему стоило придерживать язык и не говорить всех этих мерзких злых слов, зная, как больно может ранить ими своих друзей, но ведь он просто был пьяным дураком. Он вел себя так не потому, что действительно ненавидел их и желал им зла, он просто выплеснул на них обиду за то, что они бросили его, словно старую, любимую когда-то, но теперь ставшую ненужной игрушку, вычеркнули его из своей жизни, поставили в такое положение, когда ему приходилось теперь упрашивать их уделить ему хоть немного внимания, элементарно найти полчаса времени, чтобы заехать поболтать за чашкой чая. Разве он так много просил? Да, сегодня Фредди вел себя как первостатейный мудак, в чем уже раскаивался, но его друзья, чем они были лучше? Они опять бросили его, бросили среди толпы совершенно чужих людей, незнакомых ему, ненавистных до глубины души, веселящихся за его деньги, да еще и в его доме. Обычно Фредди прячется от них, сидя с блокнотом на лестнице, но сегодня с него достаточно притворства, достаточно попыток держать себя в узде. Сегодня Меркьюри обижен, зол, ему хочется риска и приключений, точнее хотелось… Омега морщится раздраженно, потирая ладонью неприятно саднящее от крика горло, и, подойдя к столу, приказывает кому-то налить ему шампанского. Сладко-кислый вкус бьет в нос, пузырьки приятно шипят на языке, но наслаждаться дорогим напитком сейчас нет никакого желания. На самом деле Фредди плевать сейчас, что он пьет: шампанское ценой в чью-то месячную зарплату, или дешевое пойло, которым довольствуются обычно нищие и студенты. Ему слишком хреново для того, чтобы обращать внимание на такие мелочи, как вкус, запах, обжигающий холод напитка. Фредди просто осушает бокал в два счета и хочет было отойти куда-нибудь в сторону, но кто-то в этот момент поднимает за него тост, и приходится вновь пить и зачем-то, наверное по старой привычке, нацепив на лицо гримасу фальшивой улыбки, изображать перед гостями радушного хозяина. Дым всевозможных сигарет, травки и расставленных по периметру комнаты свечей и ароматических палочек, чьи-то духи, ароматы альф и омег, запах пота и секса, все это пропитало собой воздух так густо, что нечем дышать, вплоть до приступов сухого выматывающего кашля. Словно Фредди и без этого не достаточно паршиво… Музыка глушит, обкуренная пьяная толпа вокруг беснуется, утопая в бездне разврата и других страстей. На вечеринках у Фредди Меркьюри обычно не принято в чем-либо себя ограничивать. Хохот, визг, чьи-то стоны, звон бокалов и восторженные вопли неприятно режут слух, усиливая головокружение и заставляя морщиться от отвращения. На душе невыносимо паршиво, одиночество вцепилось клыками в горло и беспощадно рвет огромными острыми когтями душу. «Оказаться бы сейчас где-нибудь далеко далеко! — от таких мыслей сердце болезненно екает в груди и сжимается. — Стоять босиком на краю обрыва по колено в траве и смотреть, как солнце за горизонтом уходит в закат, и все вокруг словно в расплавленном золоте, и облака так низко, что кажется — руку только протяни и коснешься их, растворишься в них, очистишься в миг от всей этой грязи, от всех сомнений, от боли, страха и одиночества, просто станешь невесомой пушинкой и улетишь беззаботно куда-то туда вдаль, неважно куда, лишь бы только сбежать отсюда! — Фредди оглядывается затравленно по сторонам, нервно сжимая тонкими пальцами ножку бокала, который кто-то услужливо вновь наполнил шампанским, а он так задумался, что и не заметил, когда это произошло. Чего уж там, приземлились сейчас летающая тарелка прямо у него в гостиной, Фредди бы едва ли обратил на нее внимание. Сейчас он для этого слишком взволнован, напуган, деморализован. Все его существо переполнено жгучей обидой на друзей и болью дурных предчувствий. — Нет. Они не выпустят меня отсюда! Мне бежать некуда, да и не позволят! Я в ловушке.» — накатывает внезапно волной чувство паники. Похотливые чужие взгляды словно каленым железом жгут кожу. Стройные ноги, кокетливо обтянутые чулками и кожаными черными мини шортами, дрожат, как у новорожденного оленёнка, Фредди невольно сводит их как можно плотнее, словно пытаясь защититься в порыве проснувшейся внезапно скромности. Предательское тело в принципе слушается своего хозяина подозрительно плохо. Пытаясь успокоиться, Фредди делает несколько жадных глотков, а оставшееся шампанское выплескивает в лицо какому-то кретину, который тишком шлёпает его по заднице, ещё и начинает сетовать после этого на то, что Фредди слишком зажат. Запоздало Меркьюри думает о том, что стоило бы просто швырнуть этому придурку в лицо бокалом, но тот уже исчез из виду, раздраженно матерясь. «Что-то не так, что-то плохое обязательно случиться совсем скоро!» — вертится в голове назойливая мысль. Его интуиция, словно пожарная сигнализация, кричит о том, что пора бы уже срочно эвакуироваться отсюда куда подальше, пока не стало слишком поздно. Колени дрожат уже как-то совсем комично, в голове гул, и все тело колотит, словно в лихорадке. Он, наверное, болен. «Болен! Болен! Болен!» — эхом отдаются в голове собственные же мысли. — Святое дерьмо! — бормочет Фредди испуганно. — Что со мной вообще, блять, происходит?! — Все в порядке, детка? — внезапно чья-то крепкая широкая ладонь ложиться ему на плечо. — Пол?! — омега резко поворачивается и в следующее мгновение вдруг прижимается к мужчине крепко крепко, почти падает на него, повисая безвольно на его шее. — Мне что-то хреново! Голова раскалывается, я хочу спать, мне нужно в туалет, потому что ещё немного и меня вырвет прямо на пол, черт возьми! — перечисляет он, и правда начиная хныкать, как уставший капризный ребёнок. — Трикси, давай уйдем отсюда! Пожалуйста, давай уйдем! Я тебя прошу! — шепчет он горячо и взволнованно, не отрывая от лица своего альфы умоляющего испуганного взгляда. — Мне…мне страшно! Давай уйдем! Давай! Уйдем. Уйдем. Уйдем отсюда скорее! — под конец срывается он в крик. — Тш-шш! Чужой палец прижимается к его губам, веля замолчать. Это унизительно, но сейчас Фредди слишком измучен, чтобы из-за этого закатить истерику. Несомненно позже он припомнит это своему альфе, но сейчас ему просто нужно, чтобы Пол помог ему подняться на второй этаж и дойти до его спальни, где он, запершись на ключ, сможет наконец остаться один и дать волю слезам. — Давай уйдем, — вновь просит омега тихо и непривычно робко. — Ну куда мы уйдем, детка? — чужие шершавые пальцы мягко и даже почти нежно заправляют за ухо выбившийся из прически жёсткий от лака длинный черный локон, в котором запутались мелкие кругляшки разноцветного конфетти. — Зачем нам уходить? — Пол всегда разговаривает с ним, как с глупым маленьким ребенком, или с психом: до тошноты мягко и спокойно. — Это ведь твой дом, да и разве вежливо будет оставить наших гостей одних? — Тогда пусть уйдут они! Пусть все убираются отсюда к чертовой матери! — выйдя из себя, кричит Фредди так громко, как может, настолько громко, что даже глаза слезятся, и першит горло. Ему плевать, что кто-то может услышать его сейчас и обидеться. Нет не так… Он ХОЧЕТ, чтобы они, все они услышали. Если эти люди слишком глупы, чтобы догадаться самим, что им здесь не рады, то он не постесняется доходчиво донести это до них. Подбирать слова и сдерживать грубость нужно с близкими, а эти «гости» все здесь чужие ему, и он — Фредди Меркьюри ненавидит их всей душой. — Но ты же сам их пригласил! «Я не знаю ни лиц ни имен больше чем половины из них, — думает омега с горькой усмешкой. — Те же, кто действительно близок мне, и кого я на самом деле хочу видеть сейчас рядом с собой, давно уже не хотят видеть меня и слышать мой голос.» — Да, пригласил! А теперь хочу, чтобы они убрались из моего дома прочь!!! Чтобы никогда их больше здесь не было! Пусть валят отсюда на хуй! — вновь кричит Фредди в ответ раздраженно и швыряет в порыве ярости на пол, прямо себе под ноги, пустой хрустальный бокал. Он разлетается с печальным звоном на сотни кривых острых осколков, и Меркьюри думает в этот момент о том, что с таким же звоном разобьётся вскоре и его жизнь. Фредди в глубине души давно уже весь покрылся трещинами. А еще, в последнее время все чаще его душат приступы жуткого кашля, в легких словно стеклянная пыль, и он никак не может избавиться от недоумения каждый раз, когда после очередного приступа не видит на платке алых пятен. «Здесь должна быть кровь! Почему ее нет?» — вертится в голове настойчивая мысль. Иногда Меркьюри кажется, что он стал таким хрупким, что раскашлявшись еще хоть раз, точно разобьётся на тысячи осколков. Смешно и одновременно обидно, но эти осколки почему-то видятся ему абсолютно бесцветными, а ведь Фредди так любит яркие краски… — Фред, — возражает альфа упрямо, выдергивая его обратно в реальность из пучины спутанных мыслей, похожих временами на бред сумасшедшего, — ты ведешь себя сейчас глупо, понимаешь это? Ты просто перебрал немного с выпивкой. Успокойся! Хватит уже, правда! Твои истерики уже поперек горла у всех стоят! Даже дружки твои не выдержали и сбежали от тебя, — добавляет он с ухмылкой, явно хочет сделать больно. И это мерзкое равнодушно-ленивое выражение на лице. Как же Фредди ненавидит его, оно просто отвратительно. Нет не так! Это Пол отвратителен, настолько, что Меркьюри тошнит уже от одного лишь взгляда на него, словно перед ним куча дерьма. Впрочем, справедливо будет признать, что он перегибает в этом палку. По правде говоря, Пол прекрасно справляется со своей работой, и самому Фредди не сделал ничего плохого. Фредди просто знает, что его друзья ненавидят Пола, и предпочитает сейчас, разнообразия ради, именно Прентера, а не себя винить в том, что они отдалились от него. Говоря же о тошноте… Его и без Пола тошнит. Запись сольного альбома, точнее даже двух, с самого начала была крайне хреновой идеей. Они вообще собирались изначально перебраться в Мюнхен на время работы, но Фредди отказался. Они летают туда теперь время от времени, когда появляется достаточно материала для полноценной записи. Для Фредди это блаженные дни, когда он чувствует себя вновь нормальным и почти счастливым, общаясь с Маком, гуляя по магазинам с Ингрид, или играя с их детьми. Но в тоже время он понимает, что если полноценно переедет в Мюнхен, то вместо милого, почти семейного времяпровождения с семьей друга, вновь, как в первые два месяца, погрязнет в водовороте клубов сомнительной репутации, неистово отрываясь в компании Барбары и Пола. Фредди знает, что именно так и будет, потому что так и было уже, и даже в том полубезумном состоянии, в каком он пребывает сейчас, ему больше не хочется так рисковать. Сейчас он не может точно сказать, правильно поступил, вернувшись в Англию, или нет. С одной стороны в Лондоне рядом друзья и семья, хотя видеться с ними и получается крайне редко, но с другой слишком уж противно смотреть, как в твоем уютном доме, твоем «храме», каждый уголок которого ты когда-то обустраивал сам, старательно продумывая дизайн мебели, выбирая обои, плитку, цвет стен, декор, каждую мелочь, вроде настольной лампы, или фоторамки на стене, хозяйничают теперь какие-то чужие люди. Сольные альбомы — это одна огромная ошибка, не потому, что Меркьюри без «Queen» ничего не представляет из себя, не может написать и спеть что-то действительно хорошее, нет. Если бы не чудовищный график, его плохое самочувствие и понимание того, что он пустил жизнь под откос, Фредди наслаждался бы созданием альбомов. Ему действительно очень нравится работать с Рейнхольдом. Мак, пожалуй, единственный человек, который даже сейчас не отвернулся от него и искренне пытается ему помочь. И творить музыку самостоятельно, без оглядки на чужое мнение, Меркьюри тоже нравится. Однако все омрачает то, что из-за контракта на него злится группа, ребята думают, что Фредди предал их, продал за баснословные четыре миллиона долларов, и от этого больнее вдвойне. Меркьюри пытается отвлечься от этой боли, работает на износ, а вдохновения нет, в голове пусто: там нет ни строчек новых песен, ни музыки, ничего… Он злится, плачет украдкой от бессилия и пьет энергетики, чтобы от усталости не валится с ног, и работать, работать, как проклятый, а на ночь глотает снотворное… Дерьмовое сочетание, ничего не скажешь! Уже неделю Меркьюри почти ничего не ест, его рвет от жирной, острой, сладкой, соленой пищи, короче говоря от всего, но Фредди делает вид, что все в порядке и запивает тошноту любимым «Louis Roederer Cristal». Разве можно представить себе поведение еще более идиотское и пафосно-броское? — Я не хочу успокаиваться! Выгони их сам, — омега бьет несколько раз мужчину кулаком в грудь, уже не игриво, а почти всерьез, действительно желая причинить боль, — или их выгоню я! Если через десять минут они не свалят отсюда, я, блять, позвоню в полицию! Мне это надоело! Это мой дом, и я не хочу видеть этих людей в своем доме, ты меня слышишь?! — Дорогой, перестань паниковать! Дыши ровнее, по счету, как учил врач. Давай же… Да ты весь дрожишь, Фред! Ну что с тобой случилось?! — чужой голос звучит гулко, словно колокол, почему-то он достигает ушей не сразу, а с маленькой задержкой, так еще и словно эхо повторяет каждую фразу в голове по несколько раз. Это раздражает. — Выгони их! — Расслабься! Выпей еще! Тебе полегчает! — Вон все! Убирайтесь! — орет Фредди. — Фред! — И ты тоже вали отсюда! Чертов кретин! Как же Пол бесит его! Невыносимо бесит! Они не любят друг друга ни капли, но играют в отношения зачем-то уже почти шестой год подряд. Раньше это было даже похоже на любовь: совместные прогулки, забота, дорогие подарки, иллюзия понимания и поддержки, украдкой принесенный в комнату букет… Пол до сих пор еще порой дарит ему цветы — алые розы, самые дорогие, самые бездушные, Фредди обычно выбрасывает их в мусорное ведро, едва приняв из рук, а потом целует своего альфу пошло, грубо и совершенно неискренне, больно вцеплясь тонкими пальцами в его короткие волосы. Для них это что-то вроде прелюдии перед бурным, словно драка двух хищников, но при этом, что удивительно, до тошноты скучным для Фредди сексом. Он почти уверен, что со станком ему развлекаться было бы и то интереснее. Постельная жизнь для него давно уже превратилась в привычку, в надоевшую повседневную обязанность, которую кто-то словно заставляет его выполнять. В рутину, вроде чистки зубов. Это нужно телу — он это делает, вот и всё. После секса они даже не обнимаются, лежат по разные стороны кровати и молча курят. У Фредди бессонница, Фредди жадно затягивается сигаретой, после почти сразу задыхаясь от кашля, и думает о том, что Прентер — как раз тот человек, которого он заслужил. Они двое — первостатейные лицемеры, они стоят друг друга, и им нужно как можно скорее пожениться, если только Меркьюри не умрет раньше, захлебнувшись однажды в своем одиночестве, которое точит его изнутри, словно червь древесину, с каждым днем все сильнее. С одиночеством Фредди справляться так и не научился, он только и может, что заперши дверь в ванную и включив напор воды на полную, сидеть в углу на холодном мраморном полу и, сжавшись в комочек, монотонно раскачиваться, словно псих. Он даже не плачет. — Не позорься! — в голосе Пола проскальзывают угрожающие нотки, хотя Прентер и пытается казаться спокойным. — Ты ведёшь себя сейчас, как истеричная сука! «Оскорбляешь меня? — Фредди почти заинтересован. — Неужели зубки прорезались?! Хотя это вряд ли! Пять лет слова поперек моего вякнуть не мог, подкаблучник жалкий, а тут вдруг резко храбрости прибавилось… Хм, да ты, я вижу, еще в большем неадеквате сейчас, чем я!» — Убирайся, Пол! Свали уже отсюда на хер, сделай одолжение! — рычит-шипит Фредди, задыхаясь от злости. — Если через несколько минут мой дом не будет пуст, я вызову полицию, повторяю во второй раз! Третьего не будет! Пол молча хватает его грубо за плечи, обездвиживает руки. — Нет, детка! — отвечает он все таким же приторно спокойным, немного даже снисходительным тоном. — Не вызовешь! — Пусти! — омега пытается вырваться из плена чужих рук, но держат его слишком крепко. — Если не отпустишь, я буду орать! — Ты и так орешь. Кого-то это разве волнует? Телохранителей твоих я отправил по домам, прислуга ждёт в служебном помещении, твои друзья тебя бросили… — альфа усмехается снисходительно, но всё-таки разжимает на мгновение руки, отчего Меркьюри едва не валится безвольно на пол. По каким-то непонятным причинам ноги его не держат. — Что ты со мной сделал?! — спрашивает он испуганно, чувствуя, как подступает к горлу ком. — Не я, — Пол пожимает невозмутимо плечами и вновь притягивает собеседника к себе, не позволяя ему упасть. — Ты сам… Тебе стоит тщательнее следить за тем, что происходит вокруг! Например, смотреть в оба, кто и что подливает и подсыпает тебе в бокал. Странно, что за столько лет ты, будучи одной из самых желанных омег в мире, этого не понял. Что это — наивность, или недостаток ума? Фредди игнорирует оскорбление. — Но зачем? Зачем все это? — спрашивает он, и правда не понимая, что за бредовый спектакль, в котором ему отведена главная роль, происходит сейчас вокруг. — Ты настолько неуверен в себе, что считаешь, что я не дам тебе, если прежде ты не накачаешь меня «дурью»?! — Мне то ты дашь всегда. Пусть ты потом и ведешь себя, как стерва, делая вид, что брезгуешь мной, но на деле ты шлюха, как не скрывай, и тебе нравится, когда тебя жёстко и долго трахают! — Ты себе льстишь! — бормочет Фредди немеющими губами, скаля зубы в кривой ухмылке. — Пять минут — это недолго! Пол делает вид, что не расслышал его слов. — В любом случае — цедит он насмешливо, — сегодня я вне игры. Но видишь этих милых людей? — мужчина понижает голос до вкрадчивого шепота, и от его змеиного шипения у Фредди колени дрожат от страха, и дыбом встают волосы на голове. — Некоторые из них готовы заплатить огромные деньги за возможность быть с тобой. — Возможность меня поиметь, ты хотел сказать? И что, ты действительно продашь меня им, как шлюху?! Самому то как, нормально будет знать, что твои друзья трахали твою омегу? В тебе ни капли гордости нет! Какой же ты жалкий! Ничтожество! — Фредди вновь пытается вырваться и опять терпит поражение. Головокружение усиливается. Тело ватное от слабости. Меркьюри очень надеется, что альфа не слышит дрожь паники в его голосе и злиться от осознания того, что это не так. — Успокойся! — Пол вновь с ним почти ласков. Он прижимает его крепче к себе, уже обнимая, а не пытаясь обездвижить, дышит горячо в висок, уговаривает: — Это на одну ночь, даже меньше. Не бойся, детка, ничего плохого они тебе не сделают. — Ну да! — Фредди горько усмехается. — Только попользуются и все! — внезапно приходит кратковременное облегчение, тошнота и боль отступают немного, и это его шанс, который нельзя упустить. Фредди напрягается выжидающе. У него в распоряжении безбожно мало времени. Тело слушается с каждым мгновением все хуже, а тут еще и картинка перед глазами предательски начинает расплываться. Пока не стало слишком поздно, у него есть всего пара минут на то, чтобы собраться с силами, схватить с барной стойки бутылку из-под шампанского, вырубить ей ненавистного любовника и парочку гостей, которые среагируют первыми и попытаются остановить его, прежде чем он выскользнет из двери дома на улицу, где холодный ливень хлещет стеной и грязи вокруг столько, сколько успело скопиться на его душе за последние годы. Но это всяко лучше, чем та участь, что ждет его, если он не успеет сбежать. Настолько лучше, что ни в какое сравнение не идет. Жаль только, что Мэри переехала теперь в другой город, ее бывший дом совсем рядом, там можно бы было скрыться от преследователей, вызвать оттуда полицию наконец, но… Впрочем, на улице он тоже легко сможет спрятаться. Ему — гибкому, худому и невысокому легче лёгкого будет забиться в какой-нибудь укромный уголок, а вот для них — пьяной обдолбанной толпы найти его в черноте ночи и серости дождя станет задачей почти невыполнимой. Дождь спрячет его, приглушит его аромат, смоет следы, а может и вовсе отобьёт желание пуститься в преследование. Да, он вымокнет до нитки и чертовски замёрзнет за то время, пока не найдет своей проблеме решение, но всё-таки лучше это, чем… Впрочем, на размышления нет времени. Нужно сосредоточиться максимально. Второго шанса не будет. До рывка остались считанные секунды. Десять, девять, восемь… Они летят стремительно, и от волнения у Меркьюри даже сердце, кажется, перестает биться. Пять… четыре…три… Совсем немного осталось, и вдруг… Губы обжигает горечью, что-то холодное и мокрое прижимается к лицу, тошнотворный резкий запах бьет в нос. — Ты не убежишь, Фредди! Тебе некуда бежать! Сознание погружается во мрак…